Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2009
Западня для читателя
Лидия Скрябина. Моль для гламура. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. Лидия Скрябина. Клетка: двенадцать драматических эпизодов. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2007.
Лидия Скрябина — прозаик с интересной творческой биографией. Ее “биобиблиография” насчитывает несколько романов “в твердых переплетах”. Впрочем, коммерческую литературу Лидия Скрябина издавала под другой фамилией. Сейчас, ища личностного развития, писательница поменяла все — и подпись, и вектор деятельности — и предлагает читателям образчики интеллектуальной прозы. Кстати, несколько рассказов уже вышли в “толстяках” — журналах “Октябрь”, “Москва” и в “Литературной газете”. “Жара”, опубликованная в “Октябре” (№ 12, 2003 год), стала позднее самой мощной главой книги “Моль для гламура”. Закономерно дело дошло до книг. Но заявка на интеллектуальность, более того — философичность в сочетании с названием серии (“Любовь & money”) и самих романов, парадоксальна.
В название одной из книг включено одно из самых модных сегодня слов — “гламур”. Этот внешний признак может и отвратить от книг Лидии Скрябиной поклонников интеллектуального жанра или любителей различных “изводов” постмодернизма, включая “новый реализм”. Ведь среди просвещенных читателей слово “гламур” вызывает подобие аллергических конвульсий и выглядит ярлыком недостойной развлекаловки.
Между тем блиц-поиск по Интернету показывает, что гламур-таки будоражит умы и становится объектом художественного, социального и психологического осмысления — студенты посвящают ему рефераты, на культурных форумах обсуждают его значение (во всех смыслах) и ценность для искусства. Телевидение посвящает ему ток-шоу: что, мол, победит — гламур или кризис?.. И даже в кругах обывателей “гламур” все более приживается — правда, чаще как раздражитель. Например, на забрызганном грязью выше крыши маршрутном такси остроумный водитель наклеил слоган: “Задолбал гламур!”
В быту слово “гламурно” чаще всего используют как синоним к “шикарно”. Но в обыденном употреблении слова “гламур” отодвинут на задний план изначальный “волшебный” смысл гламура. Классических механизмов волшбы два (вспоминаем сказки-мифы!): один — это чудесное превращение кого-то/чего-то в свою прекрасную противоположность, другой — “морок” героя, в силу чего его глаза видят уродство как красоту (или наоборот). Без превращений волшебство не обходится. Допустим в “гламур” чародейский трансформер — и первым “гламурным” литературным произведением становится всемирно известная сказка о Золушке в обработке Ш. Перро!.. А если углубиться в мифологию, то каждый народ придумал сказки о нищих-принцах и царевнах-лягушках!
Но истоки столь же отличаются от продуктов собственного качественно-количественного развития, как родник на Волговерховье — от Жигулевского водохранилища.
Исключая сказки и мифы, мне трудно представить себе “неразбавленный” гламур в литературе. Книги О. Робски, К. Собчак, С. Минаева, Л. Лениной? Но разве само по себе описание жизни элитарных кругов со всеми ее бытовыми прелестями — и есть “весь” загадочный “гламур”? Побойтесь Бога! Это старые песни на новый лад! В большинстве книг о “шикарной” жизни — как принадлежащих перу вышеперечисленных светских львиц и львов, так и созданных воображением рядовых литературных ремесленников — назойливо муссируется избитый мотив “Золушки”. “Золушкианские” сюжетные ходы пронизывают почти все “форматные” книги развлекательных жанров — детективы, мелодрамы, экшны, боевики — кроме фэнтези.
“Эстетика гламура” в нынешнем искусстве отвергает реальность, многоплановость и объективность художественной картины в угоду пленительности конечной картины. Как ни забавно, в концептуальных предтечах “гламура” состоит так называемый “социалистический реализм” с его искажением действительности ради политической пропаганды. Эта преемственность отчасти объясняет, почему постсоветские россияне так охотно взялись писать и читать “гламур”. А также смотреть. В кинематографе “гламур” выражается намного зрелищнее и очевиднее. Его на экране не скроешь — напротив, он выпячивается!
Может, финансовый кризис что-то изменит… но пока масштабы “гламура” смахивают разом на государственную политику и массовый психоз. Отсутствие признаков шикарной жизни в описаниях перипетий героев способно девальвировать роман в глазах издательства. Тем, кто хочет публиковаться не за свои деньги, а за гонорары, приходится дописывать историям новых Золушек “гламурный” хэппи-энд. Хотя, видит Бог, надоела уже безусловная прелесть хрустальных туфелек — даже если они теперь кожаные и от “Армани”…
Возвращаясь к романам Лидии Скрябиной, уверяю читателей: писательница относится к “гламуру” скептически. Ее видение гламура — это “светскость, успешность и ДЕМОНСТРАТИВНАЯ ПРАЗДНОСТЬ”. Ее кредо: “Гламур — это шик для кухарок”. “Гламур”, столь откровенно анонсированный в названии книги Лидии Скрябиной, — это “заманок” для единомышленников. Оба романа Скрябиной продолжают традиции, заложенные мировой литературной классикой.
Изданные практически синхронно романы “Моль для гламура” и “Клетка” охватывают разные периоды из эпохи повторного становления капитализма в России: первый содержит ретроспективу середины 90-х, второй — хронику 2003— 2004 годов. Хроника буквальна: история болезни и подготовки к операции главной героини “Клетки” перемешана с подлинными выдержками из СМИ. Тут и импичмент Э. Шеварднадзе, и скандал вокруг А. Волочковой, и две зимних трагедии 2004 года — взрыв в метро и обрушение аквапарка… Столь настойчивое внедрение в художественную ткань романа примет и реалий времени не случайно — однако об этом позже. Пока же отметим явное “родство” художественного замысла “Моли для гламура” и “Клетки”: тот и другой — роман-байка. В “Моли для гламура” байки рассказываются от первого лица — психолога и автора глянцевого журнала Маргариты Войковской, в “Клетке” — от третьего. Маргарита пишет для “глянца” очерки из жизни финансовой элиты, попутно вспоминая этапы становления собственного благополучия — так в романе образуются два уровня художественной действительности. Стефания — жена успешного предпринимателя — находится в состоянии развода по воле мужа и перелистывает страницы прошлого, ища в них причины развода и возможности “спрямить карму”.
Истории из жизни, нанизанные на стержень довольно простого сюжета, давно и прочно заняли место в литературе и успели уже выйти из моды, но не из традиции. На мой взгляд, произведения Лидии Скрябиной типологически располагаются между “Трое в лодке, не считая собаки” и “Москва— Петушки”. Пронзительную поэтику Венички повторить, тем более переплюнуть, адски сложно. Однако Лидия Скрябина ближе к русскому прообразу, чем к английскому, потому что в подобранных ею историях, как правило, мало юмора (и полно сарказма), но много внимания к психологии героев. Кстати, это далеко не всегда сами новые русские и их домочадцы. Маргариту Войковскую, например, очень интересует психика и судьбы различных “прилипал”, вьющихся возле этого красивого и сытого мира в надежде на падающие со стола крохи: обслуги-дизайнеров-массажистов-нянь-охранников-консьержей; либо же авантюристов и аферистов. Прихлебатели, прилипалы, циники пренебрегают “царствием небесным”, ибо тесноваты его врата и не пролезут туда чемоданы “культовых” шмоток, иномарки, бассейны, тем паче — особняки, окруженные кирпичными заборами, и охранные кортежи… Но они же, по мнению Маргариты, остаются в сухом остатке перед тем же игольным ушком голыми и босыми, да еще и несчастными… За каждое такое отклонение от подлинного “гламура” главный редактор сварливо пеняет очеркистке. А она продолжает свое: Большие Деньги в ее интерпретации подобны источнику искусственного, мертвящего света, что превращает окружающее пространство в фантасмагорию.
Одна из фантасмагорий толка поистине босхианского: Маргарита встречает бывшего одноклассника, которого помнит застенчивым и нескладным подростком, гением бесплодных математических выкладок, — встречает его солидным, опузатевшим и самодовольным. Оказывается, бывший книжный червь за двадцать лет, что героиня его не видела, превратился… в мясного червя. Американской говядиной теперь торгует оптом. Любовь к математике помогла составить безупречную формулу закупок и продаж. Несмотря на это, себя прежнего “мясной король” истово презирает.
В романе “Клетка” муж Стефании Степан Шишаков — бывший профессор, нынешний поставщик на рынок консалтинговых программ, “финансист” и “титан” в одном флаконе, прошедший стадию “гения”, но повернувший линию судьбы в ином направлении. Такими штрихами и эпизодами романы связываются в дилогию. На то и рассчитана хронологическая достоверность первой и второй книг, чтобы читатели заметили десять лет разницы. Пожалуй, мы вправе заметить, что Шишакова — это повзрослевшая, оставшаяся у разбитого корыта Войковская. А ее муж Шишаков — это “мясной червь”.
В “Клетке” автор так отчетливо симпатизирует и сопереживает героине, что возникает соблазн персонифицировать ее как одно из внутренних “я” самой писательницы.
Быть может, эта дилогия — мемуары, даже исповедь?.. Личностное начало у Скрябиной сильное, но, думаю, мы имеем дело не столько с автобиографией, сколько с личной философией на тему: счастья не купишь.
Поучительно. Даже моветонно. Морали читать в открытую для серьезной литературы — это “фи”. Но, не боясь “фи”, Лидия Скрябина в своих “гламурных” романах буквально “скандирует” этот лейтмотив. За каждое материальное достижение придется платить нематериальными потерями. Утратишь сначала свободное время, зарабатывая деньги, затем покой и сон, охраняя состояние, в кое деньги превратились, потом душевное равновесие, потом доверие к людям, потом здоровье и простые человеческие радости, типа гармоничного брака и “бесплатного” секса, потом смысл жизни… а потом, закономерно, и саму жизнь, ибо бессмертие тоже не продается и не покупается. Боже мой, зачем все это было надо?!
Но ни один из успешных богачей, встречавшихся Маргарите и Стефании на страницах романов, не задавал себе этот вопрос. Видимо, деловой успех несовместим с интеллигентскими рефлексиями. Не в отсутствии ли рефлексий основное отличие “новых русских” от “старых советских”?.. Хотя и те не одним миром мазаны… Писательница постоянно заставляет своих героинь задумываться: не замешана ли в духовном оскудении и материальном обогащении нового поколения среда, взрастившая оное поколение? Ответа милые дамы не находят…
Позвольте! Но ведь это все уже было в литературе! Не на этой ли идее бесполезности материального благополучия построена вся американская литература, от “Унесенных ветром” до “Кролик, беги!”? Не о том ли устами своих толстобрюхих купцов талдычил советским школьникам Александр Островский? Не так ли ученикам 70— 80-х предписывали понимать печально-комическую дилогию “Двенадцать стульев” и “Золотой теленок”? Не в горестной ли преемственности грехов — из поколения в поколение — пафос эпопеи “Сага о Форсайтах” (а, пожалуй, вспоминается английский классик при чтении семейных сцен у Лидии Скрябиной)?.. Зачем в тысячу первый раз выстраивать силлогизм с заключением “Все богатые несчастны”? И при чем тут вообще злополучный “гламур”?
Отвечу сначала на второй вопрос. Гламур — вообще ни при чем. Это авторская ирония, основанная на массовом увлечении потребителей искусства сим притягательным словом. “Гламур” обыгран в названии “Моль для гламура”, как в тексте дилогии обыграны узнаваемые элементы гламурного жанра — интерьеры модных клубов, детали женских нарядов, модные способы убивать время и общаться… Но изображение праздной и обеспеченной жизни — не самоцель писательницы. Это фон, декорации, кулисы — да и те показаны дискретно. Писатели, которые пишут “гламурно”, все время сказки рассказывают. А Лидия Скрябина рассказывает горькую быль. Из тенет шикарных привычек выбираться тяжко, а жить в них так же пресно, как и в рутине от зарплаты до зарплаты. Готового рецепта, как откреститься от гламура, Лидия Скрябина не подсказывает читателям. В отличие от готового рецепта, как вляпаться в западню. Точно бабочка в клей. Точно моль — в шкаф с тяжелым пронафталиненным тряпьем. Где ей только и останется, что в отместку протачивать насквозь шлейфы роскошных платьев…
С первым вопросом сложнее. Возможно, писательнице хотелось синтезировать редкие видовые признаки игрушечного жанра “гламура” с теми литературными приемами и непреложными истинами, которые придали бы первым литературное звучание? У меня нет иной версии.
Лидия Скрябина апеллирует в своей “негламурной” дилогии к серьезным первоисточникам. Я уже упоминала о несколько даже навязчивой подоплеке психоанализа в ее романах. Обе героини — и Войковская, и Шишакова — прибегают к психотерапевтическим методикам. Первая формирует себя как успешную личность и строит свое будущее. Вторая ищет в своем прошлом ошибки, приведшие к краху. Медитируя, она погружается в виртуальную реальность, где ее встречает “маленькая разбойница” — грубая, некрасивая, злобная, бедно одетая девчонка, выпаливающая взрослой даме такие неприятные откровения, что та впадает во фрустрацию… На одном из сеансов медитирования девчонка превращается в злую ведьму, прикованную цепью к стене подвала. Баба-Яга, подвал, цепь — отталкивающе-страшны, а путь к ним — вполне “гламурен”, через лубочную горницу в духе русских сказок.
Много времени и еще больше внимания к своему подсознанию приходится потратить Стефании, чтобы понять: ее внутреннее “я”, этот ребенок-волчонок, отчаянно нуждается в любви и понимании. Любящим ее она отплатит тем же. Ведь на самой последней странице “Клетки” Стефания под наркозом снова “устремляется” навстречу знакомой хмурой девочке, как к своему отражению. И “второе я” разбивает увесистым булыжником свое зеркало — Стефанию. Осыпаясь осколками, Стефания чувствует освобождение…
Кто маленькая разбойница Лидии Скрябиной, если не “божественный ребенок” Карла-Густава Юнга? Архетип ребенка имеет в концепции Юнга множество значений: и непроизвольной манифестации бессознательных процессов; и духовных предпосылок и условий развития ныне существующих индивидов; и — в фольклоре — как разъяснение потаенных сил природы ребенка (карлики, эльфы, мальчики-с-пальчик); и — в религии — как провозвестник и первенец нового поколения, возникающий при “изменении облика богов”; и как основополагающий элемент “мифологии рода”, его живой религии, потеря которой всегда моральная катастрофа; и, наконец, — в области психопатологии — как фантомный ребенок у душевнобольных женщин.
Сердитая замарашка является героине Лидии Скрябиной как исцелитель, как “корректор”, как нравственный, так и физический спаситель ее сознания. Ведь оперируют Стефании мозг, и образная связь “головы” и “сознания” так и напрашивается.
По-моему, “приземлять” романы “Моль для гламура” и “Клетка” не стоит. Они вовсе не так однозначны, как может показаться по их названиям и оформлению обложек. Скорее, они могут претендовать на попытки философского осмысления писателем нашей эпохи. Есть у них и другие достоинства: романы эти не линейны, развиваются сразу по нескольким уровням художественной реальности и рационального осмысления и оставляют возможность для различных трактовок и неоднородного восприятия. В какой-то мере их можно даже называть спорными. Подавляющее большинство образцов современной “городской прозы” споров, как правило, заслуженно не вызывает. Но вот если “скрестить” “городскую прозу” с “интеллигентским романом”, получится гибрид любопытный. Полемичность как итог издания — это уже похвала.
Кстати, подбирая книги для серии “Любовь & money”, издательство “Центрполиграф” с превеликим трудом находило романы-“партнеры” к произведениям Лидии Скрябиной. Это подчеркивает, на мой взгляд, что в современной российской прозе “симптом негламурного гламура” зародился, но еще не развился в тенденцию. Несмотря на богатое литературное основание для нее. Лидии Скрябиной достаются колючие лавры первооткрывателя поджанра “негламурный гламур” в русской постоперестроечной прозе.
Что на очереди — такой же тектонический сдвиг внутри жанра “чистого гламура”?..
Елена САФРОНОВА