Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2009
Я недавно работал по Маканину и наткнулся на Виктора Топорова. Топоров меня заинтересовал, я решил его почитать, оказалось интересно.
Как работает Топор
Статьи Топора начинаются с заглавия. Потом идут воспоминания, случаи из жизни, сопровождаемые случаями из языка. Потом он рассказывает о себе, бодро жалуется на коллег, потом рассказывает, как кто-то (неправильно) поделил деньги, потом идет риторика, то есть переливание из пустого в порожнее, потом идет заглавие – только вверх ногами. Вуаля ту. Варясь в Пютюрбурге, этот бурлеск может быть кому-то интересен.
Иногда Топоров пересказывает романы, потому что считает, что это необходимо нужно. От этих иллюзий пора избавляться. Хороший пересказ делает чтение излишним. От себя Топоров пишет коротко, как Шкловский. Но коротко вообще легко писать. Связь только теряется. Поэтому выводы из этих рассыпанных строчек или архибанальные: кто-то захотел денег, кто-то не поделился. Или столь же произвольные. Много “кстати” и “вообще говоря” и действительно кстати. Но пишет Топоров все-таки длинно, с прилагательными. Прилагательные подобраны хорошо, даже очень хорошо. Только они не нужны. Получается список кораблей, который Мандельштам не дочитал.
Все-таки Топоров сильно старается, много упоминает лишнего, по-местечковому. Знаю тех и этих, слова знаю разные: печатные и непечатные, писать могу так, могу эдак, знаю много – умалчиваю еще о большем. Топоров все делает красиво, да. Только какое мне дело на Камчатке, ставил Топор подпись под каким-то там письмом или нет?.. Интонация Топорова очень хороша: знающе-деловая и хамски-элегантная: “больше цинизма – людям это нравится”. Только за контрапунктом интонации и штабелями имен теряется суть: “мне это зачем?” Для кого эти имена способны воплотиться физическими лицами (то есть для жителей Ингерманландского угла) – это может быть интересно: побухать с Крусановым итд. Топор непроизвольно заголяет наготу папаши. Нахуа литература – ответ: влиться в тусовку. Единственный социальный люфт для убогава чухонца. Протесниться, потолкаться, время провести. Книжки – аксессуар социального копошения.
Тем более вопросов к Топорову, когда он с “Я” (Я – я – я) переходит на “мы”. Когда это делает простой интеллигент, то все понятно: “мы” – это “они”, а “я” так, гулял. Когда “мы” говорит Топоров, хочется попросить: перечислите, пожалуйста, поименно-пофамильно, кто именно. Так покогерентней будет.
Топор ставит себя как совершенно другого. На самом деле он не сильно отличается от Натальи Ивановой или Немзера. Просто они пишут плохо, а он хорошо. Это не мало – но и не много. Или как сказал бы Топоров: “Это не много – но и не мало”.
Убедительная просьба. Намекаемые анекдоты цитировать полностью. Они тоже не всем известны, равно как и фигуры письменной тусовки.
Ленинград
Я посетил Ленинград (у нас продолжают так называть, чтоб не путать с Петропавловском). И вы знаете, это очень провинциальный город. Там постоянно идет дождь, и вообще это прибалтика. Впрочем, москва – это тоже прибалтика. Зря Петр выстроил на болотах этот выморочный город. Если б сразу стремился на юг, к чернозему, крепостное право отменили бы лет на сто раньше. Может, все было бы лучше.
“У каждого из коренных жителей города в блокаду полегло полсемьи”. Тем же хвалится Шнур. Топоров – это такой начитанный Шнур (только вместо красиво жить он красиво пишет) или короче толкин (“переводчик” по-шведски), окопавшийся после Северной войны под видом убогова чухонца. Город выстроен Петром, им же населен мясом: мясо надо озвучить и колбаситься дальше. Внешне и внутренне Топоров похож на Гэндальфа в переводе Гоблина. Все расклады всех его статей – это конспирология вместо и под видом критики. Разные ходы с неожиданными выходами. Фигуранты якобы подлинные (“настояссих лзесвидетелей!”), только мне с Камчатки вполне все равно, на кого он в Ниеншанце намекает.
Топоров очень провинциальный, потому что он переводчик. Переводы – это гетто. Переводы в Союзе в общем были никому не нужны. Переводчики в сущности интересны только переводчикам. Ничего не поделаешь. Поэтому Топоров хорошо был заточен под ситуацию, когда писатель пописывает, писатель же почитывает.
Золотое перо
Основная стратегия Топора – это разводка по-балкански. “Ноги, крылья?.. Главное – хвост!” Летом прошлого года он как детей развел Гордона с Минаевым. “Готика, гламур (низкое – высокое)? Главное – драйв. “Я бы Минаева напечатал, если бы он пришел ко мне тогда”. Это из серии: “Если б я был государь, то призвал бы к себе Александра Сергеевича Пушкина и спросил бы его…”
Что Топор не говорит гласно?.. Что давно пора платить за чтение, материально его стимулировать. Давно пора на просторах необъятной Родины организовывать кружки чтения, систему всероссийских олимпиад чтения с денежными выплатами. В Древнем Китае чиновников повышали с написанием сочинения на заданную тему, вот Китай и стоит до сих пор. Прочел, например, Шишкина, написал сочинение с элементами изложения (эссе), доказал компетентным органам знание текста – получи премию 1000 рублей. Какая при этом поднимется коррупция, я даже представить себе не берусь – только как же иначе?.. Такой переходный момент к сколько-то там по Фаренгейту.
Всегда интересно почитать (узнать) о том, кто что где (у кого) украл. Опять-таки почему? Да потому что эта то же самое литературоведение аллюзий, намеков и ссылок на “старших”. Только теперь вместо цитирования – распил грантов. Налицо полное соответствие знакового и дензнакового порядков. Сперва искали подтексты – было модно. Теперь ищут, кто у кого украл (хочется спросить, сколько вы имеете с этого?). И вы знаете, это честнее, в смысле подлинней. Потому что дензнаковый порядок первичней.
Топор предстает как: который везде был, все видел, все знает, особенно кто что где и когда украл. Эффект присутствия во всю ширину. Хотя что где кто когда украл – дело интимное. Украл – его счастье. В конечном счете: гранты, вспомоществования из чужого кармана и т.д. – это форма экономики, тут думать надо, а не ехидно ковать свой собственный (символический) капитал. Возникает вопрос: о чем бы писал Виктор Топоров, если бы писатели не алкали грантов, не пилили премии? В конце концов “воровать” – это существенно связано не с единовременными вспомоществованиями из чужого кармана, а с речевой деятельностью: врать, воровать (то есть врать неоднократно), врач в смысле прорицатель, колдун, вор в смысле смутьян, диссидент. А не блатная пое.ень. (Уголовники – тати, а доподлинные воры – это иван иванычи.) Вранье и воровство – суть одно. Тут круг реально замыкается: “Раньше был я Гэндальф Серый – а теперь я Саша Белый”. “Рассказывают же, что был доцент литературы, который стал блатным паханом”.
Как работает Галковский?
Ковыряет изюма из булок. Наковыривает пикантного.
Конфигурирует наковырянный изюм нетривиальным образом, напр., нанизывает на нитку, как бисер. (Кстати, мусор – от слова бисер, блин-млин, шашлык-машлык). Потом ниточки взначай перепутываются.
Ставит все наковырянное в связь по отношению к себе (подпольному лирическому антигерою).
“Бесконечный тупик” – это вообще ложноножки, копошение. Платоновский диалог (катехизис), замаскированый под “внутренний эпос”. Так л╗тоуск╗я паны переходили из православия через кальвинизм в католичество. По принципу ibi bene (в вольном переводе: “иби лучше”). Галкоуск╗ усе знае.
Галковский – это философия, помноженая на фэнтези, Бердяев плюс Толкен. И гляди-ты, как здорово – и входит и выходит! Ф╗лозоп Веллер против Галковского писюн. Веллера долистываешь до середины и ищешь способа избавиться от книги. Подарить, например. Наверное, так распространяется весь Веллер. “Это такая философия для умственно отсталых” – Веллер о Ричарде Бахе, Коэльо и, косвенно, о себе самом. То же верно и о Пелевине. Веллер – покрикиваня, Пелевин – похмыкиваня.
А вот Галковский о Галковском: “Два часа гладкий текст никто слушать не станет. Тут надо нести какую-то несвязную ахинею, состоящую наполовину из истерических выкриков, а наполовину из пространных цитат. Да так это делать, чтобы эта ахинея вворачивалась в мозг и задним числом выстраивалась в нечто очень и очень серьезное”.
Галковский правильно представлен в рассказе Чехова “Психопаты”.
“Титулярный советник Семен Алексеич Нянин <…> и сын его Гриша, отставной поручик, – личность бесцветная, живущая на хлебах у папаши и мамаши, сидят в одной из своих маленьких комнаток и обедают. Гриша, по обыкновению, пьет рюмку за рюмкой и без умолку говорит; папаша, бледный, вечно встревоженный и удивленный, робко заглядывает в его лицо и замирает от какого-то неопределенного чувства <…>
Отец и сын – оба трусы, малодушны и мистичны; душу обоих наполняет какой-то неопределенный, беспредметный страх, беспорядочно витающий в пространстве и во времени: что-то будет!!. Но что именно будет, где и когда, не знает ни отец, ни сын. Старик обыкновенно предается страху безмолствуя, Гриша же не может без того, чтоб не раздражать себя и отца длинными словоизвержениями; он не успокоится, пока не напугает себя вконец.
– Болгария и Румелия – это одни только цветки, – говорит Гриша, с ожесточением ковыряя вилкой у себя в зубах. – Это что, пустяки, чепуха! А вот ты прочти, что в Греции да в Сербии делается, да какой в Англии разговор идет! Греция и Сербия поднимутся, Турция тоже… Англия вступится за Турцию.
– И Франция не утерпит <…>
– Да, и Франция не утерпит. Она, брат, еще не забыла пять миллиардов! <…> эти, брат, французы себе на уме! Того только и ждут, чтоб Бисмарку фернапиксу задать да в табакерку его чемерицы насыпать! А ежели француз поднимется, то немец не станет ждать – коммен зи гер, Иван Андреич, шпрехен зи дейч!.. За немцами Австрия, потом Венгрия, а там, гляди, и Испания насчет Каролинских островов… Китай с Тонкином, афганцы… и пошло, и пошло, и пошло! <…>
…Так-то, брат папаша, быть делам! Разведешь руками, а поздно будет. А тут еще в банках воруют, в земствах… Там, слышишь, миллион украли, там сто тысяч, в третьем месте тысячу… каждый день! Того дня нет, чтоб кассир не бегал.
– Ну, так что ж?
– Как что ж? Проснешься в одно прекрасное утро, выглянешь в окно, ан ничего нет, все украдено. Взглянешь, а по улице бегут кассиры, кассиры, кассиры… Хватишься одеваться, а у тебя штанов нет – украли! Вот тебе и что ж!
В конце концов, Гриша принимается за процесс Мироновича.
– И не думай, не мечтай! Этот процесс во веки веков не кончится. Приговор, брат, решительно ничего не значит! Какой бы ни был приговор, а темна вода во облацех! Положим, Семенова виновата… хорошо, пусть, но куда же девать те улики, что против Мироновича? Ежели, допустим, Миронович не виноват, то куда ты сунешь Семенову и Безака? Туман, братец… Все так бесконечно и туманно, что не удовлетворятся приговором, а без конца будут философствовать… Есть конец света? Есть… А что же за этим концом? Тоже конец… А что же за этим вторым концом? И так далее… Так и в этом процессе… Раз двадцать еще разбирать будут и то ни к чему не придут, а только туману напустят… Семенова сейчас созналась, а завтра она опять откажется – знать не знаю, ведать не ведаю. Опять Карабчевский кружить начнет <…>
…послать за гирей водолазов под Тучков мост! Хорошо, а тут сейчас Ашанин бумагу: не нашли гири! Карабчевский рассердится… как так не нашли? Это оттого, что у нас нет настоящих водолазов и хорошего водолазного аппарата нет! Выписать из Англии водолазов, а из Нью-Йорка аппарат! Пока там гирю ищут, стороны экспертов треплют. А эксперты кружат, кружат, кружат. Один с другим не соглашается, друг другу лекции читают… Прокурор не соглашается с Эргардом, а Карабчевский с Сорокиным… и пошло, и пошло! Выписать новых экспертов, позвать из Франции Шарко! Шарко приедет и сейчас: не могу дать заключения, потому что при вскрытии не была осмотрена спинная кость! Вырыть опять Сару! Потом, братец ты мой, насчет волос… Чьи были волоса? Не могли же они сами на полу вырасти, а чьи-нибудь да были же! Позвать для экспертизы парикмахеров! И вдруг оказывается, что один волос совсем похож на волос Монбазон! Позвать сюда Монбазон! И пошло, и пошло. Все завертится, закружится. А тут еще англичане-водолазы в Неве найдут не одну гирю, а пять. Ежели не Семенова убила, то настоящий убийца наверное туда десяток гирь бросил. Начнут гири осматривать. Первым делом: где они куплены? У купца Подскокова! Подать сюда купца! “Г-н Подскоков, кто у вас гири покупал?” – “Не помню”. – “В таком случае назовите нам фамилии ваших покупателей!” Подскоков начнет припоминать, да и вспомнит, что ты у него что-то когда-то покупал. Вот, скажет, покупали у меня товар такие-то и такие-то и между прочим титулярый советник Семен Алексеев Нянин! Подать сюда этого титулярного советника Нянина! Пожалуйте-с!
Нянин икает, встает из-за стола и, бледный, растерянный, нервно семенит по комнате.
– Ты пойдешь, а Карабчевский тебя глазами насквозь, насквозь! “Где, спросит, вы были в ночь под такое-то число?” А у тебя и язык прилип к гортани. Сейчас сличат те волосы с твоими, пошлют за Ивановским, и пожалуйте, г. Нянин, на цугундер!
– То… то есть как же? Все знают, что не я убил!
– Это все равно! Плевать на то, что не ты убил! Начнут тебя кружить и до того закружат, что ты встанешь на колени и скажешь: я убил! Вот как!
– Ну, ну, ну…
– Я ведь только к примеру. Мне-то все равно. Я человек свободный, холостой. Захочу, так завтра же в Америку уеду! Ищи тогда, Карабчевский! Кружи! <…>
Нянин и Гриша умолкают. Обед кончился, и оба они ложатся на свои кровати. Обоих сосет червь”.
В этом рассказе (как выразился бы Егор Летов) с г…ном содержится весь Галковский и весь рунет.
Отмычки Галковского
Инсинуация-внушение. Чтение в сердцах. Читающий в сердцах мелкий бес российскому самодуру нужен необходимо: “Душу мою угадай!” Стоял русский мужичок, ничего не хотел. А бесы вились-вились вокруг: “Бабу хочешь?!!” – “Нет, кровушки”. Два русских вопроса “Что делать?” и “Кто виноват?” легко сводятся к одному “Кто виноват?”, потому что, когда нашли, кто виноват, – что делать уже в общем ясно. Red is beautiful.
Разоблачение-эксгибиционизм. “Показать правду!” – “Стыдно же!” А тут интересная история вышла… Попутали причину и следствие, как обычно. Черный пиар, серый пиар, полосатый пиар… К чему стыд приурочите, то и будет “праудой”.
Глумление и надругательство-подстрекательство. Галковский залупается. Это древнемонголо-татарская тактика, использованная на Куликовом поле. Малой подходит, провоцирует. Из-за кустиков выходят амбалы: “Че ты ребенка обижаешь? П..ды захотел?” Сейчас так уже не работают. Тупо ходят флэшмобами (хороший перевод – сволочь). “Zasada” по-польски значит “принцип”, “основа”, а по-русски это, в сущности, замысел, задняя мысль. А задние мысли известно какие. Их про себя держат. Как в засаде.
Галковский полячок и склочник, только отчего же сие плохо? Оттого, что склочничать и права качать как-то не принято?.. Risum teneatis, молодцу и сопли к лицу! Пока мы, господа, не научимся корректно склочничать и грамотно сутяжничать, а будем ваньку валять, мы правовое государство не построим. Пан Галковский учит делать из слов вещи.
Факт – вещь упрямая. А что считать фактом – решаю я (“Я”). – И, кстати, правильно, не поспоришь. Мало вы нам лгали?.. Получите. Дзякую пану Галкоускаму за науку. Галковский в современной России – это в сущности Иммануил Кант. Только излагает злей, борзо. Галковский учит не верить.
Каждый за себя, один Бог за всех. А Галковский – как тройной агент. Обе стороны: условно “наши” и условно “ненаши” – для него чужие. Поэтому “наших” он продает “ненашим”, а “ненаших” – обратно “нашим”. А работает на себя. Вот только выигрывает ли он таким образом – большой вопрос. Хитрость разума в том, что в такой ситуации находимся мы все без исключения. А осознает ее только Галковский.
Argumentum ad hominem в логике считается ошибкой. Я (шепотом): “Почему?..” Только потому, что похоже на “Сам дурак!”?.. Так надо порой и на глупость собеседника указать: “Неча на зеркало пенять”. Галковский гениально переходит на личности, потому что перебирает всех родственников по матери до седьмого колена. А там много чего может всплыть.
Тяга к всезнайству – от чтения Брокгауза (дом на Брокене). А какой дом может быть на Брокене? Разумеется, паганский храм!.. Я тоже вырос рядом с БСЭ, до 10 тома читал подряд, дальше – вразбивку. Все прочитать и свести в схему для запоминания – как чемоданы упаковать.
После Чехова хорошо угадал Галковского Булгаков (NB: оба врачи). Этот эпизод (“Сколько Брокгауза может вынести организм?”) есть в “Собачьем сердце”:
“Один молодой рабочий, упорный человек, мечтающий об университете, отравлял библиотекарю существование, спрашивая у него советов о том, что ему читать. Библиотечная крыса, чтобы отвязаться, заявила, что сведения “обо всем решительно” имеются в словаре Брокгауза.
Тогда рабочий начал читать Брокгауза. С первой буквы “А”.
Изумительно было то, что он дошел до пятой книги (Банки – Бергер).
В пятой книге с ним стали происходить странные вещи. Так, среди бела дня он увидал на улице, у входа в мастерские, Банна-Абуль-Аббас-Ахмед-ибн-Мухаммад-Отман-ибн-аля, знаменитого арабского математика в белой чалме.
Крах произошел на самом простом слове “Барановские”. Их было 9: Владимир, Войцех, Игнатий, Степан, два Яна, а затем Мечислав, Болеслав и Богуслав.
– Читаю, читаю, – рассказывал слесарь корреспонденту, – слова легкие: Мечислав, Богуслав, и, хоть убей, – не помню – какой кто. Закрою книгу – все вылетело! Помню одно – Мадриан. Какой, думаю, Мадриан? Нет там никакого Мадриана. На левой стороне есть два Баранецких. Один господин Адриан, другой Мариан. А у меня Мадриан”.
От географических карт (дешевых) пошли и патриотизм, и абстракционизм. Только в разные стороны. Так или иначе подписанное пятно краски. Отсюда и интертекст, и компьютерные игры в духе “Собери Российскую империю из Московского княжества”. Впрочем, это было еще в детских кубиках.
После альтернативной истории должна уже поспеть и альтернативная география. Три года я не смотрю телевизор и уже начал сомневаться, правда ли земля круглая? Ведь это же бред!! бред!! Висит какой-то шарик в черной дыре, многоточие какое-то! Ну, какая это земля?.. Risum teneatis! Земля – это “яже не подвижется”, а это блядомудрие одно… Срамота. Земля нифига не круглая. Покатая, да… а кто считает иначе – идите в п…ду.
Оммаж Игорю Манцову
Я впервые прочел Игоря Манцова в “Новом мире”, советовал всем. Потом читал во “Взгляде”. Интернета у меня тогда не было, Денис Пикулин копировал, за статьями я ездил в Город – туда и обратно, 100 километров. Читаю и сейчас. Читать Манцова мне всегда очень нравилось. Почитав Манцова, я сам решил стать критиком (публицистом). Критиковать решил все, что попадется под руку. Сейчас, наконец, я решил поработать и по самому Манцова. Критический заряд, наверное, – от детского желания раздербанить игрушку, узнать, как было на самом деле. Анатомия детских игрушек.
Вообще русский формализм – оттого, что чем восточнее, тем большие количества информации приходится обрабатывать. Информация прибывает как снежный ком или скорее как лавина. Кстати, лавина – это бритва с тысячью лезвий.
Sutor sine crepidis
Как вообще разбирается кино? Очень смешно и забавно. 1) Есть те, кто работает “не выше сапога”. Эти из “бояр” и “черных”. Это очень смешно, как они ищут недостоверность. Типа “не так поклонился”. Очень смешно. Но тем не менее их очень тяжело опровергнуть. 2) Те, кто смотрит “выше сапога”. Эти из “воров”, знакомы с кухней, как работает оператор и другие умные слова (экзистенциализм – гомосексуализм). Смотрят, как снято, неувязки сюжета итд. Чем Манцов выгодно отличается от тех и других? Тем, что всегда на два шага впереди. Пока “большие” возятся с сюжетом и пережевывают умное, Манцов сразу говорит, что приехал из Тулы и врубает по сути дела. Манцов разбирает а) голоса, б) детали-архетипы по методу Вежбицкой-Декарта. Тут у Манцова две неточности, два огрубления, которые, по их выявлении, могут быть поставлены ему на вид. Его расклады столь же неожиданны, сколь и необязательны. Потом, Манцов не учитывает следующего. По-русски люди говорят без интонаций совершенно. Манцов не договаривает главного. Русское кино в ж…пе, потому что русская действительность некинографична, вуаля ту. Западное кино зернисто и умно, потому что такова их селяви. У нас селяви другая. Бардак в головах “воров” преломляется в зернистый бурлеск или серую-серую серь. И у Манцова сильна интонация Кармазинова: дескать, вы, дураки, смотрели, да не видели, а я подсмотрел и рассказываю вам, как самую обыкновенную вещь. Это весьма роднит “дворянина” Манцова с “боярами” духа. И наконец. Как прочел бы Манцова “маленький человек”? Как банальнейшее поливание грязью всего отечественного и немодное нынче преклонение перед оскалом Голливуда.
Образы против букав
Чем хорошо американское кино, по мнению Манцова? Если отбросить эвфемизмы и околесицу, то тем, что оно учит жить. Вуаля ту. Дает модели и микромодели, как себя вести. Бихевиоризм в действии. Одну причину, почему сие невозможно у нас, я уже указал. Реальность у нас неформатная. Потому что не отформатированная. Ненормативная реальность, в общем. Вторая причина – присутствие конкурирующего проекта, литературы. Бог (икона) против черт (букав). Тут можно много переливать из пустого в порожнее. Я писал уже, что русским следует избавляться от иллюзий касательно самих себя. Если перефразировать Андропова: неприятно узнавать о себе неприятное. Русские неискренни, жестоки и большие формалисты. Часто также неумны: “мы ленивы и нелюбопытны”. Поэтому буква еще долго будет важней духа (который чаще всего просто запах немытого человека). Хотя, может, я говорю так, потому что вижу плохо. Если “Русскую Правду” можно изложить языком анимэ (в Японии, говорят, сейчас “Капитал” в мангу переводят), то Аллах в помощь.
Почему я не люблю “Морфологию волшебной сказки” Проппа? Потому что ее цитируют Гордон и Галкин. Это во-первых. Во-вторых, потому что морфология сказки – это просто морфология обычного языка, только ряженая, вуаля ту. Использование “морфологии волшебной сказки” в качестве критического молота – по теплоотдаче напоминает тришкин кафтан. Ну переименовали вы нечто в политкорректное, греко-латинское (хуz в fallos, например), это много изменило?.. Даже то, что мы ценим новое, незахватанное подсечно-огневым потреблением, вписано в грамматику русского языка с его противопоставлением конкретного единичного и неопределенного множественного. А “Морфология сказки” – это манга для интеллигентов.
Какой русский не ненавидит…
Манцов очень пафосно (в старом значении слова) пишет о последнем прибежище всякой плоти: Мать-Сырой-Земле. Я вполне допускаю, что Манцов настолько ироничен, чтоб и тут быть ироничным. Земля рождает образы, Земля их пожирает. Земля притягивает пропорционально квадратам расстояний. Страна захвачена бабами, которые слона на скаку остановят и хобот ему оторвут. Бабизм все сводит к простым вещам: мир непознаваем, не ты, так тебя, все, как у людей, мы все умрем и нет слаще работы, чем с бабой лежать. Земство – это “нас хоть с кашей ешь, мы все равно с колен не встанем”, “жить – помереть, и не жить – помереть”. Поэтому какой русский подсознательно (а значит сильно) не ненавидит свою мать (а также родину-мать)? Вот в польском есть слово nawidziec, а в русском нет.
Бояры, воры и юроды
Напомню, что “бай эр” – это “большой человек” по-тюркски. Манцову, я думаю, это хорошо известно. Игорь Манцов живет в Туле и не упускает возможности поставить это на вид. В каждой статье он глумится над “боярами” (большими людьми, московитами), противопоставляя им “маленького человека”, себя. Но Манцов не последователен. Московскую номенклатуру следует возрождать в полном объеме. Кроме бояр, у нас есть “воры” – интеллигенция от слова “врать”, “юроды” – независимые интеллектуалы типа самого Манцова и “черный народ”, который скоро действительно сильно почернеет. (Я минут 5 вспоминал, как в Московии звали тех, кого Манцов называет “маленькими людьми”. “Подлые люди”? Нет, это при Петре придумали. “Холопы”? Нет. “Крестьяне”? Упаси Господи. Потом вспомнил. – “Черные”.)
Манцов правильно ошибся. Он вовсе не “маленький человек”. Манцов – в наилучшем смысле юродивый. Как говорил покойный Александр Зиновьев, “суверенное государство из одного человека”. А “маленькие”, они же “черные” люди, вместе с “ворами” (напоминаю: “воры” – это интеллигенция) – ненастоящие люди, слепленные “большими людьми”. Собрали толпу наиподлейшей черни (кстати, “сволочь” – хороший перевод flashmob) и сказали им: “Ты соль земли! – Теперь докажи, что ты не верблюд”. Среди маленьких людей нет ни одного, кто бы не хотел стать большим. Кроме Манцова, может быть.
Долгих лет хорошей жизни Игорю Манцову!
Василий Ширяев
Камчатка, поселок Волканный