Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2010
Юрий Казарин
***
Земля показывает плечи
из-под заснеженной земли
и часть травы, тепла и речи,
где ночью ангелы прошли.
И воздух жаждет новой ноты
и сыплет солью Божьих слёз
на деревянные высоты
освободившихся берёз.
***
Всё меньше белого. Все больше голубого.
Когда кричишь без крика в провода
и сводит челюсти железная беда —
полурыданий ржавая подкова.
Невыносимо. Лучше в лес. Туда,
где воздух горек без любви и дыма.
В берёзах белая моя беда
неуследима.
Стоять стволом к стволу в полубреду
и чувствовать, как небо давит в темя…
И проплывают лебеди как время
в зоологическом аду.
***
Е.
Где-то глаза кочуют,
думаю, в вышине.
Ангелы в нас ночуют,
прямо в хорошем сне.
Спи, говорю, родная,
очи закрой — и спи,
медленно поднимая
солнце в чужой степи.
***
Температура ли
выходит из нуля,
но пригоршню земли
на снег кладёт земля —
оттуда, изнутри,
где мать слепого дня
берет в поводыри
ослепшего меня.
***
Снег переходит в уголь,
его задвигают в угол —
к заборам и в тень от пугал.
Дальше вода. Пробел…
Вечность крылом — задел,
сердцем насквозь простукал…
Смертью переболел.
***
Птицы не прилетели.
Вот уже две недели,
выпушив вербой пруд,
ангелы смены ждут…
***
Камень с разбитым теменем
долго исходит временем,
тратит себя в песок —
это его висок —
тень моего виска,
мне не хватает вдоха.
Это моя башка
в кепке из моха.
***
Взгляд мой пробьёт листву.
Плющась о синеву
вечности, в этот раз
он не вернется в глаз.
Это перед концом
света. Волной отказа
вырви мой глаз из глаза
вместе с твоим лицом.
***
Ты в окошко вылетаешь —
и сидишь как истукан.
Долго время выливаешь
из чекушечки в стакан.
Ах, мели себе, емеля,
и смотри, как в голый пруд
злые ангелы с похмелья
голубую вечность льют.
***
Тепло. Прикроешь поддувало,
толкнешь заслоночку до дна.
Мне руки ночь поцеловала —
у сажи твёрдая слюна.
Окно прикроешь как попало,
чтоб небо там настороже
мою живую боль держало —
невыносимую — в душе.
***
Четвёртый день лицом к стене —
к чужой больничной белизне,
к невероятной прямизне
очей, взыскующих извне
всего, что светится во мне…
***
Где снежный порох не просох,
зарывшись в ели, плачет Бог.
Ох, оттепель. Переполох
глухого холода. Подвох
небес, явившихся врасплох.
Где лось от голода не сдох.
Стоит и плачет в мокрый мох.
***
Что со мною?
Слово короче слога.
Кровь длиною
от зверя до бога.
Что-то с горлом.
Или опять с душою.
В поле голом
что-то идет большое.
Бог? Едва ли.
Это мороз по коже.
Вон — перезимовали
на краю пустоты галоши.
Чьи? Не расскажешь сразу
ласточке изумлённой,
вырывая из горла фразу
вместе с травой зелёной.
***
Бог иногда ночует в яблоке. Червячком.
Этого не увидишь серым сухим зрачком.
Только зелёным, сладким, синим и золотым,
чтобы в живую мякоть взял его горький дым —
и поносил по ветру, в дырах и в облаках,
где, обнимая яблоко, ангелы скажут: “Ах!”
Где ты ещё летаешь мальчиком в полусне,
слыша, как чьё-то сердце дятлом стучит в сосне.
***
Его возносит выдохом земля,
и он летит скворцом над бездорожьем,
но успевает вляпаться в шмеля
и попугать округу боем божьим.
И снова возвращается в скворца,
скрипит и плачет речью околичной,
и слышит, как в скворечниках сердца
уже стучат под скорлупой яичной.
Потом он снова Бог. В очах одни
сомнения. Он весь мороз по коже…
И опускает голые ступни
на перезимовавшие галоши.
***
Душа без боли и беды,
скрывая главную разлуку,
не может вспомнить путь воды —
по кругу, Господи, по кругу.
Когда рыдает дождь, и снег
сюда заходит ниоткуда.
Не дождь, не снег, не человек,
а просто Бог, узнавший чудо.
***
Имя моё у меня отняла.
Вымыла бабьи свои зеркала:
чисто, просторно и пусто —
воздух натянут до хруста.
Зверем хожу безымянным окрест,
мучаю кровь переменою мест
воя, молчанья и воя,
небо глотаю кривое —
эту веревку: вползет высота
в горло из полного мрака —
и не сказать мне: была у хвоста,
помнишь, живая собака…
***
Стоишь уже без шапки,
по свечке в каждой лапке,
сестра моя, сосна,
янтарная слюна.
И день голубоглазый
живицу пьёт с лица
и бесконечной фразой
расплачивается…
***
Где очень больно, там светло,
а здесь темно и небывало.
Я спал и думал: всё прошло,
а оказалось — всё пропало.
Удушье снов, удушье слёз —
до немоты и полной муки
произносить большой мороз
и в нем клубящиеся звуки.
У этой музыки твои
зрачки сиреневые… Боже,
и ледяные соловьи
без оперения и кожи…
***
1.
Високосное лунное темя
ловит редкой волной водоём.
Всё кончается. Всё. Только время
остаётся на месте своём.
Как тяжёлый туман по утрам.
Как листвы перемокшая стая.
Как живая пчела между рам —
очи чёрные и золотая…
2.
Всё, что воздух услышал от птицы,
он расскажет тебе и траве
перед тем, как опять раствориться
в невозможной своей синеве.
Здравствуй, воздух. Я небу послушный,
но тяжелый, чтоб было трудней
отделять от лазури воздушной
шум неведомой речи твоей.