Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2010
ФОРМУЛА УЛЬТРАНАЦИОНАЛИЗМА
Сергей Беляков. Усташи: между фашизмом и этническим национализмом. — Екатеринбург: Гуманитарный университет, 2009.
Нужно ли доказывать, что сюжеты мировой истории неоднозначны, сложны, запутанны? На её драматургию, среди прочего, накладывают отпечаток и межэтнические конфликты. История накопила множество примеров таких конфликтов.
Почему в сфере межэтнических отношений так легко закипают страсти и эмоции? Что мешает народам взаимодействовать мирно и бесконфликтно, не выдвигая друг к другу никаких претензий? Почему национальное достоинство порой перерастает в национальное высокомерие? Откуда берётся тяга к преувеличению и мифологизации этнических особенностей, к искусственному облагораживанию “своего” и очернению “чужого”? Где отыскать тонкую грань между идеализацией своей нации и противопоставлением её другим нациям?
Этими вопросами задаются многие историки и философы. При этом далеко не все из них владеют методикой, позволяющей углубляться в проблематику, связанную с межнациональными конфликтами, свободно и в то же время квалифицированно анализировать такие болезненные явления, как воинствующий национализм и нетерпимость к другим народам. Эта тематика требует от исследователей высокой методологической культуры и, что немаловажно, интеллектуальной отваги. Автор представляемой книги Сергей Беляков такими качествами обладает. Собрав в зарубежных архивах и систематизировав богатый фактический материал, он мастерски организовал его, сделав текстовое содержание стройным и убедительным.
Книга С. Белякова на примере усташей наглядно раскрывает все пороки ультранационализма. Исследование “Усташи: между фашизмом и этническим национализмом”, посвящённое особенностям хорватской националистической идеологии и усташского движения, содержит в себе и интересные исторические сведения, и глубокие философские смыслы. Обращение к этой тематике позволило автору выступить одновременно в двух ипостасях: как историк он воспроизвёл процесс формирования и эволюции хорватского национализма, а как философ раскрыл социально-психологическую подкладку феномена национализма. Рассказывая о хорватских усташах, он высветил стереотипы мышления, типичные для всех националистов-фанатиков.
Из книги С. Белякова читатель узнает о теоретических схемах, которые с XIX века составлялись и для обоснования и пропаганды этнонационализма, и для объяснения сего явления. Многие из этих схем страдают умозрительностью, схоластической легковесностью, которая желаемое выдаёт за действительное. К примеру, И.Г. Гердер считал “естественным” лишь то государство, которое населено представителями одной нации, а Ж.А. де Гобино и Г. Лебон развели человечество на расы как особые биологические виды, различающиеся между собой интеллектом и творческими способностями, а потому разделённые на “высшие” и “низшие”. “Развивая” их теорию, Адольф Гитлер предписал “низшим” расам “очистить” планету для её благоустройства в пользу “высшей” расы.
С. Беляков характеризует биологизаторские концепции национализма как “заведомо антиисторические и антинаучные”. Не отрицая наличия у людей национальной идентичности и этнического разнообразия человечества, он предостерегает от скатывания к социал-дарвинизму, который, принимая оболочку расизма или шовинизма, принёс немало бед народам Земли.
Вместе с тем автор представляемой книги не согласен с теми учёными и политиками, которые выдвигают модернистские трактовки национальной идентичности, изображая нации искусственными образованиями. Одни модернисты полагают, что нации “конструируются” правящими элитами с помощью специальных манипуляционных технологий; другие отождествляют нацию с гражданством; третьи утверждают, что нацию формирует единая система государственного образования и воспитания; четвёртые доказывают, что нации являют собой “политическую версию традиционных религиозных конфессий”. Есть авторы, не считающие нацию научной категорией и называющие её “политическим лозунгом, предназначенным для мобилизации масс”. Ныне “модным” стал тезис о том, что под воздействием процесса глобализации национальные различия нивелируются и постепенно отмирают.
Сергей Беляков показывает все слабости модернистских концепций: “Модернизм до предела упрощает сущность человека, сводя её к механизму с теми или иными функциями. Он игнорирует эмоциональную сферу человека, сферу страстей, симпатий, антипатий, не имеющих во многих случаях рационального обоснования. …Рационализм, конструктивизм, функционализм и инструментализм не в состоянии объяснить многих явлений, связанных с феноменом национализма. Исходя из рационалистического подхода, нельзя объяснить ни патриотического самопожертвования, ни исключительной жестокости межнациональных конфликтов. Героизм и фанатизм, сопровождающие многие проявления национализма, остаются вне поля зрения сторонников рационального подхода”.
Этническое сознание людей — реальность, от которой нельзя запросто отмахнуться. Здесь исповедуемый адептами тотального рационализма принцип: “То, что не удаётся доказать логически, не существует вовсе”, — оказывается беспомощным. Но беда в том, что теории и концепции, предлагаемые для изучения проблем нации и национализма, слишком часто не выходят за рамки гипотез. Каким должен быть исследовательский инструментарий для изучения этих феноменов? По мнению С. Белякова, совершенствование методов изучения национально-этнической проблематики “должно быть связано с развитием междисциплинарных исследований, способных преодолеть разрыв между гуманитарными и естественными науками”.
Автор книги полагает, что “исследователям ещё только предстоит раскрыть “тайну этноса””. Ключ к ней следует искать в том секторе социальной психологии, где формируется самоидентификация людей, в том числе и этническое чувство, которое может быть пластичным и неоднозначным. То оно уживается с природно-бытийным и культурно-языковым многообразием, то не уживается, перерастая в мании и фобии, превращаясь в источник болезненных драм, ломающих судьбы многих людей и охватывающих целые регионы. В годы II Мировой войны эти драмы достигли планетарного масштаба.
Балканы — регион, занимающий на мировой карте особое место. В ХХ веке национально-этнические взаимоотношения здесь достигали редкого накала. В учебниках по новейшей истории Балканы неизменно значатся как “клубок противоречий”. Балканские противоречия стыкуются с парадоксами, на первый взгляд необъяснимыми. Так, три народа — сербы, хорваты и боснийцы, имеющие общие этнические корни и говорящие на одном языке, под воздействием религии разошлись между собой и вступили в жёсткое противостояние, не раз выливавшееся в кровопролитные бойни. Особенной непримиримостью и фанатизмом отличились хорватские усташи.
Из книги С. Белякова мы узнаём, что хорватского национализма как организованного движения не существовало вплоть до XIX века. Его первые импульсы относятся к 1830—1840 годам, когда среди хорватских интеллектуалов стали распространяться идеи иллиризма — учения, объявлявшего всех южных славян потомками жителей древней Иллирии и представлявшего их единым народом. Острие учения было направлено против германизации и мадьяризации славянства, находившегося под властью Габсбурской империи. Сторонники иллиризма не противопоставляли хорватов сербам, словенцам или боснийцам, затушёвывая религиозные различия между разными частями южного славянства и отдавая приоритет факту его языкового единства.
Иллиризм увлёк не всех хорватов, да и просуществовал он недолго, но его идеи “разогрели” национальное самосознание хорватской интеллектуальной элиты: именно из среды поклонников этого учения вышел Анте Старчевич, считающийся основоположником хорватского национализма как теоретически и организационно оформленного явления. Старчевич порвал с иллиризмом, отвергнув его за приверженность идее южнославянской этнической идентичности. Он был недоволен тем, что эту идею использовали в своих интересах носители великосербских взглядов.
Старчевич подготовил теоретическую базу для создания в 60-х годах XIX века хорватской националистической организации, названной Партией права. В основу её идеологии был положен принцип государственного суверенитета Хорватии. Обосновывая этот принцип, праваши объявили, что Хорватия в составе Австрийской империи сохраняла свой суверенитет, а Габсбурги являлись хорватскими королями. Впрочем, апелляция правашей к истории преследовала сугубо политическую цель — создание независимого хорватского государства.
Тогда же для хорватских националистов возник соблазн: территорию чаемого ими государства они хотели видеть как можно более обширной и потому “включили” в неё земли словенцев и боснийцев. Для такого “манёвра” им пришлось отойти от узко понимаемой этничности и объявить словенцев и боснийцев частью хорватской нации, а их культурные особенности представить несущественными. История показала, что сей соблазн не был исключением из правил — большинству националистов в разных странах приходилось метаться между лозунгами “чистоты нации” и “великой державы”. В реальной практике эти лозунги всегда оказывались несовместимыми.
Хорватским националистам досаждало то, что на Славонию и Боснию — земли, которые им представлялись “хорватскими”, — свои претензии выдвигали и сторонники великосербской идеи. Между двумя национализмами возникла конкуренция, усугублявшаяся тем, что сербы и хорваты веками соседствовали, жили рядом, чересполосно. На общей полиэтничной территории два национализма мирно ужиться не могли, и не удивительно, что сербофобия стала ключевой характеристикой и правашей, и хорватского национализма в целом.
Анте Старчевич горячо доказывал, что никакой сербской нации нет: дескать, слово “серб” означает ни что иное, как “раб”, а рабы, по Старчевичу, — это “гнусные скоты”, и раз так, то ни великого, ни просто полноценного прошлого у сербов быть не могло. При этом, осознавая, что такая логика никогда не найдёт отклика у сербов, Старчевич объявил их “православными хорватами”, которых “ни в коем случае нельзя называть позорным сербским именем”. В пылкой полемике с идеологами великосербства праваши утверждали, что сербская идентичность была будто бы специально сконструирована в Вене с целью расколоть прежде единую хорватскую нацию. Приверженцы великосербства в свою очередь доказывали, что Австрия была заинтересована в искусственном создании как раз хорватской нации, и называли хорватов “окатоличенными сербами”.
В конце XIX века, после раскола Партии права, радикальное крыло правашей возглавил Йосип Франк. Под его руководством праваши стали позиционировать себя как верную опору австрийской монархии на Балканах, от риторики о “хорватском суверенитете” перейдя к сервилизму по отношению к Вене. При этом борцы за “хорватскую идею” резко усилили шовинистическую и антисербскую составляющую своей идеологии. Позже, после создания Югославского государства, антисербская заострённость в действиях хорватских националистов ещё более усилилась: идею единого государства южных славян они трактовали как “сербско-гегемонистскую”. Их нападкам подвергались и хорватские интеллектуалы, стоявшие на позициях интегративного югославизма. В этих нападках высвечивалось и отвращение к высокой, универсальной культуре, свойственное всякому национализму.
Югославский король Александр попытался усилить централизацию управления страной, унифицировать законодательство и судопроизводство, но это привело лишь к новому всплеску националистических настроений среди хорватов. На волне этого всплеска и появилось движение усташей. Идея общего Югославского государства вызывала у них жгучую ненависть. Непримиримость к югославянской интеграции они демонстрировали с помощью террора. В октябре 1934 года ими был убит король Александр.
Усташи явились политическими наследниками Партии права, однако шовинистический накал в их речах и действиях был значительно выше, чем у правашей. С. Беляков привёл выдержку из усташской газеты: “Нож, револьвер, бомбы и адские машины вернут крестьянину плоды его трудов, рабочему — хлеб, Хорватии — свободу. …Усташский долг — воздать Белграду за всё сполна. Но не равной мерой. Усташи, запомните: за зуб — голову, за голову — десять голов. Так велит усташское Евангелие”.
Лидер усташей Анте Павелич ориентировал свою организацию на нелегальные, повстанческие методы борьбы. Опираясь на поддержку Бенито Муссолини, Павелич создал на территории Италии сеть лагерей для военной подготовки усташских боевиков и планирования диверсий против Югославии. Подобные лагеря возникли и в Венгрии. Павелич активно добивался поддержки со стороны Гитлера, который и стал “ведущим гарантом” реализации усташских планов. Усташи же, в свою очередь, оказались наиболее верными пособниками гитлеровского “нового порядка” в Европе.
После начала II Мировой войны усташи с оружием в руках помогли германскому вермахту разгромить Югославское государство и провозгласили Независимое Государство Хорватию. Их не смутило и то, что воинские части Германии оккупировали Загреб и другие города Хорватии. Когда на Балканах развернулась освободительная борьба против гитлеровцев, усташи сражались на стороне Гитлера. И это при том, что Хорватия была поделена между Германией и Италией на зоны оккупации, к тому же Италия отобрала у хорватов часть Далмации и острова Адриатики.
Свой коллаборационизм усташи пышно именовали “служением Западу” и “выполнением особой исторической миссии”, называя Хорватию “бастионом, охраняющим европейскую цивилизацию от византийского Востока, культуру от варварства”. Украшая свой национализм мессианским пафосом, усташские идеологи тем самым хотели его “возвысить” и “облагородить”: “…хорватский национализм означает не только любовь к родной земле, к хорватским домам, стоящим на ней, он означает не локальный патриотизм, но верную службу всему белому Западу”. На деле за клятвами усташей в любви к европейской культуре крылся самый примитивный шовинизм. “Щит для защиты Европы от византийской схизмы” был нужен не столько Европе, сколько самим усташам, пытавшимся оправдать перед европейцами собственные варварские рефлексы, которые они выворачивали наизнанку, преподнося как “противостояние варварству”.
Чтобы навсегда поставить крест на югославянской интеграции, усташи отказались признавать хорватов славянами, распространяя догматизированную версию об их готском, то есть германском, происхождении. Тот факт, что данными науки эта версия никак не подтверждалась, усташей не беспокоил — их вообще не интересовали научные истины. От тезиса о хорватской этнической самобытности они быстро перешли к идее расового превосходства хорватов над их соседями. Павелич усердствовал, доказывая нацистской верхушке Третьего Рейха принадлежность хорватов к “высшей” расе. В первые же дни после провозглашения НГХ там были приняты расовые законы, “превращавшие” евреев и цыган в “недочеловеков”.
Отдельные теоретики усташества вынуждены были признать, что хорваты являются “сплавом разных расовых, кровных, языковых, культурных и иных элементов”, но по усташским меркам это значило лишь то, что “хорватская нация должна пройти тяжкий путь духовного цементирования”. Такое “цементирование” мыслилось как “очищение” от всего, что не считалось хорватским. Соль заключалась в том, что НГХ, как и другие части распавшейся Югославии, было полиэтничным государством. Как указывает С. Беляков, хорваты составляли немногим более половины населения НГХ. Одних сербов в этом государственном образовании насчитывалось почти 2 миллиона. В таких условиях выдвинутый в Загребе лозунг “Хорватия для хорватов” мог означать только одно — этнические чистки. И в годы войны усташи устроили на подвластной им территории геноцид в отношении сербов, евреев, цыган, стремясь с его помощью превратить НГХ в моноэтничное государство.
Остриё геноцида направлялось против сербов, объявленных “главными врагами хорватской нации”. Усташское правительство запретило кириллицу, стало изгонять сербов с государственной службы, силой обращать их в католицизм, закрывать сербские школы, отбирать имущество у православных монастырей и приходов. Банды “диких усташей” вырезали и грабили сербские сёла. Были созданы концлагеря для сербов, самым страшным из которых стал печально знаменитый Ясеновац.
Усташский террор не был ограничен только территорией Хорватии, распространившись на земли всей бывшей Югославии. В нём нашла выражение ненависть усташей к югославянской интеграции, которую они клеймили как “балканский Содом”. Но двигателем террора за пределами Хорватии являлась и концепция “хорватского жизненного пространства”. В это “пространство” усташи, как когда-то и их предшественники из Партии права, включили Боснию-Герцоговину и другие регионы со смешанным населением, ставя задачу “освободить” эти земли от нехорватских элементов.
Строя концлагеря и массово убивая тех, кого они причислили к “врагам хорватской нации”, усташи удовлетворяли свои пещерные инстинкты. Что же могло их остановить? Предел их изуверским “аппетитам” был положен наступлением Советской Армии на Балканах. Третий Украинский фронт под командованием маршала Толбухина освободил от гитлеровцев и их сателлитов Восточную Сербию с Белградом, после чего военно-политическая ситуация на территории бывшей (и будущей) Югославии коренным образом изменилась. Получив из рук советских военных танки, артиллерию, стрелковое оружие, опираясь на дипломатическую поддержку СССР, Великобритании и США, командующий Народно-освободительной Армии Югославии Иосип Броз Тито разбил усташей. Была восстановлена Югославия, где к власти пришли коммунисты. Усташская идеология официально была запрещена, но, как показал дальнейший ход истории, полностью с ней покончить так и не удалось.
Сергей РЫБАКОВ