Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2010
Мария Литовская
Железный поток
У Наума Лазаревича я не училась, друзей-филологов в пединституте, чтобы рассказать о факультетском кумире, у меня не было, так что в студенческие годы Лейдерман для меня был автором одной из жанровых теорий в курсе теории литературы. Фамилия превратилась в человека в начале 1980-х в Белинке, где средних лет коренастый мужчина, сняв пиджак, широко, по-домашнему, расположившись за столом, резал и переклеивал какой-то текст. Делал он это азартно и с явным удовольствием. Библиотекари почтительно говорили: “Лейдерман работает”.
Возможно, давнее это впечатление облеклось в слова про азарт и удовольствие позже, когда я услышала, с каким бешеным напором Лейдерман читает и обсуждает доклады на самых завалящих конференциях, как лихо перекраивает лекционный курс, чтобы рассказать студентам, что он недавно “накопал” у Замятина или Есенина, Астафьева или Маяковского, как страстно выступает перед учителями. Не знаю, доходили ли до студентов его открытия, но радость оттого, что видишь человека, которому так нравится заниматься тем, что является его профессией, возникала.
Наум Лазаревич искал “вкусное” в литературных текстах, учил этому студентов, аспирантов, докторантов, коллег. Он искренне радовался спорам и возможности “подраться” при обсуждении любой филологической проблемы. Его отзывы почти всегда были полемичны, а выступления провокационны. Если он что-то считал плохим или вредным, боролся всеми возможными способами: писал открытые письма, статьи, выступал везде, куда мог достучаться, взывал к общественности, требовал и негодовал.
Его напор поражал. Результативность усилий тоже. Однажды он убедил охрану в Таврическом дворце пустить меня с рюкзаком, полным книг, и без пригласительного билета на заключительное заседание конгресса преподавателей русского языка и литературы. Не знаю, что он говорил охранникам, возвращаясь к ним снова и снова, но на десятом заходе они сдались. С таким же — не сомневаюсь — упорством он обходил инстанции, доказывая необходимость в школах филологических классов или создания журнала для учителей. Трудоспособный и трудолюбивый, он сделал невероятно много: учебники и книги, сотни статей и программ, тысячи лекций и консультаций. Еще журнал, кафедра, институт, совет, ученики. И бесконечное чтение.
Его мнение всегда было интересно, спорить с ним было бесполезно — не помню случая, чтобы его кто-то переубедил, однако его возражения заставляли думать точнее. Но, честно говоря, больше всего мне нравились его простодушные, много раз повторяемые рассказы про эвакуацию из Одессы на Южный Урал, про бабушку, клавшую сахар в чай по сложной системе, про прическу “спелый колос”, которая у него когда-то была, про одесскую девочку Лилю с абрикосовым деревом во дворе, которая потом стала его женой, про сыновей и внуков. Он открыто и сентиментально любил своих родных, своих друзей, свою работу, любил быть патриархом.
Моя знакомая учительница, услышав про смерть Наума Лазаревича, сказала только: “Как же мы теперь без него?..” Такое доверие дорогого стоит.