Иван Еремин – закончил факультет телерадиожурналистики Уральского гуманитарного университета. Работал журналистом-внештатником в еженедельнике “Наша газета”. Живет в Санкт-Петербурге.

 

Иван Еремин

Из “Воробьиного цикла”

***

вырвался

как слово с пометой бран

вырывается изо рта

первоклашки

с разбитой губой

клубок безотцовщины

неодухотворенный

растрепанный воробей

двадцати с лишним лет от роду

без крыла и пальца

одного из шести

гладить против шерсти

не рекомендуется

убежит

отслужив молебен

по твоему нёбушку запаху

и ванной комнате

прольет все стихи

и перейдет на прозу черную

черствую под одеялом

пиши

ты скажешь

увидимся он лайн

он ответит конечно

выхватывая

словно кольт техас патерсон

на ходу

еще одну крепкую к ряду

все такой же растрепанный

голубоглазый

в руках ее

***

это все чушь, ерунда, неправда.

молчит.

пей свой эспрессо с сахаром

или без

меня за тем, вроде, обычным столиком,

где мы

перегрызали шеи и

выжигали глаза друг другу

с садистской надменностью

американского психопата.

молчит.

небрежно так

и как бы случайно не застегнув

последнюю

на том самом месте или

чуть ниже,

глупые бедные дети

бросали слова в их лица,

обрывались на,

посылали туда же.

молчит.

и не пытайся, что ты, милая,

запомнить всех поименно,

все равно уйдут,

не попрощавшись даже,

но

выставив нас круглыми дураками:

что вот сидели, ждали, ждали их,

а кого ждали?

молчит.

ни открытые окна,

ни мое “доброе” на твое “утро”

ни “россия – чемпион” в три часа,

ночи не останется или

будет мало,

впрочем, как всегда

мы уснем на одной стороне земли

(не значит, что

на одной кровати),

проснувшись же, я найду твои волосы

у себя в паху

и никого уже ждать не буду…

молчит.

…никого уже, кроме…

***

и наплевать, что до счастья собачьего,

женского, детского, даже мужского,

не доживет ни один, как попкорн до конца

голливудского крупнобюджетного

типа блокбакстера с бредом питтом

и кто там еще у них в главных ролях.

и пускай та весна, тот февраль,

засевшие между лопаток где-то,

пускай разрываются каждую-каждую ночь

как противотанковая. господи, кто они?

господи, лето. летом… ты обещал…

господи. раз обещал, говорит, держи.

вот и сидишь здесь с набитым карманом,

с полным ртом этой сладкой сирени

беззвучной, звучащей, любой, но,

словно тот маленький выбитый мальчик

десять, а может, и более лет назад,

стащивший мамину помаду и бутылку,

вероятно, chivas, боишься, что заметят,

заставят сознаться и выплюнуть все,

что найдут, всю эту сладкую-сладкую

до невозможности древесную жвачку,

тот февраль, те два дня, ту весну.

и не наплевать, что до счастья,

неважно, какого, не доживет ни один,

но, господи, может быть, я доживу?

***

бросить все к чертовой

так и не написав диплом

жить на зарплату дворника

где-нибудь в улан уде

подкармливая бродяжку

с лицом богоматери

 

watermark под подушкой

утро-воротник

***

болтались по городу как маятник, вконец одуревший

от хода времени, пьянства, – ложства и взглядов из под.

холодно. увлеклись контекстуальным сближением,

поверьте, в минус семь может быть плюс двадцать пять.

итог: стопят машину и в разные стороны. спешат.

***

вырос. научился дышать жабрами.

жабрами же глотать кинжалы

на завтрак/обед/ужин по одному,

а то и по два, рискуя остаться

без жизненно важных, что

не суть важно, когда меню

насквозь рыбное: по-польски,

по-гречески, может быть,

тушенную в молоке хотите? нет?

 

встают, одеваются, идут трахаться

на голодный желудок.