Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2009
Гриш Тарасов – родился в 1974 году в Свердловске. Жизнь вел самую разнообразную: учился, работал, любил. Сейчас – студент РГППУ, специальность – психология.
Гриш Тарасов
Мужики
Митя плохой
Митя – большой. Рост под два метра, вес под центнер. Башка крупная, лоб высокий, нос орлиный, борода окладистая. Ноги-руки длинные, плотное пузо навыкат, такой весь плечистый, кабан. Лет ему где-то сорок будет. С хвостиком. Могуч.
Только вот глаза подкачали. Чернота в них, в глазах-то, вселенская, космос там, обычным человеком неизведанный. Беспокоятся Митины глазки, снуют туда-сюда, а то вдруг замрут недвижно и, кажется, в душу себе прямо смотрят. Вдумчиво так, на глубине час проведут, другой, третий. И снова – раз-два, с потолка на пол, с медсестры на утку, что под кроватью Митиной стоит.
Иной больной, что побойчее будет, подойдет к Мите, посмотрит на глаз его танец, постоит рядом. Да и пойдет курить в туалет, покачивая головой. А Митя пойти никуда не сможет. Как бы ни хотел. Принайтовлен он крепко к кровати длинными, прочными полотняными ремнями-вязками.
Митя – человек буйный, беспокойный. Отвяжи, попробуй – мигом по коридору скакать начнет, песни старые советские распевать, кулаками пудовыми во все стороны размахивать. И в этом случае только дежурный санитар Митю успокоить может. Здоровенный Митька сжимается весь, как только шпендик-второкурсник из медицинского, худосочный очкарик, ручкой своей в подбородок ему тыкать начинает. И бежит к себе на кровать сразу, спасается. Ну, а там снова его на вязки и лежать. И даже радио не послушать, и в окно не посмотреть… Замазаны стекла окон снизу доверху белой краской, одеты в корсет из стальных прутьев.
Больница-то режимная. Считай – тюрьма. И в ней вот уже двадцать с лишком лет живет-может Митяй. Кушает на кровати, какает и писает там же. Курит даже, бывает. Добрый Витя с разными голосами в голове Мите очень помогает, ложку ко рту подносит, сигаретами “Прима” делится. Хорошо Мите. Друг рядом есть.
Когда и поговорят. Правда, мало.
– Все хорошо, Митя?
– Хорошо…
А чего плохого? Два раза в неделю обход, доктор в белом халате, молодая, красивая, добрая. Жалко ей Митюшу. До сих пор вот жалко, да что уж тут поделаешь. Не может Митя на воле, ну совсем никак. Папу с мамой обижает, посуду бьет, прыгает, скачет, дерется. Мочу свою пьет, какашки кушает. Совсем плохой Митя. Не уследили за ним раз, стекло новое в палате вставляли, старое разбили случайно, а он возьми да отвяжись. И здоровый кусок битого стекла в лапу себе хвать! И себя в причинное место этим стеклом – тык! Кровь идет, Мите больно, он орет, куском стекла во все стороны машет, никого к себе не подпускает. Ладно тогда больницу ОМОН охранял, прибежали двое, стекло из руки Митиной выбили, по морде надавали, по попе напинали. Обошлось. Не убил никого Митя. Потом, связанный надежно, зашиваться к хирургам на скорой помощи ездил. Вернулся, говорят, притихший. И без одного яичка.
И все-таки жив пока Митя. Бреют ему бороду, кормят его супчиком с хлебушком, чаем поят, стригут ногти регулярно. Таблетками, голове больной полезными, потчуют, уколы успокаивающие в вены-трубы Митины ставят. В палате жизнь вокруг него кипит, кто из новеньких орет громко слова всякие интересные, кто циклодольчик тихонько себе выпрашивает, кто так просто шляется туда-сюда между кроватями, ноги тренирует. Движуха постоянная на втором этаже психбольницы, там, где отделение острое. Где лежат, которые во всю голову в психозе. А где они – там и Мите местечко рядом найдется. Свой круг, братья по разуму.
От государства у Мити пенсия, ажно под пять тысяч рублей в месяц. Государственный человек он, важный. Пенсию, конечно, мама Митина получает. Старенькая она у него, бабушка уже. Да и горе себя знать дает, не молодит. Но пока жив сынок – и его мама рядом, для него старается. Надеется. А вдруг врачи вылечат? А вдруг лучше станет? Все ж на свете случается…
Ходит к нему, правда, не очень часто. Сил-то сколько у старого человека? Много, поди, не набегаешься. Да и живет далеко, добираться до больницы с пересадками ей приходится. Бывает, что в дни посещений, свиданий приходит к Мите мама, а бывает, в другой какой день. Но ее всегда пускают. А Митя маму не очень ждет, занят Митяша своими загадочными делами. Обычному человеку не понять. То ли странствует он прямо из своей большой головы по свету, под пальмами южными сидит, храмы дивные в далекой стране разглядывает, то ли крутит штурвал гордого галеона, набитого золотом по самый фальшборт, то ли ведет смелый свой истребитель навстречу “мессер-шмидтам”. Где тут на маму отвлекаться? Расстраивается мама, кулечек с пряничками Митьке под подушку сует. Вот пряники он тут же замечает, делит с Витей, другом своим, по-братски, и кушает. А мама на него ворчит, сердится.
– Плохо себя ведешь, Митя! Опять вчерась таблетки выплюнул!
– Ничего, мам, ничего…
Такие дела.
Витины голоса
Витя – человек худощавый, зато высоченный. Просто верста коломенская какая-то, в голубой турецкой рубашке и советских тренировочных штанах. Лоб у Вити высокий, череп длинный, вверх вытянутый, стрижка короткая. Ну да у всех в остром отделении такая, приходит раз в неделю добрая бабушка – санитарочка Зульфия Карловна – и стрижет всех бесплатно покороче. На лбу у Вити залысины, лоб мыслителя это, лоб философа, пытливо исследующего коренные вопросы бытия да мироздания. Нос большой, крючком, губы полные, чувственные. Страстный, стало быть, Витя человек.
И верно, с большой страстью раскачивается Витя. На своей кровати сидя, туда-сюда корпус двигает, наклоняет вперед-назад. А то просто ножкой дрыгать начинает. Коленка на коленку, та голень, что сверху, летает вверх-вниз, а Витя сидит, ее движениями любуется. Или согнется Витя, сидючи на кушетке, почти вдвое сложится, да и станет похож на огромный складной ножик. И так замрет на час-другой, словно прислушивается к чему-то.
А и верно, прислушивается. Голоса у Вити в голове, голоса. Советуют, убеждают, спорят, подсказывают. Полна голова мнениями, впечатлениями, какой голос тоненько верещит, какой – орет со всех сил. И всех ведь выслушать надо, да еще и над сказанным подумать как следует. Вот и нет у Вити времени на работу, на семью, на обычную жизнь.
Голоса важнее. Было время, жил да был Витя дома, в квартире, с папой и мамой, в ус себе не дул. И пришли к нему в гости голоса разные интересные. То вдруг бог с небес что-нибудь хорошее скажет, то черт прямо из ада зло над Витей посмеется, то народный артист какой известный с речью выступит. Не для всех, только для Вити. По секрету. А то, случалось, друг близкий с Витей поговорит. А Витя ему и ответит. И прямо в голове все, ни телевизора, ни церкви, ни телефона не надо. Удобно!
Телевизор, кстати, Витя мамин с папой разломал, так ему голоса посоветовали. Вредная штука – телевизор этот. Он снаружи и голосит, и показывает всякое, а надо, чтобы все изнутри было. Тогда не видно. Тогда хорошо.
По улице Вите гулять тоже не нравилось очень. Все прохожие пальцами на него показывают, нехорошее за спиной замышляют. Ну их! И переехал Витя в острое отделение жить, на второй этаж. Кормят три раза в день, сносно кормят, между прочим, вечером два раза передачки из дома покушать можно, печенье там, яблоко. Конфетку. В туалете – кури не хочу, коли курево есть. Главное – спокойно здесь. Больные собой заняты, если кто и орет когда – так недолго. Живо ему укол поставят в наружное верхнее полупопие, и затихнет болезный. Успокоится. А потом и уснет.
Для умственной деятельности что надо? Да ничего! Койка, пища, санитарные удобства. Вот и общается Витя день за днем с голосами, с мыслеформами своими. Он им – слово, они ему – десять. Тут и поесть-то не всегда успеваешь. Хорошо Вите на душе, важным делом он занят. Общением. Правда, врачи пристают к нему на обходе, таблетки разные назначают, то одну схему лечения пробуют, то другую. Им, врачам-то, интересно, чтобы ушли от Вити голоса. А Вите это неинтересно, с голосами-то веселей намного. Жизнь проходит не зря.
Раз в неделю к Вите папа старенький приходит, приносит продукты и сигареты. Покушает Витя банан, скажем, или печенья, дом вспомнит. Но не хочет туда. Там, снаружи, с голосами неудобно, неуютно. А здесь все друзья всегда рядом, с ним, в любой момент в голове. Даже с того света с Витей разговаривают, не забывают его. Чего лучше?
Ведет себя Витя хорошо, не буянит, телевизор, общий для всего отделения, не разбивает. Хотят дураки если – пусть вечером смотрят ерунду всякую, ему это давно неинтересно. Другим больным помогает. Кого покормит с ложечки, кому судно подаст. Младший медперсонал за Витей как за каменной стеной. В случае чего выручит их, не подведет. Даром что голоса важное что-то опять шепчут, их и потом послушать можно. Куда они убегут?
А еще любит Витя в туалете сесть на корточки и раздумчиво покурить сигаретку. Один курит, сам, ни с кем не делится, даже с приятелями местными, из соседней палаты. Зато тогда с ним поговорить немножко можно, и он нет-нет, да и расскажет что-нибудь очень интересное. Голоса же со всего мира к нему в голову собираются. А говорят с ним, вот странно, только на русском. Ну да иностранных-то языков Витя не знает ни одного.
А глаза у Вити голубые, добрые.
Саша
Руководит бригадой уборщиков. Хорошо рисует. Врачи ему карандаши, фломастеры и бумагу покупают регулярно. А он им домой да в ординаторскую за это картинки всякие авангардные пишет. Дрочит в палате прямо при всех, не стесняется. Парень крепкий. С зоновским прошлым. А будущее… Ну, мечты-то есть, конечно… Как началось у него? Говорит, в геологической экспедиции бутылкой получил по башке. Может, врет. Правду псих вообще нечасто на свет божий выпускает, да и правды здесь минимум две-три на каждого. Столько за время болезни скопилось.
Но про Сашу точно известно, что сидит он тут за убийство. И сидеть ему еще долго. Может, всю оставшуюся жизнь. Он и сам про это рассказывает. Хотя мало, скупо. Зона. Был там враг. Или он бы его уработал, или наоборот. Схлестнулись. Саше повезло. Этот козел ему только живот распорол, а Саша противнику своему заточку прямо в сердце воткнул. Вот так. Вот и все. Тюремная больница, где подлатали, Сыктывкар, закрытая психушка, потом четыре года в Томске, Екатеринбург, Исеть. И вот, наша больничка, где режим помягче.
А еще поет Саша хорошо, романсы всякие, русские народные песни. Даже в хоре выступал. При одной из больниц на своем извилистом пути. Он спокойный так-то, Саша.
А некоторым даже кажется, что нормальный.
Майор
Плохие дела у дядьки. Родных не узнает, себя не помнит. Где только ни лечился – все пока без толку. Теперь вот здесь. Тихий. Больше лежит. Если сидит, то за шахматами, или кроссворд отгадать пытается. Упорно, настойчиво, яростно. Да куда ему. Слова забыл. Кушать-какать может, говорить – только о том, что вокруг. Курит часто, ест с аппетитом. Что странно, довольно неплохо в шашки-шахматы играет. Обрывки воспоминаний, бывает, посещают его, чаще всего во сне, и мучается потом долго, пытается вспомнить что-нибудь до конца, но это не выходит. Бреда у него никакого нет и в помине.
Лечат майора ноотропилом, это такая штука польская (русские аналоги тоже есть, но они хуже), которая синапсы нейронов заставляет работать интенсивнее. Кровообращение, обмен веществ в головном мозге увеличивает. Новые межнейроцитные связи возникают в обход пораженных участков. И память здорово улучшается. Препарат хороший, проверенный, половина медицинских студиозусов сессии свои на ноотропиле сдавала, ведь там информации надо было учить горы непомерные. Ну, а вот майору пока не очень помогает это средство.
Последствия пяти ударов молотком по голове. КГБ-шник в отставке, открыл охранную фирму. В 90-е. Иномарка, деньги, заказы, все путем. Дети за границей учились. А потом кто-то с ним за что-то молотком по голове рассчитался. И, самое обидное, теперь и не вспомнить ему, кто бы это мог быть. Лечится в психушке два раза в год по месяцу, курс принимает дисциплинированно. Остальное время дома.
Родные любят его.
Иоанн IV Помпей
– Хочешь, я тебе стих за минуту, вот прямо сейчас напишу?
– Ага.
– Бумагу давай и ручку.
Пишет. Читает, что вышло, и не знаешь, то ли плакать, то ли смеяться, то ли руку жать да звать гением. Прям Хлебников Велимир с Крученых на пару. Поток сознания неимоверной силы, чистоты и частоты. Поэту-постмодернисту и не снилось. На грани бреда, совершенного, истинного безумия, но с логичными вставками. Завораживает. И это все притом, что Помпей стихи свои никогда не доделывает. Насралось, так насралось… И пошел следующее писать. Люди кал выделяют, мочу, а этот еще дополнительно – невообразимые словесные вязи. Самородок. А еще прозу пишет, афоризмы сочиняет, странные и забавные. Местами. Дряни у него тоже хватает.
Почему Помпей? Так уж сам себя называет. Это – его литературная кликуха, сиречь псевдоним. Звучит, Древним Римом отдает. В наше торговое время хорошо смотрится, основательно. А Иоанна он потом уже придумал, когда узнал, что этот русский царь тоже с головушкой не особенно дружил. И зовут, кстати, самого Иваном. Вообще в тему.
Производительность у Помпея невообразимая, в месяц – десять общих тетрадей в 48 листов каждая, густо исписанных неровным, прыгающим почерком. В Доме писателя пасется, когда не лечится. Три книги там уже у него вышло. Я все три купил, мне такой эксперимент нравится. Как и сам автор. А в профессиональной литературной среде мнения разные бытуют касательно Помпея. Кто из авторитетных товарищей-господ Иоанна гением считает из народа, талант самобытный зрит за его шебутными строками. Этакий Ван Гог от литературы, понимаешь. Только ухи на месте оба. Пока. А кто считает, что письмо его – чисто механическое, простой перебор слов. А поскольку начитан Помпей выше крыши, то и получается иногда такое…
Так-то хороший он мужик, хоть и приставучий, да невредный. Неустроенный, конечно. С мамой старенькой живет в частном доме, огородом занимается, подрабатывает, где может, когда не лечится.
Удачи ему.
Чечен
Лицо волевое, мужественное. Взгляд густо-серых глаз острый. Видом – славянский мужчина, каких мало. Да так оно и есть на самом деле. Плотное мускулистое тело. Видно – хищный. Курит редко, больше спит на своей кровати. В психушке, под лекарствами, мирно себя ведет. Других больных не замечает. А вот дома… Капитаном разведгруппы прошел первую Чечню, потом еще туда ездил денег на квартиру заработать. Заработал. Жена рада была, дочка тоже. Поселились на новой жилплощади, жить бы им всем да жить – ан нет, не получилось. Посреди ночи вскочит: “Духи! Духи! Огонь!” Или вечером после работы жена придет домой, а он возле окна стоит, пригнувшись, “чехов” на улице высматривает. Троллейбус у него – БТР, джип – танк. Друзья убитые каждый вечер в гости ходят, наливает он им водки полные стаканы, да сам и пьет ее всю. Потом орать, плакать, буянить начинает.
Короче, так из Чечни своей и не вернулся. Вот и лежит в больнице, поправляется.
Дай ему Бог.
Дядя и водка
Живет еще на втором этаже психушки мужик усатый. Здоровущий. Он так-то нормальный себе, только пьет много очень. Любит это дело, ой любит. Ну и начинает по пьяни чертей всяких ловить. А его психбригада уже потом ловит в свою очередь.
И везет в острое отделение. Проспится там герой наш, отлежится – и снова молодец молодцом. Мышца крепкая, характер прочный. Живет с мамой, с женой-то развелся, она этих его чертей совсем не поняла, из дому вместе с ними выгнала. Дети, само собой, есть. Мужик здоровенный, а на психику слаб после выпивки. Начинает мерещиться всякое… Ему, чтоб нагрузки поуменьшить, инвалидность оформили. Проезд в общественном транспорте льготный, за квартиру половину платы коммунальной вносить.
Словом, все жить полегче. Но группу нерабочую дали. Сиди, мол, жуй лапшу быстрого приготовления на мамину пенсию. Да телевизор смотри. А он же мужик! Мышцей крепок, характером прочен. Дети опять же… Денег-то надо. Ну, плюнул он и устроился на работу. Работает себе, пенсию по инвалидности еще получает. И не выдержал как-то раз. Снова накупил себе водки… А где водка – там черти мохнатые. У него, по крайней мере. Ну и… Он за чертями, мама его за скорой, скорая за мужиком, мужик за решеткой в остром отделении…
А в психушке какая работа… Сидит, “Золотой Лист” курит. Ну, чифирку иногда попьет при возможности. Докторша, которая ему инвалидность-то состряпала, прибегала на обходе, пропистон, значит, нешуточный вставляла. Мол, сиди дома спокойно! Работать еще вздумал… Такой больной вредный попался! Четырех тыщ рублей ему в месяц мало! А он ей – ага-ага, точно так, ваше медицинство, а глаза-то у самого хитрющие. Все равно потом куда-нибудь устроится. Мужик же. Вот и сидит, большой такой, грузный, в туалете, курит да выписки ждет.
Вот ведь!
Доктор, медсестра, санитар
Доктор
Уфф… Где мой “ЛМ”? Ага, вот она, пачка.
Достали эти больные.
Каждый божий день одно и то же. Неадекватные. На приеме в диспансере живое лицо увидеть – редкость нехарактерная. Сидят в ряд рыбины снулые с глазами ледяными, ватой изнутри заложенными. А в стационаре активные все такие: кто бегает, кто прыгает, кто кары небесные во всю мощь своих легких прокуренных на грешников призывает… Чего вам на свете просто да нормально не живется? Люди сессии сдают, работают, зэпэ получают, детей делают, а вот находятся ж некоторые, которые идут вразрез… Кто голоса слышит, кто с мыслеформами воюет, кто под кровать от кошки прячется.
Училась в институте, – все понятно было, – симптомы отрицательные, симптомы положительные, диагностика синдромная, лечение комплексное. Терапия интенсивная, начальная, терапия поддерживающая, оберегающая. Дошло до дела – поди-ка здесь разбери. Два НИИ в Москве головы высоколобые себе ломают – что есть такое болезнь эта душевная. И чуется мне, скоро сломают начисто. Откуда берется это долбаное психическое расстройство?
Патанатомы вирус шизофрении ищут и находят-таки какие-то специфические изменения в тканях мозга головного при системном психическом расстройстве, но чем вызваны они, изменения эти, – совершенно пока непонятно. Может, и вирусом, а может, и нейролептиками в лошадиных дозах. Психологи свое, умное, вещают, от некоторых их идеек крыша на сторону едет. И шифером из определений типа “коллективное бессознательное” шуршит. Священники отдельную точку зрения на проблему душевной болезни имеют… Мол, все это от лукавого. В стационар ходят, служат там, больных исповедуют.
А эти больные лежат себе бревнами, по городу набегавшись, трендюлей от братвы получив, так душой страдают, что схемы лечения подбирать им не успеваешь. Хотя какие там схемы, были бы в больнице лекарства разные, а так – стандартный набор старых добрых нейролептиков да барбитуратов. Оглушить, задушить психоз в зародыше. А дальше уж как выйдет. Мало ли этих обалдуев таблетки дома не пьет? Половая функция, видите ли, страдает, сосредоточиться им, понимаете ли, сложно… Куда тебе, дурак, сосредотачиваться? Какой ты бабе нужен? Здоровые-то мужики одни маются, а и эти туда же… Сиди себе, жуй картоху с растительным маслицем, хлебушком заедай, чаек попивай да телевизор смотри, раз сил нормально жить не имеешь. Работай там себе, кем устроиться сможешь… Ох, достали…
Нет, ну есть которые более-менее, тем и поработать вроде можно на приличной работе, и детей еще при этом заиметь. Психи, они разные в плане тяжести состояния. Есть частично сдвинутые товарищи. Краешком по башке стукнутые. Временами вполне адекватно реальность окружающую отражают. Пока их не накроет. Стресс они хуже здоровых переносят, истощаются вмиг – раз, два понервничал как следует, – и в срыв. Ну, а так работают себе, даже и менеджерами, учатся в институтах, женятся, бывает. Вот только ребенок с вероятностью одна четвертая у них больной на голову может получиться. Тем же самым больной, чем и они, болезные, и еще чем похлеще.
Вот и думай тут, пинать заболевшего душевно в нормальную жизнь или как. Заставлять работать, учиться, отговаривать от принятия группы психиатрической, инвалидности, с которой уже никуда потом и никак. От трех до шести тысяч рубликов в месяц и – привет. Раз в год бесплатная путевка в местные санатории от собеса, да еще выцарапай ее, поди, попробуй. А на нормальном трудоустройстве можешь смело жирный крест поставить. Сторож, дворник, обувщик, грузчик – вот и все твои профессии. Ну еще, может, в почтальоны возьмут, охранником, может, где приткнешься. Ну, без трудовой книжки кое-как подработать можно вместе с бомжами да алкашами. И все!
Психологи еще грамотные нужны… Не девицы волоокие, троечницы-тихушницы, которые о бабках за консультацию да о своей прическе думают, а неравнодушные, знающие люди. Психиатр, он приболевшего душой из психоза лишь вывести может. А вот как такому уже для себя, ненормальному, дальше-то жить? Ну, осознает свое нездоровье… А дальше-то что? Куда ему? От перипетий нынешней жизни, бывает, взрослые, здоровые, как быки, на стенку лезут, белугой ревут и транквилизаторы жрут… Психологи нужны, те, которые больному жизнь его дальнейшую построить помогут. Правильно да спокойно…
Да что там! В поликлинике у врача на один прием 10 минут в среднем, в стационаре на одного затурканного доктора с полузабытым образованием совкового образца взвод самых разных больных… Поди тут полечи… Янкесы в два раза больше нашего видов шизофрении выделяют, подход у них дифференцированный, лекарства разнообразные… Их врачи по 8–10 лет учатся только, по 3–4 года резидентами без права постановки диагноза и назначения лечения при больницах да больных состоят, опыта набираются… Система психологической помощи развитая у них… Живут ихние специалисты хорошо, вкусно живут… А наш 6 лет отмучился в медицинском, сдал – не сдал, пересдал, плюс год в интернатуре, – и типа врач. Вот то-то и оно, что типа… Да еще и зарплата на уровне продавца-консультанта или ЧОПовского охранника. А государству плевать. И стоило оно того? А я, например, не замужем еще, а мне уже за тридцать, а я детей хочу вообще-то, а у меня зарплаты – кот наплакал… Живу с родителями… На квартиру в жизнь не накопить – а взятки брать совесть не позволяет.
Ну, все. Докурила… Профессиональную улыбочку на лицо (это обязательно, улыбкой доброй да словом ласковым психиатр, как одеждой, пользуется, доброжелательность – роба его профессиональная), и вперед, к мужичкам моим несчастным…
Поскакала…
– Здравствуйте! Как мы себя сегодня чувствуем?
Медсестра
Надоели, блин, психи, сериал уже скоро…
Выйдет она за Хуана или нет?
Так, проходим, проходим, нечего тут у поста кучковаться! Суровцев, Калинкин, Маздов – на укол в процедурную! Касимов, таблетки при мне выпьешь! Ну-ка быстро язык свой показал! Все, проглотил, – молодец! Рохин, кому сказала – в туалете не курить! А, бесполезно… Курили, курят и курить будут… Так, телевизор после ужина включать только! Выключили пулей!
А дел-то, дел-то сколько… Каслину таблеток в домашний отпуск насобирать, Орлова на кардиограмму с санитаркой не забыть отправить, журнал наблюдений заполнить… А чего его заполнять? Ведут себя под аминазином, галоперидолом да трифтазином все более-менее одинаково, по мешку мешалкой шандарахнуло, – и лежи себе побольше, думай поменьше. Трудотерапия у нас в отделении за кружку чифирку после обеда – все зэки бывшие с воодушевлением за эту самую кружку полы драят да цветы поливают, а выписка не от трудотерапии, а от врача зависит. Кто любит больного в стационаре лишнюю недельку подержать, кто – нет. А всей трудотерапии – 20 минут в день шваброй помахать…. И другой нет в заводе.
Мягков! Уйди от меня! Говорила же тебе русским языком, не пиши доктору заявление, чтоб выписали побыстрей. А доктора не волнует, что у тебя дома срочные дела! Доктор видит, что больной тревожится и автоматом дозу лекарств ему повышает. И срок пребывания в больнице увеличивает. Будет он тебе разбираться, в жизнь твою вникать… Ты ж и не человек уже, радость моя. Тебя отсюда одного даже при выписке ни за что не отпустят, только с родственником вместе. Или кому ты там доверяешь. Бумажку-то подписывал при поступлении? А, ты же у нас только президенту доверяешь… Ну да, ну да, сейчас вот он из Москвы за тобой сюда прилетит… Чо лыбишься?! Пашшел на койку, достал уже!
Пантелеев, подойди сюда. Ты рисуешь, говорят, хорошо? Художник, да? А чо столько пьем, – до белочки запиваемся, не печатают? А, это поэтов, писателей печатают, а художники выставляются? Как интересно. Ну, у нас тут и поэты, и писатели, и критики бывают. Ну, короче, художник, нам стенгазета нужна ко дню медработника. Сделаешь? А я тебе сигарет там, чаю или печенья. Согласен? Вот и хорошо, молодец! Какой больной хороший да сговорчивый.
Кто это там в дверь стучит? К Васькину? А вы объявление читали, вот это, которое слева на двери висит? Свидания с больными в четверг и в воскресенье, с часу до трех. И все. Нечего тут режим нарушать! А меня не волнует, откуда ты ехала! Читать умеешь? Вот объявление, глаза разуй. Передачу передам, а в отделение не пущу. Закон такой, понятно, нет? Что у тебя в передаче? Так… Сигареты, яблоки, вафли, чай, консервы. Консервы нельзя, обратно забирай. Или мне отдай, я съем, ха-ха. Да ладно, это шутка. Давай, в четверг к часу приезжай.
Уф… Умаялась чего-то. Надо посидеть, отдохнуть. Нет, психи, они психи и есть, недаром нам в училище в голову вбивали – не слушайте, чего они там вам говорить будут, златые горы, кисельные берега, реки молочные наобещают – ерунда это все. У кого голова сдвинутая – тот уже не человек. Вон Верка, одногруппница, не послушалась, влюбилась в одного такого, расписались, а он через полгода как давай из срыва да в срыв… Таблетки побоку, водку жрет, денег в дом не носит, Верку бьет… Ну хоть сейчас квартира-то его теперь ее, а этот из больницы не вылезает. И не вылезет. И поделом! Вот то ли дело я – сердце радуется! Нашла себе парня с машиной, с головой, родила ему ляльку, он нам на жилье заработал, живем себе – не тужим. На этих вот посмотришь, – и тихо на себя любуешься, как в жизни-то в твоей все сложилось хорошо…
– Эй, больные! Потише! Работать мешаете!
А вообще-то у нас тут на третьем этаже халява. Это на втором, в остром отделении все буйные, беспокойные – кого на вязки, кого куда… Кто в дерьме, кто вшивый… Наркоманы опять же… А сюда поднимают уже загруженных лекарствами. Ведут они себя тихо, не хулиганят. Скованы надежно препаратами. Ходят себе по коридору, гуляют, плечи опущены, руки полусогнуты и чуть вперед выставлены. Такая, блин, поза характерная. Как будто руки в кандалах. Или как у обезьяны, которая на задние лапы встала. Ночью на дежурстве спокойно спишь, днем сидишь за конторкой… На завтрак, обед, ужин сводил, раздал таблетки, для порядка наорал, – вот оно и ладно. Нет, так жить можно. Зарплату б еще добавили, совсем бы хорошо было…
Может, и о больных тогда желание думать появится…
Ну, а вот и время сериала…
Так выйдет она за Хуана-то за Карлоса или нет все-таки?
Санитар
Нет, ну на хер и задрали ж вы меня, козлы!!!
На тебе! На! Еще хочешь? Не дергайся, зараза! Лежи спокойно! На тебе, скот! Ну все, теперь я тебя так привяжу, мама родная потом не узнает! Держите ему ноги, ммать! Уф.
Нет, ну, ненормальный. Подходит, значит, ко мне: “Я думаю, что вы из ГРУ. Возьмите меня к себе на работу”. Я ему шутейно: “В ГРУ психов не берут! Отвали!” А этот как расстроится… И как давай орать: “Суки! Суки!” И как давай по коридору в разные стороны носиться, головой о стенки биться… Ну ничего, полежит денек на вязках, успокоится. Это он “Албанца” насмотрелся, показывали по телику сериал недавно… Хе, нашел тоже ГРУ… Я при пожарке придурком в свое время в Горьком два года оттарабанил. Да, давно это было… А потом как-то в жизни не заладилось… И вот, санитар…
Ну да человеку для счастья немножко-то и надо всего. Крыша над головой, хлебушка с маслом кусочек… Газетку почитать… Ничего… Да, Марина Анатольевна! Сейчас сходим, мусор вынесем. Судаков, мухой в туалет, вот тебе мешок, чтоб через пять минут здесь был со всем мусором!
Эх, хорошо сейчас на улице… Люблю весну. Тает все, вроде и слякоть, и грязь, а солнышко желтое ближе кажется, небо голубое, умытое, зонтиком над твоей макушкой… Ветерок теплый после зимы косточки греет…
Чего тебе, Судаков? Покурить? Это можно, постоим, покурим. Тоже свежий воздух любишь? Да, жалко, не выводим вас, психов, гулять, некуда пока. Не готов еще пристрой, да и место для прогулок при нем не готово. Ну, ситуация в стране сложная, непростая, строится, вишь, все-таки пристрой-то, глядишь, годика через три и вас гулять выводить станем.
А пока терпите. Ты посмотри, как вас кормят-то сейчас, обрати свое внимание, яйцо дают каждый день вареное, маслица сливочного кубик, даже кура раз в неделю бывает! Борщ, картоха с мяском, ну, мяса там, конечно, кот наплакал, а все-таки. Рыба почти каждый день, да еще даже и красная бывает. Каша овсяная, каша гречневая, каша пшенная, каша рисовая… Да все с маслом… Чай хоть чаем пахнет, а не кирпичом. Да и сладкий, с сахарком, чаек-то. Ишь, некрепкий… Вам вредно крепкий! А кофе вообще нельзя, не положено! А к питью-то часто у вас что? Расстегай с рыбой или там булочка с повидлом. Лет пять назад знаешь, что больной у нас жрал? На первое суп из лапши, на второе лапша с водой, на третье вода коричневая. А деликатес – овсянка.
Ну ладно, покурили, пошли в отделение. Давай-давай, вперед, Судаков. Мне еще с Мариной Анатольевной засранца этого вашего в чистое переодевать, деда этого. Как его… Забыл. Ну тот, что в наблюдаловке-то на крайней койке слева валяется, не встает, под себя ходит. Поможешь? Ну, я тебе из ящика пару сигарет тогда достану. Все, пошли. А ты на инвалидности, Судаков? Нет? И что, работаешь где? На складе, в комплектовщиках? И как там у вас? Два дня, две ночи по 12 часов и двое суток отдыха? Да, работа тяжелая. А платят сколько? Ух ты, пятнадцать…
У меня тут с вами и десятки-то не набирается. Правда, и не упахиваюсь так, как вы там. То-то, гляжу, ты “Винстон” куришь. Смотри, сожжешь себе дыхалку американским табаком. Хотя и наш не лучше, но “Винстон” этот в красно-белых пачках – штука термоядерная.
Ты, Судаков, молись побольше, вот что. Если Бог хочет кого-то наказать – он его разума лишает. Молись, Судаков, Господу, глядишь, и лучше тебе станет. Да таблетки пей, не забывай. Я знаю, вы там, в палатах толкуете, что они организм разрушают, таблетки эти.
Ерунда! Вон, один на четвертом этаже помер, из тех, которых вообще не выпускают никогда и никуда… Тридцать лет таблетки наши жрал. А на вскрытии, говорят, патанатом изумился – печенка словно как новая, почечки здоровые.
Пошли, давай, в отделение, Судаков, дел еще много…