Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2010
Олег Мошников
Рассказы
“Зима!.. Крестьянин, торжествуя…”
О здоровье своем скажу так — не жалуюсь. Не злоупотребляю, организм разными глупостями не балую. Здоровый образ жизни блюду: ежедневные прогулки, правильное питание и другие житейские радости. Раз в неделю на лесной родничок приезжаю. Вон он — на краю микрорайона — в ельничке сквозь мхи да камни чистые пробивается. Добрые люди его облагородили: трубу вывели, сруб соорудили и для красы царевну-лягушку каменную на хозяйстве оставили.
Так вот, приехал я по воду. Народу — никого. “Жигуленка” припарковал, канистры вытянул и — прямиком к роднику. Пешком по тропинке — метров сто, не больше. Погода не очень. Серое небо, дорога не лучше — жижа, а по краям серый, затоптанный снег. Вдруг впереди пятно яркое мелькнуло. Из-за елок показалась дама, молодящаяся такая, в оранжевом комбинезоне, несуразной шляпке и больших очках. Вдоль колодца прогуливается. Голову вверх задерет, очки поправит и опять шлеп-шлеп по грязи розовыми дутышами. Картина! Будто и вправду кто царевну-лягушку поцеловал, а та девушкой обернулась…
Подхожу я, стало быть, к колодезной трубе, только под струйку канистру поставил, женщина кругликом таким шустрым ко мне подкатывается и под кепку заглядывает. Только глаза у нее, очками увеличенные, все куда-то в сторону, как у куклы-неваляшки, заваливаются: “Прекрасная, — говорит, — погода!” Да уж, прекрасная: круглый год солнца не видим, а в декабре — снега. “Ух, как птички расчирикались! Мне почему-то хочется…” И чего опять на небе потеряла? Засмотрелась, носом воздух втянула, будто принюхивается к чему — того и гляди, лопнет — и с шумом выдохнула: “Весны хочется!” Ну, думаю, попал. Женщина странная. По всему видать — поэтесса. И манера разговаривать такая бестолковая, на полуслове останавливается. Я с одной такой в прошлом году нос к носу столкнулся, она у овощного ларька книжку свою продавала. Про любовь. Купил, куда денешься. И теперь как-то отвязаться надо…
“А я вот за водой приехал”, — пытаюсь к канистре подойти. “А у вас хороший одеколон”, — пресекает мою попытку женщина и ножку вперед выставляет. “Да я вообще, — говорю, — не одеколонюсь! Так, утром слегка водичкой на щеки плеснул… Это я дезодорантом в машине провонял”. — “Какая свежесть! — женщина еще ближе ко мне прильнула. — А я хожу тут одна. Вдруг вижу, вы — “крестьянин… торжествуя, на дровнях обновляет путь! Его лошадка, снег почуя”… И-их! — головой игриво так тряхнула и на меня прищурилась: — А не махнуть ли нам на тройке да с бубенцами!” И взглядом своим раскосым мне в область живота уперлась. Я оглядел себя, спортивки подтянул. Чего ей от меня надо? “Хи-хи, какой вы смешной! У вас вода из канистры переливается!” — она еще и издевается… Я канистру закрыл, другую подставил. Стою, топчусь. “Ну, что вы так разволновались? Такой опытный мужчина! У меня одна просьба, вы мне не дадите…” — и опять глаза куда-то в сторону ушли, верхушки елей оглядывать. — Ну, вы, наверное, мне не дадите…” — “Чего?” — хриплю я неожиданно севшим голосом. “На вашем “железном” коне прокатиться? Знаете, я в автошколу записалась. Теорию сдала, на дорогу не глядя. А как за руль села — мандраж. Водитель-то я никакусенький! Автомобиля своего нет… А мне так с места тронуться надо!”
Ну, думаю, трогаться тебе никуда не надо, ты уже тронутая. “Нет, — говорю, — женщина, ничего я вам трогать не дам! Тем более — постороннему человеку. Резина у меня лысая, еще в кусты унесет…” — “А мы тихонечко тронемся, и все” — продолжает настырная особа и рукой мне так ласково к груди — замочек на молнии теребит. Я аж от неловкости такой вспотел — с полными-то канистрами! — ни в одну, ни в другую сторону не пройти. Дамочка тропинку своими формами яркими загородила! Хорошо, лыжники от стоянки к роднику повернули: папа, мама и дочка. Вроде только под лыжи растопыренные нырнул, а уж в своем автомобиле сижу, двигатель разогреваю. Оглянулся на тропинку. А моя собеседница уже семейство удивляет, головой вертит, рассказывает им что-то и руками машет, будто палками невидимыми от грязного декабрьского снега отталкивается. Э-э, да она и на лыжах кататься не умеет, и как есть — без снаряжения, в лес идти намеревается! Вот она какая — натура пылкая, поэтическая… Часа два, “торжествуя”, по лыжне раскисшей погуляет, еще час в карауле у родника постоит — на целую книжку стихотворную впечатлений хватит. Про весенний лес, столбовую дорогу, коней в яблоках и незабываемую земную любовь…
Мечта артиллериста
Я — артиллерист. Пусть сейчас и не у дел. В смысле — в МЧС служу, связь с общественностью и средствами массовой информации налаживаю. Не полигоны болванками шпигую. Но до сих пор до звона в ушах: “Буря”, стой! Цель 77, снаряд осколочно-фугасный, взрыватель “0”, заряд уменьшенный, веер 002, первому: огонь!”… А на полигон танки въезжают. После наших стрельб цели недобитые утюжить. Мы танкистов при встрече заводим: “Мазута! Банки консервные!” А они: “Посторонись, “шнурки”, а не то мы пушечки ваши подавим!” И то сказать — сила! Это не за шнурок орудийный дергать. Мечта! Мечта у меня есть лазоревая — на танке прокатиться…
Чтобы к мечте поближе быть, я даже трактор освоил. В деревне. Дядюшка мини-чудом обзавелся, со сборной кабиной. С такой техникой сподручнее скотине корма заготавливать. Огород вспахать. Привезти, увезти чего. Меня как-то раз за руль посадил. Тоже ведь история… Поехали мы с дядюшкой на ферму за куриным навозом. Лето. Кабина снята. По самые дверцы. Туда долетели с ветерком. Обратно по грунтовке тащимся. Прицеп тяжелый, груженый. Тут мне дядя руля и дал. “На, — говорит, — племяш, тренируйся на танкиста!” Еду тихонько, по сторонам не глазею. Вдруг внедорожник лихой нас у брода через ручей подрезает. Я по тормозам. Прицеп — на попа. И вся вязкая пахучая лавина к нам в кабину сошла! С головой накрыла… Хорошо, хоть ручей рядом — до вечера мы в нем с дядюшкой полоскались, коня красного, железного купали. Дядя не расстроился, что навоз по воде утек. Смеется. Богатыми, говорит, будем, если в дерьме вымазались. Примета такая. И я успокоился. Мух от кабины отогнал и до деревни без приключений на тракторе доехал. Так что кое-какие навыки вождения я уже имею.
Но хотелось бы — на танке… Я как-то в одном интервью СМИ по защите лесов от огня о танке пожарном вспомнил, что у нас в шестой армии на вооружении был. Вот, вещаю, неплохо было бы его в МЧС использовать: и тушит, и заградительную полосу в молодняке продавливает. Не танк, а трансформер. И понесло меня, понесло… Училище приплел, полигон, бронированные громады, что военные дороги на гусеницы наматывали… А пресса за мечту мою уцепилась: такого присочинила! Танк тот пожарный, поди, давно на металлолом сдали. А журналисты меня его командиром назначили. Мол, у меня и до этого подобные подвиги были. До того заврались, что, по всему выходит, танк Т-34, что на Первомайском проспекте установлен, я на постамент каменный загнал! Как же загнал… Оккупантам на устрашение… Когда памятник этот открывали, я тогда ни в воинском уставе, ни в азбуке толком не разбирался. Да слово не воробей…
Прочитал начальник заметку о Т-34 и меня в кабинет вызывает: “Раз ты, Никулин, такая героическая личность, то я тебя к поисковой организации “Присяга” присягну, то есть пристегну. Они танк “КВ” со дна Онежского озера у Соломенского пролива достать хотят. Вот ты как специалист и сотрудник МЧС очень даже пригодишься”. А я и рад! “Присягой” приятель мой командует. Мы вместе с ним в Приладожье служили. Он в связи ПВО, а я комсомольцем в ракетном дивизионе. Встретились, обнялись. Молодость вспомнили, шутку армейскую: “Когда связист мотал “катушку”, артиллерист вкушал ватрушку” Хотя в первоначальном варианте там не ватрушка, а подружка фигурировала. Но это уже детали… Обнялись, по плечам похлопали — много ли пыли накопилось. Ничего еще служаки! “Что, — спрашиваю я, — за проблема у вас с танком?” — “Да вот, — сокрушается сослуживец, — сейчас приедут телевизионные деятели искусств, а мы “КВ” на дне нащупать не можем. Третий раз водолазы пролив обшаривают. Если б место было определенное… В 41-м через пролив танки на плотах переправляли — один перевернулся. Где — бакен ставить некогда было… Нашли вот коловорот, шарабан рыбацкий, даже сетку с цельными поллитровками — еще советского времени. А танка — нет…”
Сели мы на травку очередной водолазной вылазки дожидаться. “А помнишь, — говорит приятель, — как мы с тобой первый раз в пограничной зоне за грибами ходили?” Как же, забудешь такое… По осени потянул меня этот отличник ПВО в лес: “Поехали, Олег, к погранцам, в Сортавальский район. В погранзоне народу никого. Начальник заставы — мой земляк. Я там все взгорки знаю. Грибов — хоть косой коси!” Поехали, дело хорошее. Вроде и недалеко от дороги свернули. Один гриб, другой… Очнулись. Место дремучее, солнца за еловыми шатрами не видно. Куда выходить, спрашиваю? А друг плечами пожимает: мол, я сам здесь впервой… Тоже мне следопыт, “взгорки-пригорки”! Достали компас, телефонов сотовых тогда еще не было, а стрелка как шальная крутится. Пошли по наитию, след в след за местным косолапым лешим. Часов пять проплутали. Куртки наизнанку вывернули, даже сапогами поменялись. А леший все водит и водит.
К вечеру вышли на лесной кордон. Стоит избушка. Да чудная какая-то, не по-русски срубленная. Чистая, опрятная. Даже изгородь покрашена. Заходим в дом. Ба! Евроремонт! Все прибрано, оргтехника сияет, телевизор японский лялякает. Только печка большая, настоящая, посередине комнаты, да и та с камином. Из сияющего санузла выходит хозяин в меховой безрукавке, теплых войлочных бурках и что-то не по-нашему лепечет. Мать честная — финн! Стали выяснять, куда мы попали. А финн и продолжает на ломаном русском: “Вы попали на финскую территорию. Возвращайтесь обратно”. Мы струхнули не на шутку: “Выручай, батя! Куда идти не знаем…” — “Пойдемте, покажу, — и выводит нас через километра полтора на старую узкоколейку. — Вот так вдоль рельсов пять километров, потом три километра ползком, чтобы посты не засекли, и через просеку до озера. На другом берегу Россия”. — “Спасибо, батя, вовек доброты твоей не забудем!”
Наползались мы в ту ночь вдосталь. Светать стало, когда к озеру вывалились. А на том берегу деревня. Мы — к своим. Спрашиваем у первого попавшегося паренька, где здесь застава. “А пограничники в тридцати километрах отсюда стоят”, — и показывает нам направление, откуда мы только что приползли. “А разве там не Финляндия?” — удивляемся мы. “Не, до нее далеко… А вы случайно не у Пекки ли были? — поинтересовался паренек. — У лесника-финна, что на кордоне живет?” — “У него…” — “Да он так частенько туристов разыгрывает, — веселится парень. — Скучно ему одному в доме, пошутить не с кем”. Хороши шуточки! Добрались мы до заставы, где неподалеку машину оставили. Там тоже над нами поизгалялись. Но обещали с шутником познакомить. Недели через две начальник заставы лично нас на кордон отвез. Мировой оказался мужик Пекка, когда мы с ним поллитровочку усугубили. На следующее утро он нам еще и места грибные показал. Хозяин!
Вынырнули водолазы. Достали припасенные обеды. Тут и пресса подоспела. Расспрашивать стала: что да как. Снаряжение водолазное щупать. За разговорами и не заметили, как вечер наступил. Не достали мы в тот день танка. Видно, глубоко реликвия в ил закопалась. Решили поиски на следующее лето перенести. Корреспонденты загрустили — утопла сенсация. Но я их быстро успокоил. Есть, говорю, сенсация, да еще какая! Новость — международного уровня. Соседи наши финны — учудили! Бумагу в мэрию Петрозаводска прислали. Они, мол, все свои послевоенные обязательства выполнили, а мы танк из центра города так и не убрали! Он как стоял со стволом, на Суоми направленным, так и продолжает стоять, создавая прямую угрозу их независимости. В мэрии опус финский прочитали, затылки почесали и ответили дипломатично, без обид. Так вот, вскоре, как начнется реконструкция Первомайского проспекта, решено планово перенести Т-34 за черту города. Поставить на постамент и развернуть башню на Архангельск, в сторону… Америки.
Вот такой у нас, у русских, юмор. Не чета финскому. Это я опять Пекку вспомнил. Но это уже детали… Журналисты, прослушав мое заявление, еще больше губы надули, свернули аппаратуру и убрались восвояси. Новость без картинки — не новость… А я все успокоиться не могу, как же — начальник мне это поручение пристегнет обязательно! Товарища армейского за рукав тереблю: “Ты только подумай! Танк на новое место дислокации доставить! Погрузят танк на платформу, а я на броне, как в 44-м наши деды-победители! Мощь! Высота! Через весь город! На боевом танке поеду!!” Сказал и будто представил себе ликующий Первомайский проспект, развернутые флаги, военный духовой оркестр. Бум! Бум! Прокатится команда: “По машинам!” Тронется тяжелая платформа, и — поплывет над дорогой, над замерзшим от восхищения городом моя лазоревая мечта! На танке прокатиться…
Монетка
“Наталья Ивановна, а как называется это ущелье?” — “Баксанское”. — “Наталья Ивановна, а почему вы с водителем горячие источники не принимаете?” — “Не принимаем, потому что воду из этого источника не пьют — в ней купаются. А купаемся мы, карачаевцы, только два раза в год: 9 мая и 7 ноября”. — “???” — “Обычай такой горский”. — “Наталья Ивановна, а зачем в воду монетки кидают? На память?” “Нет, не на память! В этой переполненной минералами воде двухвалентного железа не хватает — вот и бросают, чтобы окислялись. Ты лучше монетку в карман положи, еще пригодится… Всё, дамы, по коням! А мужчинам вообще вредно долго в йодо-бромной купели находиться! Не теряем достоинство и полотенца! Экскурсия на Эльбрус — по машинам!”
У подножья Эльбруса уже скопилось несколько экскурсионных автобусов. Горный фуникулер, при ближайшем рассмотрении, все меньше и меньше походил на заставку мультика “Веселая карусель”. Сомнительные, переполненные людьми вагончики — с треском и скрежетом — исчезали в зыбкой заоблачной вышине. Суровые канатчики-горцы деловито и буднично распихивали по карманам вырученные за подъем деньги…
“Ну, что стесняемся? — подбадривала молчаливую очередь Наталья Ивановна. — Мальчиков моих брюнетистых испугались? Не бойтесь, дальше горы не уедете… Горцы — народ мирный, но вспыльчивый… Так что проходим, проходим вперед, не задерживаем движение! Эй, вы там, пропустите экскурсию! У нас женщины и ветераны труда… Платим за посадку и — вперед с песней!.. Что? Кому деньги платим? 150 рублей — на освободительную борьбу чеченского народа, 200 — на памятник Саддаму Хусейну. Да шучу я, шучу! Ну, до чего же народ у нас наивный! Какой лапшой ни корми — все добавки просят! Вот давеча обронила, будто канатчики наши у курортников фотоаппараты отбирают и в пропасть сбрасывают. Мол, лицензию на фотографирование Эльбруса — гордости Кавказа — покупать надо. Так экскурсанты мои после этого и по сторонам глядеть боялись. Как дети, право! Но на всякий случай пользуйтесь услугами опытного экскурсовода. У меня-то разрешение на съемку имеется… Быстро — в вагончик!”
“Наталья Ивановна, а как мы все в эту люльку влезем?” — “Влезете, влезете… Только обратно в нее попадите… А то тут три девушки до утра в небе болтались… Перед самым закрытием в последний вагончик заскочили, а фуникулер у нас вовремя отключается… Когда со светом перебоев нет… Так что на горе не задерживаемся! Хотя шашлык и хичины в кафе попробуйте обязательно. Все местного приготовления. Свои кулинарные секреты имеются… Я как-то по весне экскурсию в Нальчикский зоосад повела. Как раз на Курбан-байрам — весенний мусульманский праздник. На сие празднество горцы самозабвенно режут домашний скот, с последующей раздачей и окроплением кровью всех неимущих. Так вот в тот день и мои везунчики на это представление попали. Идем мы с отдыхающими по зоосаду и видим такую картину: в огороженной вольере четверо джигитов ловко и празднично разделывают тушу… пятнистого оленя. Пятый жрец священного мяса мангал раздувает, шашлыки накалывает, жиром брызжет… Так что все у нас на Кавказе натуральное, так сказать, без отрыва от природы!
А природа, милые мои, еще те сюрпризы преподносит… Еду я как-то с автобусной экскурсией на Чегет. Отдохнув в весеннем Нальчике, внутренне согласившись, что “лучше гор могут быть только горы”, экскурсанты удобно, с претензией на долгий глубокий сон, устроились в мягких откидных креслах… Как вдруг за два километра от знаменитой долины нарзана, на середине пути вдоль Баксанского ущелья и моего рассказа о замыслах гитлеровского командования в зимней кампании 43-го года, наш “Икарус” въехал в стремительную слепую полосу снежного бурана… Когда, наелозившись вдоволь в тяжелом мартовском снегу, мои измученные аргонавты сняли сухопутный корабль с края многометровой пропасти и уселись на вожделенные места, я, как ни в чем не бывало, продолжила свой исторический экскурс: “Итак, планы врага на заснеженные горные дороги провалились”… В глубине салона раздался нервный несмелый смешок. “Гм…кхе…грр” — то тут, то там рассыпались его колкие искры. Через десять минут машину затрясло. Через двадцать — смех перерос в раскатистую хохочущую лавину, которая и докатила старенький автобус до подножья непредсказуемой, своенравной горы Чегет… Ну, вам повезло больше! Как говорил мой знакомый сапер: летать — не ползать! Так что слушаем мои команды: раньше времени люльку не покидаем. Эльбрус, в отличие от меня, шуток не любит. Тот еще норов! Приехали. Выходим! Голову ниже, ниже!.. Что, парень, зазевался? О-о, шишак-то какой! Кто же это на высоте 3500 метров с фуникулером бодается? Будет тебе память об Эльбрусе! Монетку-то сохранил? Вот и приложи к макушке, авось полегчает…”
Рационализатор
“В Греции все есть, — думал житель Туапсе Микола Ражий. — А рабочему человеку все равно на кого жилы рвать: на заезжего олигарха, скупившего задарма родной туапсинский завод электросушилок, калымить или греческого рабовладетеля — то бишь работодателя — обслуживать. Работы Микола не боялся. Она от него бегала. Любил хохол сметливость свою на производстве применить. На времени и нагрузке физической сэкономить. Да зерно рационализаторское все не туда падало. То подшипник разорвет, то ремень перетрется. То начальника цеха током трахнет. А как-то, ради общей пользы, за электрокар сел. Так работяги от Ражего по всему цеху, как куры от лиса, ноги уносили. Вот и переводили Миколу с участка на участок как “передавика” производства. Грамоту за рацпредложение вручат, и гуляй… Грамоты Николай с собой прихватил. Правда, в Греции они, наверное, ни к чему. Тут лучше рекомендации брата жены, грека по национальности, ничего не придумаешь.
Подрядился Микола у одного жителя Солоников полы циклевать. Дали объем, площадь. Каморку под крышей, чтоб при деле, пригляде хозяйском, проживал и харчевался. Включил Ражий циклевальный аппарат в гостиной. Тот затрясся как оглашенный и давай паркет грызть! Махиной этой, оказывается, взад-вперед водить надо, чтоб ровненько поверхность пола обрабатывать. Выключил Коля циклевальную музыку и — сел перекурить. Грек в центральном офисе кондиционерами торгует. Так мать его, старуха вредная, когда звуки дребезжащие прекратились, в залу дымную ввалилась: “Работать надо, курить — нельзя!” Делать нечего, опять принялся тяжесть нечеловеческую ворочать. Через полчаса притомился. Взмок. До колик печеночных с агрегатом бесчувственным натанцевался. А дело не продвигается. Только середина комнаты проплешиной девственной высвечиваться стала. Сел Николай на стружку, голову буйную повесил. Так и деньги, обещанные за каждый день работы, не в радость будут… Но не нашлась еще такая забота, чтоб хохол ее в положение горизонтальное не перевел! Покрутил он мозгами, покрутил механизм циклевальный. Нож брусочный из щели урчащей вытащил. Машина полы не дерет, ревет себе на здоровье. Микола лежит на стружке душистой, курит. Старуха со своей половины слышит: работает русский! Хороший работник, редкий. Под вечер помещение проветрил, прикрыл полы не циклеванные древесным золотым руном, середину выгодно очистил и — к хозяину за расчетом. Тот на мать поглядывает, улыбается, работу хвалит. Денег за трудодень отвалил, не пожадничал… Так три дня Ражий залу греческую папиросками вонючими обкуривал. Задарма столовался. Вздумала бабка в комнате ремонтируемой прибраться, стружку подмести… За вечную черноту, окурками склизкими заляпанную, гнали Миколу в шею — в темную южную ночь.
Спасибо, родственники дальние, греческие, приютили. Но хлеб да соль отрабатывать надо. Подрулил Ражий к соседу, седому носатому греку. Познакомился, не надо ли чем пособить справился. Надо, говорит. Клетки кроличьи прохудились. Пруток есть, сварщика — нет. А Микола как раз на заводе нужную сварочную квалификацию заимел. Ударили по рукам. Об оплате договорились. Не разводя канители, через день-другой включает хохол сварку. Приноравливается к клетке. Бах! Электричество вырубило! Он рубильником пощелкал, только первую арматуру слегка на каркас наживил. Опять напряжение скакнуло. Защита автоматическая установку сварочную энергоемкую обезвреживает. Работе капут. Другой бы сдался. Но не наш рационализатор! С полчаса в щите электрическом поковырялся, аппарат строптивый напрямую к кабелю вводному подсоединил. Пошел ток! Дым! Искры! Удовольствие! Разошелся хохол, разохотился. Смотрит, за спиной что-то неладное твориться стало. Чада с домочадцами по комнатам бегают, ахают-охают, руками машут. Наконец, вежливо так, плечо затрясли. Обернулся. Грек, хозяин, губами шлепает: “Никос, дорогой! Почему все горит?! Свет горит! Телевизор горит! А счетчик в другую сторону крутится?” Пришлось Ражему товарищу недогадливому очки запотевшие протереть, схему неожиданно свалившегося богатства обрисовать… Больше законопослушный греческий гражданин с “Кулибиным” русским связываться не захотел. Неприятностей побоялся. Но приятелю своему, куриному фермеру, с наилучшей стороны зарекомендовал. Посодействовал. Да и работа почти по профилю. Клетки чистить.
Приноровился Микола на новом месте кур выращивать. Бригаду сколотил по пролетарскому принципу: голодранцы, гоп до кучи! Деньжат поднакопили. Авто напрокат взяли. Пошло дело… И тут хохол не растерялся. Товарищей надоумил. По окончании рабочего дня, когда фермер цыплят новорожденных подсчитывал, ребята трех-четырех пеструшек в машину арендованную загружали. На ужин. И так все складно шло. Да недоразумение одно утреннее все планы стахановские перемешало. Дорвались ребята до работы, клетки намыли, кур обиходили. А тут хозяин заявляет: “Все, мол, хорош! Праздник сегодня христианский. По домам идите. Я с вами как за полный рабочий день расчет произведу”. Уф! Еле успели, в суматохе, курей в багажник упаковать. Домой, так домой… А тут один дебил запыхавшийся, учитель из Саратова, откуда-то с улицы прибегает и прямиком к машине! Одежда там у него, видите ли, сменная находится. Ну, опоздал ты на работу, не торопись, отдышись, на друзей обомлевших внимание обрати! Так нет, на глазах хозяина, праздничного, улыбающегося, багажник распахивает!.. А еще говорят, что курица — не птица, летать не умеет. Еще как умеет!.. Бока бригаде Ражего намяли изрядно. В полицию заявлять не стали — и за то спасибо… Подался Микола на родину, на завод электросушилок. Там рационализаторам руки не выкручивают!
Сявина музыка
Неподалеку от моего дома, в старой деревянной двухэтажке, жил дурачок. Сявой звали. Безобидный. Большой. Глупый. Как только не потешались над ним ребята! То в сарае дровяном закроют, то на крышу детского сада заманят и лестницу в кусты сбросят, то на плоту дощатом по огромной строительной луже в плаванье пустят и камнями — снарядами реактивными — с ног до головы водой грязной забрызжут. Добродушный увалень дверь с петель снимет, лужу по колено перейдет, улыбнется как-то виновато и домой “маленькой серой тучкой” заковыляет. Но более всего занимала нас тогда Сявина музыка. Подойдет к доброму великану какой-нибудь голенастый мальчуган и пропищит: “Сява, сыграй музыку”. Тот тут же возьмет в руку камешек поувесистей и — к столбу. Стоял такой столб посередине Сявиного двора. Неизвестно, для чего стоял. Место занимал. Но Сява вокруг него целые концерты устраивал. Ка-а-к вдарит по столбу камнем, ка-а-к вмажет со всей своей богатырской силушки, по всем улочкам-переулочкам звон раздается. “Музыка!” — блаженно растягивал пухлые губы в улыбке безотказный дурачок. Девчата эту музыкальную ненормальность на вооружение взяли. Обзывку придумали: “Ты что? Сява, что ли?”. И этими “сявами” тугодумов ватажных величать стали. И тех, кому медведь на ухо наступил, и тех, кто брызгалки здоровенные в штаны запихивает и потом за девчонками визжащими по двору носится.
Веселое было время!.. Неожиданное… Вот так же неожиданно, как снег на голову, к нам дядя из Вологды приехал. Отец в нем души не чаял. Везде водил. Молодой женой и сыном хвалился. И я, стало быть, перед дядей отличиться хотел. Собрались дядя с отцом в очередной раз в магазин идти. А я уж впереди вприпрыжку скачу, путь через соседский двор сокращаю. Вижу, Сява у столба стоит, в небо синее смотрит. Я — к нему. Вот, думаю, удача! Сява как миленький слушаться меня будет, музыкой дядюшку разлюбезного потешит! “Сява, — говорю, — играй музыку! Играй, кому говорят!” Вот-вот дядя с отцом из-за поворота покажутся. Сява ни гу-гу. Нос к небу задрал. Пальцем в гусей перелетных тычет. “Ты что, не слышишь? А ну, музыку давай!” — и в нетерпении великом кулачки в бок его необъятный пихаю… Разве ж мог я предположить, что Сява лоб мой со столбом музыкальным перепутает? Я и подумать-то ни о чем не успел, удивиться по-настоящему, как мигом через себя в песочницу детскую кувыркнулся… Отведя-таки от опухшей переносицы глаза, в мутном радужном сиянии я различил исчезающую на голубом горизонте маленькую серую тучку. Что это… Ой!.. Что это со мной?.. Это дядя вологодский меня с земли поднимает, точку мою пятую от песка и листьев осенних отряхивает: “Молодец, племяш! На такого борова с кулаками пойти не побоялся! На вот платок, утрись… Такими слезами гордиться можно!”
Можно еще раз в магазин сбегануть… Можно фольгу прохладную шоколадную к шишаку приложить… А как музыку хорошую писать научиться? Спросить разве у дяди? Да не… Я уж как-нибудь сам соображу… Что я, Сява, что ли?
Тоска зеленая
У каждого свои методы похудания. Кто бегом занимается, кто пилюли очищающие глотает. Бывает такое, что и худеть не надо. Без диеты и снадобий заморских пупок к позвоночнику прилипает. У Павла Ароновича Косовича — директора мебельной фабрики — с пупком все в порядке было. В смысле, без зеркала не разглядишь. И избавлялся директор от большого живота самым немилосердным образом — лечебным голоданием. Выкроив недельку-другую из своего напряженного рабочего графика (больше нельзя — фабрика встанет), посещал Косович специфические клиники и санатории. Впихивался в двери специализированных здравниц этаким розовощеким колобком и — покидал их через три недели посеревшим, разбитым человеком. Потому что волю имел Павел Аронович феноменальную, не одну тысячу рублей, а то и долларов зеленых на это измывательство тратил. Вверял себя в руки слуг Гиппократа безропотно и бесполезно, так как лишние килограммы и хорошее настроение к нему вскорости обратно возвращались, прихватив с собой отдышку, изжогу и приступы подагры. Приходилось директору в заводском профилактории долечиваться, без отрыва от производства себя раздраконивать.
Выбирал Косович для голодания места весьма разнообразные. Карелию, здравницы Кавказа, а то и “голодающих” Поволжья навестит. И что характерно, два раза в один санаторий не ездил, чтобы процедуры очистительные не приедались и воспоминания черные душу не бередили. Таким вот ветром его, болезного, в Болгарию и занесло…
“Ну, как отдохнули, Павел Аронович? Поправили здоровье?” — справлялись по приезде начальства стосковавшиеся подчиненные. Косович — чернее тучи — мимо прокатывается, гром и молнии мечет. В кабинете, на совещании планерном, пар выпустил — по всем разгильдяям и пьяницам утюжком праведным прошелся — и на вопросы услужливые ответил: “Как отдохнул, как отдохнул… Издевательство… Отель на самом взморье. На пляжах толкотня от разносчиков фруктов и сладостей. Богатые люди на террасах красиво пьют и кушают. Бедные болгары чуть ли не в окно лезут — разные вкусности и безделушки предлагают. Но окно и закрыть можно… А куда от запахов деться? Жарится мясо, скворчит кукуруза. Дымятся на огромных сковородках умопомрачительные мидии и креветки… А я сижу в номере после утренней клизмы и — за большие деньги! — ем кислое зеленое яблоко…”