Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2009
Виктор Смольников – родился в 1964 г. в Ирбите, кандидат химических наук. Живет в Екатеринбурге. Печатался в журнале “Урал”.
Виктор Смольников
Приступ
Что такое шизофрения и что творится в голове психически больного, наверняка интересует многих людей, скажу больше, наверняка каждый из гомо сапиенс хотя бы раз в жизни задумывается над этим. Воспроизвести высокохудожественный бред страдающего душевной хворью не так-то просто. Скудные записи в медицинской карте не дают адекватного ответа, что же это такое – психическая болезнь. Профессиональные, заимствованные из латыни термины, которыми описывают врачи состояние больного, скучны и даже приблизительно не отражают того многообразия эмоций, которые испытывает больной в момент обострения.
Вася Штукин, мужчина средних лет, многократно госпитализировавшийся в психиатрическую больницу, в момент обострения заболевания начинал считать себя ожившим царем Николаем Вторым. Как это происходило? Очень просто. Нарушая все запреты врачей, пациент покупал бутылку пива или бутылку вина и выпивал хмельное в одиночку. Сначала все было хорошо, подвыпивший Штукин думал: “Ничего эти врачи не понимают, от пива еще никому плохо не было”. Но потом у Васи наступала бессонница, настроение ни к черту, пропадал аппетит и желание жить. Чтобы хоть как-то убить время, больной решил почитать одну из многих книг про жизнь последнего русского императора.
Чтение так захватило страдальца, что он отказался от завтрака. И вдруг молнией в Васином мозгу пронеслась мысль: “Ведь это про меня книга написана, точно про меня. Я всегда знал, что написано в этой книге, значит, я наверняка император единой и неделимой”. То, что Вася хорошо знал содержание книги, объяснялось просто – он многократно ее перечитывал. “И что это за фамилию мне придумали – Штукин? Я Романов, последний живой из царской семьи! Вот что значит реинкарнация, ничто на земле просто так не исчезает. Наверное, это Господь так распорядился, чтобы душа Царя вселилась в новое земное тело!” Наконец-то Вася почувствовал себя очень легко, и ему стало все понятно.
Родные Васи обратили внимание на то, что несчастный начал говорить сам с собой, часто шевеля губами и вскидывая голову, как будто обращался к кому-то.
– Васенька, ты что, опять не спал ночью? – спросила больного мать.
“Как смеет эта женщина, которая называет себя моей матерью, так просто обращаться к титулованной особе?”
– Ты мне не мать, а простолюдинка!
– Хорошо, Васенька, не мать, ты только сходил бы к врачу, проконсультировался, а то что-то я волноваться начала за тебя!
“Ага, к врачу, значит? За то, что я являюсь императором, меня к врачу, в психушку! Ни за что! Что они понимают, эти психиатры и эти так называемые родственники в величии жизни самодержца!” Немного Васю смутила мысль, что имечко-то он носил другое, чем самодержец. “Значит, я Романов-Штукин, а имя у меня Николай, а Васей меня зовут до поры до времени, это нужно для конспирации”, – продолжала буйствовать Васина подкорка.
Мания величия, которая в мгновение овладела душой несчастного, сменилась манией преследования. “Ведь наверняка сейчас произойдет то же самое, что и в 1918 году, меня опять расстреляют, а для того чтобы прикрыть все это, хотят в психушку закрыть и залечить там галоперидолом!” Вася подозрительно посмотрел на несчастную женщину и решил про себя: “Самое главное – смыться из дома до прихода врачей и уехать в монастырь на Ганиной яме, уж там-то поймут, кто есть кто. Увидят монахи, что перед ними Николай Второй, и такие поклоны начнут отбивать, а меня сразу в Москву, в Кремль увезут. Наверняка по всем телеканалам покажут такое событие: оживший император Всея Руси, такого еще ни разу не было!”
Родственники больного уже поняли, что их несчастный Вася опять тронулся умом. В этот момент у пациента начались приступы паранойи. “Наверное, мои подлые родственнички уже психбригаду вызвали; как только у меня прояснение в мозгах, они сразу меня в больницу затолкать хотят. На этот раз не выйдет, я смотаюсь, хоть через балкон деру дам, а только в руки к этим костоправам не пойду! Если будут применять силу, то я этим же отвечу, надо поискать что-нибудь для самообороны, да вон, гантель десятикилограммовая, ее и возьму для драки”.
Отец больного, увидев, что его сын зачем-то взял в руки гантель, понял, что действовать надо, успокоив взвинченного больного.
– Васенька, успокойся, если хочешь, покури, не бойся, ты же знаешь, мы тебе плохого никогда не желали.
– А скорую уже вызвали? – зло спросил больной.
– А зачем она тебе? – подыгрывая пациенту, спросил Штукин старший. – Ты же у нас здоров, не волнуйся, все будет хорошо.
Вася немного успокоился и разжал руку, державшую гантель. “Может, отец и не врет, но какой он мне отец, я же Николай Второй!” Шизофрения развивалась по классическому сценарию, Вася в своих мыслях был одновременно и простым Васей Штукиным, и последним русским императором.
Когда-то давно Вася коллекционировал старинные монеты. Он отыскал коробку с раритетами и выбрал оттуда все денежные знаки царской эпохи, набив ими карманы. “Какой же я император, если у меня нет монет моего времени. Расплачиваться за покупки буду только старинными деньгами, чтобы все сразу поняли, кто я такой”. Немного жалко Васе было тратить серебряную монету достоинством один рубль выпуска 1900 года, которую он с большим трудом выменял лет пятнадцать назад.
Одевшись получше, Вася засобирался, как и планировал, в монастырь на Ганиной яме. Родители пытались остановить своего великовозрастного больного отпрыска.
– Я только за сигаретами, – пытаясь обмануть родителей, заявил больной.
– Вася, мы сами сходим, посиди дома, – волновалась мать.
– Я что здесь, в тюрьме, что ли? Через несколько дней вы узнаете, кто я такой, я вам все тогда припомню, – зло ответил несчастный.
– Васенька, так ты наш сын.
– Я вам не сын, я император, я самодержец! Если вы меня сейчас из квартиры не выпустите, я вас на каторге сгною!
Родители новоиспеченного царя понимающе переглянулись, и отец, отвлекая внимание больного, спокойно стал спрашивать Васю о содержании книги, которая лежала в изголовье кровати несчастного. В это время мать вышла в соседнюю комнату и вызвала психиатрическую бригаду.
– С кем ты там говорила? – с подозрительностью спросил Вася.
– С соседкой, Васенька, – ответила женщина.
– Нет, ты опять мне психушку вызвала!
С этими словами, расталкивая родителей, страдалец рванулся к входной двери. Отец попытался задержать своего отпрыска, но больной с удесятеренной силой стал дергать замок. Выскочив из дома, Вася побежал. “Наверняка и в милицию сообщили, все хотят меня в тюрьму отправить, сжить со света последнюю надежду России!” – скакали мысли в голове Василия. Он заскочил в вагон трамвая, даже не посмотрев, какого он маршрута.
– Билетики покупаем, проездные предъявляем, – пела свою песню кондукторша.
“Неужели она и с меня, Николая Второго, деньги попросит? – думал несчастный. – Надо принять позу поосанистее, важности себе придать, чтобы эта простолюдинка ко мне вообще не подходила!”
Собирательница трамвайной мзды удивленно поглядела на неестественно выпятившего грудь пассажира с дикими глазами и осторожно обошла его на всякий случай. То, что кондукторша не попросила с Васи деньги, только утвердило его в мысли о том, что он какой-то особенный. “Сейчас для меня все бесплатно будет, жить наверняка буду в Кремле, на полном государственном обеспечении”.
Где пешком, где с помощью транспорта, больной наконец добрался до кафедрального собора. Люди шарахались от Васи в стороны, это только подогревало бред несчастного: “Вот какой я великий, все мне уступают дорогу, наверняка в церкви уже меня ждут, чтобы увезти в Москву”.
В церкви шла служба. Небольшое количество прихожан усердно молились. Больному показалось, что батюшка, ведущий службу, подмигнул ему. В разгоряченном мозгу страдальца мелькнула мысль: “Точно, меня признали, сейчас ко мне подойдут и возведут на престол, только немного подождать надо”. Тем временем священнослужитель обратил внимание на стоящего посреди церкви гражданина, который усердно подмигивал батюшке. “Кого только в церковь не принесет, – подумал поп, за свою длительную службу повидавший немало странных прихожан. – Этот точно не в себе, как бы чего не натворил”.
Васе надоело стоять в церкви, и он вышел на паперть. Перед входом в собор толпились нищие. “Эти несчастные – тоже мои подданные, им надо подать милостыню”, – решил Вася и стал раздавать подаяние монетами из своей коллекции. Нищие удивлялись и только цокали языками, а один разодетый во всякие лохмотья бомж прямо спросил у жертвователя:
– А нет ли у тебя, гражданин начальник, денежек современных, ведь на это ничего не купишь!
– Скоро только эти деньги будут в ходу, – несколько рассердившись, ответил Вася. – Вы что, не видите, кто перед вами?
– Кто? – спросили хором нищие.
– Да я император Николай Второй!
Один ушлый попрошайка решил посмеяться над чудаком, встал на колени перед Васей и со смехом произнес:
– Здравствуйте, ваше величество!
Большего воспаленному рассудку больного было и не надо. “Точно, это я и есть царь Николай, даже эти нищие понимают, кто я такой, не то, что некоторые”, – подумал несчастный. В руках у больного после щедрого одаривания нищей братии осталась лишь последняя монета, тот самый николаевский серебряный рубль.
Вася стал пристально всматриваться в профиль последнего русского самодержца. “Все, понял, почему меня за царя не все еще принимают, ведь у меня нет бороды и усов, – осенило Васю, – но ничего, дней через пять будет полное портретное сходство, а пока придется некоторым объяснять, кто я есть на самом деле”. Внезапно несчастному захотелось курить, и он пошел по направлению к одному из киосков. Придавая побольше значимости своим словам, больной, добавляя “с” в конце некоторых слов на манер девятнадцатого века, произнес:
– Мне-с пачку “Кент”.
– Сорок рублей.
– Вы что-с, не понимаете, кто я?
– Дед Пихто. Давай деньги или уходи, не создавай очередь!
– Вот, посмотрите-с на этот рубль, вы не видите какого-нибудь сходства со мной?
– Иди отсюда, надоел уже, а на кого ты похож, так скажу прямо: на урода!
Огорошенный Вася отошел от бойкой на язык продавщицы. “Как же так, – думал больной, – назвать последнего русского монарха, Романова-Штукина, уродом! Вот только усядусь на трон, я ее в Сибирь отправлю, лес она у меня валить будет! А закурить я смогу и застрельнув у кого-нибудь сигаретку”.
– Эй, юнкера, закурить не найдется? – спросил больной у проходившей мимо группы парней, даже отдаленно не напоминавших по своему обличью военных.
– Какие мы тебе юнкера, дядя, ты что, перепил, что ли, с утра?
– Я тебе не дядя, сопляк, я наследник российского престола!
Подростки радостно загоготали и, покатываясь со смеху, стали наперебой ерничать:
– Это значит, ты – царь всея Руси?
– Ваше величество, а наградите меня орденом!
– Назначьте графом!
– Посмотрю на ваше поведение, может, и назначу, – выпячивая вперед грудь, важно ответил Вася.
– Ваше величество, а можно тебе в харю плюнуть? – спросил наиболее наглый из парней.
Внезапно Васю охватил страх, такой сильный, что несчастный не выдержал и побежал. Компания, освистав больного и пнув пару раз Васе под зад, не стала его преследовать, весело обмениваясь впечатлениями по поводу смешного приключения. Остановился больной только тогда, когда из-за одышки он больше не мог двигаться.
Весь день несчастный ходил по городу, привлекая внимание прохожих своим нелепым поведением. Вася никак не мог уразуметь, почему окружающие его люди никак не могут понять, кто он есть на самом деле. В кулаке больной сжимал тот самый целковый, который он собирался предъявлять, допустим, милиции, если бы та остановила его для проверки документов. “Поглядят на профили мой и самодержца и поймут, кто я есть на самом деле, сразу почетный кортеж организуют, в столицу увезут, – неистовствовал больной мозг. – Не признали в церкви за царя, признают в другом месте”.
Как раз в этот момент около Васи остановился наряд ППСМ. Внимание стражей порядка привлек странноватый прохожий с блуждающим взглядом и, как показалось милиционерам, нетвердой походкой.
– Куда путь держим? – спросил старший наряда.
– В Москву собираюсь.
– Пешком, что ли, собрался туда дойти?
– Нет, мне полагается государственный транспорт, – многозначительно улыбаясь, ответил Вася.
– Документы с собой есть?
– Нет, но у меня есть вот это, – раскрывая ладонь и показывая серебряный рубль, довольный развитием событий, ответил больной.
– А что это?
– Рубль с моим профилем,- выдохнул Вася.
– Старинная монета, что ли?
– Год выпуска 1900.
– И сколько вам лет, получается?
– Сто девять! – проделав в мозгу нехитрую математическую операцию, радостно сообщил больной.
– Гражданин, вы пьяны, и вам сегодняшнюю ночь придется провести в вытрезвителе.
– Как вы смеете, я Николай Второй, самодержец всероссийский, отдайте мне мой рубль, вы права не имеете, – закричал несчастный, забившийся в сильных руках блюстителей порядка.
В обезьяннике, куда привезли Васю, было темно и пахло общественным туалетом. На нарах в гордом одиночестве лежал помочившийся под себя алкаш. Тусклая лампочка под потолком лишь чуть-чуть рассеивала полумрак, царивший в камере. Сквозь решетки было видно дежурного офицера и еще половину экрана телевизора, который висел под потолком.
“Почему я здесь оказался? Почему никто не признает во мне царя? – думал страдалец. – Наверное, вся причина в том, что у меня нет усов и бороды, и еще надо, пожалуй, зайти в музей, попросить царскую одежду! Но кто меня пустит в музей? В церкви не признали, милиция тоже вон в вытрезвитель привезла, а я-то думал, мне все почести оказаны будут. Ничего народ не понимает, им такой подарок, реинкарнация в чистом виде. Такого никогда в истории человечества не было, а они меня в вытрезвитель!”
Наступила ночь. Вася, примостившись на краешке нар, попытался заснуть. Но несмотря на страшную усталость, сон к больному не шел. Мысль страдальца по-прежнему вилась около бредовой идеи о царском происхождении. “Я либо Николай Штукин, либо Василий Романов, – думал больной. – Но как это объяснить людям? Наверное, надо сменить паспорт. Точно! Вот отрастут у меня усы и борода, пойду в фотоателье, сфотографируюсь, а затем и паспорт сменю, и новой фамилией назовусь, тогда-то все пойдет как по маслу!”
Под утро камеру открыли и выпустили несчастного, забрав у него последнюю монету из коллекции. Вчерашнего воодушевления у Васи уже не было. Когда он шел по улице, ему казалось, что все перешептываются у него за спиной, но теперь он уже не думал, что это проявление исключительного к нему отношения. Теперь каждый встречный вызывал у него панический страх. И Вася считал, что люди, встречающиеся у него на пути, представляют угрозу.
От страха больной не выдержал и побежал. Несчастному мнилось, что все улюлюкают и смеются над ним. Кое-как добравшись до дома, Вася первым делом, чтобы избавиться от страха, вбежал в туалет. Весь дрожа от нервного напряжения, он закрылся на замок. Как ни пытались родители заговорить с сыном, Вася не ответил ни на один вопрос. “Наверняка, – прыгала мысль пациента, – меня хотят убить. Что я им такого сделал? И еще они как-то влияют на мои мозги, заставляют бояться”.
Тем временем Васина мать вызвала скорую помощь, и уже через полчаса в квартире Штукиных стояли три верзилы санитара, приехавшие госпитализировать психически больного. Вася, услышав незнакомые голоса, попытался соорудить в туалетной комнате импровизированную баррикаду. Вскоре больной сам, открыв дверь, попытался рвануть к окну, но знающие свое дело люди из скорой помощи быстро укололи несчастного нейролептиком и связали его.
Когда Васю везли по городу, он, успокоившийся после инъекции, философски подумал про себя: “Ну и что, что в больницу везут, там тоже люди, некоторые из них мои приятели, уж они-то точно поверят мне, что я никакой не Штукин, а настоящий Романов!”
Побег
Длительное пребывание в четырех стенах подавляюще действует на любого человека. Попробуйте провести дома хотя бы несколько дней, не выходя на улицу, и вы отчасти поймете, что такое отсутствие даже минимальной свободы. Особенно тяжело переносится вынужденное пребывание в казенном доме, тем более, если временным пристанищем является психбольница. День за днем среди таких же несчастных пациентов больной отмеривает шагами то небольшое жизненное пространство, которым является больничная палата. Двадцать кроватей, втиснутых в небольшое помещение, убогие тумбочки – вот и вся нехитрая мебель больничной палаты. Однообразное течение дней превращается в серое монотонное бытие. Теряется ясность мыслей, исчезает смысл жизни, человек постепенно опускается.
Городская психиатрическая больница была расположена в красивой сосновой роще на окраине мегаполиса. Желто-оранжевые параллелепипеды корпусов богоугодного заведения стояли среди заметенных снегом вековых сосен, жизнерадостным видом резко контрастируя со своим скорбным назначением. Неяркое январское солнце играло в поднимаемых шальным ветерком облаках снега, промерзшие корабельные сосны потрескивали от мороза, на дворе стояла настоящая уральская зима.
Одним из постояльцев сего казенного дома был средних лет пациент, на своей шкуре хорошо почувствовавший справедливость поговорки: “От сумы, тюрьмы и психбольницы не зарекайся”. За свою жизнь он пережил несколько госпитализаций и вроде бы должен был привыкнуть к тому, что определенную часть своей жизни он вынужден проводить в дурдоме. Однако каждый залет в богадельню несчастный переживал очень глубоко, сокрушаясь о своей неудачной судьбе. Он уже забыл, когда его в последний раз называли по имени, для собратьев по несчастью он был просто Бородой. Эта кличка приклеилась к больному из-за того, что у пациента росла окладистая, как у православного батюшки, борода.
“Ну ладно, если бы виноват был в чем, – про себя думал Борода, волею судьбы оказавшийся на положении постояльца желтого дома. – А то ведь чист перед законом и людьми. Единственная причина моего практически принудительного лечения – клятая душевная болезнь, так я разве виноват в том, что ей страдаю. Как хочется домой, на свободу, просто пройти по городу, вдохнуть свежего воздуха”.
Несправедливость жизни, которую прекрасно ощущают все, оказавшиеся на излечении, постоянно присутствует в мыслях и приводит к малоприятным выводам. “Ну ладно бы месяца полтора-два полежать, а то ведь скоро год будет с тех пор, как меня сюда привезли, а врачи даже не заикаются о выписке, – расстраивался пациент. – Может, мне придется провести здесь всю оставшуюся жизнь”, – с содроганьем в сердце думал Борода. Несколько пациентов, которым лечебница заменила дом родной, постоянно прогуливались по маленькому холлу и являлись неприятным подтверждением предположениям Бороды.
Незамысловатый быт психиатрической больницы и строгие правила, которые регламентировали нахождение в лечебнице, угнетали больше всего. Все можно делать только по распорядку: подъем, отбой, обед, все по часам. Выкурить можно было не больше восьми сигарет в день; очень скромное питание, состоявшее, в основном, из каш; отсутствие прогулок, возможности позвонить по телефону кому-либо, и что хуже всего, – инъекции нейролептиков в лошадиных дозах – все это делало психбольницу местом гораздо менее привлекательным, чем даже тюрьма.
“Почему это случилось со мной, чем я хуже других? – продолжал рассуждать несчастный. – Почему именно мне приходится все это испытывать на собственной шкуре? Ведь большинство людей даже не предполагают, что такое психическая болезнь. Почему человеческая природа так несовершенна? Почему душевные немощи до сих пор не научились лечить? Почему некоторые люди вынуждены страдать всю жизнь, а к другим судьба благосклонна? Почему есть благородные заболевания, а есть те, о которых даже сказать стыдно. Конечно, от шизофрении не умирают, – пришел к выводу Борода, – но все же, это самый позорный диагноз, гораздо хуже, чем рак, инфаркт или инсульт, вместе взятые”.
Как уже говорилось, больной находился в лечебнице почти целый год. За окном сменились весна, лето, наступила зима, а несчастного никак не выписывали домой. Наконец Борода под влиянием своих невеселых мыслей пришел к выводу, что пора сделать рывок из желтого дома, то есть осуществить побег. “Если я еще задержусь здесь, точно полным идиотом стану”, – резюмировал свои размышления больной.
То, что дать деру очень непросто, Борода прекрасно понимал. Чтобы сбежать, надо придумать что-нибудь оригинальное. Бегунки из дурдома отличались очень большой изобретательностью. Уж вроде бы и убежать-то нет возможности, все пути перерезаны, все бдительным персоналом продумано, но хитроумные больные все равно бегали из желтого дома регулярно.
Как лучше бежать, одному или с товарищем? Кому можно доверить план побега? Борода решил выбрать себе в возможные компаньоны своего старого приятеля, Васю Штукина. – “На него можно положиться, свой парень, – думал пациент. – Лишнего не скажет и тоже уже давно здесь сидит, наверняка по воле соскучился”.
– Штука, – отведя в сторону товарища, начал Борода, – у меня тут мысль о побеге появилась, не хочешь со мной на пару дать деру?
– А ты уверен, что отсюда сбежать можно?
– Было бы желание.
– Желание-то есть, но чем все это закончится?
– А что, сбежим, и точка.
– Не, Борода, мне тут на днях врач сказала, что меня скоро выписывают, зачем мне нарываться: сбежать, а потом, когда поймают, еще на полгода здесь застрять. Я в побег не пойду, кого-нибудь другого в компаньоны возьми, а я пас.
– Вася, ты пойми, они всем говорят, что выпишут, а на самом деле тебе, может, еще несколько месяцев здесь придется воздух пинать! – не унимался Борода.
– Пойми, все равно рано или поздно нас поймают, – отнекивался Штука, – и сюда привезут, это уже проверено, вон у Арбуза спроси, уж он-то точно знает, несколько раз отсюда бегал. Кстати, с ним и переговори, может, тебе компанию составит.
– Арба, слушай, – начал, подойдя по совету Васи к толстяку, который в своей полосатой больничной пижаме и внушительным размерам и впрямь смахивал на бахчевое растение. – Ты, говорят, уже несколько раз в бега подавался, не хочешь со мной рывок отсюда сделать?
Арбуз помолчал несколько минут, потом изрек:
– Борода, ты вроде уважаемый в больнице человек, а того не понимаешь, что сейчас зима, за окном минус двадцать, – ковыряя пальцем в большом, похожем на картошку носу, ответил толстяк и продолжил: – Мы же с тобой через полчаса в сосульки превратимся! Кроме того, тебе хорошо, у тебя свитерок гражданский, а я весь полосатый, меня первый же мент вычислит. Уж если и бежать, так когда тепло будет, погоди до весны, а там разберемся, что к чему.
– Не могу я до весны, вот у меня уже где эта больница, – подставив два пальца к кадыку, ответил Борода.
– Ну, тогда беги один или с кем-нибудь другим договорись, – поставил Арбуз точку в разговоре.
Но больше в свои планы пациент решил никого не посвящать. “И так скоро пол-отделения знать будет, что я в побег собираюсь, – переживал несчастный. – Вдруг проболтаются Штука и Арбуз, а там и до врача дойдет, и пиши пропало сбежать отсюда. Да еще в наблюдаловку запрут, а там совсем хана. Один побегу, оно и проще – сам себе хозяин, получится, так получится, все зависит только от меня”.
Проанализировав ситуацию, Борода решил, что бежать лучше всего через курительную комнату, окна в которой не были забраны решеткой. Сбежать, просто разбив стекло, было нереально, поскольку на шум прибежали бы санитары, да и пораниться легко. “Тут надо аккуратно, – думал больной. – Надо расшатать гвозди, которыми рама была приколочена к косяку, а затем вытащить их”.
Стапятидесятимиллиметровые гвозди были заколочены по самую шляпку.
“Трудновато придется, тут за один раз ничего не сделаешь, неделю, наверное, придется ковыряться, – продолжал обдумывать ситуацию Борода. – Надо что-то металлическое, хоть ложку, что ли”. Захватив во время обеда из столовой ложку, Борода начал свою непростую работу по подготовке побега. Вошел в курилку, для конспирации развернулся спиной к окну и, нащупав сзади рукой шляпки гвоздей, начал расшатывать их. Хоть и монотонная, но целенаправленная работа подняла пациенту настроение. Поддевая основанием ложки металлический крепеж, Борода медленно, но верно начал продвигаться к намеченной цели. Попутно больной строил планы на то время, когда он сбежит отсюда.
Поскольку больные находились в дурдоме в перманентно голодном состоянии, главным желанием беглеца было удовлетворение гастрономических аппетитов. Идея фикс Бороды состояла в том, чтобы поесть мороженого. “Куплю сразу пять штук, шоколадного, с черничным джемом”, – мечтал он. Борода мечтал также о фруктах, шоколаде, короче, обо всем том, чего был лишен уже год. Вторым по важности был план удовлетворить сексуальные потребности, отсутствие общения с противоположным полом длительное время давало о себе знать. “После того, как наемся, возьму деньги, и в какой-нибудь ночной клуб пойду, с девкой познакомлюсь, домой приведу и трахну, если получится, – мечтал пациент. – На крайний случай проститутку вызову, оно хоть и дороже, но зато надежнее, мало ли в клубе снять никого не удастся”.
Чем больше Борода думал о свободе, тем более споро шла работа по подготовке к побегу. О том, что все закончится плохо, больной даже не задумывался. А подумать было о чем. Во-первых, как правильно заметил Арбуз, на дворе была зима, за окном ниже минус двадцати, а верхней одежды у бегунка, конечно, не было. Сама больница находилась в пригороде мегаполиса, то есть до дома было не меньше пятнадцати километров. Замерзнуть в пути было вполне реально. Во-вторых, странного пешехода без шапки и теплой одежды могли бы заметить бдительные граждане и, скорее всего, вызвали бы милицию. В-третьих, сколько бы побег ни длился, закончился бы он очередной госпитализацией. И уж тогда врачи пропишут такое количество нейролептиков, что у больного исчезнут мысли вообще, а не то что о побеге.
Через два дня Борода вытащил первый гвоздь. Держа в руках металлический стержень за шляпку, пациент впервые за последние несколько месяцев улыбнулся. Мысленно поздравив себя, больной вставил его обратно в отверстие, убедившись в том, что в случае необходимости вытащить железяку будет очень просто.
То, что душевнобольной постоянно стоит у подоконника и держит руки за спиной, было замечено собратьями по несчастью.
– Ты че это, Борода, как приклеенный к окну, воздухом, что ли, дышишь? – спросил Юмба, постоянный обитатель дома скорби.
– Дышу и тебя не спросил, – резко ответил Борода.
– А может, ты мне свет заслоняешь, может, я на улицу посмотреть хочу, а ты мне мешаешь, – с угрожающими интонациями пробасил Юмба.
– Да пусти ты его, пусть у окна постоит, от тебя не убудет, – посоветовал готовящемуся совершить рывок Дзюба, толстенный малый, весом под сто двадцать килограммов, еще больше располневший от курса инсулинотерапии.
Конфликт не входил в планы Бороды, поэтому он отошел от окна, предварительно вогнав вытащенный гвоздь в гнездо.
По истечении недели больному удалось расшатать и вытащить весь крепеж, который он аккуратно вставил обратно таким образом, чтобы гвозди легко доставались из отверстий в случае необходимости.
“Все, пора бежать”, – удовлетворенный своей работой, наконец решил Борода. Сделать рывок днем было невозможно по причине того, что в курилке постоянно находился кто-нибудь из пациентов, и в лояльности некоторых больной был неуверен. Кроме того, в светлое время суток в курилку заглядывали санитары, и быть застигнутым ими врасплох Борода не хотел. Делать ноги он задумал поздней ночью, когда и санитары, и больные спали.
Чтобы не впасть в тяжелый вязкий сон, пациент не выпил снотворное во время вечерней раздачи лекарств, а умелым движением языка спрятал таблетку под верхней губой. На всякий случай Борода решил подстраховаться, выпив большое количество воды. По своему опыту он знал, что часов через пять захочет в туалет по малой нужде и автоматически проснется.
Вскоре включили ночное освещение. Тусклые шестидесятиваттные лампочки, зачехленные оплеткой из проволоки, по своей яркости не превосходили свет от луны, который падал из зарешеченных окон.
Постепенно пациенты погружались в сон. Если не считать издаваемых носоглотками пациентов звуков, в отделении стояла тишина. Борода не спал, еще раз анализируя свой план.
Через пару часов после отбоя задремал и обслуживающий персонал – две медсестры и санитар.
Борода считал медленно тянувшиеся минуты. Около четырех часов ночи Борода почувствовал позывы в туалет. “Все, пора, – сказал он себе, вставая с постели. – Или сейчас, или никогда”.
Всей одежды на нем был только шерстяной турецкий свитер, джинсы и на ногах кроссовки без шнурков, одетые на голую ногу.
“Холодновато мне придется, ну ничего, быстрее двигаться буду, не замерзну”, – ободрил себя Борода.
Тихо, чтобы не разбудить никого, он вошел в курилку, вытащил из гнезд все гвозди и тихонько потянул раму на себя. Окно открылось на удивление легко. Борода залез на подоконник и посмотрел вниз. Отделение находилось на втором этаже, но, поскольку на дворе был январь, под стенами больницы намело сугробы. Борода спрыгнул вниз. Удачно приземлившись на пятую точку, прислушался. В отделении была тишина, никто не заметил, что больной пустился в побег.
Отойдя метров пятьдесят от больницы, Борода решил оглядеться. Была ясная январская ночь. Темное прозрачное небо в звездах, которые мерцали над головой, и большая луна, висевшая низко над землей, посылали слабый свет на укрытую снегом землю и одинокого человека, который стоял один посреди сугробов. Борода почувствовал, что замерзает, и быстрым шагом двинулся через лес, отделявший больницу от шоссе, которое вело в город.
Через несколько минут он понял, что заблудился. Несколько тропинок вели в разные стороны, а какая из них выходит к шоссе, было неясно. Несколько раз он проваливался в сугробы, начерпав полные кроссовки снега. Встав в позу цапли, Борода вытряхнул снег из кроссовок. Ноги отчаянно мерзли, мерзли также руки и уши. Страдалец отчаянно растирал негнущиеся члены, чтобы хоть немного отогреться. “Может, вернуться назад, – возникла предательская мысль. – Нет, только не это, уж лучше замерзнуть, чем возвращаться”. Несчастный решил считать шаги, через каждые пятьдесят он останавливался и растирал руки и ноги.
Бороде понадобилось примерно полчаса, чтобы выйти из леса к шоссе, по обочине которого он шел на автобусную остановку. “Что толку, что я сбежал, первые автобусы пойдут через два, а то и три часа. Я к тому времени коньки отброшу”, – размышлял беглец. Необходимо было где-то обогреться. Рядом с остановкой находился круглосуточный продуктовый ларек. Борода зашел в него, понимая, что своим диковатым видом может так испугать продавщицу, что та вызовет милицию. Но хозяйка павильона о чем-то весело разговаривала с каким-то ночным гостем и не обращала особого внимания на посетителя с заиндевевшими волосами и подернутой инеем бородой.
Наконец реализаторша, женщина лет сорока, переключила внимание на Бороду:
– Вам что?
– Ничего, девушка, – ответил Борода, – я только погреюсь немного и уйду.
– Нечего здесь греться, – начала было ругаться продавщица, но, посмотрев на дрожащего всем телом мужчину, передумала и спросила: – Ты бомж, что ли?
– Да, наверное, – решил побыстрее согласиться с ней Борода и попросил: – Девушка, мне бы стаканчик кипятка, согреться бы мне…
– Тань, может, мне его выкинуть, – спросил реализаторшу мужик, который беседовал с продавщицей до прихода Бороды.
– Оставь его, и так человек судьбой обижен, – и, вытащив термос, налила в одноразовый стаканчик чай и подала его Бороде. Больной взял напиток в ходуном ходившие руки и, обжигаясь, быстро выпил.
– Еще?
– Ой, красавица, по гроб буду благодарен, – принимая второй стакан из рук женщины, вымолвил пациент.
– Куришь? – спросил Бороду мужик, который еще недавно собирался надавать пациенту тумаков.
– Да.
– На, держи, – дав ему две сигареты, сказал Танькин друг, – и мотай отсюда, погрелся, и хватит.
Борода, довольный, что все так обошлось, вышел из павильона и жадно закурил. “Что мне теперь-то делать, до утра еще часа полтора-два. Надо куда-то в теплое место, на улице я точно окочурюсь”, – сокрушался больной. Посмотрев по сторонам, Борода остановил свое внимание на нескольких многоэтажках, стоявших метрах в двухстах от остановки. “Может, подъезд какой открыт, а там батареи”, – мечтательно подумал страдалец.
Подойдя к высоткам, пациент понял, что просчитался, на всех дверях стояли домофоны. Тогда Борода набрался наглости и нажал на первую попавшуюся кнопку. Через некоторое время из аппарата донесся сонный раздраженный женский голос:
– Кого черт принес, делать, что ли, нечего?
– Да это сосед ваш, ключ забыл. Помогите, пожалуйста!
Женщина еще что-то буркнула в переговорное устройство, тем не менее открыв дверь. Забравшись на несколько этажей вверх, Борода начал отогревать на батарее руки и ноги. Попутно он подумал, что если бы его организм не был напичкан нейролептиками, он бы не вынес такого холода. “Самое главное – уехать отсюда раньше, чем на остановку придет идущий на смену в больницу медперсонал”, – подумал беглец.
В окнах соседних домов начали зажигаться огни, зашумел лифт, и Борода снова двинулся в путь. На остановке кроме больного находилось лишь два ранних пассажира: средних лет мужчина и старушка с палочкой в руках. Беглец подошел к бабусе и спросил:
– Простите, когда первый автобус до города пойдет?
– Так через пятнадцать минут, милой, – ответила божий одуванчик и продолжила: – Ты чего одет-то так, сердешный, замерзнешь ведь, вернись скорее домой.
– Так дом-то у меня, бабушка, в городе, до него доехать еще надо, – вымолвил больной, и, набравшись смелости, попросил: – А у меня денег ни копейки, дайте, пожалуйста, десять рублей.
– Ой, касатик, у меня и денег-то нет, по пенсионному езжу, – сказала бабушка. – Ты, если что, у кондуктора спроси, может, довезет тебя бесплатно.
Борода отошел от старушки, вошел в павильон. Там его встретила уже знакомая продавщица.
– Ты чего опять здесь оказался? – спросила продавщица.
– Не бойтесь, девушка, я скоро уйду, вот автобус придет, я на нем в город, домой, только вот денег нет, не знаю, чем платить за проезд буду. Если у вас есть, дайте взаймы, я потом отдам, честно, – просительно произнес Борода.
– Ой, не смеши меня, сколько вас таких здесь бродит, одному на бутылку добавь, другому, тебе вот на проезд, мне и зарплаты так не хватит,- ответила с усмешкой продавщица. – Вот чай тут у меня остался, пей, если хочешь, а денег я тебе не дам.
– И на том спасибо, девушка, – взяв пластиковый стаканчик в руки, улыбнулся Борода.
В это время к остановке подъехал первый рейсовый автобус. Борода зашел через заднюю дверь, пытаясь спрятаться от кондуктора за спинами редких утренних пассажиров.
– Билетики покупаем, документы в развернутом виде предъявляем, – басом пела женщина с бляхой на сумке с билетами и деньгами. Дойдя до странноватого пассажира с всклокоченными волосами и без верхней одежды, она строго спросила: – А у вас что за проезд?
– Простите, у меня ни денег, ни пенсионного с собой нет, дома оно у меня.
– Нет денег, выходи, – отрезала обладательница фирменной бляхи.
– Так замерзну я, неужели не понимаете, что вам, жалко, что ли, если я до города доеду, не у вас же я из кармана деньги достаю, – с плаксивой интонацией ответил беглец.
– На следующей остановке выйдешь, нечего из меня слезу вышибать и на жалость давить, стреляный я воробей, вот, выходи.
Весь этот диалог слушали пассажиры, одна девушка не выдержала и, достав из кошелька десятку, отдала кондукторше, добавив:
– Вы за эту бумажку удавиться готовы, как вам не стыдно!
– А ты, милая моя, не учи меня, правильная какая нашлась, жалко ей бомжа стало, а по мне, так пусть они все перемерзнут, все равно толку от них никакого. И вообще, я при исполнении, так что могу и милицию вызвать!
Автобус тем временем быстро катил по полупустому шоссе. Больной присел на место рядом с печкой и медленно отогревал замерзшие в кроссовках ноги. Тепло подействовало на беглеца странным образом, он сначала почувствовал озноб, потом конечности его стали дрожать крупной дрожью.
Через некоторое время автобус доехал до остановки, с которой, пересев на трамвай, несчастный мог добраться до своего дома. Перед Бородой стоял выбор: ехать общественным транспортом, ругаясь с кондукторами, либо идти пешком, рискуя своим видом обратить на себя внимание милиции. Больной решил комбинировать оба способа. “Ведь одну остановку я могу проехать и бесплатно, – думал он, – одну остановку на трамвае, другую, чтобы не замерзнуть, – пешком”.
К этому времени на горизонте засияло солнце, несмотря на то, что тепла оно особого не приносило, настроение беглеца заметно поднялось.
“Наверное, уже восьмой час, минут через пятьдесят домой доберусь, это точно”, – дрожа от холода всем телом, подбадривал себя Борода. Несмотря на свой экстравагантный вид, особого внимания к себе со стороны прохожих он не чувствовал. “И не то сегодня на улицах можно увидеть, – подумал Борода, – народ, слава Богу, сейчас равнодушный”.
Как и предполагал Борода, никто при виде не по погоде одетого человека в обморок не падал и милицию или врачей не вызывал. “Да здравствует равнодушие, – удовлетворенно сказал он сам себе, – вы в мои дела не вмешиваетесь, я в ваши, вот такой вот полный конценсус”.
Путь Бороды проходил рядом с шашлычной, которую держали узбеки. Дразнящие запахи мясной пищи вызвали у Бороды острый приступ голода, такой сильный, что он решил зайти вовнутрь, вдруг хотя бы кусок хлеба дадут. Если бы эту точку общепита держали белые люди, Борода даже не подумал бы заходить, потому как кроме пинков под зад он бы ничего не получил. А вот не испорченные цивилизацией среднеазиаты могли что-нибудь дать голодному. Так оно и получилось, подросток узбек, который убирал после посетителей посуду, вынес Бороде половину свежеиспеченного лаваша. Больной благодарно потряс головой и, откусывая по пути от хлебной лепешки, заспешил домой.
Вскоре Борода подошел к своему дому. Возникла проблема, о которой он даже не подумал – у него не было ключей от квартиры. “Зайду к соседу, попрошу монтировку, авось и вскрою дверь”, – успокаивал себя больной. На звонок открыла соседка, которая от вида Бороды даже отшатнулась. “Нет у меня никакой монтировки”, – резко ответила она и, не дав сказать ни слова, захлопнула дверь.
“Что же делать, придется идти к знакомому сантехнику, уж он-то точно поможет”, – решил беглец.
Но сантехник уже ушел на работу. Тем временем Борода, расхаживая по дому, уже капитально засветился. Странный внешний вид, желание вскрыть свою квартиру, все это насторожило жильцов. Одна наиболее активная жилица, знавшая о душевной немощи Бороды, набрала 03 и вызвала психбригаду.
А ничего не подозревавший больной, присев на корточки, курил около своей квартиры. “Наверное, на вокзал придется податься, не здесь же сидеть, – анализируя ситуацию, думал он, – только вот надо переодеться, не в таком же виде по городу разгуливать. На вокзале тепло, там можно отоспаться, а затем в какую-нибудь электричку, ищи потом ветра в поле. Поезжу по стране, пока в больнице не забудется мой побег. Но как же открыть дверь?”
В это время на лестнице застучали ботинки нескольких людей. Борода напрягся. На лбу несчастного выступили капельки пота, а сердце заколотилось так, что, казалось, выскочит из груди. Борода вбежал на следующий этаж. Интуиция не подвела, краем глаза бедолага увидел, как к его квартире подходят вызванные бдительной соседкой санитары.
– Ну, где он? – спросил старший бригады, усатый мужик, одетый в фуфайку поверх белого больничного халата.
– Вот ведь здесь был еще десять минут назад! – отвечала активистка. – Не уезжайте, он из дома не выходил, тут где-то, паразит, прячется.
– Знаете что, голубушка, вы нам что, предлагаете его ждать, что ли? Или поискать по городу? Вы знаете, сколько у нас вызовов, мы едва за всеми поспеваем!
– А что тогда делать, он ведь натворить чего-нибудь может!
– В крайнем случае можете вызвать милицию.
– Так он опять спрячется где-нибудь.
– Я вам другое объясняю, по городу у нас пятьдесят тысяч больных, и стоять около квартиры каждого из них у нас нет возможности. Если больной еще появится, заманите его в квартиру и закройте, и только потом уже нас вызывайте.
Вскоре санитары ушли. У Бороды отлегло от сердца. “Слава Богу, пронесло, теперь буду поаккуратнее”, – думал он. Тут его взгляд упал на кусок арматуры, валявшийся около дверей лифта. “Вот ей-то я двери и открою”.
Стараясь не шуметь, беглец начал отжимать дверь. Минут через десять треснул язычок замка, и дверь отворилась. “Слава Богу, наконец-то я дома”, – удовлетворенно подумал несчастный. Быстро переодевшись в нормальную одежду и достав несколько тысяч из заначки, больной вышел из квартиры. “Придется оставить ее открытую, а то если я сейчас начну замок менять, меня точно заметут. Прикрою ее так, как будто она заперта, авось и обойдется”.
Уже ничем не привлекая к себе внимания, беглец двинулся по направлению к железнодорожной станции. Борода знал, что на электричке, с пересадками на конечных станциях, можно доехать хоть до Москвы. “Туда и поеду!” – блаженно улыбаясь, решил больной.
Вскоре, он объявился в Москве, но на вокзале его задержали и отправили в клинику. Там он и умер.