Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2009
Стояла середина мая. Было довольно тепло и зелено по особенному, по весеннему, а в скверах зацветали яблони. На тихой городской улочке, расположенной в самом центре города, но позади центральных улиц, стоял небольшой двухэтажный дом. Старый, старинной архитектуры, он был капитально отремонтирован, подновлен, красиво покрашен, и это сочетание старой архитектуры и свежей отделки делало его чрезвычайно нарядным и привлекательным, особенно на фоне остальных домов улицы, давно, как видно, не знавших даже поверхностного косметического ремонта. Дом этот был престижным рестораном, он так и назывался: “Престиж”, и посещали его исключительно “новые русские”, остальным обнищавшим жителям города он был не по карману. Цены там были такими, что стоимость одного обеда могла быть равна месячной стипендии студента или пятой, четвертой или даже третьей части заработной платы учителя или врача. И расчеты там велись не в отечественных рублях, а в американской валюте — в долларах.
Территория возле ресторана содержалась в аккуратности и чистоте, газоны зеленели яркой зеленой травкой. Возле входа в ресторан стояло несколько “иномарок”. А на тротуаре, чуть в стороне от входа, расположился книжный лоток: на длинном раскладном столе были разложены книги, и продавец, длинный парень в “кепке” бейсболке, непрерывно двигался возле стола, то поправляя книги, то перебрасываясь репликами с покупателями..
Почти одновременно к входу ресторана подъехали и припарковались две “иномарки”. Из одной вышел молодой человек лет тридцати, темноволосый, выше среднего роста, в длинном плаще и с очень элегантной, явно от первоклассного парикмахера, стрижкой. Человек, который вышел из второй “иномарки”, имел значительно менее эффектную внешность. Он был меньше ростом, полноват, лысоват и казался чуть старше первого. Одет он был тоже в длинный модный плащ. Щегольской вид молодых людей, а главное, автомобили иностранного производства, “иномарки”, на которых они приехали, недвусмысленно говорили о том, что оба они были типичными представителями тех самых вдруг разбогатевших “новых русских”, которые неожиданно возникли из хаоса и сумятицы начала девяностых годов. Основное население, поставленное на грань выживания, смотрело на это новое явление как на нечто чужеродное, смотрело неприязненно и даже враждебно, однако же и не без зависти.
Молодые люди издалека поприветствовали друг друга, потом, сойдясь, пожали друг другу руки, вместе, переговариваясь, поднялись на крыльцо, поздоровались с портье и гардеробщиком. По тому, как те услужливо кланялись и как охотно им прислуживали, было ясно, что молодые люди здесь постоянные и желанные посетители. Раздевшись, они вошли в зал и уверенно направились к своему, как видно, постоянному столу у бокового окна. И места они тоже заняли, как видно, свои, привычные: тот, что повыше ростом, Андрей Князев, спиной к залу, а второй, Мальцев Геннадий, к залу лицом. Подлетел официант:
— Добрый день, господа!
—Здорово, Вася! Как дела? — Мальцев вальяжно откинулся на спинку стула. Князев молча кивнул Васе головой.
— Спасибо, хорошо. Все, как обычно?
— Да, давай!
Мальцев неторопливо оглядывал зал.
— О-о, госпожа Карецкая пожаловала… — с подчеркнутой любезностью, даже чуть привстав со стула, он издали раскланялся с эффектной молодой женщиной с холодными русалочьими глазами. Князев повернулся в ее сторону и тоже раскланялся.
— О! Чем тебе, Андрюха, не невеста! — кивнул в ее сторону Мальцев. — Женишься, такие дела будете вдвоем заворачивать, а? Хватка у нее — изумительная!
— Да я и на свою пока вроде не жалуюсь…
— Да-а! Это-то — да. Но вдвоем — ты представляешь?
Подбежал Вася, быстро накрыл на стол, расставив приборы, закуски, напитки.
— Пожалуйста… Пожалуйста… Приятного аппетита. — и, вежливо поклонившись, убежал.
— Вдвоем вы бы с ней такого наворочали! — продолжал Мальцев, вороша вилкой салат и взглядывая на Князева веселыми глазками. — А? Ужас! Если такие две акулы объединятся?
Князев недовольно морщится:
— В бизнесе акулы, дома акулы — не многовато ли будет хищников вокруг? К тому же шлюхи меня никогда не интересовали.
— Ну, уж… — Мальцев был явно озадачен. — Формулировочки у тебя!.. По-моему, ты это… загнул. — И Мальцев с сомнением покрутил головой.
— А особенно шлюхи от бизнеса…
Мальцев расхохотался:
— Ну, ты, брат… — покрутил он головой. — Чего же ты хочешь? А, понимаю! После акул хочется чего-нибудь… такого… чистого, нежного, пушистого… Чтобы терлось головкой и мурлыкало.
— Ну, для этого у меня дома кот имеется. Вполне справляется. Тарахтит, как трактор.
— Ах-ха! — ерничал Мальцев. — Ну, тогда, значит, э-э… чего-нибудь… эдакого… интеллектуального, духовного, интеллигентного… Высоконравственного… Ну, словом, что-нибудь из жен декабристов…
Князев молча поднял глаза на Мальцева, и Мальцев поймал его взгляд:
— Ну, так они же все страхолюдины и зануды. Куда ты с такой? А так, чтоб сочеталось… Чтоб и умная, и с полным блеском? Да-а, да ведь надо еще, чтоб и любила тебя, причем желательно бы не за деньги. А? А как ты распознаешь? Полюбить-то тебя чего ж не полюбить, такого-то красивого да богатого! Тут любая готова. А вот насчет того, чтобы в Сибирь за тобой… ежели что… Тьфу-тьфу, конечно… Вот тут вот проблема… — Мальцев причмокнул и с сомнением поджал губы. — Не тот народ нынче пошел. Не тот. Ну, чего молчишь-то?
— А чего тебе надо? — Князев давно уже привык к тому, что женатый Мальцев нет, нет, да и начинал его “женить”.
— Ну, насчет жены-то декабристки?
— Да пошел ты к черту!
Мальцев расхохотался. Официант быстро убрал посуду и накрыл стол для второго блюда.
— Ну, ладно. Хватит трепаться. Давай к делу.
Мальцев тут же посерьезнел:
— Угу. Ну, значит, так…
Когда официант подал кофе, друзья пребывали в задумчивости. Князев, не спеша, помешивал в чашечке ложкой:
— Интересно, интересно. Но и рискованно.
— Ну, конечно, риск есть. Да и пункт пять-два можно понимать двояко, и тут уж как посмотреть…
— В том-то и дело…
— Ну, у тебя же юрист есть классный…
— Да, хитер.
— Но если выгорит… Представляешь, сколько это будет? А?
— Не знаю, не знаю. Надо подумать. Подзалететь тут тоже можно по-крупному.
— Ну, думай, думай. Только не долго. Время не терпит. Да или нет?
— Ладно.
Подбежал Вася, положил каждому на стол счет. Мальцев, доставая бумажник и косясь на счет, заметил:
— И когда ты, Вася, округлять научишься?
Официант, взяв деньги, сделал движение, как будто хотел дать сдачу. Оба приятеля показали рукой: “Не надо”. Официант поклонился и сказал “Спасибо”. У самой двери Мальцев вдруг сделал плутоватое лицо:
— Слушай, погоди секундочку, подойду я все-таки к Корецкой на пару слов, а?
— Ладно, я тебя на крыльце подожду.
Стоя на крыльце, Князев подумал, что никакого дела наверняка у Мальцева к Корецкой нет, просто решил, что не лишние будет сказать ей пару комплиментов и, так сказать, “засвидетельствовать свое почтение”… Ждать Мальцева ему, собственно, тоже было незачем, он просто стоял и обдумывал его предложение, рассеянно поглядывая вокруг.
Возле стола с книгами стояли люди, перебирали книги, листали их, клали на место, изредка покупали. Верткий парень-продавец все время находился в действии: что-то объяснял, предлагал, брал деньги, отсчитывал сдачу. Внимание Князева привлекла девушка с сумкой через плечо, с пышной челкой, с короткой, но плотной косой, заплетенной от макушки и перевязанной на конце небольшим бантиком. Князев, которому с его места в ресторане был виден край книжного стола, уже несколько раз видел эту девушку, точнее, ее склоненную над книгами голову. Теперь она с очень серьезным лицом просматривала большую толстую книгу. Она, не спеша, перелистывала страницы, некоторые пробегала глазами, потом, перебросив весь массив страниц на одну сторону, внимательно изучала оглавление. Наконец она закрыла книгу, спросила что-то у продавца и достала из сумки кошелек, пересчитала в нем деньги, потом стала искать в карманах сумки, наконец, в карманах куртки. Денег, по-видимому, все же не хватало. Девушка снова спросила что-то у продавца, тот пожал плечами и отрицательно покачал головой. Девушка еще немного подержала книгу в руках, точно взвешивая, потом с видимым сожалением положила ее на стол и стала смотреть другие книги.
Князев пронаблюдал всю эту сцену, и на его лице начала блуждать легкая улыбка. Он сошел с крыльца, не спеша подошел к столу, чего до того никогда не делал, и пробежал взглядом по обложкам книг. Потом взял в руки ту самую книгу, прочел название: “Математика и искусство”. Князев озадаченно вскинул брови, повертел книгу в руках, полистал. Картинки, какие-то схемы, расчеты… Наконец он захлопнул книгу и протянул продавцу деньги. В продолжение всей этой сцены он, не глядя, боковым зрением заметил, что девушка раза два ревниво взглянула на него. Теперь, отступив от стола в сторону, он снова стал просматривать книгу, вернее, делал вид, что просматривает, потом захлопнул ее и через плечо обратился к девушке:
— Девушка…
Она обернулась:
— Да?
— Вы хотели купить эту книгу?
— Да… Хотела…
— Возьмите, — Князев протянул ей книгу.
— То есть? — девушка строго и недоверчиво смотрела в лицо Князеву.
— Дарю.
Несколько секунд она продолжала молча смотреть на Князева, потом, не сказав ни слова, отвернулась от него и снова склонилась над книгами. “Ишь ты-ы…” — на лице Князева появилось смешливое изумление, но он снова сделал серьезное лицо:
— Извините меня, девушка, я пошутил. Понимаете, какое дело… Я купил эту книгу, но поторопился, посмотрел — совсем не то, что нужно. Я могу ее вам продать, если она вам нужна.
— Нет, я не могу купить.
— Почему?
— Потому что у меня мало денег …
— А сколько у вас есть?
Девушка снова достала кошелек, пересчитала деньги:
— Вот, 15 тысяч.
Князев сделал вид, что колеблется:
— А, ладно, берите за 15.
Девушка снова посмотрела на него недоверчиво:
— Да?
— Ну, за 20-то мне уж теперь ее не продать. Что ж я тут целый день торчать из-за нее буду? Берите! — и он решительно протянул ей книгу.
— Ну, ладно, — не очень уверенно согласилась девушка и отдала Князеву деньги. — Ой, тут еще двухсот рублей не хватает…
Князев с серьезным видом пересчитал деньги:
— Ладно, в следующий раз отдадите.
— Хорошо. Спасибо! — девушка держала книгу, прижимая ее к себе. Взгляд ее между тем оставался все таким же серьезным, она так ни разу и не улыбнулась. Она как будто не очень верила всему происходящему.
— Ничего, не стоит.
Князев, ухмыляясь, направился к крыльцу. Мальцев спускался ему навстречу:
— Ты где пропал-то, Андрэ? Я уж тебя потерял…
— Да так, книжки смотрел.
— Ой, ой, какие мы интеллектуальные, какие демократичные! Можно подумать, что тебе из-под земли не достанут… Ну, ладно, пока! Так ты давай думай! — напомнил он, садясь в машину.
— Ладно. Пока!
Отъехав от ресторана, Князев поймал себя на том, что думает вовсе не о мальцевском предложении, а о девушке, и что по его лицу блуждает неопределенная улыбка. Из окна ресторана он всегда видел только склоненную над книжным столом голову девушки. Теперь же он смог рассмотреть ее вблизи. И результаты этого рассматривания были более чем удовлетворительными, они даже превзошли его ожидания. Девушка оказалась очень интересной. Красивое своеобразное лицо, чудесные серые глаза, густые светло-каштановые волосы… Ей очень шла эта густая челка надо лбом и короткая толстая коса, заплетенная от затылка “крокодильчиком”, как это, кажется, называлось. Очень приятная, здоровая, чистая, матовая кожа, красивые кисти рук. Фигуру ее он успел оценить, еще подходя к прилавку. Словом, у девушки были, как говорится, прекрасные внешние данные. Единственное, что ему не понравилось в ней, это слишком уж серьезное выражение лица. Молодым девушкам совсем не идет такое выражение. Молодые девушки, по его мнению, должны быть улыбчивы, чуть кокетливы, чуть игривы, словом, в них должно быть нечто завлекающее и манящее, то, что называют манкостью. Эта же девушка так ни разу ему и не улыбнулась, хотя и могла бы, хотя бы в благодарность за книгу. Но, несмотря на это, она ему все же понравилась. В ней было нечто, что его, как говорится, зацепило. И еще он отметил, и на это он обратил особое внимание, что ему было приятно ощущать ее рядом с собой.
Через несколько дней, в тот же обеденный час Мальцев припарковал у ресторана свою машину, быстро вышел из нее и почти взбежал на крыльцо. Князев уже заканчивал обед.
— Привет! — кинул Мальцев, усаживаясь за стол. — Ужас! Зашиваюсь прямо! Ни черта не успеваю! Сидел у меня сейчас этот тип… с Украины. Н-ну, я тебе скажу, и жуча-ара! Сидели-сидели, толковали-толковали…
Официант поставил на стол закуски. Мальцев вопросительно взглянул на него, но Князев пояснил:
— Я заказал…
— А-а… Спасибо… Так ни до чего и не договорились. Ну, такие умные все стали! Думают, они одни только такие хитрые, а мы тут лаптем щи хлебаем!
— Ну, и?..
— Ну, так ни с чем и расстались… Тьфу! Только время зря потерял. Он, похоже, и вообще не собирался тут что-то всерьез затевать… Так, почву разве прощупать… Ну, да ладно, черт с ним!
Мальцев начал торопливо есть, а Князев, потягивая кофе, поглядывал в окно. Стол с книгами, парень-продавец, непрестанно двигающийся у стола, точно пританцовывая… Девушки у стола не было.
— Ну, а как наши-то с тобой дела? Что-нибудь решил? — оторвался от тарелки Мальцев.
— Погоди, не торопи…
— Нет, ну, ты чего, в самом деле? Время-то ведь идет! Сколько можно тянуть?
— Успеется, дело не простое. Тут надо взвесить все за и против. У меня же сейчас денег-то свободных нет…
— Ну, да — нет… Прибедняйся… Юрист-то твой что говорит?
— Не созрел еще.
— Что долго-то так? Сроки же все уходят.
А вот и девушка. Князев положил на стол деньги.
— Ну, ладно, я тебя на улице подожду.
— М-м… — согласился Мальцев.
Князев спустился с крыльца, неторопливо подошел к книжному столу, взял какую-то книгу и стал неторопливо ее листать. Он делал вид, что не замечает девушку, он хотел, чтобы она заметила его первой. А та, увлеченная книгами, какое-то время Князева не замечала, но потом, бросив случайный взгляд, заметила, узнала и сразу стала огибать длинный стол, направляясь к нему и одновременно роясь в своей сумке. Подойдя к Князеву, она сразу приступила к делу, доставая из кошелька деньги:
— Извините, я вам деньги должна…
Князев, делая вид, что впервые видит девушку, разыграл недоумение:
— Какие деньги?
— Ну, помните, вы мне книгу продали…
— Какую книгу?
— “Математика и искусство”. Помните?
Продолжая игру, Князев недоуменно пожал плечами.
— Ну, дня четыре тому назад… Вот здесь прямо. Вы купили книгу, потом решили, что она вам не нужна, и вы мне ее продали, — терпеливо втолковывала девушка. — Не помните?
— А, да, да, что-то припоминаю… Да, действительно… Ну, и что?
— Ну я вам деньги осталась должна.
— Да?
— Да. Вот возьмите. Шесть тысяч.
Князев взял купюры и напустил на себя серьезный вид:
— Шесть? Почему шесть?
Он продолжал игру, хотя и понял уже, что девушка вовсе не стремилась напомнить ему о себе, она просто-напросто честно хотела отдать долг.
— Ну, вы мне продали книгу за 15 тысяч, а она стоила 20, — терпеливо разъясняла девушка. — Вот я вам и отдаю 5 тысяч, да еще 200 рублей у меня тогда не хватило. Всего пять двести.
— Постойте, так дело не пойдет. Я вам продал за 15?
— Да.
— За 15. Вот возьмите 5 тысяч назад, — он возвратил ей купюру. — А это?
— А это я вам еще должна была 200 рублей.
— Ах, да, я должен сдать вам… — Князев начал деловито рыться в бумажнике. — Вы знаете, нет мелких денег…
— Да ладно, не беспокойтесь. Не нужно, — и девушка хотела повернуться к книгам.
— Не-ет, ну, как же? Так дело не пойдет. Нет, нет… Сейчас, одну минуточку. Можно вас?
Князев стал отходить к крыльцу ресторана, маня за собой девушку. Та неохотно двинулась за ним. На крыльце Князева уже поджидал Мальцев.
— Это мой друг Геннадий.
Мальцев церемонно раскланялся, в глазах его зажглись игривые огоньки. Князев незаметно ему подмигнул.
— Гена, у тебя нет мелких денег? Я тут задолжал… Э-э… как Вас?
— Маша, — неохотно ответила девушка.
— Я вот тут Маше деньги задолжал…
Мальцев стал торопливо доставать бумажник:
— А сколько надо-то?
— 800 рублей.
Мальцев поднял на Князева изумленные глаза:
— Сколько?
Князев ответил ему, как ни в чем не бывало:
— 800.
— Рублей?!
— Рублей, рублей…
Мальцев некоторое время смотрел на Князева, ничего не понимая, но потом что-то сообразил и, чтобы скрыть смех, отвернулся в сторону, старательно продолжая поиск.
— А вы, наверно, учитесь? — между тем поинтересовался Князев.
— Да.
— А где?
— В университете, — Маша отвечала неохотно, не глядя на Князева; и весь вид ее говорил: “А какое вам дело?”
— А какой факультет?
— Исторический.
— Вот, пожалуйста, — Мальцев набрал наконец нужную сумму.
Князев взял у него деньги и передал Маше:
— Пожалуйста. Да, и вот еще… Одну минуточку, — он достал визитную карточку и протянул ее Маше. — Пожалуйста.
Маша, пожав плечами, взяла карточку.
— Берите, берите, Маша! Пригодится, — тут же встрял Мальцев, подбадривая девушку. — Такое знакомство! Что вы! Кое-кто за счастье бы посчитал…
— Ладно тебе, перестань… — бросил ему Князев, хотя, сказать по совести, ничего не имел против мальцевской рекомендации..
— Правда, правда, Маша! — продолжал тот. — А может, это ваш будущий работодатель! Вот окончите университет, где будете работать? А это генеральный директор оч-чень солидной фирмы. А вдруг пригодится? Пути-то Господни, знаете… особенно в наше время… Вот тут вот, видите, телефончик есть, — Мальцев мизинчиком указал в визитку.
— Ну, ладно, Маша. До свидания. Звоните.
Приятели направились к машинам.
— Мог и не приглашать, — говорил Мальцев. — Небось прочухается, так и так оборвет телефон. Еще надоест. А девочка ничего-о! Если приодеть да макияжик, да то, да се, так и вообще первый сорт будет, конфетка! Молодец, Андрюха! — подтолкнул он Князева плечом. — Глаз — алмаз, времени зря не теряешь!
Мальцев и сам был, что называется, “тонким ценителем”, так что его одобрение кое-чего стоило.
Маша между тем повертела визитку в руках и бросила ее в сумку, сделав небрежную гримаску.
Квартирка была совсем небольшая, всего две маленьких комнаты. Но хорошо уже то, что комнаты изолированные и у Марины своя отдельная комнатка, где помещалось все, что было ей необходимо: письменный стол, книжный шкаф, узкий диванчик и пианино.
Когда раздался звонок, Марина подошла к двери, прислушалась и спросила:
— Кто?
Марина, среднего роста брюнетка со смешливыми и смышлеными черными глазами, была девушкой неробкого десятка. К тому же она владела приемами рукопашного боя и до недавнего времени смело открывала дверь, не спрашивая, кто звонит. Но теперь, когда повсюду только и разговоров было что о бандитах, нападениях, квартирных кражах, грабежах и мошенничестве, о нападениях в подъездах и в лифтах, приходилось быть осторожней. Но осторожничала Марина больше из-за матери, которая прямо-таки впадала в истерику, если Марина по привычке отворяла дверь, не спрашивая. И всякий раз, когда Марина направлялась к двери, мать обязательно кричала ей вслед: “Спроси — кто!” Постепенно Марина привыкла спрашивать. На этот раз звонила Маша.
— Ой, Машка! — радостно приговаривала Марина. — Привет! Сто лет тебя не видела! Ты где пропадаешь?
— А я тебе звонила несколько раз, так тебя дома все нет и нет. Вечером ее нет, днем тоже нет…
— Днем учусь, вечером работаю. Я ведь на работу устроилась…
— Да ты что! А кем?
— Давай, проходи сюда… Бухгалтером, на фирму.
— Ничего себе! — Маша вслед за Мариной прошла на кухню, и обе они устроились за кухонным столом.
— Да, вот так вот. А что делать-то? Денег-то в доме совсем ведь никаких! — начала рассказывать Марина. — У матери на работе сокращение, чуть ее не сократили. Но потом все-таки оставили на полставки. А полставки — это что? Мелочь! Отцу четыре месяца вообще ничего не платят. Стипендии у нас сама знаешь, какие. А жить-то как-то надо! Мать только и знает, что орать. Отца так прямо изъела всего: “Во-от! Ты должен семью кормить!” Я говорю: “Мам, он виноват, что ли, что ему не платят?” “Что это за рабо-ота такая, кому она нужна-а!” Я говорю: “Он что, в ларек тебе, что ли, должен идти, “Сникерсами” торговать?” “А кто тебя-а кормить будет?” Я говорю: “Не волнуйся, уж я-то сама себя как-нибудь прокормлю”. Пошла, да и устроилась. А что? Бухучет нам уже читали, вот и буду на практике постигать. Ну, а что делать-то? Надо же их кормить!
Положение, в котором очутилась Маринина семья, было характерно для многих. Промышленные предприятия дышали на ладан, а мелкие и вовсе останавливались и закрывались. Закрывались учреждения, организации, конторы, а те, что оставались на плаву, вынуждены были увольнять своих работников. Появились безработные. У тех же, кто работал, положение было немногим лучше. Зарплаты стали такими маленькими, что могли обеспечивать лишь самые минимальные потребности. В этих условиях каждый выживал, как мог. Обладатели вузовских дипломов срочно переучивались на бухгалтеров или становились “челноками”, то есть ездили за “товаром” в другие города или за границу, а затем продавали его на местных вещевых рынках. Занятие “бизнесом” стало самым прибыльным. Но занятие это было в то же время рискованным, а часто и небезопасным.
Молодежь, только-только вступающая в жизнь, оказалась в ситуации, когда опыт отцов и дедов терпел полное фиаско. Рушились все прежние представления и установления, в том числе и нравственные. Приходилось самим нащупывать и выбирать пути и средства в этом бурном и стремительно меняющемся мире. Практичность — вот что стало главным критерием при выборе профессии.
Решительная, смелая и сообразительная Марина сориентировалась быстро. Она безо всякого сожаления бросила математический факультет университета и перешла на экономический, потеряв, правда, при этом год. И теперь, учась на дневном отделении, она еще и устроилась на работу, что тоже было пока еще внове.
— Ой, а как ты успевать-то будешь учиться и работать? — изумлялась Маша.
— А-а… Фигня все это. После математического здесь учиться — делать нечего. Там-то, конечно, покруче было. А здесь…
— А пропуски?
— А им-то какое дело? Лишь бы зачеты да экзамены сдавала…
— Ну, ты молодец! А что за фирма-то?
— Да фирма так, фиговенькая! Торгуют ерундой всякой по мелочи… Но зарплату платят и — ладно!
— А сколько платят-то?
— 500.
— Ну, ничего!
— На эти деньги все трое и живем. А твои-то как? Кормят тебя?
— Да мои-то кормят… Они вообще говорят: сколько будешь учиться, столько и кормить будем. Хоть три вуза кончай.
— Ага, три… Сейчас за второй-то, знаешь, сколько платить надо?
— Знаю.
— Ну, вот… Я вот не понимаю, чего ты-то не перешла на экономический! Хоть профессию бы нормальную сейчас имела, деньги бы нормальные получала.
— Не-а, — покачала головой Маша. — У тебя математический склад ума, тебе экономика — само то. А мне, гуманитарию, что там делать? Я вон в школе так и не могла понять, что такое интеграл.
— Да какой интеграл? Здесь всю математику еще на втором курсе сдают. И что, так и будешь торчать на своем историческом… А зачем тебе эта аспирантура? Ну, окончишь ты ее, защитишься, а потом что делать будешь? На что жить? Зарплаты-то сейчас в науке знаешь, какие? Одно название…
— Ладно, там видно будет. Как говорит мой отец, если уж мучиться, так лучше в любимом деле, чем в нелюбимом. В архив пойду работать после аспирантуры.
— Чего-о? Какой архив? Ты знаешь, сколько там платят? Гроши!
— А… Все равно пойду. Обожаю рыться в книжках, во всяких старых бумагах… А сейчас в архивах, знаешь, как интересно? Всякие спецхраны открывают, там такое сейчас можно найти!
— О-ой… Вот так и проходим всю молодость во всяком тряпье.
— А мы будем брать внутренним содержанием!
— Да кому оно сейчас нужно, твое внутреннее содержание? Ой, сейчас покажу, какую кофту себе купила… Пошли. — Они перешли в Маринину комнату. — Смотри, классная, да? — На диване была разложена симпатичная кофточка красного цвета.
— Угу… Здорово!
— Это мне на фирме премию выписали. Думаю, ну его на фиг! Зарплату всю матери отдаю? Отдаю. Могу я хоть премию-то на себя потратить? Взяла и купила. Мать сразу разоралась! “Откуда у тебя такие деньги? На панель пошла!” Прямо как дура! Не дождешься, говорю. Сексуальной игрушкой быть не собираюсь. Слишком, говорю, это дело опасное и слишком вредное для здоровья. Так что, говорю, можешь успокоиться! Прямо какая-то маньячка сексуальная. Наслушалась разговоров, телевизора насмотрелась… Чуть вечером задержусь, все — значит, где-то шляюсь. Я говорю ей: ты что меня такой дурой-то считаешь? Ничего кофточка, правда? — Марина тем временем надела кофточку и теперь красовалась перед зеркалом.
— Класс! — одобрительно кивала головой Маша. — Тебе так идет! И фасон самый модный… Здорово! Да, кстати, смотри, что я тебе покажу. — Маша достала из сумочки визитку и протянула Марине.
— Ух, ты! Где взяла?
— Сами вручили-с. Собственной ручкой. Звонить предлагали.
— Ни-че-го себе! — Марина вертела в руках карточку и внимательно ее рассматривала. — “Экком”, Князев Андрей Викторович… А где ты на него нарвалась-то?
— Да так, случайно, возле книжного прилавка…
— Ничего себе, Машка! С фирмачами знакомится! Здорово! Ну, и что? Не звонила?
— Не-ет.
— А что? Позвони.
— Ну, вот еще! Зачем это я буду звонить? Что я скажу-то? Здравствуйте, я — Маша?
— Ну, так просто. Предлагал же звонить.
— Да это же так просто, к слову. Ерунда все это.
— Ну, а какой хоть он из себя-то?
— Ты знаешь, производит вполне приличное впечатление. Лет где-то так около тридцати…
— У, не старый…
— Нет, и даже довольно симпатичный.
— Ну — вот! — Марина немного помолчала, потом махнула рукой. — А! Вообще-то правильно. Ну их всех подальше. Это ведь публика-то такая, опасная. Их девочки-то в одном только смысле интересуют… Они же с жиру бесятся. Нахапали, а теперь гуляют. В общем, нам с ними не по пути. Сытый голодному не товарищ.
— Это точно. У них — свое, у нас — свое.
В самом деле, репутация у “новых русских” была скверной. Мгновенно разбогатев, они именно “гуляли”. Много говорили о том, что они любят “баловаться” с девочками в банях и саунах. Говорили, что они иногда хватают молодых девушек прямо с тротуара, заталкивают в машину и увозят в неизвестном направлении. Заботливые родители были в тревоге за своих дочерей. Вот и Маша постоянно слышала предостережения от своих домашних не только о том, чтобы она с оглядкой ходила по улицам, особенно в темное время, чтобы была осторожна при входе в подъезд дома, где постоянно было темно, так как не горела ни одна лампочка, но также и о том, чтобы она не ходила по краю тротуара. Потому у Маши были все основания, чтобы держаться так настороженно и отчужденно с этим “новым русским”, с которым нечаянно свел ее случай у книжного ларька.
К началу девяностых годов Андрей Князев окончил политехнический институт и уже два года отработал в отраслевом НИИ в лаборатории автоматики. Как раз в это время государственное финансирование института почти прекратилось. Промышленные предприятия стали впадать в депрессию, сокращать производство, и денежные поступления от них тоже сошли на нет. Встал вопрос о дальнейшей судьбе института. Те из сотрудников, для кого наука была единственным смыслом существования, продолжали апатично ходить на работу, но были и те, у кого обнаружилась деловая хватка и способность находить выходы из критических жизненных ситуаций. Совсем недавно эти качества назывались организаторскими способностями и приветствовались лишь в рамках существовавшей системы, то есть на производстве или на общественном поприще. Попытки же организовать что-то нестандартное, “левое”, с целью, скажем, дополнительного заработка, того, что называлось “халтурой”, были чреваты большими неприятностями. Теперь же, когда прошлые ограничения были сняты, а границы дозволенного стали весьма расплывчатыми, обладатели “организаторских способностей” стали деловито оглядываться вокруг, прикидывая, где и каким образом можно было бы в новых обстоятельствах использовать эти самым способности.
И однажды Генка Мальцев, работавший в том же институте, заявился к Князеву и предложил следующее. Князев в это время по договору с машиностроительным заводом работал над одной деталью, “фитюлькой”, как он сам ее называл, деталью маленькой, но сложной, и которая сильно досаждала машиностроителям тем, что быстро выходила из строя в самый неподходящий момент, а это влекло за собой другие производственные неприятности. Обращения к заводу-поставщику, находившемуся где-то на Украине, результатов не давали, и завод, отчаявшись, обратился в лабораторию автоматики с просьбой разобраться с этой деталью и как-то ее усовершенствовать. Этой работой занимался Князев, и занимался небезуспешно, во всяком случае, причина нестойкости детали была им установлена, и найден был способ ее устранения.
И вот пронырливый Генка, проведя предварительную разведку, выяснил, что в связи с ситуацией в стране, в связи с распадом экономических связей поставка “фитюлек” на завод вообще прекратилась и завод уже почти “доедает” их складской запас. А без них, этих самых “фитюлек”, хоть останавливай все производство. А что если, предложил Князеву Генка, самим взяться за производство этих “фитюлек”? В это время уже вовсю шел распад института. Те из лабораторий, чьи начальники уже придумали, как им жить дальше и что теперь делать, стали выделяться из института и преобразовываться в самостоятельные АО, ОАО, ЗАО, ООО, ЧП и другие виды юридических лиц. И Генка придумал тоже создать свое ЧП, то есть частное предприятие, отторгнув для этого от института не лабораторию, конечно, — кто они такие с Андреем, всего лишь рядовые сотрудники — а всего лишь здание мастерских, неприметное кирпичное строение на задах института, которое почти никак не использовалось. Институту для работы нужны были в основном тонкие и точные приборы, которые находились в институтских лабораториях. В мастерской же стояли лишь устаревшие станки, валялись какие-то детали, словом, ни само помещение, ни его содержимое давно никого в институте не интересовали, однако числились на его балансе, поскольку какой же нормальный руководитель так вот просто, ни с того, ни с сего, вдруг возьмет да и скажет: “Это мне не нужно, заберите у меня кто-нибудь это”. И Генка придумал: пока идет институтская дележка, пока никто не вспомнил о мастерской, попробовать приобрести ее у института, причем, если удастся, задаром, как списанное, ветхое строение. Для этого Генка даже уже нащупал пути подхода к директору.
— Та-ак… Ну, допустим… — Князев обдумывал Генкину идею. — А из чего, интересно, мы детали-то будем делать?
— Э-э! Темнота! На заводе, знаешь, сколько их лежит, уже использованных?
— А они их что, ни на свалку, ни в металлолом?..
— В том-то и дело! На складе, в ящиках лежат, в несметных количествах… Я уже договорился, они нам их так отдадут, задаром…
— И как это ты ухитрился…
— Уметь надо… — довольный Генка хитро улыбался.
— Да-а… Но ведь как-то надо будет… — Князев уже прикидывал в уме, как размонтировать деталь. Одно дело разворошить одну-две, другое — если их будет много. Деталь непростая, узлы спайки залиты компаундом…
Подумав, Князев решил рискнуть и согласился с предложением Генки. В конце концов, все равно надо было за что-то приниматься, поскольку его лаборатория, похоже, со дня на день прикажет долго жить. Обязанности решили разделить: Генка берется улаживать дело с мастерской и договариваться с заводом, а Князев берет на себя всю технологическую и техническую сторону: придумает технологию разборки, определит необходимое оборудование, материалы, инструменты. Потом вместе решат, сколько потребуется людей и кого именно надо будет взять.
У них все получилось, им все удалось. Каждый прекрасно справился со своей задачей. Генка через своих знакомых помог устроить на работу директорскую дочь. Взамен мастерская была списана как ветхое, непригодное строение и передана частному предприятию. Князев, со своей стороны, придумал довольно хитроумную схему разборки отработанных деталей, которой он даже гордился. Завод снабдил новоиспеченных частных предпринимателей всем необходимым оборудованием и инструментами. Были приняты на работу несколько немолодых, добросовестных работяг, обрадованных тем, что для них нашелся заработок. И дело закипело.
За новую “фитюльку” с завода заломили солидную сумму, но заводу деваться было некуда, да и, если сказать по совести, новая деталька того стоила, так как служила она значительно дольше прежней. Словом, стороны остались друг другом вполне довольны.
Удалось решить и острую для девяностых проблему криминальных “наездов”. И здесь Генка проявил находчивость и ловкость. Заметив, что вокруг их “заведения” стали крутиться какие-то парни (он даже, будто случайно, познакомился с одним из них, Коляном), Генка, не дожидаясь, когда события примут острую форму, принял свои меры. Он быстренько разыскал своего старого школьного товарища, ставшего к тому времени немаленьким милицейским начальником, изобразил при встрече с ним все, что требовалось: радостный восторг, почтительное восхищение жизненным успехом товарища, хорошо угостил его, а потом зазвал глянуть так, смеха ради, на свое “предприятие”. И они подкатили к “предприятию” на милицейском ГАЗике как раз в то самое время, когда поблизости ошивался Колян. Выйдя на улицу после краткого осмотра “предприятия”, Мальцев нарочно долго держал у двери милицейского начальника, развлекал его разными байками, над которыми они вместе дружно хохотали, хлопали друг друга по плечу, словом, Мальцев всячески демонстрировал свои дружеские отношения с начальником. После этого Мальцев, как бы случайно встретившись с Коляном, внимательно пронаблюдал его и, заметив в Коляновом взгляде некоторую почтительную робость, понял, что сцена с милицейским начальником достигла своей цели и опасаться бандитского наезда больше не стоит.
Получив в руки первые в своей жизни большие деньги, Князев испытал то радостное изумление, что испытывает человек, вдруг выигравший крупную сумму в лотерею. Что касается траты денег, то первой пришла мысль о покупке машины. И дело тут было вовсе не в пижонстве, а в самой что ни на есть насущной необходимости, в том, что постоянно мотаться по городу, улаживая всевозможные дела, в том числе и с разными государственными органами, без своей собственной машины стало просто невозможно. Мало при этом помогало и такси, которого вечно не оказывалось в нужное время в нужном месте. Князев даже и не думал о какой-нибудь престижной марке, ему нужна была просто машина, надежная и выносливая.
Второй мыслью была посылка денег родителям. Жили они в далеком районном центре, жили, в общем-то, неплохо, зажиточно. До того они всю свою жизнь помогали Князеву, помогали все пять лет его учебы в институте, помогали и после, так как зарплата его в НИИ составляла поначалу всего 120 рублей. И вот теперь он наконец тоже мог им чем-то ответить, тем более что для них наступили трудные времена: все сбережения, которые были у них на сберкнижке, пропали, зарплата у отца стала ничтожно маленькой, а в поселке участились случаи грабежей и воровства.
И еще одну проблему предстояло ему решить, правда, не сразу, а попозже, при новом поступлении денег, — приобретение квартиры. Пять лет он прожил в студенческом общежитии и теперь жил тоже в общежитии, правда, значительно более комфортном: вдвоем с еще одним институтским сотрудником, тоже молодым парнем, они занимали небольшую однокомнатную квартиру. Правда, он привык к общежитской жизни. В студенческом общежитии у них был староста комнаты, парень постарше остальных, отслуживший в армии, и он, порою достаточно жесткими методами, приучил их к армейскому порядку и чистоте. Теперешний же его сосед был парнем крайне неряшливым и неаккуратным. Князева раздражали валяющиеся где попало носки, мыльная пена, оставленная в раковине в ванной, вечно неубранная немытая посуда. Но, с другой стороны, когда он пробовал представить себе, что вот этого парня рядом не будет и что, к примеру, вот эта квартирка будет принадлежать ему одному, то начинал сомневался, не станет ли ему скучно.
С тех пор прошло шесть лет. Надежды, которые Князев с Мальцевым возлагали поначалу на свое маленькое ЧП, не оправдались, и не в силу их личной предпринимательской несостоятельности, а в силу объективных внешних причин. Завод, для которого они работали, все хирел, выпуск продукции сокращался, уменьшалась и потребность в “фитюльках”. То же было и с другими направлениями, которые они поначалу намеревались развивать. Вскоре им стало ясно, что заниматься производством, созданием чего-либо, так называемых материальных ценностей, нет никакой возможности, разве что в убыток самим себе — таковы были экономические условия начала девяностых годов. И они, как и многие другие предприимчивые люди, обратили свои взоры в сторону торговли. Продавать, точнее, покупать и перепродавать — вот то единственное занятие, где можно было заработать деньги.
Друзья начали внимательно изучать вопрос. Мелкая рыночная торговля заграничными “шмотками”, так называемый “челночный” бизнес, их не заинтересовала. Слишком примитивной она им показалась, они чувствовали, что, имея кое-какой опыт, способны на большее. Их интересовало, чем занимаются серьезные люди. А серьезные люди занимались кто чем: автомобилями, лесом, металлом, стройматериалами, водкой и так далее. В условиях, когда в стране разрушились хозяйственные связи, предприимчивые люди мгновенно заполнили брешь, образовавшуюся между производителями и потребителями, взяв на себя роль посредников. Дело это было непростое, рискованное, а порой и просто опасное, но зато оно могло быть и невероятно прибыльным.
Поразмыслив, Князев предложил заняться вычислительной техникой, а именно персональными ЭВМ, которые все чаще стали называть персональными компьютерами. Он встречался со своими однокурсниками, работавшими в разных местах, и в разговорах с ними все больше убеждался в том, что неизбежна, и уже началась и даже уже вовсю идет компьютеризация страны и что в дальнейшем она будет только шириться и охватывать все и вся. Отставание в этом деле от Запада, исчислявшееся несколькими десятилетиями, похоже, будет преодолеваться очень быстро.
Расчет оказался верным. Сравнительно быстро они с Мальцевым наладили довольно широкий поток компьютеров из-за рубежа, безошибочно, благодаря радиотехническому образованию Князева, ориентируясь в обширном компьютерном рынке. Осваивая непростые механизмы коммерческой деятельности, они по-прежнему удачно дополняли друг друга: азартность и даже некоторая авантюрность Мальцева уравновешивались вдумчивостью и осторожностью Князева. У последнего к тому же обнаружилось одно весьма немаловажное для бизнеса свойство — интуиция, “нюх” на всевозможные коммерческие сделки. Вначале это проявлялось спонтанно, неосознанно. Иногда Князев сразу, легко и охотно, безо всяких раздумий соглашался на какое-нибудь Генкино, казалось бы, чрезвычайно рискованное предложение. В другой же раз, в гораздо более простом случае, он не то чтобы не соглашался с Мальцевым, но почему-то вдруг начинал тянуть с согласием, не говоря ни да, ни нет. Так было, например, еще в самом начале их совместной деятельности, когда Генка предложил вложить личные деньги в закупку сахара, которую решил “провернуть” один его знакомый, надежный и порядочный парень. Казалось бы, дело было верное, но Князев, согласившись, все почему-то тянул и тянул, пока, наконец, Генка, так и не дождавшись его, плюнул и решил участвовать в деле один. Дело затянулось, сахара все не было и не было, парень, которому доверился Генка, сам был в растерянности. Кончилось все тем, что не оказалось ни сахару, ни денег. Парня того “кинули”, потому что кто-то кого-то тоже “кинул” и так, по цепочке, так что и концов не найти. Генка долго потом чертыхался и расстраивался из-за потерянных денег и все удивлялся тому, что Князев как будто почуял, что их втягивают в самую обыкновенную аферу. Со временем Князев осознал, что интуиция — это не пустяк и не выдумка, и если к ней внимательно прислушиваться, то порою можно избежать серьезных неприятностей. Скоро и Мальцев сообразил, что Князев имеет коммерческий “нюх”.
Бизнес развивался успешно. Они сумели и обезопасить его, стараясь иметь дело в качестве покупателей, главным образом, с государственными учреждениями, а, кроме того, их по-прежнему опекал, защищая от конкурентов и бандитов, что зачастую было одно и то же, Генкин друг, милицейский начальник, который за это время значительно продвинулся по службе. Такая опека, правда, называлась теперь “крышей” и была не безвозмездной. То есть приятели, сознавая значимость для них этой “крыши”, щедро снабжали и лично милицейского начальника, и его “контору” компьютерами и всякой другой оргтехникой, так что обе стороны были вполне довольны друг другом.
Вскоре приятелям стало тесно в одном деле, и они разделились, создав каждый свою фирму со своей сферой интересов. К этому времени Князев, понабравшись у Генки его деловой сметливости и хватки, уже был вполне готов вести дело самостоятельно. Разделившись, они не перестали дружить, а кроме того, сотрудничать и поддерживать друг друга. Довольно скоро оба стали успешными и даже весьма и весьма преуспевающими бизнесменами.
Жизненный успех способен сильно менять людей, Изменился и Князев. Разные люди по-разному относятся к собственному успеху. Есть те, которые свой успех воспринимают только как свой успех и не более того. Они могут радоваться ему, гордиться им, но он нисколько не влияет ни на их оценки, ни на их отношение к другим людям. Но чаще всего люди воспринимает свой успех как некий пьедестал, на который им удалось взойти и с высоты которого все другие люди сразу начинают казаться мельче и незначительней. Даже удивительно, как быстро забывается их принадлежность в совсем недавнем прошлом к этим “другим” людям. Теперь же собственная фигура представляется им не иначе, как возвышающейся над всеми остальными. Самомнение и высокомерие, существовавшее, по-видимому, в них до того в зачаточном виде, вдруг стремительно идут в рост и даже начинают бурно цвести, поражая окружающих.
К таким людям принадлежал и Князев. Он явственно ощущал ту высоту, на которой теперь находился, и ему был очень свойственен этот снисходительный, высокомерный, снобистский взгляд сверху вниз. Он чувствовал себя так, точно был вознесен над другими, не преуспевшими людьми, и житейские заботы этих других, копошащихся в бедности людей казались ему теперь мелкими, а их хлопоты ничтожными, и даже сама их жизнь представлялась ему какой-то мелкой и незначительной.
Финансовый же успех между тем превратился в единственный вид успеха, который теперь шел в зачет. И хотя Князев был человек достаточно здравомыслящий, он ловил себя на том, что даже те, чье превосходство ранее казалось ему неоспоримым, например, доценты и профессора вуза, в котором он учился, теперь вызывали в нем лишь снисходительную жалость, поскольку, несмотря на все свои ученые степени и звания, они оказались теперь на унизительно нищенской зарплате, следовательно, терпели финансовый крах. Теперь только они, достигшие финансового успеха, считали себя единственной и безусловной элитой. И Князева порою буквально распирало чувство собственной значимости и значительности. Уровень его самооценки чрезвычайно повысился. Однако он был человеком более чем здравым и все эти свои ощущения старался держать в себе, не выпуская их наружу и не выказывая, поэтому его высокомерие не приобрело сколько-нибудь вульгарной или грубой формы. Но наполнявшая его до краев внутренняя уверенность в себе и чувство собственного превосходства невольно ощущались и в сдержанности его слов и жестов, и в спокойном и невозмутимом взгляде.
Князев был чрезвычайно избалован вниманием девушек. Он имел привлекательную внешность, он ездил на “иномарке”, у него водились деньги, — что еще было нужно, чтобы чувствовать себя неотразимым? Он себя таковым и считал. Он был завидным женихом и прекрасно понимал это. Но он был уже достаточно опытен, а кроме того, успел составить себе достаточно нелестное мнение о современных красавицах. Князев давно уже разочарованно обнаружил, что красавицы эти кроме изумительной внешности и прелестных повадок обладали также и еще кое-какими, гораздо менее приятными чертами. Оказалось, что девушки эти, как правило, особы весьма недалекие, но зато у них чрезмерное самомнение и непомерные претензии, что они капризны и падки на дорогие подарки. А по мере того, как только такая красавица осваивалась в обществе своего поклонника, а заодно и в его квартире, она и вовсе переставала стесняться и неожиданно начинала выказывать грубость, даже какую-то злобность да к тому же еще и беззастенчивую жадность. Князев был, что называется, “стреляным воробьем” и хорошо разбирался в повадках юных хищниц, которых интересовал прежде всего его кошелек. Но Князев был уже не в том возрасте, когда можно позволить себе по глупости стать чьей-то добычей. И хотя он давно уже подумывал о том, чтобы устроить свою личную жизнь, обзавестись, наконец, семьей, домом, он намерен был свой выбор сделать сам. Но он был чрезвычайно разборчив, и претензии его были крайне высоки.
Видимо, прав был Мальцев в том, что эффектная внешность и серьезная личность не могут сочетаться в одном человеке. Понимая это, Князев тем не менее никак не мог заставить себя всерьез обратить внимание на девушек заурядной внешности, хотя таковые, причем и умницы, и с чудными характерами, нередко встречались ему в деловом мире. Не мог он представить рядом с собой существо невзрачное и серенькое, это оскорбляло его эстетическое чувство. И всякий раз он внимательно всматривался, не окажется ли за красивой внешностью что-нибудь по-настоящему стоящее. Однако история всякий раз повторялась, и всякий раз все было то же самое.
Мальцев позвонил Князеву в офис:
— Слушай, Андрэ, не получается у меня сегодня увидеться. Задерживаюсь. Обедай без меня.
— А что так?
— Да тут по нашим же с тобой делам пришел нужный человек. Потом расскажу. Очень бы надо было тебя увидеть, но — никак.
— Жаль.
— Еще как жаль! Ну, а у тебя что нового?
— Да так, ничего существенного. Текучка. Зашиваюсь. Не успел даже отоспаться после заграницы.
— Ничего, отоспишься. Ну, а как Маша? — неожиданно спросил Мальцев. — Уже наша?
От неожиданности Князев даже опешил, он никак не ожидал, что Мальцев запомнит Машу.
— Пошел ты, пошляк! — нашелся он.
Мальцев захохотал:
— Как, еще нет? Ну, а хоть звонит?
Князев немного помолчал:
— Нет.
— Что, так ни разу и не позвонила?
— Так ни разу и не позвонила.
— Ай-я-яй! Ну, ты скажи, какие девушки пошли неблагодарные! Им дарят визитки, приглашают звонить, а они? Ай, да Маша! Маша не понима-ает…
— Ну, хватит тебе трепаться, кончай.
— Ну, ладно, ладно, не злись. Завтра созвонимся? Ну, пока.
“Ишь, прохиндей, — подумал Князев. — Запомнил Машу…”
Все же ему было немного неприятно сознаваться в том, что Маша ему так и не позвонила. Это задевало его самолюбие, он не помнил, чтобы девушки пренебрегали предложением позвонить ему.
Между тем, подъехав к ресторану, Князев припарковал машину, но не вышел из нее, а через переднее стекло стал присматриваться к книжному прилавку. Маши возле него не было. Князев видел ее здесь далеко не каждый день, но он был почему-то абсолютно уверен в том, что сегодня он ее обязательно увидит. Он снова завел машину и поехал по улице в ту сторону, откуда приходила Маша. Он не ошибся. Через некоторое время он увидел Машу, которая шагала по тротуару, что-то оживленно обсуждая с какой-то девушкой. Посторонняя девушка была тут совершенно некстати. Князев проехал мимо, развернулся в конце улицы и снова вернулся к ресторану. Через некоторое время появилась и Маша, уже одна, она как будто хотела пройти на этот раз мимо книжного стола, не останавливаясь, но потом все же не удержалась и подошла.
Князев вышел из машины, подошел к книжному столу и остановился позади Маши. Она его не замечала. Князев наклонился к Машиному плечу.
— Здравствуйте, Маша!
Маша повернулась и подняла на Князева удивленные глаза:
— Здравствуйте…
— Как дела?
— Ничего…
— Учимся?
— Учимся…
— Хвостов много?
— Не очень…
— А что тут сегодня хорошенького на книжном фронте? Что покупать будем?
— Ничего сегодня покупать не будем.
— Что так? Может быть, снова финансовые затруднения? Я мог бы помочь…
Кажется, вопрос, напомнивший об обстоятельствах их знакомства, Маше не понравился, потому что отвечала она очень сдержанно.
— Нет, спасибо, с финансами все в порядке.
— А-а… Ну, тогда все прекрасно.
Почему все-таки эта красивая девушка держится с ним так холодно, так не похоже на всех других и так явно дает ему понять, что не желает иметь с ним никакого дела? Князев непременно должен был растопить этот лед, хотя бы из самолюбия.
— А знаете, Маша, у меня к вам маленькая просьба… Можно? — Князев отвел Машу на два шага в сторону.
— Ну, не знаю, пожалуйста… — в ее глазах появилась настороженность.
— У вас минут двадцать времени найдется?
— Ну-у… — Маша посмотрела на часы. — Не знаю… А что? — настороженности стало еще больше.
— Да тут… Приятеля моего, Геннадия, помните?
— Ну, да-а… Помню…
— Так вот, он сегодня меня подвел.
— Да?
— Да. Не пришел обедать. А я терпеть не могу обедать в одиночестве. Составьте мне, Маша, компанию.
— Нет, я не могу, — решительно отказалась Маша.
— А почему?
— Я только что обедала.
— А-а… Ну, тогда хоть посидите со мной. Поболтаем. Чашечку кофе выпьете, а?
Маша отрицательно замотала головой:
— Нет, нет, я не могу.
— Ма-аша, ну, что вам стоит? Всего-то двадцать минут. А меня так весьма обяжете. Вы, вообще-то, когда-нибудь бывали в ресторане?
— Нет, не была.
— Ну — вот! Тем более! Посмотрите, что там да как… Маша, вы что, чего-то опасаетесь? Да ну, бог с вами! Ясный день вокруг… И потом — я ведь вас не в лес дремучий зазываю. Это ресторан, там ничего страшного нет, там люди просто едят, обедают… Идемте, идемте! — и Князев решительно увлек Машу под руку.
Его мягкий, но решительный напор возымел свое действие.
— Ну, ладно… — сдалась Маша, хотя и с явной неохотой. — Но только я есть ничего не буду.
— Ладно. Не будете.
Тот же столик, причем Князев нарочно усадил Машу на место Мальцева, чтобы ей был виден зал. Сам же он всегда садился спиной к залу и, обедая, изредка поглядывал в окно. Подошел тот же официант Вася:
— Добрый день. Рад вас видеть. Как обычно? А даме?
— Маша, как насчет коктейля? Здесь отличные коктейли! Не пожалеете.
— Безалкогольные?
— Да, коне-ечно!
— Ну, ладно.
— Коктейль, — бросил Князев официанту.
Маша с независимым видом оглядывала зал. Князев, пряча улыбку, незаметно наблюдал за нею:
— Ну, и как вам здесь? Нравится?
— Да уж… — с некоторой иронией протянула Маша. — Роскошь. Не для бедных… Но красиво.
Подбежал официант с подносом:
— Пожал-ста. Пожал-ста. Это — даме, — поставив перед Машей высокий бокал с пластмассовой трубочкой, официант поклонился и убежал.
— Маша, может быть, все-таки что-нибудь заказать?
Маша отрицательно покачала головой.
— Ну, смотрите…
Посасывая коктейль, она продолжала оглядывать зал.
Князев во многом был эстет. Встречаясь с разными людьми, бывая в поездках, в том числе и за границей, он внимательно наблюдал и усваивал правила хорошего тона и знал, что там, где это нужно, сумеет произвести нужное впечатление и не ударить лицом в грязь. Он умел красиво и аппетитно есть, знал, что за ним при этом приятно наблюдать. Маша вскоре это тоже заметила, и Князев предоставил ей возможность наблюдать за собой, нарочно подолгу не поднимая глаз от тарелки. А прежде чем поднять взгляд, он делал как бы некоторое предупреждение, подняв глаза сперва на вазу с фруктами, а потом уже на Машу. Он не хотел смутить ее, поймав устремленный на себя ее взгляд.
— Вас, кажется, заинтересовал мой салат? — спросил Князев, заметив, что Маша косится на его тарелку.
— Да, какой-то необычный…
— А что тут необычного? Вот это креветки, это морковка, свекла… Вот это? — он вопросительно посмотрел на Машу. — Это пророщенная пшеница.
Маша приподняла брови, точно говоря: “Ну, надо же!” Князев подозвал официанта:
— Вася, принеси-ка нам еще один салатик.
— Сию минутку.
— Нет, мне не надо, — запротестовала Маша. — Я просто так спросила…
— Этот салат надо попробовать, он того стоит, — с хлебосольством гурмана заверил Князев — Не пожалеете. Уверяю вас.
Официант принес салат:
— Пожал-ста.
Маша смущенно улыбнулась:
— Спасибо. Ну, ладно, попробую…
— Ну, и как?
— Очень вкусно!
— То-то.
Князев пускал в ход всю непринужденность, все свое обаяние, чтобы вывести, наконец, Машу из состояния напряженной отчужденности.
— Ну, что, скоро сессия?
Маша немного помолчала.
— Вообще-то я не студентка…
— Да-а? А кто же вы?
— Учусь в аспирантуре.
— Ах, даже так! Хм. И что же вы там изучаете, в аспирантуре?
— Средние века…
— М-м… Это что же… колдуны, ведьмы, инквизиция…
— У меня, между прочим, — чуть улыбнулась Маша, — от школы про эти средние в голове осталось примерно то же самое: колдуны, костры, инквизиция… В общем, мрак средневековья.
Князев между тем подозвал Васю и что-то шепнул ему на ухо. Вася кивнул и через минуту поставил перед Машей тарелку с крупным куском рыбы, покрытой каким-то густым соусом. Маша недоуменно подняла глаза на Князева.
— Это тоже стоит попробовать. Ну, ну? Мрак средневековья…
— Ну, ладно, — согласилась Маша. — Ну, так вот. Об этом времени у многих превратное представление, им вообще как-то мало интересуются. Оно считается почему-то неинтересным. А на самом деле это время интереснейшее. Оно очень необычно, даже с точки зрения психологии. Тогда люди совсем не так себя ощущали, совсем другой был менталитет… — слово “менталитет” Маша произнесла с некоторой запинкой, точно не была уверена, поймет ли ее собеседник: слово только начало входить в широкий оборот. — Тогда вообще все было по-другому. Люди по-другому относились к смерти… Ну, вот, например…
“Забавная девушка, — думал между тем Князев. — Так вот почему она такая серьезная… Аспирантура… Наука…” Князев вполуха слушал, как Маша с явным увлечением рассказывала про средневековье, при этом лицо ее утратило свою обычную строгость, глаза оживленно поблескивали. Она говорила и при этом ела рыбу, и одно другому совершенно не мешало. А Князев тем временем с интересом и удовольствием разглядывал девичье лицо, отмечая каждую деталь, каждую мелочь: чуть вьющиеся прядки у висков, линию бровей, очертания губ… Какие необычные у нее все-таки глаза, из-за ресниц, что ли… По ходу рассказа Маша несколько раз улыбнулась — наконец-то! — и Князев про себя ахнул: улыбка у Маши оказалась прямо для журнальной обложки. Князев и сам не заметил, что уже не просто рассматривал Машу, а любовался ею. Внезапно его окатила теплая волна нежности, удивившая его самого.
Когда Князев и Маша вышли из ресторана, на лице у Маши было написано и удовольствие, но в то же время и некоторое смущение. Она осторожно оглядывалась по сторонам, точно опасаясь, что ее кто-нибудь увидит. Князев до того обращался к Маше с некоторым оттенком снисходительности, теперь же снисходительности стало меньше, зато добавилась некоторая любовная уважительность.
— Вот какой вы, Маша, оказывается, интересный человек! А я думал, что такие умные девушки давно уже все перевелись. Вот, хорошо, что я вас сегодня встретил, а главное, что набрался наглости пригласить на обед. Давно не имел такой интересной беседы. Честное слово! Да-а… А мы тут соберемся за обедом и все про свое талдычим, про дела свои да хлопоты. А тут вот, оказывается, средние века… Да-а, очень интересно… Ну, куда вас подвезти?
Маша отрицательно помотала головой:
— Спасибо, я пешком.
— Ну, уж нет. Уж окажите мне такую честь. Времени, к сожалению, у меня немного, — Князев посмотрел на часы, — но минут 15—20 есть.
— Ну, ладно. Тогда домой.
— С удовольствием.
По дороге Маша незаметно, но с интересом оглядела салон машины, а потом с явным удовольствием поглядывала через стекла на пробегавший мимо городской пейзаж. Да и какой девушке не понравится поездка в уютном, комфортном современном автомобиле! Мягкие сиденья, мягкий неслышный ход… Князев по себе знал силу того специфического очарования, которым обладает современный дорогой автомобиль. И всякий, им владеющий и сидящий за его рулем, испытывает гордость и самодовольное превосходство над владельцами всех других автомобилей. Прекрасно знал Князев и о том, какое неотразимое действие оказывает такая машина, а вместе с нею, кстати, и ее обладатель на молодых девушек. Во всяком случае, он не знал ни одной из них, которая, стоит только один раз прокатить ее, не делала бы потом более или менее прозрачные намеки на то, что была бы не прочь повторить прогулку. Он рассчитывал на то, что и Маша в этом отношении не будет исключением. И то оживление, и тот интерес, которые он читал на ее лице, убеждали его в этом.
По улице, на которой жила Маша, Князев вел машину неторопливо, поглядывал на номера домов. Маша тоже смотрела в сторону, следя за дорогой.
— Вот здесь вот остановитесь.
— Вы же сказали восьмой, а это четвертый.
— Нет, все равно, лучше здесь.
Князев остановил машину:
— Пожалуйста. Но почему именно здесь? Я же могу подвезти вас к самому подъезду…
— Ой, нет, к подъезду не надо.
— Но почему? — удивился Князев.
— Ну, так… Не хочу, чтобы бабки во дворе шушукались.
— Вы боитесь дворовых старушек?
— Н-не боюсь. — Маша отвечала уклончиво. — Не в этом дело… — она все пыталась открыть дверцу машины, но у нее не получалось. Князев с улыбкой наблюдал за ее попытками:
— Ну, а все-таки? В чем дело?
— Ну… в том, что… на таких машинах, как ваша… подвозят только… этих, ну, как их…
Князев, наконец, помог Маше открыть дверцу.
— Ну, в общем, всяких там интердевочек, — закончила Маша, выпрыгивая из машины. — Спасибо! До свидания!
— До свидания!
Маша, помахивая сумкой, легко зашагала по тротуару.
“Интердевочек? Скажите, пожалуйста! — Князев, обгоняя Машу, скосился на нее, но она головы не повернула. — Вот, значит, как, интердевочек! Оказывается, моя машина имеет репутацию, причем, по мнению некоторых, как я понял, не очень-то завидную! Не знал. Ну, и дела!”
Маша же, шагая по тротуару, хотя и была довольно далеко от дома, на всякий случай поглядывала по сторонам, нет ли поблизости кого-либо из знакомых. Она в этом районе родилась и выросла, здесь ходила в детский сад, потом в школу, и здесь ее хорошо знали. И теперь она думала о том, что если кто-нибудь случайно увидит, что она приехала на “иномарке”, то вполне может сказать об этом ее родителям. А ей этого очень не хотелось бы. Ну, в самом деле, как она будет объяснять им историю с этим “новым” русским? Ну, про книгу — куда еще ни шло. А про ресторан? Она и сама теперь удивлялась тому, как это ее угораздило согласиться пойти туда с ним. “Умеет, однако, уламывать людей, — отметила Маша. — Наверное, одно из его профессиональных качеств”.
Поразмыслив, она решила, что вся эта история не более чем случайность. Она ведь с этим “новым русским” столкнулась только потому, что ходила мимо этого ресторана на курсы французского, и ходила как раз в то самое время, когда, как оказалось, они, эти богатенькие, там обедали. А теперь занятия на курсах закончились и ей больше незачем ходить по той улице. Стало быть, вот и все, и она этого самого Андрея Викторовича Князева, как написано в визитке, никогда больше и не встретит. Ну, пообедала с ним в ресторане, так уж получилось (хоть посмотрела, что это за заведение), ну, прокатилась на машине. И что из того? Пустяки все это! Стало быть, не о чем и говорить, и рассказывать об этой истории дома, конечно же, не стоит.
Семья Маши состояла из четырех человек: Машиных родителей, самой Маши и деда. Отец был конструктором на заводе, завод работал в том числе и на “оборонку”, и до недавнего времени все его работники, а в их числе и конструкторы, имели приличные заработки. Довольно частыми были и премии, так что заработок отца позволял семье жить по советским меркам очень даже неплохо. Мать Маши была химиком и трудилась в научно-исследовательском институте. Ее зарплата была скромной, но при приличном заработке мужа, это не имело большого значения. Кроме того, семья жила в четырехкомнатной квартире в центре города, что при всеобщем остром дефиците жилья было, можно сказать, просто шикарно.
С конца восьмидесятых все стало быстро меняться. В самом начале девяностых институт, в котором работала машина мать, прекратил свое существование и мать осталась без работы. Попытки найти новую работу успеха не имели: повсюду шли сокращения. Некоторое время мать получала пособие по безработице, а потом осела дома.
Для завода, на котором работал отец, тоже наступили нелегкие времена: ушел оборонный заказ, спрос на другую продукцию завода сократился, зарплаты работников резко упали. Начались сокращения. Конструкторский отдел тоже сильно поредел: кого-то отправили на пенсию, молодые уходили сами с намерением попробовать себя в бизнесе и с надеждой заработать хорошие деньги.
Бюджет Машиной семьи вскоре стал весьма скудным. Отец все время был в поисках дополнительного заработка: то он где-то преподавал, иногда находил заказы на проектирование, не пренебрегал и значительно менее квалифицированной работой, если таковая находилась. Мать же проявляла чудеса изобретательности и практичности. Она неустанно сновала по городу в поисках тех мест, где можно было что-либо купить подешевле. Получая сведения от соседок и знакомых, она то отправлялась на другой конец города, где прямо с совхозной машины продавали недорогие овощи, то ехала на хлебокомбинат, где хлеб продавали подешевле, то ездила куда-то за относительно дешевой сметаной и творогом. Она обнаружила недалеко от дома небольшой магазинчик, где по вечерам продавался хлеб, очень плохой, пробный хлеб небольшой частной хлебопекарни. Но этот плохой хлеб вполне годился на сухари. Кроме того, мать еще шила, вязала, штопала, перешивала, словом, одевала всю семью. Таким образом, благодаря ее заботам и ухищрениям семья была и накормлена, и одета.
Особенное внимание уделялось, конечно, Маше: несмотря ни на что, девочка должна выглядеть прилично. Магазинчики с экзотическими иностранными названиями, которые, точно грибы после дождя, пооткрывались вдруг тут и там, просуществовав некоторое время, прекращали свое существование, устроив перед этим распродажу. И Машина мать, успевая к таким распродажам, покупала для дочери относительно дешево обувь и одежду.
Для самой Маши перестройка проходила не то чтобы совсем незаметно, но, во всяком случае, безболезненно. Она никак не повлияла ни на ее планы, ни на образ жизни. Маша успешно окончила университет, как и намеревалась, поступила в аспирантуру и продолжала учиться, и главный ее интерес заключался в учебе, а главной заботой было выполнение плана аспирантуры.
Словом, каждый в семье был занят своим делом, без уныния и без паники проживая трудные времена. О происходящем в стране в доме говорили мало, видимо, потому, что об этом слишком много говорил дед.
Дед, сколько Маша себя помнила, всегда чем-то возмущался, всегда он что-то или кого-то с жаром критиковал и обличал. Он относился к людям, обладавшим качеством, которое позднее стали называть общественным темпераментом. Во времена СССР он был ярым и убежденным активистом и общественником. В отличие от тех, для кого активная общественная деятельность служила трамплином для дальнейшей карьеры, дед занимался этим искренне, в силу своих убеждений, “за идею”, как тогда говорили. Дед в самом деле был идеалистом, он искренне верил в партию, в социализм и коммунизм, в светлое будущее и возмущенно негодовал, если что-то, по его мнению, шло не так, делалось неправильно, не в соответствии с провозглашаемыми лозунгами. И дома, после возвращения с работы, он, не успев остыть, продолжал негодовать, возмущаться и обличать.
Хотя такие, как дед, и тащили на себе немалый груз общественных, то есть не оплачиваемых, обязанностей, они представляли собою и определенное неудобство: слишком уж отношение к этому было простосердечным, слишком рьяно дед обличал всевозможные недостатки, а иногда мог нелицеприятно ткнуть своим обличающим перстом и в какого-нибудь конкретного руководящего товарища. Поэтому иногда от такого “зарвавшегося” активиста, не понимавшего, где пролегает граница допустимого в борьбе с недостатками, приходилось как-то избавляться. Вот и деда в свое время “выдавили” на пенсию, сократив даже для этой цели его должность, отнюдь не бесполезную, как это было преподнесено. За дедом, участником войны, так при этом ухаживали, так с ним носились, так умасливали, восхваляли и задаривали, что он от растерянности даже лишился возможности трезво оценить происходящее и вовремя защитить себя и очнулся лишь тогда, когда оказался на пенсии. Впрочем, духом дед не пал, быстро нашел себе занятие в обществе ветеранов, в народной дружине и где-то еще и продолжал активно бороться за правду и справедливость.
С началом перестройки дед приник к телевизору, стараясь понять, что происходит и как ко всему этому относиться. Глядя на экран и на то, что происходило в окружающей жизни, он не уставал приговаривать: “Что творится! Что творится! До чего довели страну!” Дома апеллировать ему было не к кому, поскольку зять (женщины были не в счет) всегда мог ввернуть какую-нибудь неприятную фразу, вроде: “Ну, а кто довел-то нас до этого? Партия — наш рулевой?” Зато среди своих сверстников, собравшись во дворе в кружок, можно было отвести душу. Обсуждали происходящее, возмущались, спорили до хрипоты. Дед и его товарищи отказывались понимать, как могло случиться все это? То, за что они проливали на войне кровь, чему посвятили всю свою жизнь, все это вдруг так легко и быстро рухнуло, рассыпалось в прах. Кто-то должен был быть во всем этом виноват, виновных нужно было найти непременно. Доставалось всем по очереди: Павлову, Гайдару, Чубайсу, Думе, президенту и даже Америке, которая (было и такое мнение) “все это нам подстроила”.
По мере того, как на страну сыпались все новые и новые напасти — бандитизм, наркомания, проституция и прочее, — дед все больше убеждался в том, что раньше, во времена Советского Союза, при коммунистах, было лучше. Теперь он не верил никому, ни демократам, ни властям, как местным, так и центральным.
— Ведь вот такого никогда раньше не было, порядок все-таки был, а теперь — беспредел! — сокрушался он.
Но самую лютую его ненависть вызывали “новые русские”, эти скороспелые выскочки, новоявленные нувориши, почувствовавшие себя хозяевами жизни.
— Ну, вот посмотри ты на него, посмотри на этого сопляка! — обращался он к домашним, указывая на экран телевизора. — Ну, вот откуда у него такая машина, а? Она ведь дорогая, заграничная! Он что, заработал ее? Я всю жизнь проработал, а такая машина мне даже и не снилась! А ему сколько? Когда бы он успел ее заработать?
У домашних, правда, было подозрение, что дед, заразившись общим настроением и в какой-то момент охватившей вдруг всех наивной верой в то, что можно мгновенно разбогатеть, отнес куда-то хранившиеся у него где-то деньги, но, как и следовало ожидать, потерпел фиаско и все свои деньги потерял. После этого, почувствовав себя обманутым и ограбленным, он и воспылал особо острой ненавистью ко всем преуспевшим и разбогатевшим.
— Бандиты, ворюги! — беспощадно крыл он их всех подряд. — И откуда только они взялись! Ни стыда, ни совести! Народ весь обобрали, по миру пустили! Жулье! Народ голодает, а они жируют!
Иногда отец вступал с дедом в дискуссию:
— Ну, а что ж ты хотел? Первоначальное накопление капитала…
— Это значит, всех обобрать, себе все присвоить — первоначальное накопление капитала?
— Вот именно. Дикий капитализм…
— Дак это же все бандиты!
— Ну, да, бандиты, но зато они могут постоять за свою собственность.
— Они тебя обдирают, а ты их защищаешь! Защищай их! Защищай! Они еще и не то начнут вытворять!
— Да никто их не защищает, они в этом и не нуждаются, сами себя защищать умеют.
— Вот все это и творится, потому что вам все равно, потому что вы сидите и помалкиваете!
— А ты что предлагаешь? Революцию опять устроить? Так ведь опять надо будет выбирать — социализм или капитализм…
— И люди именно что выберут социализм!
— Ну, и что? Опять все сначала? Социализм же себя уже показал! Как говорил Ленин? Главное в соревновании двух систем — производительность труда! А она на сколько у нас была ниже, чем там, у них??
— Потому что работать не хотели, — немного помолчав, отвечал дед.
— Вот именно! Потому что стимула не было…
— А сейчас, по-твоему, лучше? При социализме разве был в стране такой бардак? Разве такое творилось?
Наконец, видя, что дед начинает не на шутку накаляться, в разговор вмешивалась мать:
— Ну, все! Хватит уж вам! Папа, успокойся ты, наконец! Сколько можно об одном и том же?
— Да, вот вам все равно, поэтому такое и творится…
Продолжая ворчать и возмущаться, обиженный дед уходил в свою комнату. А мать выговаривала отцу:
— Ну, что ты с ним связываешься? Ты же видишь, как он заводится!
Мать все время боялась за здоровье деда, боялась, что его постоянная взвинченность может сказаться на сердце. Но, по счастью, все дедовы возмущения и негодования уходили в слова и никак не сказывались на его здоровье. Дед был вполне здоров.
А Маша испытывала комический ужас, представляя себе, что стало бы с дедом, узнай он о том, что его внучка знается с одним из этих ненавидимых и без устали проклинаемых им “новых русских” и что она — о, ужас! — даже обедала с ним — и где? — в ресторане! И родители тоже, скорее всего, пришли бы в недоумение.
Единственный человек из близких, кому Маша могла бы рассказать все, не опасаясь, что ее могут как-то не так понять, была тетя Надя, сестра отца. Хотя Маша вовсе не была человеком скрытным и у нее не было никаких особых секретов, все же с тетей можно было откровенничать так, как нельзя было откровенничать даже с матерью. С тетей можно было говорить буквально обо всем, как с очень близкой подругой, но с подругой гораздо более умной и гораздо больше понимающей и в жизни, и в людях. Тетя Надя преподавала английский язык в институте, и благодаря ей Маша весьма прилично знала английский. Тетя Надя жила одна (ее дочь с мужем жила в другом городе), поэтому она всегда была искренне рада Маше, а Маша с удовольствием навещала ее при первой же возможности.
— Нет, больше я с вами никуда не пойду.
— Маша, мы же на “ты” договорились…
— А мне удобнее на “вы”.
— Ну, хорошо, пусть будет “вы”.
Два с половиной часа назад Маша оказалась возле концертного зала. Оказалась случайно. После целого дня сидения в архиве она решила пройтись. Вечер был тихий, теплый, в скверах цвели липы, и сладкий запах разносился в воздухе. Вечернее солнце, хотя и скрытое прямоугольниками зданий, было повсюду, везде лежало яркими пятнами — на верхних этажах и крышах домов, на зелени газонов, длинными полосами пересекало асфальт, забиралось и сверкало в кронах деревьев, загоралось ослепительно ярким светом кое-где на стеклах домов и витрин. Маша оглянулась вокруг, радостно вдохнула запах липы и, увидев издали яркую афишу, свернула в ее сторону, чтобы, сделав крюк, удлинить свою пешую прогулку. Она стояла и разглядывала афишу: в городе гастролировала очень популярная вокальная группа.
— Еще не были на их концерте?
Маша повернула голову: рядом с нею стоял Андрей Князев, с иголочки одетый и аккуратно подстриженный. “Вот те на! — подумала про себя Маша. — Опять Онегин…” Она уже почти забыла о нем думать и уж никак не ожидала его встретить. Она пожала плечами:
— Нет, я по телевизору их только видела…
— Подождите секундочку…
Князев неторопливо подошел к группе каких-то парней, тут же возле него появилось еще несколько, и вот он уже шел к Маше, разглядывая билеты, которые держал в руке.
— Идемте, — он крепко взял Машу за руку. — Начало через две минуты…
— Да я и не хочу вовсе… — заупрямилась было Маша, но они уже почти бегом пересекли холл, поднялись по лестнице и вот уже пробирались вдоль ряда к своим местам.
После концерта Князев с Машей неторопливо шли вдоль набережной. Позади было ярко освещенное здание концертного зала. Публика, выходившая из широко раскрытых дверей, растекалась по площадке у входа, редея, разбегалась на небольшие ручейки, которые текли в разные стороны от зала.
— Ну, а почему ты со мной больше никуда не пойдешь? За что такая немилость? — спрашивал Князев.
— Просто так. Не хочу.
В Машиной семье любили классическую музыку, отца ее вполне можно было назвать меломаном. Сама Маша в свое время окончила музыкальную школу, обладала прекрасным слухом, хорошим музыкальным вкусом и вполне разделяла музыкальные пристрастия своей семьи. Поэтому то, что происходило только что в концертном зале: грохот динамиков, визг поклонниц, очень сомнительное с музыкальной точки зрения исполнение, довольно развязные манеры исполнителей, жалкая подтанцовка, словом, все это оглушительное и безвкусное действо, скорее похожее на шабаш и имеющее к музыке весьма условное отношение, не просто не понравилось Маше. Она чувствовала себя оскорбленной, а потому немного злилась. Наверно поэтому, понимая, что Князев, в общем-то, ни в чем не виноват, хотя, конечно, виноват в том, что затащил ее на это “шоу”, она разговаривала теперь с ним более решительным и даже резким тоном, чем могла бы себе позволить в других обстоятельствах.
— Ну, а все-таки, должна же быть какая-то причина! Я тебя чем-то обидел?
— Нет.
— Тогда почему?
— Ну, потому что… Вы за меня платите. В ресторане платили, и даже долларами, я видела. И билеты на концерт очень дорогие, а вы еще с рук купили, и на хорошие места…
— Так, ну, и что?
— Ну… Бесплатных обедов в природе не бывает.
— Ну, естественно.
— За все надо платить.
— Конечно.
— Ну, вот, раз вы за меня платите, то я становлюсь вам должна. А долги надо когда-то отдавать.
— Так, теперь понятно. И когда-нибудь я предъявлю, так сказать, счет к оплате. Так?
— М-м… Да.
— Понятно. Маша, а когда твои друзья-аспиранты тебя мороженым угощают или, скажем, соком… Бывает такое?
— Ну, бывает…
— Бывает… Ну, и что они после этого? Тоже требуют расплатиться?
— Но это же мелочь!
— Э, не скажи! Не такая уж и мелочь. Для аспиранта со стипендией… Сколько у вас сейчас стипендия?
— 200 тысяч.
— 200 тысяч. А мороженое сколько сейчас стоит?
— Две с половиной…
— Так, две с половиной… Это от двухсот тысяч ни много, ни мало… Один и двадцать пять процента. Не такая уж и мелочь. А теперь прикинем, сколько стоил твой обед в ресторане в процентах от моего заработка. Та-ак… — Князев чуть задумался. — Получаются какие-то сотые доли процента. Концерт чуть побольше, но тоже несущественные доли процента. Уж поверь мне, Маша, на слово. Считать, слава богу, я умею. И что же получается? Твой приятель истратит больше одного процента стипендии, и ни о какой расплате речи нет. А я, значит, за какие-то там ничтожные доли процента задумал у тебя что-то там вытребовать? А? Ну, Маша! Как ты меня, а? Какое я получаюсь ничтожество в твоих глазах. За что ж ты так меня, бедного, а?
“Какой-то детский разговор”, — недовольно думала Маша.
— Да нет, не в этом дело. Никаким ничтожеством я вас не считаю.
— И на том спасибо.
— Но то, что для вас пустяки, для меня не пустяки. И я себя чувствую не в своей тарелке. А я не хочу.
— Маша, ну, давай не будем мелочиться! Вот если бы я тебе, допустим, кольцо с бриллиантами подарил или, скажем, шубу из чернобурой лисы, а? — Князев лукаво покосился на Машу. — Вот тогда, быть может, я и мог бы рассчитывать на… скажем так, более теплое к себе отношение.
Маша вдруг остановилась, резко повернулась к Князеву и возмущенно уставилась ему в лицо. Князев рассмеялся:
— Маша, я пошутил! И вообще это цитата.
— Какая цитата?
— Из Островского. Из какой-то пьесы… Не помню, какой.
— Ну, и шуточки!
— Маша! Ну, ведь действительно смешно! Ну, ты мне просто очень симпатична, мне приятно иногда пообщаться с тобой, поболтать о том, о сем… Что тут такого-то? В чем криминал? Ну, что, мы каждый за себя будем платить? Как в Америке? К тому же, я тебе говорил уже, что для меня это — не деньги. Это так, мелочь.
— Все равно. — Маша упрямо смотрела в сторону.
— Ну, хорошо. Вот когда ты будешь получать столько же, сколько я, так и быть, будем платить каждый за себя. Так пойдет?
— Нет, не пойдет.
— Та-ак. Ну, ладно. Значит, там, где нужно платить деньги — не пойдет. No pasaran, так сказать. Ладно. Ну, а просто съездить куда-нибудь?
— Куда, например?
— Ну, скажем, за город, на дачу.
Маша тут же насторожилась:
— На какую дачу?
— На дачу! На мою дачу. У меня есть дача.
— Нет.
— Опять нет. А теперь-то почему “нет”? Какие теперь возражения?
Маша молчала, упрямо опустив голову.
— Ну, так что? Поедем? Смотри, Маша, какая погода! А махнем-ка прямо завтра, а? Завтра суббота… С утра у меня кое-какие дела, но часам к одиннадцати я, пожалуй, управлюсь, и часов, этак, в двенадцать можно ехать!
Маша подумала про себя, что архив завтра будет закрыт, работать все равно будет нельзя, правда, можно было бы поработать в библиотеке, но, если честно, у нее уже голова шла кругом от всех этих документов и книг. А, с другой стороны, никаких планов у нее на завтра не было.
— А мы что, вдвоем поедем?
— Ну, да. А что?
— Нет. Вдвоем я не поеду.
— Почему? Маша, ты что, боишься меня?
— Нет, не боюсь.
— Ну, а тогда в чем дело?
Маша помолчала:
— Это неприлично.
Князев изумился:
— Что неприлично?
— Ехать вдвоем.
— Ну, Маша, ты даешь! Ты как будто в другом веке живешь!
— А это неважно, в каком веке. Неприлично — и все.
— Та-ак… Ну, и кого же мы должны с собой взять, чтобы было прилично? Маму? Бонну? Кузину?
Маша чуть подумала:
— Кузину.
— Ну, кузина еще куда ни шло. Ладно, договорились. Так и быть. Пусть будет кузина.
Маша с Мариной сидели на заднем сиденье машины. Марина бойко крутила головой и осматривала салон.
— Класс! — восхищалась она. — Никогда в такой машине не ездила! — И тут же обратилась к Князеву. — А вы директор “Эккома”?
— Да.
— Генеральный? — продолжала Марина.
— Да.
— А сколько вам лет?
Маша обратила к Марине изумленные глаза.
— Тридцать.
— А вы женаты?
Маша яростно толкнула Марину в бок, глядя на нее с возмущением. Князев, кажется, заметил в зеркало эту сцену и чуть отвернулся в сторону, скрывая улыбку.
— Нет.
— А дети у вас есть?
— И детей нет.
Маша, покраснев от возмущения, отвернулась к окну, давая понять, что она в этой сцене не участвует. Марина же, как ни в чем не бывало, продолжала расспросы:
— А вы что кончали?
— Политехнический.
— А какой факультет?
— Радиотехнический.
— Да-а, не хило… Ой, а куда это мы выехали?
— На восточный тракт.
— А, ну, правильно! Я что-то сразу не узнала…
Машина выехала за город и сразу стала набирать скорость. Марина посмотрела в окно, потом глянула на спидометр и толкнула Машу, показывая ей глазами на прибор. Маша тоже посмотрела на спидометр и мимикой показала Марине: “Ого-го!”
— А здорово вы водите! — похвалила Марина Князева.
Да, Князев водил машину отлично. Он любил машину, любил ездить быстро, но никогда не увлекался скоростью, не испытывал упоения от специфического гула мотора и стремительного пролета мимо всего окружающего. Он водил, скорее, разумно и любовно, чувствуя машину, так что машина в его руках вела себя, точно ручная и послушная пантера: никаких резких движений, все плавно, мягко, даже вкрадчиво, а потом стремительный рывок и потом опять все плавно и мягко.
Доехали быстро, и вот уже машина неторопливо двигалась по поселку, застроенному коттеджами.
— Вот это да-а! — приговаривала Марина, глядя по сторонам. — Как богатенькие-то у нас устроились!
Маша опять сильно толкнула Марину в бок. Князев чуть улыбнулся. Машина между тем свернула к одному из коттеджей. Князев вышел из машины, открыл ворота. Девушки тоже вышли из машины. Князев завел машину во двор и поставил ее под навес. Девушки вошли во двор.
— Вот это да-а! — протянула Марина, оглядываясь. — Это ваша дача?
— Да.
— А здесь кто-нибудь есть?
— Никого нет. Вы тут погуляйте пока, подышите воздухом, поизучайте окрестности, а я сейчас.
— Ой, слушай, какая красота! Какие деревья! — восхищалась Марина.
И действительно, было чем восхищаться. Все было просто и в то же время необычно, отлично и от обычного деревенского двора и от загородного садового участка. Слева белели стены дома, а над его крышей кроны деревьев заслоняли надстройку, образующую второй этаж. Вся площадь двора представляла собой сплошной газон, через который до самого дальнего забора проходила дорожка, выложенная плоскими каменными плитами. И еще узкие дорожки пересекали газон. Два-три раскидистых дерева и несколько пирамидок вереска нарушали монотонность газона. У самой дорожки располагался цветник, и в это самое время на нем пышно цвело несколько кустов пионов.
Девушки двинулись прямо по дорожке.
— А? Ничего себе, да? Как устраиваются люди! — комментировала Марина, оглядываясь вокруг. — Не то что на наших шести соточках: ступить некуда, сплошные грядки да теплицы. А ту-ут! Вот они, значит, куда пошли, народные-то денежки! Не пропа-али даром! Весь советский народ бывший скинулся, чтобы акулы бизнеса в свободное, так сказать, от трудов праведных время разлагались бы в надлежащей обстановочке. Та-ак! Надо тут все обследовать. Ну-ка, что это там за теремок такой?
Марина двинулась к небольшому деревянному строению.
— Ой, какой симпатичный! — восхитилась Маша. — Ну, надо же! Ты посмотри, какая резьба!
Марина в это время, заслонив глаза с обеих сторон округленными ладонями, заглядывала в окошко:
— Машка, это сауна! Ну, точно сауна! Глянь! А это что тут за калитка? Как она тут открывается? Ага, вот. — Марина открыла калитку, и девушки оказались почти на самом берегу реки.
— О! Машка, это у нас будет путь к отступлению!
— К какому отступлению?
— А вот подъедут сейчас еще две машины, полные добрых молодцев, что тогда будешь делать?
— Тогда, по-моему, никакое отступление не поможет…
— Поможет, не поможет, а я свою девичью честь буду защищать до последнего: в эту вот калитку и — прямо в реку!
— Да ну тебя!
— Нет, он, конечно, на бандита не похож, но кто их знает, этих богатеньких! Они мне все подозрительны…
Они вышли за калитку.
— Смотри-ка! Это они, значит, из сауны бегут через эту калитку и вот с этих мостков ныряют прямо в реку. А? Во, паразиты!
— Какое место отличное! Посмотри, какой вид!
— Да, классно! А вон там, видишь, мостик через реку. А там, смотри, какой лес! Небось, за грибочками они туда гуляют… М-м… Шикарно!
— Хорошо!
— Пойдем-ка, еще посмотрим.
Они вернулись во двор. Проходя мимо сауны, Марина похлопала ее по гладкой стене, приговаривая:
— Пенсионерчики скинулись! Денежки-то у них на книжках пропали… А денежки во-от они где! Бабулек так и так как-нибудь закопают, зато бизнесменчики наши здоровье свое драгоценное тут поправлять будут. От стрессов лечиться…
Они обошли дом и обнаружили с другой стороны примыкающую к нему веранду.
— Ох, ты! Смотри, какая веранда! Это значит, тут чай летом пьют. А представляешь, какой вид оттуда?
— Угу…
— А на веранду мы с тобой скинулись. Три четверти стипендии у нас с тобой — фьють! Зато — вот!
Подошли к кустам пионов, остановились, разглядывая великолепные цветы. В это время подошел Князев:
— Ну, как, подышали?
Девушки сдержанно кивнули.
— Ну, а теперь — прошу!
Они поднялись на веранду, где оказался накрытый стол.
— Я думаю, сначала нам надо с дороги перекусить. Возражений нет?
— Да мы, вообще-то, не голодные… — попробовала отказаться Маша.
Марина толкнула Машу локтем:
— Не-ет, а я не против.
— Ну, и отлично!
Марина покосилась на накрытый стол:
— А руки можно помыть?
— Пожалуйста..
В доме оказалась самая настоящая ванная комната. Девушки огляделись.
— Ничего себе отделочка, а! А у нас с тобой дома как? А тут на даче такое! И вода тебе, пожалуйста, из крана вот холодная, вот горячая…
— Маринка, как-то все же неудобно…
— А чего неудобно-то? Еще чего! Зачем ехали? Ты видела, что там у него на столе? Нет уж, я это все хочу попробовать! А что?
Усевшись за стол, Марина оглядела его безо всякого стеснения:
— Ничего себе! А что, разве все еще есть какие-нибудь спецраспределители? Я что-то в магазинах ничего такого не видела.
— Ну, что-то здесь есть и из магазина, а кое-что и из-за рубежей, из командировок.
Действительно, стол был уставлен исключительно деликатесами. Тут была и икра, и красная рыба, и какой-то необычный сыр, и оливки, и еще какие-то непонятности в баночках. Венчала все высокая ваза, полная винограда.
— М-м… Красота! Прямо глаза разбегаются!
— Что будем пить? Вино, шампанское или чего-нибудь покрепче?
— Шампанское!
— А Маша?
— Я тоже шампанское.
Пока Князев открывал шампанское, Марина вертела в руках бокал:
— Ой, какие бокалы интересные! Эта ножка стеклянная или нет?
— Серебряная.
— Надо же! Это она так незаметно в хрусталь переходит… Здорово!
— Ну, что же? Как полагается, за знакомство!
Все чокнулись.
— Ой, я не могу! Какое вкусное шампанское!
Марина разошлась вовсю. Она с азартом делала для всех бутерброды и болтала без умолку:
— Как хорошо быть бизнесменом! Денег навалом! Всякие развлечения, машины! За границу можно ездить сколько угодно!
— Превратное представление о жизни бизнесменов… — возразил Князев.
— Да-а? А что, не так, что ли?
— Совсем не так.
— А как?
— Работа, работа и работа.
— Ну, да? А банкеты всякие, презентации? Вон по телеку показывают…
— А на презентации и банкеты мы ездим не для развлечения, а для дела.
— Да-а?
— Представьте себе. И даже на эту дачу я приезжаю чаще всего с деловыми партнерами. Так что отдых для нас часто тоже работа.
— Подпоите их тут — и…
— Э, нет, Серьезные дела так не делаются.
Потом осматривали дом. Все было необычно, тем более для дачи.
— А это вот что за картина? Это ведь подлинник, да?
— Да. Это Матюхин. Слыхали?
— Да-а. Он ведь сейчас вроде считается очень крутым… А Вы разбираетесь в живописи?
— Нет. Плохо.
— А зачем тогда покупаете?
— Ну, во-первых, нравится, а во-вторых, это неплохое вложение денег.
— Да-а, это, конечно, мотив. И висит теперь бедный Матюхин здесь вот на даче, вдалеке от людских глаз.
— Между прочим, если бы я не приобрел эту картину, она ушла бы за границу. И висела бы она сейчас точно так же на какой-нибудь вилле где-нибудь во Франции или в Швейцарии. И уж тогда, по крайней мере, вы с Машей ее бы точно никогда не увидели.
— А дорого она стоит?
— Дорого.
И еще одна неожиданность ждала гостей: В углу, не очень бросаясь в глаза, стояло пианино. Девушки обрадовались инструменту, точно старому знакомому.
— Ой, надо же! Как у нас в музыкалке! Точно, Машка?
Маша кивнула головой.
— Вы играете? — спросила Марина у Князева.
— Нет.
— А зачем вам тогда инструмент?
— Так, для гостей.
— А-а… Вот это да!
Князев лукавил, никто из его гостей и представления не имел об игре на фортепьяно. Обычно, увидев инструмент, они таращились на него, как на диковину, пробовали сыграть “чижика-пыжика”, но вскоре оставляли это занятие. И достался инструмент Князеву совершенно случайно: приятель, перевозя родителей в благоустроенный дом на окраине, продавал их квартиру со всем ее ветхим скарбом, в числе которого было и старое пианино. Но Князев, в силу некоторых своих эстетских замашек, предложил ему забрать пианино к себе на дачу, на что приятель с радостью и согласился.
Марина уселась за инструмент и уверенно прошлась по клавишам.
— Как звучит классно! И не расстроен… То есть расстроен, но не сильно. Вам надо настройщика пригласить, — обернулась она в Князеву. — И клавиши довольно легкие… Машка, а помнишь, как мы Бриля играли, джазовые композиции, а? Давай, садись! Вон, бери стул!
Маша, подтащив стул, села рядом с Мариной:
— Я уже, наверно, все забыла…
Девушки попробовали играть в четыре руки.
— Не-а, не так… — Марина протянула руку в сторону Маши, показывая ей на клавишах ее мелодию. Маша согласно кивнула, и они продолжили играть вместе. Сначала с запинками, спорами, остановками, повторами, но потом дело наладилось, и они с азартом и удовольствием принялись наигрывать ритмичную, бодрую мелодию. Князев, заражаясь азартной увлеченностью девушек, тоже незаметно для себя стал в такт музыки покачивать головою и притопывать ногой.
— А что, есть еще порох-то, а! — воскликнула Марина, закончив композицию затейливой музыкальной фразой.
Князев, улыбаясь, несколько раз хлопнул в ладоши.
— Это мы вместе на академическом играли, — повернулась к нему Марина. — Помню, как мне тогда от Ежихи досталось. Помнишь, Машка? А, ты не помнишь! Это без тебя было. Это у нас с ней преподавательница была по музыке, Ежова, а мы ее все Ежихой звали. Вот она нам с Машей на академический и задала Бриля. Ну, Маша у нас девочка всегда была дисциплинированная, она свою партию выучила. А Марина всегда была девочка недисциплинированная…
— Но талантливая… — вставила Маша.
— … и она, как всегда, свою партию к сроку не выучила. А до академического — три дня. Ой, помню, как на меня Ежиха тогда орала! Ужас! Матери позвонила, мне еще дома досталось… Но отыграли мы тогда хорошо, правда же? — повернулась Марина к Маше.
— Я только сбилась в одном месте…
— А, тебе тогда за это пять с минусом поставили…
— Слушай, а сыграй Шопена, помнишь, ты ведь его тоже на академическом играла?
— Если еще не забыла…
Зазвучал вальс Шопена. Марина играла очень неплохо. А Князев сидел в кресле и думал о том, что он намеревался развлечь девушек кое-какими записями, привезенными из-за границы. Обычно его гости бывали очень довольны таким музыкальным угощением. Этих же девушек развлекать не потребовалось, они сами с успехом развлекали его и развлекались сами. Вот они уже перешли к каким-то шутливым песням и напевали, сами себе аккомпанируя. “Ай, да Маша! — удовлетворенно думал Князев. — Она, оказывается, еще и музыкантша! Аспирантура, два языка… Сколько достоинств, однако!”
Сперва заехали к Марине, тем более что дома у нее в это время никого не должно было быть. С огромными охапками цветов они вошли в дверь. Марина на всякий случай решила проверить:
— Мама! Ма-ам! Никого нет. Слава богу! Заходи, — бросила она Маше. Потом достала вазы и стала расставлять в них букеты.
— Давай, твои тоже пока поставим в воду. Потом заберешь.
— Нет, я их домой не понесу, у тебя оставлю, а то придется объясняться, что да откуда… Скажи я, что была на даче у “нового русского”! — не поймут ведь. А дед так вообще с ума сойдет, будет говорить, что я с бандитами связалась. Ой, красота какая! — последние слова относились, конечно, уже к цветам.
— Да, красота! Фу! Что-то пить хочется… Чаю хочешь?
— Давай!
— После шампанского-то да кофе… — хихикнула Марина и отправилась на кухню ставить чай. Маша тоже пошла за нею в кухню и устроилась в углу у окна.
— Слушай, а мужичок-то твой — ничего! — завела разговор Марина о новом знакомом.
— Ха! Какой он мой? — возразила Маша.
— Ла-адно… Мой, что ли? Нет, правда. Такой весь из себя серьезный, сдержанный, нисколько не наглый, как все эти бизнесмены… Нет, вообще он вел себя классно. Мне такие вообще нравятся. А с другой-то стороны, что? Они ведь, поди, тоже люди! И видно, что культурный. Но как живут, как живут заразы, а! Устроились! Да еще и пианино! Ну, я думала, там у него отделка, мебель, ковры, то да се, а тут — пианино! Вот уж этого никак не ожидала.
— Я тоже.
— Для гостей, видите ли! Видно, совсем уж деньги девать некуда, не знают, как и выпендриться. А картины, видела, какие? Особенно на втором этаже…
— А библиотека какая, а? Вот чему завидую, так это библиотеке.
— Не говори! Я прямо вся слюной изошла! Да-а, со вкусом товарищ. Ай, да Машка! Какого зверя подцепила! Везуха!
— Да ничего я его не подцепляла.
— Ла-адно… Он на тебя глаз положил, это точно!
— Ну, уж прямо!
— А чего бы он тебя на дачу к себе потащил. Просто так, что ли?
— Не знаю. Может, и просто так, — рассеянно отвечала Маша, трогая бархатные лепестки густо-бордового пиона.
— Ха! Ну, ты прямо, Машка, наивная!
— Ой, да нужны мы ему очень в нашем-то рубище!
— А чего тряпки-то? Пошел вон в любой фирменный магазин, да и оделся с ног до головы. Были бы деньги. Делов-то! А твои юные прелести, между прочим, он и сквозь рубище разглядит. Поди, не мальчик!
— Ой, ну тебя!
— А что? Во-первых, красавица. Что лицо, что фигура! Во-вторых, умница. В-третьих, культурная, интеллигентная девушка. Да где он еще такую найдет? Им эти всякие девахи-то для развлечения тоже, поди, уже обрыдли!
Маша, прихлебывая чай, только посмеивалась и кивала головой: “Говори, говори…”
— Смейся, смейся, а у него, по-моему, на тебя серьезные виды…
— Ну, конечно! — Маша иронически фыркнула.
— А вот попомнишь… Слушай, а ты-то к нему как?
— Да как-то никак! — Маша пожала плечами.
— Зря-а! Мужик классный. И не старый. Всего-то семь лет разницы!
— Ну, и зачем он мне нужен?
— Как зачем? Замуж!
— О-о! Сказала!
— А чего “о”? Чего “о”? Представляешь, какая будет житуха? Шмоток всяких — навалом! Машина своя будет! Водить научишься! А что, он тебе машину, что ли, не купит? Купит. А дача какая! Но главное — за рубеж! Ты знаешь, куда они отдыхать ездят? Все эти рекламы по телеку просто так, что ли, показывают? М-м… Канарские острова! Париж! Япония! Вот куда хочу, так это в Японию. Ой! Мечта моя! Весь мир объездишь, все на свете увидишь!
— Да, мир, конечно, посмотреть было бы неплохо.
— Ну, вот! Вот и посмотришь! А какая еще у нас есть возможность мир поглядеть? Только выйти замуж за богатого! Только вот где его взять? А тебе вон сама удача в руки привалила! Вот и держи его, не выпускай из рук. Да он и сам от тебя не отстанет. Если не дурак, конечно.
— Да ерунда все это! — решительно заявила Маша.
— Не нравится, что ли?
— А ты вспомни, что ты на даче говорила! Насчет того, куда народные денежки пошли, насчет пенсионеров ограбленных…
— Ой, да ладно? Мало ли, что я там говорила. А тебе-то, вообще, какое до всего до этого дело? Щепетильная, что ли, такая? Подумаешь! Деликатесы у него кушать щепетильность тебе не мешала!
— А ты тоже кушала.
— Ха! А я все, что скушала, честно отработала! Что я ему, зря, что ли, целый вечер на фоно барабанила? Какой концерт дала! Это дело-то тоже, между прочим, стоит недешево!
— Ага! Особенно наши с тобой концерты…
— А что? Я, по-моему, вполне нормально играла.
— Хорошо играла. А я вот все перезабыла.
Некоторое время подруги молча пили чай. Потом Марина заговорила рассудительно:
— И нечего тебе, Машка, дурака валять. Такой случай! Такое вообще раз в жизни бывает! И упустить, да? Да это последней дурой надо быть! Ах-ах, какие у нее высокие моральные соображения! Да ты оглянись вокруг! Ты где живешь? В какое время? Какие там моральные соображения? Придумала, тоже мне…
— А ты бы не упустила, да?
— Конечно, нет. Что я, дура, что ли?
— И даже замуж пошла бы из одного только голого расчета, без любви?
— А что? Лучше, что ли, по любви идти за какого-нибудь голодранца? И на долго такой любви хватит? — Марина помолчала. — Ты дома-то про него говорила?
— Не-а.
— А чего?
— Да как-то даже неудобно. У нас все знакомые — нормальные люди, крутых никого нету. Что подумают?
— А что подумают? Завидовать будут!
Князев был доволен. Он с удовольствием вспоминал день, проведенный на даче. Какими умными и образованными оказались обе девушки, и Марина, и Маша. Какие музыкантши! И о живописи говорили со знанием дела… Заинтересовались вдруг кофейным сервизом, перевернув чашку, стали изучать клеймо и спорить о фарфоровых заводах… Не жеманничали, не хихикали, не говорили глупости, были просты и естественны. Интеллигентные, культурные девушки. Даже Маринина бойкость и та, пожалуй, не переходила меру. Такая компания вполне удовлетворяла честолюбивые запросы Князева.
После этого дня он мог, наконец, составить окончательное мнение о Маше. Его уже не могла обмануть смущавшая его прежде неизменная Машина серьезность и неулыбчивость. На даче он увидел ее совсем другой, и эта другая Маша оказалась совершенно милым и чудесным человеком, так что Князев, незаметно наблюдая за нею, все время любовался ею. Марина была совершенно права в том, что Князев в полной мере оценил все машины достоинства. Мало того, он даже с бухгалтерской тщательностью собрал их все воедино, не упустив ничего, в том числе и те неявные, неуловимые, но многообещающие черты и черточки, которые может уловить только мужчина, особенно если он смотрит на женщину неравнодушным и заинтересованным взглядом. Не забыл он и о том, что Маша, кроме того, года через два-три защитит диссертацию и станет кандидатом наук. “Жена — кандидат наук…” — вдруг подумал Князев и самодовольно ухмыльнулся. Он же тогда утрет носы всем своим приятелям и знакомым! Да, Маша, пожалуй, это то, что нужно, Маша — это серьезно. Но все это было всего лишь начало.
Ни о какой женитьбе не могло быть, конечно, и речи, если ей не предшествовал этап очень близких отношений и даже более или менее длительного совместного неофициального проживания. Эти взаимоотношения, которые в юриспруденции именуются сожительством, в недавнем прошлом считались не вполне нравственными, поэтому существовали не то чтобы скрытно, но, во всяком случае, не очень себя афишируя. Теперь же официально не оформленные отношения уже никого не могли удивить, и совместное проживание под одной крышей даже получило солидное название гражданского брака. И даже старшее поколение, несомненно гораздо более пуританское, растерянно пасовало перед стремительным натиском новых нравов и уже не отваживалось поучать и читать нотации молодым.
И теперь большинство молодых людей считало такой “пробный” брак, такой испытательный срок совершенно естественным. Точно так же считал и Князев. Однако что касалось Маши, то с нею ни о чем подобном не могло быть и речи, по крайней мере, на данный момент. Все-таки они были еще слишком далеки друг от друга. Князеву было ясно, что все видимые атрибуты его жизненного успеха — его машина, дача, его статус, его респектабельный вид — не произвели на Машу ровно никакого впечатления. Это было, с одной стороны, немного досадно: уж очень он привык производить впечатление на девушек немедленно, с первого взгляда. Но, с другой стороны, это было и неплохо, поскольку не оставляло никаких сомнений в том, что Маша — человек абсолютно не корыстный, что она руководствуется в своей жизни чем угодно, но только не корыстью.
Но между ними продолжала стоять какая-то непонятная преграда, и ее наличие Князев неизменно прочитывал в Машиных глазах с самого начала их знакомства. Из-за этой преграды он даже не мог позволить себе положить ей руку на плечо, поскольку знал, какая будет реакция и как укрепит это эту самую невидимую преграду. Было ясно, что Маша совершенно не стремилась ни к какому сближению, даже чисто дружескому. И даже после поездки на дачу ничего не изменилось, и взгляд Маши не стал менее отчужденным, разве что исчезли откровенная подозрительность и недоверие. Но, во всяком случае, когда, подвезя девушек к Марининому дому, Князев окликнул выходившую из машины Машу и попросил ее позвонить ему, она, прежде чем ответить, чуть замялась, и было ясно, что она ответила “Хорошо” только потому, что ничего другого ей не оставалось, не могла же она, в самом деле, сказать “Нет, я вам не позвоню”.
Князев, хотя и недоумевал перед этой упорной Машиной отчужденностью, все же не загружал свою голову поисками причин такого ее странного поведения. Во всяком случае, ему и в голову не приходило, что причина может быть в нем, настолько он был в себе уверен. Он просто деловито решал, как преодолеть это препятствие. Он понимал, что продолжать в том же духе, то есть предлагать Маше то — то, то это, при этом всякий раз уговаривая ее и с трудом преодолевая ее сопротивление, не имело никакого смысла. Даже приглашать ее снова на дачу не было резона, поскольку Маша наверняка потащит за собой опять эту Марину. Со временем такая политика дала бы, конечно, результаты, но Князеву категорически претила роль навязчивого, надоедливого ухажера. Это оскорбляло его гордость. Да и потом время, время… Он не признавал длительных ухаживаний, того, что называется “добиваться”. Если его благосклонность не находила в девушке отклика, то и бог с нею, всегда найдется другая. И пусть даже девушка потом и пожалеет о своей несговорчивости, Князев никогда не возвращался назад, таков уж он был. И только для Маши он изменил своим обычным правилам, потому что Маша — это было серьезно.
Поразмыслив, он решил прибегнуть к тому, что способно быстро сближать людей: совместное путешествие, поездка, совместный отдых. В любом другом случае Князев, не раздумывая, предложил бы девушке поездку на какой-либо курорт, не сомневаясь в ее согласии. Но с Машей это не прошло бы. Маша — человек гордый, щепетильный, даром ничего не берет, тут нужно было что-то придумать. Но, во всяком случае, две недели совместной поездки, которые, кстати, легко можно было бы превратить и в три, решили бы если не все, то многое.
Маша, как и условились, позвонила в конце недели.
— Алло! Здравствуйте. Это Маша. Вы просили позвонить…
“Вы просили позвонить…” Продолжается это “вы”, а, кроме того, она не преминула дать понять, что звонит не по собственной инициативе, а по его просьбе.
— Здравствуй, Маша. У меня к тебе есть дело…
На набережной недалеко от концертного зала было всем известное кафе “Мороженое”. Летом со стороны входа натягивался большой тент, и получалась открытая веранда, на которую выносились столики и стулья. В жаркую погоду здесь всегда было полно народа, всем хотелось охладиться мороженым. Но сейчас погода была неважной: хотя было и довольно тепло, но поддувал прохладный ветерок, на небо все время набегали мрачные тучки, и то и дело принимался накрапывать дождик. Словом, погода была не вполне подходящей для мороженого, но выбрано было именно это кафе, так как Машина щепетильность могла согласиться только на мороженое и ни на что больше. Впрочем, Князев и сам любил мороженое.
Сели за крайний, ближний к воде столик. Маша отказалась выбирать, и Князев заказал мороженое на свой вкус: с толчеными орехами и вишневым вареньем. Маша была молчалива, серьезна и словно не могла оторвать глаз от той игры на поверхности воды, которую затевали то дождь, то ветер. После обычных дежурных вопросов и фраз Князев приступил к делу:
— А что, Маша, у аспирантов отпуск бывает?
— Конечно, бывает.
— И когда?
— Да у нас, в общем-то, более-менее свободно, по желанию…
— А у тебя когда в этом году?
— Я еще окончательно не решила, наверно, в июле возьму… или в августе.
— А что делать думаешь в отпуске?
— Пока еще не знаю…
Маша намеревалась в этом году побывать в Петербурге, а потом в Пскове в компании еще одной девушки и парня, тоже аспирантов. Но поскольку вопрос был решен еще не окончательно, то и говорить об этом, по ее мнению, не стоило.
— А мне скоро предстоит поездка за рубеж… — Князев немного помолчал. — А ты, Маша, была когда-нибудь за границей?
— Нет, — Маша отрицательно покачала головой.
— А хотела бы?
— Наверно, да, — уклончиво ответила Маша.
Ах, какая же она всегда сдержанная, эта Маша!
— И в этой поездке мне, скорее всего, понадобится помощник, что-то вроде секретаря… — Князев из осторожности намеренно употребил оба эти слова в мужском роде, чтобы подчеркнуть исключительно деловой характер всего, о чем шла речь. “Помощница” и “секретарша” могло бы прозвучать, пожалуй, немножко двусмысленно
— Поездка сугубо деловая, — продолжал Князев, — но, конечно, останется время и для, так сказать, культурной программы. У тебя, Маша, как с языками? Ты, кажется, изучала английский и французский?
— Да. С английским у меня, пожалуй, неплохо… А вот французский… — Маша с сомнением покачала головой. — Особенно разговорный…
— А тексты? Читать и переводить?
— Это, пожалуй, неплохо… если, конечно, текст не очень специфический…
Князев удовлетворенно кивнул головой.
— Оч-чень хорошо… Очень, очень хорошо… — он как будто что-то обдумывал. — Ну, вот пока это, пожалуй, и все, что я хотел тебе сказать, — закончил он. — Но скоро, я надеюсь, мы к этому разговору вернемся.
Князев нарочно остановился на такой неопределенной ноте. Он опасался, что Маша могла сразу, с порога ответить категорическим отказом, и это сразу усложнило бы дело. Но намек его был, кажется, достаточно ясен. И он хотел, чтобы у Маши было время подумать, обсудить все, хотя бы с той же Мариной. Он не сомневался, что бойкая и практичная Марина будет его союзницей, что она станет убеждать Машу в том, что от таких предложений не отказываются.
Князев хотел было подвезти Машу к ее дому, но Маша сказала, что сегодня ей нужно быть у тети. Поехали к тете, которая жила довольно далеко, на противоположном конце города. Князев неторопливо вел машину в объезд, по окраинным зеленым улочкам, где было меньше светофоров. “Ах, какая ты все-таки сдержанная, Маша!” — снова подумал он. Он был даже немного разочарован, он полагал, что после поездки на дачу Маша будет такой же милой, какой была там. Но, в общем, этим “первым раундом переговоров” он остался вполне доволен. Главное то, что Маша сразу же не заявила категорическое “нет”. И похоже было, что она заинтересовалась. А дальше все будет зависеть от того, насколько убедительно и респектабельно он сумеет обставить перед нею свое “деловое предложение”. Но с этим он надеялся справиться.
Выходя из машины возле тетиного дома, Маша неожиданно предложила:
— Хотите пить? Можно зайти к тете, она чаем напоит … — перед этим она заметила, как Князев повертел в руке пустую пластиковую бутылку из-под воды и с сожалением отложил ее в сторону.
Зайти к тете выпить чаю? А почему бы, собственно, и нет? Князев воспринял это предложение как знак некоторого потепления к нему со стороны Маши. А может, это результат их сегодняшнего разговора? Да и вообще, почему бы и не познакомиться с Машиной родственницей, хотя бы и с тетей? Не помешает узнать, что за семейство. И Князев согласился.
— Только тетя у меня человек откровенный и прямой, — предупредила Маша. По тому, как она при том улыбнулась, Князев понял, что тетю свою Маша любит. “Хм, — подумал он. — Что ж, пусть будет откровенный и прямой”.
Тетя жила в малогабаритной “хрущовочке”. Князев осматривался вокруг с ностальгическим любопытством. Как-никак, когда-то ведь и сам он жил в почти точно такой же квартирке. Подумать только! И считал при этом свое жилище совершенно нормальным, ему и в голову не приходило сетовать на низкий потолок или на то, что площадь мала. Все тогда для него было замечательно. Когда это было! Но вот теперь, когда ему случалось иногда попасть в такую вот квартирку, она неизменно производила на него немного жалкое впечатление, и он даже испытывал некоторую снисходительное сочувствие к людям, в ней проживающим. Вот и здесь, в квартире тети Нади, Надежды Николаевны, как она представилась, он увидел непривычные теперь уже для него низкий потолок, недорогие обои, простую, далеко не новую мебель, какие-то допотопные светильники, и все это теперь для Князева ассоциировалось с бедностью. Пока они с Машей ехали, неожиданно распогодилось, и снова выглянуло солнце. Окна тетиной квартиры выходили на запад и были затянуты зеленью деревьев, и теперь на листьях, обмытых дождем и колеблемых ветром, ярко блестели и переливались солнечные блики.
Хозяйка, невысокая темноволосая женщина около пятидесяти лет, встретила Машу как любимого человека и очень желанную гостью. Ее радостное оживление адресовалось, конечно же, исключительно Маше, а Князев в тесноте прихожей поначалу почувствовал себя неуклюжим и каким-то второстепенным персонажем, что было для него непривычно, тем более что находился он, как-никак, в женском обществе. Он был этим даже несколько задет. На тетю, похоже, ни его лощеный вид, ни то, что он приехал на “иномарке” (а машину он поставил внизу под окнами), не произвело никакого особого впечатления. Она отнеслась к нему просто, спокойно и в меру приветливо, не считая нужным как-то особо обласкивать и обхаживать гостя.
Чай пили по-домашнему, в маленькой, тесной, но все же уютной кухне. На плите закипал чайник, Маша манипулировала с заварочным чайником, а хозяйка неторопливо расставляла на столе чайные чашки и поясняла:
— Маша всегда заваривает, когда ко мне приходит. Она у нас мастерица этого дела. Она летом специально ездит в деревню к родственникам, чтобы заготовить пахучих травок. Она и места там знает, и знает, когда и как собирать…
— Это замечательно!
Теперь все как будто становилось на свои места. Родственники и должны были нахваливать ему Машу. Вопрос только в том, насколько деликатно или, наоборот, навязчиво это будет делаться. Но ему не пришлось оценивать тетины похвалы с этой точки зрения, поскольку они на этом, собственно, и закончились.
Чай действительно был очень вкусным, и Князев, утоляя жажду, пил с большим удовольствием. Хозяйка, еще довольно красивая женщина, поглядывала на Князева умными, живыми, темными глазами и непринужденно задавала вопросы. Узнав, что Князев бывает за границей, она вздохнула:
— Да-а… Замечательно… Всегда завидовала тем, кто может путешествовать. А я за всю свою жизнь так ни разу за границей и не побывала.
И это тоже Князев воспринял как должное. Да, им, кто может ездить теперь за границу, завидуют. Маша, правда, тетины чувства разделить не захотела.
— Да ладно, теть Надя, — сказала она. — Пушкин тоже ни разу за границей не был. И Лермонтов… Так что мы с тобой в неплохой компании.
— Вот разве что, — рассмеялась тетя.
Говорили о том, о сем, о разных незначительных вещах. Князев похваливал чай, тетя подливала ему в чашку, предлагала варенье. И варенье тоже было приятным и вкусным. Князеву было хорошо в компании этих двух женщин, чем-то неуловимо похожих друг на друга. Он заметил, что они похожи не столько внешне, но что сближает их что-то другое, более важное, что позволяет им с полуслова понимать друг друга. Князева даже начало отпускать чувство снисходительности богатого дяди, соизволившего навестить бедных. Он уже готов был расслабиться и отдаться чувству приятности, простоты и уюта. Но тут разговор повернул совсем в другую сторону.
— Вы когда окончили институт? — спросила тетя. — Восемь лет назад? Подумать только, — качнула она головой, — как переменилась жизнь! За восемь лет можно стать богатым человеком…
— Можно даже и не за восемь… — заметил Князев.
— И каким же образом? Непосильным трудом?
Князеву послышалась ироническая нотка в голосе тети, и он насторожился.
— Ну… это кто как…
— А вы — как? — продолжала тетя, глядя на него с живым, но, кажется, тоже несколько ироническим интересом. — Расскажите! Нет, это же очень интересно! Простой советский парень и вдруг превращается в “нового русского”!
И вот здесь Князев, кажется, свалял дурака. Будь он тем же простым и бесхитростным парнем, каким был восемь лет назад, что бы стоило ему ответить в шутку:
— Как — я? Как я дошел до жизни такой?
И рассказал бы он им историю про то, как на задворках института в заброшенной мастерской они с Мальцевым налаживали изготовление “фитюлек”. Из перипетий их тогдашней “предпринимательской деятельности” могла бы получиться неплохая история, остроумная и веселая, которая наверняка позабавила бы его слушательниц. Наверное, они хохотали бы от души, слушая про то, как начинающих предпринимателей “пас” незадачливый Колян и как они отваживали его при помощи милицейского начальника. И Князев с его рассказом наверняка понравился бы тете, а это было бы нелишне, учитывая то, каким важным человеком, судя по всему, была для Маши ее тетя. Но Князев давно уже не был тем простодушным парнем. Он был теперь очень непрост. И он не счел нужным отвечать на тетин вопрос, он только посмотрел на нее взглядом, который должен был, вероятно, сказать ей: не слишком ли она наивна, если думает, что он вот так вот, ни с того ни с сего, ради удовлетворения ее любопытства возьмет да и начнет рассказывать ей о своих делах.
Тетя, однако же, оставила без внимания и его значительный взгляд, и его молчание и продолжала:
— А вот скажите, — ведь сейчас только и слышишь что о всяких разборках, наездах, захватах, рэкете… А вот как по-вашему можно в наших теперешних условиях заработать, ну, хоть сколько-то значительные деньги абсолютно честным путем, без всякого криминала?
И опять он вполне мог бы ответить “Можно”, ведь они с Генкой обошлись без криминала, без уголовщины, во всяком случае, если именно это имелось в виду. Но гордыня снова не позволила ему пойти таким простым путем. Однако промолчать и на этот раз значило бы выглядеть едва ли не идиотом. И он ответил глубокомысленно:
— Ну, это смотря что считать криминалом… Все время ведь приходится что-то нарушать, даже и в обычной жизни, скажем, на дороге: то на красный проедешь, то скорость превысишь…
— Ну, это-то, положим, еще не криминал, — в тетиных глазах мелькнула какая-то искорка, очень похожая на насмешливую. — Это всего лишь правонарушение…
Это что же, выходит, она его поддела, что ли? Это было очень неприятно особенно потому, что рядом сидела Маша. Маша не участвовала в разговоре, но своими умными серыми глазами внимательно поглядывала то на него, то на тетю.
— А как вы считаете… — опять начала тетя.
Да что же это такое, в самом деле!
— Как по-вашему, — продолжала тетя, — то, что было создано трудом всех, принадлежало всем, а теперь оказалось в руках немногих, остальные же остались ни с чем — это справедливо? Как вы считаете?
— Наверное, несправедливо, — помолчав, вынужден был ответить Князев. А что еще, спрашивается, он мог ей ответить? Но надо было, однако, с этим допросом как-то заканчивать. — Вы меня извините… Большое спасибо за чай… и за компанию… Все было замечательно, но, к сожалению, — он посмотрел на часы, — мне уже пора. — Князев поднялся из-за стола. — Маша, я могу подвезти… — он намеренно, на всякий случай, обошелся без местоимения, ему почему-то не захотелось при тете называть Машу на “ты”.
— Нет, нет! — возразила тетя. — Маша сегодня останется у меня. Я ее не отпускаю!
Князев выходил от тети с крайне неприятным чувством. Самолюбие его было уязвлено и раздражено. Сперва это была просто самолюбивая досада на то, что он оказался не на высоте, почему-то не нашел нужного тона в разговоре, не сумел блеснуть, остроумно и ловко парируя тетю, а наоборот, мямлил что-то невразумительное и неубедительное. Ему было досадно, и он не мог понять, как это могло с ним случиться, что он так оплошал. И все это — в присутствии Маши, и это было особенно неприятно и непростительно. Потом Князев почувствовал злую досаду на тетю, которой вздумалось с чего-то задавать ему все эти дурацкие вопросы. “Справедливо, несправедливо…” — раздраженно думал Князев. Как будто это он устанавливал правила игры, как будто это он выдумал эту перестройку, эти рыночные отношения! А между прочим, все ведь хотели разбогатеть. Все! А когда выяснилось, что не у всех это получается, стали вдруг вспоминать о справедливости! И вообще все эти разговоры о бедных и ограбленных не что иное, как элементарное проявление зависти! А что им еще остается, тем, у кого не хватило ни ума, ни сообразительности, чтобы чего-то добиться!
Но тут мысли Князева приняли совсем иное направление. Его вдруг точно током ударило. А при чем тут разговоры о справедливости? Его же прямым текстом спрашивали, как он зарабатывал свои деньги, не криминальным ли способом, то есть не бандит ли он, не ограбил ли он кого ненароком, а может быть, даже и убил! Проще говоря, ему предлагалось пройти тест на благонадежность. Какая-то тетя, живущая в жалкой “хрущобе”, пожелала поинтересоваться, достаточно ли чисты у него руки для того, чтобы пить чай в ее убогой кухне! И спрашивала его об этом так, как будто имела на это полное право! Князева охватило бешенство.
Он несся по улицам города, не замечая окружающего, видя перед собой только дорогу, автоматически притормаживая, включая повороты, а потом снова жал на газ, не ощущая скорости. Закончилось это тем, чем и должно было закончиться — свистком гаишника.
— Превышаем… — сразу начал тот.
— Извини, шеф, виноват, — и Князев без пререканий вручил ему свои права, вложив в них такую купюру, что постовой даже как будто чуть оторопел. Инцидент сразу же был исчерпан. Подержав для вида в руках права, милиционер вернул их Князеву.
— Но вы все-таки поаккуратней… — напутствовал он его.
После встречи с гаишником Князев как будто немного остыл. Злость его, хотя и не прошла вовсе, утратила свою остроту. Перед ним теперь встал другой вопрос: а какова была роль Маши во всей этой истории? В этом надо было разобраться во что бы то ни стало. Кое-что теперь вспомнилось и предстало перед Князевым в совсем ином свете. Он вспомнил, как Маша не хотела, чтобы он подвозил ее к подъезду ее дома, опасаясь, что ее увидит кто-нибудь из соседей. Он вспомнил и то, что, когда они были на концерте, Маша как-то опасливо оглядывалась вокруг. Тогда он подумал, что ее смущало то, что она выглядела рядом с ним недостаточно шикарно. Теперь же он понял: она боялась, что ее с ним увидит кто-нибудь из ее знакомых. Она что же, стыдилась его? Или она тоже все время боялась, не бандит ли он какой-нибудь, в самом деле? А может быть, она нарочно завела его к этой тете, чтобы та прощупала, кто он такой есть в действительности? Значит, что же, все это было подстроено?! Ай, да Ма-аша! Вот, значит, как? И тут в его разгоряченной голове возникла мысль совсем уж эксцентричная, хотя и не менее нелепая. А что, если Маша нарочно устроила этот визит к тете для того, чтобы посрамить его? Чтобы эта тетя в ее присутствии повозила бы его, так сказать, фэйсом об тэйбл? И хотя эта мысль была не более, чем результатом его воспалившегося самолюбия, она почему-то пришлась ему по душе. Ай, да Маша! Ну, Маша! Маловата ты еще, Маша, чтобы проводить над ним такие эксперименты! Что-то злое и мстительное закипело в его сердце. Ах, вот, значит, как!
Князева несло. И чем более он был аккуратен и осторожен в делах, чем непреклоннее соблюдал непреложное правило: никогда, ни при каких обстоятельствах не принимать никаких решений сгоряча, на скорую руку, не выяснив всех обстоятельств, тем упрямее он шел теперь наперекор своим же собственным, проверенным и никогда не подводившим его правилам и принципам. Его несла какая-то злая сила, что-то в нем шло вразнос. Он как будто намеренно, как будто назло хотел поступить именно так, как подскажет ему это его взвинченное, злое состояние, принять именно то решение, к которому оно его толкнет. Это был злой и упрямый каприз, сиюминутный, не желающий ничего знать, не желающий думать о последствиях и о том, что, быть может, потом, в будущем, ему придется горько пожалеть об этой минутной прихоти.
Он испытывал какое-то бесовское наслаждение оттого, что поступит именно так, как продиктует ему это злое, капризное, упрямое чувство.
Через несколько дней Маше позвонила Марина.
— Слушай, Машка… чего хочу тебе сказать… — Марина немного помедлила, точно собираясь сказать Маше что-то неприятное. — Этот твой… как его… Князев… Ну, в общем, он предложил мне поехать с ним за границу… — В Маринином голосе слышалось даже как будто некоторое удивление, но она тут же зачастила, точно оправдываясь: — Машка, я правда ничего такого не делала, я даже понятия не имею, как он мой телефон нашел… Позвонил, говорит, надо поговорить… Ну, я подумала, мало ли что… Встретились, а он с ходу: “Хочешь за границу со мной поехать?” Ну, я, конечно: “Хочу!” Сперва даже подумала, что он шутит…
На некоторое время в трубке воцарилось молчание.
— Ну, чего молчишь-то?
— А что я должна говорить?
— Но ты на меня не обижаешься?
— Ну, а чего мне обижаться? С какой стати?
— Мало ли… Ну, тогда ладно. А то я думаю, может, ты обидишься… Тогда на даче мне показалось, что он вроде на тебя глаз положил… А тут — вот… Я правда даже не ожидала… Думала, что он шутит. А потом смотрю — нет, все всерьез. Ну, думаю, дура я, что ли, чтобы от такого отказываться? Такое вообще раз в жизни бывает, правда же? Ну, вот и позвонила тебе, чтобы ты была в курсе…
После Марининого звонка Маша испытала необычное, неприятное чувство, сильно похожее на гадливость. Она подумала, как хорошо, что не рассказала тете Наде о последнем разговоре с Князевым, не рассказала потому, что разговор был какой-то неопределенный, не то намек, не то предложение. Выходит, правильно, что не рассказала, хорошо бы она теперь выглядела. Неприятное чувство, правда, продержалось недолго и вскоре рассеялось. На смену ему пришло легкое сожаление, правда, непонятно даже, о чем. Но скоро и оно прошло, и Маша почувствовала облегчение, точно она освободилась от чего-то ненужного. В самом деле, в последнее время у нее было такое ощущение, словно ее настойчиво втягивали во что-то, в какую-то иную среду, иные отношения, чуждую ей жизнь, словно ее чем-то соблазняли. А теперь она свободна, теперь она может думать о поездке в Петербург, а потом в Псков вместе со своими друзьями, тем более что с этой поездкой все наконец окончательно уладилось и определилось.