Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2010
Валентина Артюшина
Наш домовой
Завёлся у нас в редакции домовой. Мережников. И не в переносном смысле, когда говорят, что, мол, “Урал” стал ему вторым домом. А в буквальном. Его редакторская карьера началась с того, что он поселился в наших стенах. Семья жила в Каменске-Уральском. В пятницу вечером Коля уезжал туда, в понедельник утром возвращался. Спал в большой комнате отдела прозы. Там стоял чёрный дерматиновый диван из “бывших” мебелей. Когда мы приходили на работу, Коля успевал умыться, побриться, убрать следы быта.
Числился он за отделом прозы, а сидел в поэзии, исполнял обязанности литконсультанта на самотёке — читал рукописи, мелочь, поступающую почтой: и прозу в малых формах, и стихи.
Хозяином поэзии был тогда мэтр Леонид Шкавро. Он часто уезжал в командировки в Удмуртию, Башкирию, к национальным поэтам, работал над переводами, а Николай Яковлевич, тогда просто Коля, практически готовил поэтические публикации в номер. Я противилась этому. Объёмный и трудоёмкий отдел прозы, которым я заведовала, нуждался в сотруднике, но Коля сам писал стихи, и проза для него оставалась прикладной. Иногда он извлекал из потока серой графомании какой-нибудь рассказ для нас, проявляя при этом хороший вкус и точность суждений.
Шли годы, менялись по разным причинам Главные, литсотрудники, техреды и корректоры, а Коля, наш “старичок-домовичок”, всё сидел в своём углу, возглавляя отдел поэзии. И если мы, старожилы, отдав “Уралу” по двадцать с гаком лет, уходили постепенно на “заслуженный отдых”, то он оставался, наращивая двойной срок.
А перерыв всё-таки был. В энном году Николай Яковлевич со стеснённым сердцем подал заявление об уходе. Семья, которая уже давно перебралась в Свердловск, была такой же преданной его привязанностью, как и литературный труд. Подрастал младший сын. У него обнаружились художнические способности. Мама — мотор семьи — сочла необходимым быть ближе к Москве, где бы мальчик мог получить лучшую профессиональную подготовку. Тогда и возник план: обменом квартир перебраться в Юрьев-Польский. До Москвы рукой подать.
“Господи, — думали мы, — что же там будет делать наш Коля?!”
Они уехали.
А недолгое время спустя домовой чудом воплотился в своём рабочем уголке. Жене не понравился Юрьев. Колесо размена закрутилось в обратную сторону. Как и первый, второй обмен стоил больших нервных, физических и денежных затрат. Инфарктная ситуация! Коля измотался, побледнел, похудел. Но, в конечном счёте, всё возвратилось на круги своя. Мережниковы стали даже обладателями лучшей, чем прежняя хрущёвка, полнометражной квартиры на улице Свердлова. Жизнь пошла наматывать новые десятилетия.
Творческая работа часто рождает столкновения мнений, принципов, горячность споров, взрывы эмоций, разногласия. Многолетнее сотрудничество не раз заставляло меня задуматься над характером Николая Яковлевича, заметно отличавшим его от других. Он всегда оставался невозмутимо спокойным, ровным, как бы стоящим над схваткой. Это можно было бы счесть равнодушием. Но нет. То было, наоборот, проявлением мудрого: “Суета сует. Сотрясение воздуха. Терпение и труд всё перетрут. Главное — преданность делу, трудотерпие”. Его позицию определяла и доброжелательность, душевная воспитанность, которую в нём все высоко ценили. Был он закрытым человеком, но лицо его неизменно озаряла приветливая улыбка, а речь — добрая насмешливость.
Что же касается эстетической редакторской установки, то, мне кажется, в былые времена он искренне “колебался вместе с линией партии”, но в основном относился к поэзии как к потоку реки. Несёт поток и чистые воды, и хлам. Не надо его поворачивать вспять или ставить плотины. Мусор прибьёт к берегу, муть осядет… Может быть, я ошибаюсь. Не мне судить.
Знаю: “Урал” он покинул, потому что умер. Журнал лишился своего домовика.