Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2009
Михаил Кузьмич Смирнов, кудрявый сорокадвухлетний брюнет, художник химкомбината, по обыкновению проснулся в пять утра весьма бодрый, потому что предвкушал, как вот он через полчаса примется за акварель большого эскиза — надо было сегодня начальству представить проект оформления фасада управления комбината. Идея родилась хорошая: фигуры нефтепереработчиков предполагалось нарисовать в условной манере, как, к примеру, у Дейнеки, но лица должны сильно напоминать нынешнее высшее руководство — генерала, директоров заводов, это им понравится, может быть, и заплатят пощедрее.
Однако подняться с постели не удалось, левая нога и рука не слушались. Он принялся неуклюже суетиться, пытаясь столкнуть непослушную ногу на пол, получалось плохо, потому что одеревеневшая левая рука не могла помочь левой ноге. “Надо же так отлежать”, — подумал Смирнов.
Жена проснулась и недовольно проворчала:
— Мишка, кончай ёрзать. Чего ты так рано глаза продрал?
— Да сё та ны-ны-как, — слегка заикаясь, еле пролепетал Смирнов, не узнавая своего голоса. Язык словно распух и не помещался во рту.
Жена села на постели.
Ангелина Викторовна, учительница литературы, была женщина грамотная, начитанная, она сразу всё поняла.
— Подыми левую руку, Миша, — сдавленно сказала она. — И ногу.
— Ны-ны-к-как, — промычал Михаил.
— Лежи и не шевелись!
Жена бросилась к телефону, вызвала скорую, — случился инсульт, мужа парализовало. У него давно было повышенное кровяное давление.
Машина приехала минут через сорок.
Носилки, каталка, лифт, его привезли в палату, переложили с каталки на койку у окна.
Вскоре сделали болезненный укол в живот, поставили систему.
— Не шевелиться! — строго сказала большая рыжая медсестра. — Если что, — обратилась она к сидящей рядом с кроватью жене Смирнова, — вот утка. Система на два часа. Всё понятно?
Утирая глаза, Смирнова кивнула.
— Нечего плакать! — тронула её за плечо медсестра. — Обычное дело, всё будет как надо.
— А как надо? — всхлипнула Ангелина Викторовна.
— Как привезли, так и увезёте, хуже не будет. Недели через две. У нас тут быстро.
— А хуже может быть?
— Всё может быть, не шевелиться. Еда только жидкая, чайными ложечками. Ему сегодня обеда и ужина не будет, на довольствие поставят завтра, после обхода.
— Миша, — наклонилась жена, — кушать хочешь?
Смирнов кивнул, прикрыв глаза.
— Но он же голоден, — проговорила Ангелина, вопросительно глядя на медсестру. — У вас тут можно что-нибудь купить?
— У нас всё можно купить, — криво улыбнулась медсестра Людмила краешком рта. — Сок, кофе, пирожные. Буфет на первом этаже. Только для персонала. А ему бульон нужен. Поезжайте домой, сварите и привозите. К вечеру успеете. Немного поголодать ему сейчас полезно. Понятно? Это для лёгких важно.
— Я хочу поговорить с дежурным врачом.
— Если надо будет, он сам придёт. Альберт Султанович Шмак. Очень строгий! В ординаторской. По коридору прямо, потом налево, там написано.
— Спасибо.
— Рекомендую найти контакт. Это полезно.
— Я поняла, — кивнула Ангелина Викторовна.
— Только в уях! — улыбнулась медсестра. — Он, вы где работаете?
— На комбинате.
— Ну, тогда что говорить. Там все богатые. И вы на комбинате?
— Нет, я учительница.
— Учительница? Это плохо.
— Отчего же плохо?
— Потому что у учителей уёв не водится, — засмеялась медсестра.
— У меня дома есть двадцать долларов, — учтиво произнесла Смирнова. Медсестра посмотрела с удивлением и пожала плечами:
— Это не серьёзно.
На пятый день Альберт Султанович сказал, что можно вставать и потихоньку ходить с палочкой, а лучше с костылём.
— Привыкайте, — уточнил Шпак. — это навсегда теперь. Жалобы есть?
— А рисовать? Я смогу рисовать? — с трудом проговорил Смирнов, язык слушался плохо. — Я же левша.
— Учитесь правой. Левой рисовать не будете, ни писать, ни рисовать, ничего. У вас большой очаг поражения,
— В м-м-мозгу?
— Ымэнно, дорогой, ымэнно. Но будем кое-что нестандартное делать. Ваша жена правильно поняла ситуацию. Небольшой спецрезерв нового лекарства я для вас найду. Цену Ангелина Викторовна знает.
— С-спасиб-б-бо, — сказал Смирнов.
— Не теряйте надежду, Михаил Кузьмич. Вы находитесь в крыле первой надежды!
— Ладно, — пролепетал Смирнов.
В палату вошла красивая девушка в распахнутом халате. Джинсы низкие, животик, пупок наружу.
— Журналы, газеты, стрижка, бритьё, массаж? — сказала она, оглядывая палату.
— Эльвира, какая стрижка? — обернулся Шмак. — Это седьмая палата, не видишь контингент?
— А-а… — разочарованно протянула девушка. — Тогда я пошла. А где белые?
— Первая, вторая, — махнул рукой Альберт Султанович.
Соседи по палате были такие же беспомощные. Один вообще не вставал. Остальные еле-еле ходили, судорожно хватаясь за дужки кроватей, стулья, стенку. Иногда неуклюже грузно падали, приходилось кричать медсестру, никто никого поднять был не в состоянии.
Приходила медсестра Людмила Сускина.
Уперев толстые руки в бока, она стояла над валяющимся на полу паралитиком и отчитывала его:
— Ну куда вот тебя понесло, несчастье? Возись тут… Ладно, хоть не нагадил. У меня для тебя нет личной санитарки, кто за тобой говно станет убирать, случись чего?
Сверзившийся паралитик мычал, пытаясь подняться, но не получалось.
— Становись на карачки, ползи потихоньку, — говорила Сускина. Потом она хватала дядьку поперёк живота и ловко укладывала в кровать.
— Лежать! Пусть твоя старуха или кто приходят, тут с вами возиться некому. Сиделок нету.
— Но мне в уборную надо, — заикался паралитик.
— Всем надо. Диктуй телефон, несчастье, я позвоню твоим, пусть приезжают и разбираются. Мы не может каждый день менять бельё. Вас у меня полсотни засранцев. В палату войти невозможно, дыхнуть нечем. Терпи!
— Да я уже третий день терплю, — жалобно стонал дядька.
— Терпи, терпи, — хлопала она его по заросшей серой щетиной щеке. — Тебе не так долго осталось терпеть. — Неожиданно громко взвизгнула: — У меня двое детей! А я тут с вами… Тьфу!
Когда рыжая Людмила ушла, дядька перевернулся на живот и заплакал.
Смирнов сжал кулак и закрыл глаза.
Окна в палате были большие, от стекол несло холодом.
Накинув на плечи одеяло, Смирнов, опершись о подоконник, стоял и рассматривал просторный двор больницы.
Она была наполовину не достроена, поэтому у главного входа там и сям стояли бочки с чем-то строительным, грудами валялся кирпич, доски, арматура, проволочные сетки, тюки стекловаты. Кое-где сохранилась трава — зелёная, нарядная. Синими шишками выделялся татарник.
Напротив окна недостроенного крыла больничного корпуса. Они затянуты плёнкой, по большей части порванной, трепыхающейся на ветру. В некоторых мерцал слабый свет.
— А там что такое? — спросил Смирнов у соседа, пожилого человека Леонида Поленова.
— Там живут таджики и наши.
— Что значит наши? — не понял Смирнов.
— Да тутошние, которые лежали в палатах. За некоторыми после выписки никто не приходит, вот таких и перемещают в это левое крыло. Вон видишь, две пустые койки? Там ещё два дня назад мужики лежали, не больно старые. Срок кончился, их выписали и отвезли к таджикам.
— Не может быть, — сказал Смирнов. — Как же они теперь там?..
— Ну как. Раз в день с больничной кухни таджикам дают большую кастрюлю каши или супа, хлеб тоже дают, таджики кормят наших людей, за это Шмак, его зовут Шмакодявка, позволяет черномазым там жить.
— Но… Ведь холодно, наверное, как там можно жить?
Леонид развёл руками.
— А что делать? Тут мест мало, всякую ночь привозят и привозят таких, как мы с тобой. Коек не хватает. А эти, — он махнул рукой в окно, — валяются там, ждут, куда их возьмут. Шмакодявка называет это крыло второй надежды.
— А куда их возьмут?
— Кто-то там и остаётся. Некоторых всё же забирают родственники, если милиция занимается. Одного или двух взяли в дом престарелых или психодиспансер, не знаю точно. Этим сильно повезло, хоть от холода и голода не сдохнут. Хотя всё равно сдохнут. В психушке сделают пару уколов, и всё, околел.
— А хоронят? Где же их хоронят?
— Это не проблема, в крематорий, фу, дунул, и всё. Фу-фу, и нет ничего.
— Фу? — как эхо повторил Смирнов. — Ничего нет?
— Ничего, — сказал Поленов — Дай-ка мне, брат, компотику попить.
— Да откуда ты такое взял? — не поверил Смирнов.
— Откуда, откуда. От верблюда! Я тут уже второй раз. После первого там был, в этом втором крыле. Ничего, таджики не злые, они нас коробками укрывают, стекловатой, чай дают. Потом меня сын всё же взял. А через пару месяцев попёрся я на огород, картошку копать, наклонился только, меня опять трахнуло. Теперь покруче! — со странной гордостью сказал Поленов. — Вчера вечером сын приходил, сказал, чтобы я тут и оставался. А тут не оставляют. Только к таджикам.
— К каким таджикам? — спросил Смирнов.
Он вдруг как бы забыл, что ему рассказал Леонид.
Пришла санитарка Саня. Швабру она держала рабочей частью вперёд, как ружьё при штыковой атаке. Она потянула носом — и прямиком к Леониду.
— Опять всё обоссал?
— Да не держится у меня ночью! — сказал Поленов.
— А я чего? — зло прошипела Сошя. — Проси клеёнку, писят рублей.
Она повозила шваброй между койками и ушла, задастая, как бегемот. Леонид схватил утку и бросил её в дверь.
Саня вернулась:
— Счас Шмаку доложу! Хулиган.
— Видал? — расхохотался Поленов. — Шмакодявкой пугает.
Альберт Султанович Шмак пришёл на обход бодрый, лицо у него было крсное, глаза весёлые.
— Ну-с, Михаил Кузьмич, как вы? Жалоб нет? Нет. Анализы хорошие, стул отличный, оформленный. Пора домой.
— Но я не могу почти ходить совсем, — пробормотал Смирнов.
— Мы больше вам ничем не сможем помочь, Михаил Кузьмич. В данном случае медицина бессильна. Учитесь жить в новом режиме.
— А жена? — растерянно сказал Смирнов.
— А что жена? Она нашла нужное лекарство по нашей рекомендации, я помог. В качестве исключения вам его прокапали. Вы же лучше стали говорить, не правда ли?
— Да вроде получше маленько.
— Ну вот! Это большое достижение. Теперь вы сможете хотя бы ясно выражать свои желания и потребности. Разве этого мало? Есть у вас желания? Вечером придёт ваша Ангелина Викторовна, собирайтесь потихоньку. Ужин вам дадут. В порядке исключения.
Жена вечером не пришла. Мобильник не отвечал. Абонент недоступен.
Принесли сечку с куском бледной рыбы и жёлтый компот. Поленову и Смирнову дали по две порции.
— Выходное пособие, бля буду, — оскалился щетинистый Поленов. — Рыбка тухлявая, не ешь её, Миша. Таджики не любят дристунов, нету у них там туалета.
Появилась медсестра Людмила.
— Михаил Кузьмич, в чём дело? Койку надо освобождать, ты у нас не один такой. В коридоре уже двое лежат на сквозняке. Один совсем плохой. Надо освобождать коечку.
— Не отвечает, — сказал Смирнов.
— Чего не отвечает? — нахмурилась Сускина.
— Телефон не отвечает.
— А-а-а… Понятно-о-о… — протянула медсестра, вынула из кармана мобильник, натыкала короткий номер: — Альберт Султанович, за Смирновым никто не пришёл.
Сосед Леонид Поленов засмеялся:
— Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка?
Сускина долго, словно впервые видела, рассматривала Смирнова:
— Значит, абонент недоступен. Поня-а-атненько.
— Людочка, меня тоже выписали? Позвони Шмакодявке, спроси.
— Завтра, Поленов, завтра. Зачем хамишь? Чего тебе сделал Альберт Султанович?
— Ничего мне не сделал Альберт Султанович. Да оформляй сегодняшним числом, Людочка. Чего тянуть. Только утром завтрак выпиши. Две порции.
Он обратился к Смирнову:
— Ну что, Мишель? В путь, к новой жизни? Не переживай сильно, таджики народ добрый, приютят на пока. Или насовсем. С одной надеждой расстались, но не так уж всё плохо. У нас тут их крыло называют крылом второй надежды. Правильно я говорю, Людочка?
Сускина потрогала пышную лакированную прическу и сказала:
— Правильно, Поленов. Ты человек опытный.
Она протянула Поленову очень большую плитку шоколада:
— На, мыслитель. Тут один белый такой ерундой хотел задобрить. Вам пригодится.
Поленов изловчился, поймал толстое предплечье Сускиной, смачно поцеловал:
— Сладкая моя! Благодетельница! Дай я тебя…
Сускина вывернулась и вкатила Поленову оплеуху.
— Ты чего? Прекрати.
— Прощай, Людочка, — тихо сказал Поленов. — Мы будем по тебе скучать.
— Счастливо, — отвернувшись, сказала Сускина.
Она прижала пальцы к глазам, шумно вздохнула и быстро ушла из палаты.