Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2009
Предатель
1
Сначала в комнату вошел дедушка. Покрутился громко и громко спросил:
— Миша, ты спишь?.. Никита, а ты спишь?..
Дедушка не получил ответа и вышел, а Никита с Мишей лежали недвижно, как заговорщики, но вдруг дружно вскочили на диванах и рассмеялись — какой сон тут может быть!
Уже слышалось в позвякиваниях посуды бабушкино из кухни:
— Никита, Миша-маленький, подъем, господа офицеры!
“Господа офицеры” встали и направились умываться в ванную. Зарядку бабушка отменила, и разбудили их поздно. Сейчас до завтрака можно еще успеть выбежать в сад, там уклониться от дедушкиных заданий и проверить позиции.
“Господа офицеры” — бабушкина новая ирония после фильма “Адъютант его превосходительства”, а вообще бабушка любит говорить, что лакеев отменили в семнадцатом году, что Ленин ненавидел буржуазию и что дедушка умен как Дом Советов. Имея в виду, что он, наоборот, бывает и не умен. Еще бабушка часто использует выражения “всюду-везде” и “жуть!”, а июнь с июлем произносит “юнь — юль”. Миша-маленький над этим подтрунивает. Он умеет смешно передавать чужие интонации.
— Миша, дети! Сколько можно ждать!.. — это уже бабушка зовет к завтраку.
Дети с радостью бросают сапки в малиннике (не удалось избежать дедушкиного задания), бегут в дом и вот уже сидят за столом у большой сковороды с картошкой. Руки их помыты и проверены.
А дедушку (Мишу-большого) еще долго нужно выкрикивать. По пути он поправит покосившуюся тычку, подвяжет недосмотренную гроздь винограда, зайдет в сарай, еще чего-то там поднимет на место или перенесет, а потом уже дойдет до стола:
— Что, готово уже, Лидочка?
— Иди к черту и диаволу! Куда! Руки мыть!..
Дети смеются. Сейчас дедушка смешной. Будто бы он, как и они, — “дети”, провинился, застукан бабушкой и тоже усажен за стол. Моет руки сейчас. А мыть их бесполезно. Руки у дедушки огромные, коричневого цвета, все в черных, забитых землей трещинках.
— Так. Ну, какой сегодня план? — начинает дедушка, не успев наложить себе картошки.
— Куда ты лезешь с руками! Не шкреби это! Сколько говорить… Дай поесть детям со своими планами…
Но бабушка сегодня не злая и сама любит планы, она составляла планы, когда работала до пенсии плановиком.
Эх!.. Планы, планы… Сегодня сапать целый день придется — вот и все планы. Решающее сражение будет, когда дедушка днем пойдет спать. И Мише не интересно про планы:
— Дедушка, а на орловском рысаке можно верхом ездить?
— Можно. Но зачем верхом? когда можно запрячь хорошую рессорную бричку.
— А если война?.. Вот когда…
— В гражданскую всех рысаков и выбили так. Конечно, можно под седло. Это уникальная лошадь…
Мише не интересно про уникальность орловского рысака, он про это все уже знает — это любимая дедушкина порода. Ему интересно про гражданскую:
— А кто выбил? Белые или красные?
— Да какая разница… Кто первый на конезавод войдет, того и лошади. Красные, конечно, у помещиков все реквизировали. Кто тогда будет разбираться, племенная она или… сабли в золотых ножнах, какого-нибудь Богдана Хмельницкого, из музея — все в ход шло…
— Да, тебе сабли! Это ж надо было додуматься! серебряной ложкой ядохимикаты мешать, что она вся разъелась. Ты не мог другую взять? — вмешивается бабушка, она уже съела картошку и наливает чай, вчерашний и жидкий… цвета… ну, чуть желтенького — светлее, чем газировка. — Ухватил первую попавшую. Ни о чем не думаешь!
— Я взял, думаю, — старая какая-то.
— Дом Советов!
— Ну, ладно… Ты, Миша, чем будешь заниматься?..
И начинается постановка задач. Как в колхозе работникам.
Дедушка и бабушка вместе работали в колхозе. Дедушка заведующим свинофермой, а бабушка была у него начальником — главным зоотехником района. Но она, как говорит дедушка, ничего не делала, а только писала бумажки. Это тогда она составляла планы и спускала их дедушке, и он к ним привык, и теперь сам все планирует у себя в огороде.
2
Сапать можно разными способами. Дедушка сапает вперед и все следом затаптывает. Мише не нравится затаптывать свою работу — хоть дедушка и говорит, что это большой роли не играет, а в земле все равно происходит циркуляция, — но некрасиво.
Бабушка, мама, тетя Вета (мама Никиты) и все вообще женщины сапают назад — по рядку отступая. По-бабьи — называет этот метод дедушка. Так неудобно. Миша придумал свой метод. Он сапает, как дедушка, вперед, но небольшими участками (пока можно не затаптывать взрыхленное), переступает, и снова участок вперед, а под собой аккуратненько взрыхливает землю. Так интересней и вообще быстро получается.
Можно еще халтурить, — так они копают в школе, чтоб быстрее и отвязались — сапать реже, а вырытую землю отбрасывать на невзрыхленную. Но так Миша не любит. Да и дедушку не проведешь — он же не Жанна Савельевна. А Никита сапает по-бабьи — пятится назад.
Уже жарко, и пот льется под футболками, но ребята не замечают этого. Если б взрослые постоянно не твердили, что жара, что нужно днем уходить в дом и что можно получить солнечный удар, то Миша и не знал бы, что жарко.
Никита бьет ряд с другой стороны, через дорожку. Его не видно за шпалерами винограда, а только слышен стук его сапки.
Миша далеко уже вырвался вперед. Молотит сапкой — главное, корни винограда не повредить. Это прополка обычная. Взрыхливается земля, и уничтожается бурьян — лобода, щир и другая трава, менее интересная.
Лобода и щир растут в красивые кусты. Если их вовремя не вырвать, они могут вымахать в Мишин рост — в Никитин точно. Возле милиции, в центре, даже есть клумба с лободой — дедушка говорит, что это от безобразия и оттого, что милиция сильно загружена поиском преступников. Мама говорит, что лобода — это неправильно, а правильно — лебеда. Но ничего это не неправильно, а просто по-украински.
Стал Миша, огляделся. За сеткой в соседнем огороде Петрович тоже что-то возится себе. У него виноград — “Лидия”. Пакость — мелкий и невкусный, на вино. “Муторное это дело, виноград”, — говорит. Это он маме говорил как-то, а сам Миша с соседями не общается — хмурые они все какие-то, неприветливые, и Миша их стесняется.
Петрович, как всегда, в тельняшке расхаживает, поднял таз и поплелся к себе в дом. Все — поработал на сегодня! Смешной этот Петрович.
Пока Миша добирался до конца ряда, солнце набирало жар и ползло в небе. Теперь солнце висит над его спиной, немного сбоку, и Миша выбивает в земле свою расплывчатую тень, — как раз под правую руку она — удобно. Но за тенью не угонишься — двигаешься же сам, не стоишь на месте. Сейчас еще нет двенадцати — его дедушка научил определять время по солнцу. Дедушка — самый умный и добрый человек!
Когда дедушка завел одного Лахно (и фамилия противная — как Махно) в сад и все ему показал (он всем все показывает) — где какой виноград самый у него лучший посажен, а тот ночью залез и все самое лучшее выкопал. А потом приходит — как ни в чем не бывало.
Дедушка все равно его пустил и снова все рассказывал и показывал. Бабушка говорит: “Зачем ты принимаешь этого подлеца!” А дедушка говорит: “Да почему подлеца? Человек просто не подумал”. И правильно, Миша сам знает, что, если хорошо подумать, никогда не захочется украсть.
— Эй! Никита! Как ты там? Устал?
— Неет. Просто отдыхаю.
— Сейчас я свой ряд закончу и к тебе приду на помощь.
Миша остановился, размазал по лицу пот, сорвал бобку винограда. Зеленый еще, кислятина — “Кардинал”. И опрысканный. Выплюнул. Надоело уже сапать до чертиков! Но немного уже осталось. Потом дедушка другой план придумает. И чего это бабушка на обед не кричит? Рано еще. Вдруг что-то налетело, взвилось у ног, навалилось на грудь мохнатое, дышит. Полкан!
Пес отцепился от цепи, проскакал по грядке с синенькими и перцами (скандал будет!) и в три прыжка налетел на Мишу. И теперь они обнимаются, и Миша его гладит.
— Ну, ну… Не прыгай!
Но Полкан все равно прыгает от радости и топчет все вокруг и Мишину работу.
Это большой пес — почти как овчарка, только уши у него висят и он бурый. Умный и злой, но своих никогда не трогает и больше всего любит Мишу. Никиту, вообще-то, он цапнул раз за палец. Но Никита просто его сам боится. А с ним построже нужно. Это же собака!
Миша ухватил Полкана за ошейник и повел привязывать. По пути заглянул в нутрииную клетку, — попрятались нутрии, спят, что ли?.. Одна Ночка, вечно голодная, грызет палку, — они ее в свое общество не принимают — тоже у них все, как у людей.
— Гав!
— Вечером будешь, Полкан, гулять, разгавкался тут!
— Гав, гав.
— Будто ты сам не знаешь?.. Не дай бог еще бабушка перцы увидит твои. Ух, и влетит тебе!
Понятливый пес поджал уши и легко согласился на пристегивание к цепи. Миша сразу отскочил от него, а Полкан бросился на всю длину цепи, проверяя ее прочность, — раз, другой, зевнул и улегся в тенек.
Дедушка идет мимо с ведром гравия — сажает за малиной новый куст винограда.
— Что, сорвался, Миша?
— Ага. И перцы потоптал.
— Ты, Миша, возьми сейчас и аккуратно там сапкой скрой следы преступления, а то будет всем нам на орехи.
— Сейчас. А вы что делаете?
— Сажаю “Надежду”. Вы уже кончили там с Никитой?
— Нет еще.
— Дедушка, в сад еще одну собаку надо, чтоб виноград не воровали…
— Миша, дети! Обед!..
Радостный Миша, позабыв об устранении следов собачьего преступления, взбежал по ступенькам в дом, а дедушка прибавил шаг, чтоб побыстрей отнести ведро, и ничего не ответил Мише про еще одну собаку.
3
Эскадрилья “Де Хэвилендов” сметена ударом фугасных бомб. На пригорке разворочены и отброшены орудия зенитной батареи. Уцелевшие зенитчики, пригибаясь, бегут ко второй линии окопов. Кусок обшивки, вырванный из фюзеляжа, кружится в воздухе и падает на распаханную воронками взлетно-посадочную полосу.
На смену бомбардировщикам приходит тяжелая артиллерия — обе линии окопов превращаются в мелкие бугорки. Прямым попаданием разбит блиндаж, и пехотная рота порвана в клочья. Уничтожена батарея мортир, снаряды ложатся возле НП, попадают в медпункт и разносят повозку с доктором-китайцем.
Грохот канонады стих внезапно, и мертвая тишина застыла над дымящимися воронками. На позициях нет ничего живого, и только два танкиста из врытого по башню танка катаются по земле, сбивая пламя на загоревшихся комбинезонах.
Но вот в разрушенных окопах зашевелилось, задвигалось, места убитых и раненых занимают пехотинцы, укрывавшиеся в блиндажах, на флангах устанавливают два станковых пулемета. Разобравшиеся по ячейкам стрелки выставляют дальность на прицелах винтовок, выкладывают на берму бутылки с горючей смесью.
Спадает завеса пыли и дыма, а за ней уже слышен гул моторов и топот копыт. На ожившие окопы за шестью танками второй танковой бригады прорыва идет первый гвардейский казачий полк. Три его сотни (гнедая, караковая и рыжая) рысью несутся вперед плотной единой массой.
В горлышке фольварка конница не может развернуться в лаву. Два станковых пулемета тут же отсекают ее от танков. Под пятью вырвавшимися вперед всадниками падают лошади, два всадника вылетают из седел. Лошадь под бравым сотником встала на дыбы, и сотник еле удерживается в седле.
Казаки спешились, залегли, закрывшись уложенными на землю лошадьми, открыли огонь из карабинов и льюисов; а два тяжелых танка при поддержке четырех легких ползут вперед. Стрельбой с остановок танки пытаются уничтожить две конные артупряжки, подлетевшие из тыла. Орудия разворачиваются под разрывы снарядов, ведут меткий огонь. Два тяжелых танка вспыхивают одновременно, но сметены и расчеты храбрых артиллеристов.
Легкие танки напоролись на мины. В тяжелом танке сдетонировали боеприпасы. Страшный взрыв рванул в клочья его корпус, взлетела башня, повертелась в небе и рухнула в окоп, задавив сапера-резервиста. Единственный легкий танк, обогнув подбитые машины, пробрался через минное поле, ворвался на насыпь и стал утюжить гусеницами траншею.
А за дымом, тянувшимся от пяти подбитых танков, за залегшей с лошадьми казачьей кавалерией, уже надвигались пехотные цепи. В первой волне шли штрафники; за ними, плотными рядами трех рот, гренадеры второго ударного батальона.
Прорвавшийся танк раздавил станковый пулемет, выбил расчет второго пулемета. Сопротивление сломлено, потрескивают только редкие винтовочные выстрелы. Падает, оседая, штрафник в летном шлемофоне, утыкается в землю второй, с винчестером.
Гренадеры, стиснув зубы, прибавляют шаг, их офицеры бросают окурки папирос. Никакого “ура” — гренадеры идут молча, как каппелевцы. Впереди их спокойно, как на кроссе, бегут штрафники.
Рядовой Пружинер, из третьей роты Метисского батальона, был оставлен наблюдателем в окопе. Он чудом уцелел в авианалете, а с началом артподготовки укрылся в блиндаже на фланговой позиции. Когда в его ячейке поставили пулемет, Пружинер переместился левее и бил из винтовки в кавалеристов, расстреляв восемь обойм.
Он хорошо видел, как от его выстрела вылетел из седла один казак и потом уткнулись два, залегшие за лошадьми. Это Пружинер двумя выстрелами выбил из цепи летчика-штрафника и другого штрафника в хаки.
Когда на насыпь ворвался танк, поливая окопы сумасшедшим огнем курсового пулемета, Пружинер нырнул в окоп и ходами сообщения переместился во вторую линию. Там в ячейке танк длинной очередью вжал его в дно окопа. Пружинер упал на убитого стрелка из роты диверсантов. У откинутой руки диверсанта лежала бутылка с горючей смесью. Бутылка скатилась с бермы окопа, но не разбилась. В окопе валялся и вдавленный в землю коробок охотничьих спичек.
Пружинер не видел, как танк выехал на вторую траншею, как провернулся, раздавив в окопе стрелка, а потом развернулся в сторону вылезшего из земли огнеметного расчета. Как от пули, пробившей шланг, вспыхнули двумя факелами огнеметчики. Не видел Пружинер, как в первой линии отстреливался от наседавших штрафников славный командир третьей роты капитан Квант.
Когда Пружинер решился выглянуть из окопа, перед ним все так же был этот проклятый легкий танк. Но танк стоял на месте и бил из пушки куда-то далеко через голову Пружинера, а Пружинер как раз оказался в мертвой зоне.
Пружинер дрожащими руками поджег паклевый фитиль, высунулся из окопа и бросил бутылку на броню под башню. Тут же Пружинера тупо ударило в грудь, в голове его помутилось, блеснул острый свет и погас вместе с сознанием.
В окопах первой линии орудовали штрафники. Потеряв полсостава своей роты, теперь они безжалостно добивали раненых. Гренадеры второго ударного батальона по ходам сообщения занимали вторую траншею, устанавливали пулеметы и бросали линию связи.
Но не нужны были пулеметы и связь. Некому было вышибать гренадер лихой контратакой. Не было больше Метисского батальона и батальона крепостной пехоты. Не было роты отборных диверсантов — последнего резерва Империи. Использованные как обычная пехота, в рваных коричневых камуфляжах, диверсанты лежали во всевозможных позах на дне окопов и разметанные на бруствере.
Нет больше артиллерии: тяжелой, противотанковой и конной. Нет авиации и инженерно-саперной роты. Нет медицинского взвода и батареи зенитчиков.
За ворота осажденного города отошел лишь Бессмертный эскадрон желтых улан. Командир его благоразумный граф Д?Орнамент не решился атаковать пехоту на сильной фронтальной позиции.
4
Бой закончился, и ребята, не сговариваясь, сказали: “Уф!”
Никита светится радостью, хотя это его вся армия, которую он рисовал, склеивал из спичечных коробков, раскрашивал и вырезал (три почти недели!), превратилась в обрывки картона. Так, что от нее осталось пятнадцать раненых, все равно попавших в плен к Мише. Хорошо еще, удалось увести кавалерию!
Отважный рядовой Пружинер оказался тяжело раненным (это показал игральный кубик, выпав четверкой), был обменян на пленного моянского пехотинца, тут же на лавочке у входа в сад награжден орденом Золотого руна третьей степени и произведен в капралы. Ребята собрали уцелевших солдатиков в обувную коробку и побежали в дом.
Дедушка уже давно за работой, он их уже потерял. Когда Никитин уланский эскадрон удирал с поля боя и выстрелом из танка разнесло одного улана вместе с лошадью, дедушка кричал: “Миша, вы где?” А дети кричали ему: “Сейчас”.
Дома бабушка фарширует перцы на ужин. Бросив на диван солдатиков, напившись вкусного компота, ответив на все бабушкины вопросы (о том, чем занимается дедушка), ребята побежали выполнять утренний план.
Такой бой грандиозный они закатили! Жалко, что места мало. У дедушки в огороде и в саду абсолютно все занято. Если он сам куда и не успеет посадить дополнительный куст винограда, бабушка на этом месте посадит какую-нибудь капусту или посеет петрушку. Только этот “фольварк” под забором и свободен.
Это из фильма “Хождение по мукам” слово “фольварк”, а так никакой это, конечно, не фольварк, потому что фольварк — это плацдарм за рекой1 .
Окрыленный победой, Миша быстро дополол свой ряд, помог отставшему Никите, и ребята присоединились к дедушке. Теперь они участвуют в посадке двух новых кустов винограда — номерного и “Плевена”.
Дедушка в новой клетчатой рубашке (бабушка не досмотрела, и он надел “парадную”) выкорчевывает корни старого “Нимранга”.
Этот “Нимранг” был ничего себе, вполне приличным виноградом, и самое главное — нормально плодоносил. Но дедушка забраковал его за недостаточную сахаристость и сейчас заменял новейшим сортом, у которого и названия еще не было, а был только номер. По описаниям, это чрезвычайно хороший сорт, но что из него еще вырастет через три года, никому не известно. Однако сажать его, кроме как на место “Нимранга”, некуда, а сажать надо.
Дедушка орудует киркой и ломом — старый нимранговый корень крепко забрался под бетон в основании шпалерного столбика. У дедушки очень сильные руки, с круглыми бицепсами и все в жилах. Он этими руками на войне задушил немца. Но про войну дедушка рассказывать не любит. Что, говорит, рассказывать, не дай бог вам такое.
— Ты, Миша, возьми, принеси еще гравия. Полное ведро только не набирай, а половину. А ты, Никита, собери эти корни и отнеси к кабану на навоз.
— Дедушка, а это белый будет виноград или синий?
— Черный. Синего не бывает.
— Но он же синий? Темно-синий…
Дедушка занят, весь кряхтит, и Миша, не дождавшись ответа, стал выбирать ведро из валявшихся. Никита собирает корни, но увлекся рассматриванием муравьев из разрушенного муравейника. Муравьи были мясистые и желтые, потому что поселились в песчаном грунте.
— Миша, нужно на них потом расплавленной пластмассой устроить авианалет.
— Ага.
— Какой налет?.. Ну что там, Никита?..
Никита подорвался, понес собранные корни на навозную кучу, вслед за ним Миша с более или менее не дырявым ведром пошел за гравием.
Вообще, дедушка не строгий, а только требовательный и трудолюбивый. И поговорить с ним мало удается. Столько он всего знает, столько вопросов интересных ему можно задать, а он все занят, и ничего ему, кроме своего винограда, не надо. Только разговоришься с ним, он: “Ну, ладно”, — и идет уже куда-то что-нибудь делать, и всех озадачит вокруг.
Сегодня Миша решил за дедушку основательно взяться и наконец расспросить его про войну. Но сначала, решил Миша, нужно задать ему какой-нибудь отвлекающий вопрос, попроще.
У клетки с кабаном Васькой ребята задержались, весело вместе с Васькой похрюкали, ткнули его в нос черенком вил (это Никита любит). Васька взвизгнул и стал ругаться на поросячьем языке. Пришлось срочно нарвать для Васьки бурячных листьев, чтоб он не обижался.
Все вокруг в зелени. Беседка во дворе заплетена виноградом. Кроме винограда, у дома клумбы с остроконечными можжевельниками, перед домом розы (красные, белые и кремовые) и тоже виноград. Куча гравия — за воротами. Миша набрал почти две трети ведра и еле его дотащил.
— Уф!
— Так. Зачем так много берешь?.. Сыпь сюда потихоньку. Все-все сыпь.
— Дедушка, а правда, что бабушка еврейка?
— Наполовину. У нее только отец был еврей, а это у них не считается.
— Почему не считается?
— У евреев национальность считается по матери, а не по отцу.
— А-а… А вы только по отцу казак?
— Только по отцу, мать была русская… Елизавета Федоровна Кудинова, урожденная Журавлева, твоя прабабушка.
— А разве казаки не русские?
— Сейчас уже русские.
Никак у Миши не получается подвести дедушку к войне, а наоборот, они начнут сейчас с ним спорить о происхождении казаков, от беглых крестьян они (как в учебнике истории) или от печенегов (как дедушка сам придумал); про бабушкину национальность Миша тоже давно все знает, только притворяется.
— Дедушка, а вы в каких войсках воевали?..
— Он во власовских войсках воевал.
Миша вздрогнул, поднял голову. За забором, в тельняшке и с тазом в руке, стоял пьяный Петрович.
5
Все впечатления дня перемешались в Мишиной голове, так, что нельзя было сложить образы и мысли во что-то цельное. Можно было плакать и бесконечно повторять одно только слово: “предатель… предатель… предатель…”
Трудно было сказать, вкладывал ли Миша в это слово какое-либо значение, просто ему было обидно, так обидно, как никогда еще в жизни.
Миша не пошел в дом, когда бабушка кричала: “Миша, дети…”, и потом несколько раз: “Миша-маленький…” Злой на всех и на весь мир, он не отозвался даже, когда его искал Никита.
Постепенно мысли в его голове перестали мельтешить и смешиваться.
Миша вспомнил, как они с папой ездили на рыбалку на мотороллере, сколько они там и какой тогда поймали рыбы. Он вспомнил про рыбалку потому, что ему обязательно нужно было вспомнить что-то хорошее. Но вот папа же говорил, что дедушка на войне убил немца?..
Миша вспомнил, как отмалчивалась и прятала глаза бабушка, когда он пытался выведать у нее про дедушкину войну… И военных наград у него нет… Только медаль “За трудовую доблесть” — а такого не может быть!
Обязательно всех награждали хотя бы “За победу над Германией”. У Мишиного второго деда Феди была медаль “За победу над Германией” (она и сейчас у них хранится), хотя его только на фронт везли, по дороге разбомбили, а когда он лежал в госпитале, война закончилась.
Как это он раньше не мог догадаться! И бабушка врала, говорила, что награды (какие-то медали) у него пропали в госпитале, а восстанавливать их очень долго. “Ты его, Миша, не расспрашивай про это, он очень сильно всегда переживает…” Теперь все понятно, почему он переживает!
Все-все теперь понятно! Почему он говорил, что стахановское движение — это была показуха для галочки, а субботники для того, чтобы люди бесплатно работали. А бабушка ему тогда говорила: “Не морочь детям голову глупостями!”
Может, он поэтому говорил, что казака можно расказачить, а он все равно останется казаком?.. Может, он просто за своего отца мстил?.. Ведь он же не трус?..
И почему он говорил, что коммунизма никогда не будет и что это фантазия! Никакая это не фантазия! Потому что это просто и нет ничего фантастического.
Все заходят в магазин и берут все, что им нужно. Без всяких денег и очередей. Вот Мише мама покупала зимнюю куртку, и долго она ее искала, и даже хотела заказывать тете Рите в Москву, а потом купила. А так бы пошла и взяла просто в магазине, и любой размер на выбор, а не только — большие.
И будто бы все тогда будут брать по три или по десять курток. А зачем одному человеку десять курток?.. И продуктов можно взять только — сколько можно съесть… Ну, раз ты объешься пирожными, ну, второй… а потом же надоест!.. И будет каждый брать только по два пирожных — трубочку и заварное.
Коммунизм — очень даже хороший строй. Нужно просто, чтобы никто не жадничал, не врал и не воровал.
Миша поймал себя на том, что по привычке хорошо подумал о дедушке, вспомнив, как он по-доброму обошелся с Лахно, и что тот после этого ничего больше и не украл… Миша понял, что запутался, что ничего ему совсем не понятно, а просто пусто и больно на душе.
И главное, что он ничего ему не ответил! Продолжал себе работать, будто бы ничего не услышал, а Мишу услал еще за гравием. А этот стоял и ухмылялся с тазом… И за это еще больше обидно!
Уже смеркалось, когда Миша вышел из своего укрытия в кустах смородины и крыжовника.
Дедушка сидел на лавочке у входа в сад. Миша тихонько обошел сливы и черешни и через “фольварк”, осторожно ступая по не убранному от убитых солдатиков полю боя, подобрался к нему поближе.
Дедушка плакал. Боясь пошевелиться, Миша сидел над полем боя за его спиной. В ерике за забором подняли квач лягушки, стрекотали сверчки. На улице хозяйки палили мусор, и в сад проникал дым, смешиваясь с запахом стоялой воды и навоза. Быстро наступала ночь, но сидевший на скамейке человек ничего этого не замечал.
Над тем, что осталось от окопов погибшего батальона, с хрустальной четкостью стоял солнечный день. И стелился дым от сожженных фаустпатронами танков. И за дымом два Т-34 медленно отползали к насыпи, пропуская вперед автоматчиков.
Младший урядник Кудинов сменил позицию и вогнал ленту в MG.
Звездопад
Виктор слонялся по актовому залу, высматривая однокурсников. Он жал руку людям со смутно знакомыми лицами, улыбаясь им американской улыбкой на бронзовом лице. Кому-то он кивал издалека. Но однокурсников не было. Или почти не было.
Студенты. Выпускники недавних выпусков. Хотя нет… Вон команда ветеранов во главе с активной женщиной в очках. Когда Виктор учился на первом курсе, они были, кажется, на пятом. Сейчас уже седые все — даже с седой бородкой есть. А женщина поразительно не меняется со временем… Раз как-то, курсе на втором, Виктор попал в эту компанию, тоже в День факультета. Сейчас вспомнилась та разудалая пьянка и обрывок песни: “…Звездопад, звездопад./ Это счастье — друзья говорят./ Мы оставим на память в палатках,/ Эту песню для новых орлят…” К ним, может, хотя бы прибиться?.. Но Виктору стало так грустно от “Звездопада”, что глаза его заблестели. Да и не знает он там никого. Без тетки с постоянной внешностью он бы их вообще не узнал. Виктор кивнул ветеранам, прохаживаясь в проходе зала, а грустный “звездопад” еще долго крутился в его голове.
Виктор не был моложав и рано начал лысеть. Седеть тоже, но на его светлых волосах седины почти не было заметно. Он уверенно выхаживал по актовому залу, обтекая шумные группки студентов и молодых выпускников. Невысокий Виктор смотрел на удлиненную (как ему казалось) молодежь снизу исподлобья — получался отталкивающий взгляд, которым он прокладывал себе путь в толпе. Украдкой Виктор щупал взглядом девочек-студенток. В низко спущенных шортиках-юбочках и высоко поднятых маечках, они аппетитно нервировали его.
Со стороны Виктора можно было принять за бизнесмена средней руки. Или начальника отдела безопасности коммерческого банка. Равномерный загар его лицо приобрело в северном климате, поэтому Виктор был похож на человека, посещавшего солярий, а не на элегантно одетого промысловика с Алтая.
В зале шумно. На сцене бегает первокурсница с детскими косичками и в “трусиках” — так Виктор обозвал ее экономный наряд. В глубине сцены сидят студенты в черных английских докторках с кисточками и раздувают щеки. Изображается то ли экзамен, то ли судебный процесс. Виктор понял, что девочка в “трусиках” является положительной героиней, попавшей в лапы бесчувственных злодеев.
Студенты поглядывают на сцену вскользь, галдят, хлопают в ладоши, когда начинаются хлопки, и смеются, когда начинается смех. “Бурные продолжительные аплодисменты”, — ухмыльнулся Виктор. Он рассматривал строгих, как на экзаменах, преподавателей. …А вон и Арутюнова… и Монастырный, кажется… Кочергин постарел очень… Виктор повел взглядом по интерьеру зала, пробубнил: “хоть бы шарик повесили”, и пошел к выходу.
Он не был на Дне факультета четырнадцать лет — и вот результат! А это кто? Трапезникова, что ли?.. Виктор понял, что общаться с Трапезниковой ему не хочется даже один раз в четырнадцать лет, и “не заметил” ее… И главное, не пьет никто!
Из однокурсников был Ластовский — он работал в университете преподавателем.
— …Никто уже не приходит, — говорит Ластовский, — слышал, что Квирикадзе умер?
— Слышал.
— Наташка Голуб… ну, Антонова бывшая… красавица наша… доцент на геофизике… — Ластовский поворотом лица указал на располневшую, но еще хорошо узнаваемую однокурсницу в бордовом платье.
Виктор радостно бросился к Наташке, чтобы отделаться от нудного Ластовского. Протиснулся через группку студентов.
— Привет, Наташка!
— А, привет, отлично выглядишь, извини… — пухленькая Наташа очаровательно взмахнула ресницами и выпорхнула из зала, как голуб.
Вот блин!.. Что это было??.. Виктор вышел и спускался по лестнице в вестибюль, ему хотелось выпить. Тем более что он и настроился сегодня выпить. Да… от людей он определенно отвык.
В вестибюле открылись изящные магазинчики, распространяя запахи варшавского вокзала. Над витриной с тетрадками и ручками выстроились черные кейсы. Продавались учебники, CD-диск “125 000 рефератов”, книжки Полины Дашковой и книжка “Грех” с небритым мужчиной на обложке. В стеклянной капсуле “Nivea” плавно вращались дамские колготки с различным количеством дэн. Виктор прошел мимо удивительной капсулы и поднялся на факультет, чтобы покурить в туалете.
В туалете курить запрещалось. Зато можно было пользоваться туалетной бумагой, смотреть в зеркало и расчесываться, мыть руки с мылом и сушить их под аппаратом, работающим без кнопки. Настроения не было совсем.
Воспоминания настолько не вязались с окружающим фоном, что было противно. Виктор чувствовал себя так, словно изобрели, наконец, машину времени, которая бросила его в будущее, и не известно еще, на сколько лет вперед. Университет он не узнавал. Просто он убежал от жизни, зарылся в тайге. А где эта жизнь?.. Здесь она разве? В сортире этом красивом?
Прозвучал звонок. Каким-то ультрасовременным звуком — как в космосе. Виктор шел к выходу, обходя распахнувшиеся двери кабинетов, попадая в шумные заторы из студентов. Он осматривал расписания занятий, фальшивый мрамор на месте крашеных панелей. Спустился в вестибюль.
О, блин! опять театр… В вестибюле одну из колонн обступили человек двадцать хохочущих студентов. Спиной к колонне, сжавшись как затравленный зверек, стоит парень. Мимо него, юмористически поднимая худые колени, крадется длинный в бейсболке. Парень неловко шугает длинного ногой на потеху публике. Но длинный улучил момент, подскочил к парню и отпустил громкий фофан. Зрителей повело в стороны от смеха, а длинный, уворачиваясь от удара, налетел на Виктора. Виктор, как наручником, сжал его запястье.
— Прижухни! Разговор к тебе, конфиденциальный. — Виктор левой рукой быстро вытащил из кармана какое-то удостоверение, сунул под нос длинному (так, чтобы видели все) и повел его к выходу. Не желая связываться с энергичным мужчиной в штатском, зрители разошлись, а затравленный парень стоял у колонны и смотрел вниз — казалось, он внимательно рассматривает свои туфли.
Длинный, в бейсболке и майке с капюшоном, шел с солидным коротышкой Виктором, не пытаясь вырваться. У выхода Виктор напустил на себя самый добродушнейший вид. Пожилой охранник в черной форме с шевроном подумал, что это, должно быть, отец ведет нашкодившего сынка-первокурсника. Охранник отвернулся и вздохнул со смешанными чувствами.
За углом здания Виктор разжал руку, моментальным движением ткнул длинного в солнечное сплетение. Бейсболку сдуло с головы, и неожиданно яркий рыжий бобрик рухнул Виктору на плечо. Парень подломился. Виктор похлопывал его по спине: “Тихо… тихо…”
Со стороны казалось, что один человек помогает другому человеку, например, поперхнувшемуся, прокашляться. Беспечные группки студентов посмеивались за голубыми елями.
— Ну, все-все!.. Не нравится?
— Вы кто, вообще?
— Отец родной.
— А-а… ясно.
— Че тебе ясно?!
Парень молчал с красным лицом и задыхался.
— Про то, что в следующий раз будет больнее, нужно говорить?
— Не нужно.
— Ну, все хорошо тогда… Виктор, — Виктор подал руку.
— Семеон.
— Блин! И имена у вас у всех идиотские!.. А почему не Епифан?!.. Не обижайте пацана, Си-меон.
— Да в шутку это…
— Ну, ты понял меня?! (Виктор надвинулся.)
— Я понял.
Виктор закурил сигарету “Парламент” и пошел по аллее в сторону трамвайной остановки.
Снаружи университет смотрелся приветливо и совсем не изменился. Мягкие лучи солнца ложились на старинный фасад здания. Деревья зеленели нежными листочками. Трогаясь с остановок, позванивали трамваи, а иностранные автомобили повизгивали у светофора. Виктор улыбнулся, достал мобильный телефон, задумался и вставил телефон на место. Шел и рассматривал девочек и парней, как иностранец.
Девочки весело щебетали. Парни обнимали девочек за попки и тоже щебетали. “Как в Париже”, — подумал Виктор и вспомнил, что никогда не был в Париже. Он дошел уже почти до улицы с трамваями, но вдруг развернулся и зашагал обратно, вспугнув одну парочку.
Семеон курит на корточках, сплевывая на асфальт тягучей слюной, вяло смотрит из-под большого клюва кепки. Виктор присел рядом, подтолкнул его плечом и сказал: “Пойдем, пивка попьем хорошего?.. Угощаю”.
Сорок дней до приказа
— Часть-подъем!.. Форма одежды — три… — Это издалека, не отсюда… Так хорошо еще спится… Снится Таня, и ее попа снится. Иванов ни разу не видел Таниной попы в раздетом виде (все произошло быстро и в темноте). Но теперь снится все в свете, и попа… И уже эта казарма, шум… и чижи прыгают с верхних коек, словно это не чижи, а десантники.
Рассеивается попа и превращается в лицо капитана Лемиша. Во вполне реалистичное лицо капитана Лемиша. Иванов смотрит в глаза Лемиша, а Лемиш смотрит в глаза Иванова. И так они смотрят с минуту. “Зайди в канцелярию”, — говорит Лемиш и растворяется… а сон уже не идет.
Черт!.. Полежал еще, чтоб возбуждение до конца спало. Хотя в расположении пусто. Чижи убежали на зарядку. Старые выдвинулись с метелками досыпать на территории под видом уборки.
Иванов надел штаны. Достал из тумбочки мыльно-рыльные, выдавил зубную пасту на щетку и пошел умываться.
Туалет дневальные мыли, видно, методом опрокидывания воды из ведра. На полу стоят лужи, вода из них ручейками стекает в решетку стока.
Иванов долго укладывал под краном жесткие почти черные волосы и смотрел в зеркало. Выкурил над очком в позе коршуна сигарету “Рейс”, хорошенько подумал… Пошел одеваться.
Эх… Какой сон был!.. Не мотая, Иванов сунул ноги в портянках в сапоги. Запахнул посильнее полу кителя снизу — чтобы сзади не осталось складок. Бляху ремня сдвинул чуть вниз… Ну… пошел, что ли…
В расположении ни души!.. И наряда не видно… Только чиж-дневальный засыпает на тумбочке.
— Юноша, маму потерял?..
“Юноша” очнулся, часто заморгал большими бесцветными ресницами.
— Не база регламента средств связи — скотобаза!.. Соберись… В наряде стоишь… Сколько служить мне, сегодня?
— Сорок…
— Правильно… молодец… Не спи только — замерзнешь… Кто воды в туалете поналивал?.. Где дежурный?
— Э-э…
— Э-э, а-а… — передразнил Иванов дневального и стал спускаться по лестнице, насвистывая веселый мотив.
О!.. Сегодня Вася Плющ по штабу…
— Вася, почему все сержанты — хохлы?
— Та иди ты… Я тебе потом объясню… Давай лучше, покурим твоих посылочных…
— Я же говорю: все сержанты — хохлы… Пошли, угощу тебя… А ты мне послабление по службе сделаешь.
— Я тебе расслабление сделаю… Клизьмой…
В офицерском туалете Иванов долго достает сигареты, набивая себе цену. Услужливый Вася приготовил спички:
— Ровно сороковник сегодня…
— Да… сорок… А ты чего в наряде?..
В штабе трещит телефон… Плющ вложил сигарету за ухо и выскочил из туалета… Ты смотри… можно подумать — это Васю с родной деревней соединили…
— Дежурный по штабу, старший сержант Плющ… Да… Так точно… Так я ж ему говорил… Есть… Понял…
Чего он рубится так?.. Старшиной уволиться хочет?.. Сорок дней… Потом еще месяца два… Дембель в маю — все… В декабре у тебя будет дембель!.. В новогоднюю ночь…
Иванов докурил сигарету. Плюща нигде не видно… Да… а чего я здесь делаю?.. Канцелярия… Чего я там не видел?.. Будет Лемиш мозги компостировать… Может, он приснился мне?..
В канцелярии тоже никого. Иванов прохаживается от стола к двери, осматривая новые обои, — у весенников дембельский аккорд был.
Остановился у книжного шкафа. Открыл дверцу… “Танки идут ромбом”… “Южнее главного удара”… МАТЕРИАЛЫ XXVII СЪЕЗДА КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО… Макулатура!..
Сверху на шкафу лежит голубовато-серый дисциплинарный устав. Под массивным дыроколом наставление по стрельбе из РПК-74.
Иванов взял дырокол. Взвесил его тяжесть в руке… Килограмма два!.. Поставил обратно.
Из окна топот сапог. Пробегают части. Их не видно за зеленью деревьев. Летний утренний воздух льется в открытую форточку. Где-то с командного клацанье металла. Еще и еще… Цлакт-закл… цлакт-закл… цлакт-закл… Это не раздражает Иванова, он изучает через оконное стекло форму листьев… Тополь, наверное?.. Не пирамидальный просто…
За спиной открылась дверь. Иванов оборачивается и получает удар кулаком в лицо. Не успевая сообразить, бьет правой… добавочный левой. Лемиш летит в книжный шкаф. Иванов бьет ногой. Добивает левой ногой. На дверце шкафа трескается стекло, сползающего капитана осыпает осколками. Сверху падает устав. Срывается дырокол… Хрясь-сь!.. Наставление отскакивает Иванову под ноги.
…Чаасть-шагом!.. Гулкий топот сапог несет с лестницы через закрытую дверь и фанерные перегородки. Иванов присел над Лемишем и нащупал пульс.