Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2009
Ирина Глебова (1983) — училась в Театральной академии по специальности “художник театра кукол”. Рассказы публиковала в журналах “Нева” и “Октябрь”. Лауреат премии “Дебют” (2007). В “Урале” публикуется впервые. Живет в Петербурге.
Два рассказа
Электричка в Антропшино
Мы просто дружили с этим мальчиком, монтажником-ремонтником Сашей, просто дружили, и ничего больше. Это он сам еще в самом начале поставил мне такое условие — давай будем просто дружить, и ничего больше. А может быть, это я ему поставила такое условие, не помню. Да это и не важно, речь не об этом. Речь тут, в общем-то, даже и не о Саше-монтажнике, а о девушке, с которой он встречался и которая любила закусывать пиво собачьим кормом. Вот так всегда бывает — начиная общаться с новым человеком, обретая, так сказать, его — ты вместе с ним обретаешь и всех его родственников, друзей и прочий круг общения, его прошлое и настоящее, троюродных каких-нибудь братьев, его первую детсадовскую любовь, кистеперых и крапчатых рыбок, которых он юннатом патронировал в кабинете биологии, его работодателя и участкового врача и заодно, в числе прочих, вполне можешь ненароком обрести и девушку, любящую закусывать пиво собачьим кормом. Про эту девушку, кстати, монтажник Саша тоже клялся, что у них ничего не было. Что они просто встречаются, ходят, допустим, в кафе или в кино на фильм “АдмиралЪ”, или там друг к другу в гости, но не более того. Мне в это, конечно, верилось, но не совсем, поскольку у нас с монтажником Сашей было то же самое, точнее — не было того же самого, и ведь не могло же так статься, чтобы у него не было ничего ни с кем? Хотя это было, разумеется, не мое дело, и даже если бы что-то было — особо подчеркивал Саша — если бы что-то было, он не считал бы это чем-то преступным. Я не буду оправдываться, говорил Саша, не хочу оправдываться. Правильно, подмигивала я, чего оправдываться, гордиться надо! Нечем, разводил руками Саша, нечем гордиться, и дарил мне розочку. И я верила ему и не верила, в конце концов, достаточно сложно определить, какой степени доверия достоин человек, которого ты никогда и в глаза не видел. А с Сашей, так получилось, мы никогда не виделись. Мы с ним познакомились случайно в интернете и теперь дружили по аське, как в бестселлере “Одиночество в сети”. И обо всех наших чувствах, о робкой симпатии и искреннем дружеском расположении мы были вынуждены информировать друг другу исключительно посредством смайликов. Собственно, это было и к лучшему, мы изначально так решили, что это будет к лучшему, не переводить эти робкие смайлики с виртуального плана во внешний, потому что мало ли что, тем более что во внешнем плане у меня был практически муж, а у Саши была эта девушка с собачьим кормом, и хотя у них, как он говорил, ничего и не было, — но ведь что-то все-таки было, что-то заставляло ее практически ежевечерне приходить к нему, сидеть в его комнате, глядя красивыми задумчивыми глазами в темнеющие осенние сумерки, и что-то там соображать в своей голове, потягивая пиво и неспешно захрустывая его собачьим кормом. Т.е. они просто сидели и разговаривали, общались, только это, и ничего другого. Саша периодически извинялся, говорил ей: “Пардон, отлучусь!”, украдкой прятал ноутбук под майку, запирался в коммунальном сортире и дружил со мной по аське. Однажды она засекла его с ноутом и, как доверчиво поделился со мной Саша, стала “возражать против моего интернет-общения”, но “была жестко поставлена на место”. Вообще, у меня создалось впечатление, что Саша не любил эту девушку и даже не очень был заинтересован в общении с ней, и, возможно, у них действительно ничего не было, но что-то же заставляло его распахивать перед ней дверь своей комнаты и пододвигать кресло, смахивая с него паяльник, провода, припой и канифоль, и мыть стакан, и наливать пиво, и покупать его перед этим — а собачий корм она приносила сама, увязанный в полиэтиленовый узелок. Но с этим кормом все было не так просто, девушка почему-то стеснялась того, что любит закусывать им пиво. Т.е. закусывать она как раз не стеснялась, перед друзьями и перед Сашей в том числе, и если вдруг в компании случайно как-то заходил разговор о собачьем корме, она всегда сама первая заявляла с уверенной открытой улыбкой, поправляя волну каштановых кудрей: “Люблю похрустеть под пивко!”, но вот покупать его в магазинах она при этом почему-то стеснялась, причем отчаянно и мучительно. Она, например, старалась не появляться два раза подряд в одном и том же магазине, опасаясь, что продавцы ее запомнят, и иногда даже специально ездила в какой-то особый подвал на Апрашке, где можно было купить корм оптом у бессловесных вьетнамцев — но даже перед бессловесными вьетнамцами, а тем более перед остальными, вполне русскоговорящими продавцами, она испытывала какую-то непреодолимую потребность пуститься в путаные и подробные объяснения, для чего же ей нужен этот покупаемый собачий корм. Она, эта красивая, высокая и совершенно раскованная и уверенная в себе (как уверял Саша) девица, вдруг начинала алеть щеками, сутулиться, и ржать в кулак, и плести что-то невыносимо длинное и, главное, абсолютно ненужное про какую-то тетю Наташу, уехавшую к другой в свою очередь тете, захворавшей в одном из пригородов, славных дворцово-парковыми комплексами и прочими фонтанами, и оставившей на девушку свою собаку и сопутствующую необходимость эту собаку питать… Тут девушка понимала на ходу и на полуслове, что если тетя Наташа откатилась в пригород с парками и свежим воздухом, то почему бы ей было не взять собаку с собой, неужто только из-за хвори другой тети, какая-то малоубедительная причина… и начинала спешно высвечивать дальнейшие дополнительные аспекты проблемы, что-де собака не любит ездить в электричке, потому что… потому что боится пьяных, а в электричках, особенно по вечерам, полно, просто полным-полно пьяных. И как их только пускают туда, как им не совестно пугать собак, ведь психика животного не выдерживает такого стресса! И все это перед совершенно не требующими от нее столь подробного отчета продавцами в каждом, каждом магазине! Никакой собаки, кстати, у девушки отродясь не было, и все ее отношение к миру животных исчерпывалось как раз таки привычкой закусывать пиво собачьим кормом. Ее молодой человек (не Саша, а ее официальный молодой человек), который ее очень любил и болел за нее душою, страшно расстраивался, видя, как ее заранее плющит и колбасит перед грядущим походом в магазин за кормом, и сто раз самоотверженно предлагал: зая, ну я же вижу, как тебя плющит, ну давай я буду вместо тебя ходить за этим сучьим кормом? Я же вижу, как тебя колбасит… Но зая была непреклонна и неизменно отправлялась в магазин сама, одна, ссутулившись и напряженно перекатывая в мозгу нюансы очередной конспиративной легенды. А молодой человек (официальный) ждал ее и волновался, хотя ему как раз было бы лучше не волноваться! У него была очень напряженная, напряженная и сопряженная с большими волненьями работа, так что хоть в личной своей жизни он имел, наверное, право рассчитывать на какой-то отдых и покой усталому сердцу, но не тут-то было. Не тут-то было, и в личной жизни у него порой было даже больше волнений, чем в профессиональной, за что спасибо этой его девушке. При том что она должна была бы понимать, но она, кажется, ничего не понимала или не хотела. Ни кто он, ни что он, ни чем он занимается в жизни. А занимался он в жизни тем, что замазывал трещины на фасадах домов и вообще красил эти фасады. А это значит — болтался в такой вот люльке, подвешенной на двух тросах, пристегнутый к ним карабином, на многометровой высоте, с кистью и ведром какой-то субстанции, и фигачил этой субстанцией фасады. И понятно, что такого человека, ежедневно подвешенного на двух тросах буквально между жизнью и смертью, только карабином ненадежно пристегнутого к бытию и только люлькой защищенного от небытия, в общем-то, ясно, наверное, что такого человека не надо бы лишний раз волновать, а напротив, стоит беречь! Но ей это явно было непонятно. Плюс он еще каждый вечер, после этого своего подвешенного состояния, уезжал домой в Антропшино. Т.е. он-то как раз действительно жил в пригородах-загородах и свежих воздухах и т.п., но никаких садово-парковых комплексов там не было, ничего такого не было, а было одно сплошное Антропшино. И он каждый вечер уезжал в это Антропшино на электричке. И опять же, это дополнительный стресс, взять хотя бы, сколько в электричках пьяных по вечерам, но ей это было ни в одном глазу. Она, глазом не моргнув, посадив его на электричку до Антропшино, шла прямиком к Саше, плюхалась в кресло, откуда Саша заботливо убирал паяльник, припой, канифоль и провода, придвигала к себе стакан с пивом и рассупонивала пакет с собачьим кормом. И даже непонятно, мучила ее в этот момент совесть или нет, по крайней мере, по ее лицу — красивому лицу — этого нельзя было понять (недоуменно объяснял мне Саша, запершись с ноутбуком в коммунальном сортире). Может быть, это тот факт, что у них с Сашей ничего не было (если верить Саше, то у них до такой степени ничего не было, что он даже и пива с ней не пил, только она одна пила пиво, а он параллельно пил чай…), может быть, этот факт действовал на ее совесть анестезирующе, а может быть, она успевала так перенервничать во время покупки собачьего корма, так нервно-психологически истощиться, что ей уже просто нечем было принять и почувствовать состояние другого человека — может быть, и так. Но, с другой стороны, если покупка этого корма доставляла ей столько мучений и нервотрепки — стоило ли вообще с этим связываться, не проще ли было бы закусывать пиво чем-нибудь другим? Или это сочетание пива с собачьим кормом было для нее так важно, что ради этого можно было и пожертвовать всем остальным, чувствами близких и окружающих? Непонятно. Это было непонятно, странно. Странно и загадочно! А в женщине должна быть загадка. Может, именно ее статус женщины-загадки и привлекал к ней Сашу, не знаю. Я вообще не так много знала про Сашу, точнее, я знала про него даже слишком много — но ведь это было только то, что он сам посчитал нужным мне рассказать. Он писал мне, допустим: У нас с ней ничего нет, я даже пиво ее не пью, пью свой чай, хотя у меня тут недавно чайник на фиг сломался, я его починил немножко… я же монтажник-ремонтник как-никак (смеющийся смайлик), поковырялся там в нем немного, переориентировал его… убрал весь провод, он теперь сразу греться начинает, стоит его поставить на базу… — и я верила ему, а что мне еще оставалось делать? Не про чайник, в смысле, а про то, что ничего не было. Тем более что я понимала, что людей не переделать и что никто никогда не сделает для тебя того, чего сам не захочет делать, хоть ты ему все уши прожужжи, хоть сбацай цыганочку с выходом, и пытаться как-то воздействовать на взрослого сложившегося человека — это бесперспективняк. Мой практически муж, например, наотрез отказывался стричь ногти на мизинцах. На всех пальцах стриг нормально, а на мизинцах зачем-то отращивал. Зачем?? — пыталась я от него добиться первые полгода знакомства, потом еще год пыталась добиться, чтобы он их состриг, но в итоге добилась только того, что была жестко поставлена на место и он пригрозил со мной расстаться, если я не перестану возбухать. Какой-то бред, вроде что ему мол удобно так в ушах ковыряться, чтоб не было серных пробок, шутка, а специальными палочками пользоваться неудобно, они для женщин, шутка, и закроем эту тему, тебя это что, раздражает? Меня раздражало, но мне уже исполнилось 26, и я хотела семью и детей! Я плюнула на эти ногти и осталась с ним, но в душу закралось сомнение: если человек не может ради любви и другого близкого человека постричь какие-то поганые ногти на своих поганых мизинцах, то любовь ли это? И с тех пор все стало уже не так, как прежде, что-то ушло из наших отношений, что-то очень важное. Поэтому я и не ставила Саше никаких условий или ультиматумов, боясь нарушить то нежное и доверительное, что почти каждый вечер ласково мерцало на мониторе в окошке аськи, когда Саша, я знала это, с радостью набирал: Привееееет!, напившись чаю и стоя под поросшей плесенью вентиляцией, ведущей из сортира в кухню, а его девушка, элегантно подперев красивую голову на изящной шее ухоженной рукой, задумчиво закусывала пиво собачьим кормом, глядя большими загадочными глазами в темное окно, по раскинувшейся за которым вечерней, ветреной, мерцающей кое-где фонарями земле ее официальный молодой человек неспешно ехал на электричке в Антропшино, тык-дык, тык-дык, тык-дык стучали колеса, и при замедлении хода раздавался звук ударяющихся друг о друга в тамбуре пьяных… Конечно, он не знал, что она бывает у Саши, понятия не имел. А если бы узнал, то, разумеется, не поверил бы, что у них ничего не было, и, возможно, убил бы и ее, и электрика Сашу, или, допустим, электрик Саша убил бы его в ответ, они, кстати, оба в юности занимались боксом, и там на боксе и познакомились когда-то, короче, в любом случае все кончилось бы нехорошо. И это было просто счастье, что он, святая невинная душа, так любил ее и ей верил, и ему и в голову не приходило ее подозревать. Но с ее стороны это было при любом раскладе свинство — пользоваться этим безграничным доверием и вытворять за его спиной что заблагорассудится. Вытворять за спиной человека, чья жизнь ежедневно висит буквально на ниточке! Ну допустим, не на ниточке, а на двух тросах, но все равно! И пусть у них с Сашей десять раз ничего не было, но что-то ведь все-таки было между ними, иначе зачем бы она упорно стремилась закусывать это свое пиво этим своим собачьим кормом именно в его комнате, а не, допустим, в своей, как был уверен ее святой, доверчивый, доверчиво едущий в темной, продуваемой всеми ветрами и пьяно лязгающей электричке через вечереющий мир в Антропшино официальный молодой человек. Кстати, в какой-то степени она его все-таки берегла, точнее, не берегла, а скорее приберегала, в том смысле, что не хотела его терять. Ей было уже 27 лет, и она хотела семью и детей, и поэтому она как-то все же старалась, чтобы до ее официального молодого человека не дошла информация о ее посиделках у Саши, и она заметала следы, и когда он на следующий день, повиснув на уровне восьмого этажа между жизнью и смертью, звонил ей, прижав плечом к уху трубку и забыв в вытянутой руке кисточку, с которой капала вниз, в направлении земли, блекло-оранжевая краска — ничего при этом не имея в виду, святая душа! — мол, у тебя все в порядке, я тебе вчера звонил на домашний вечером из Антропшина, а твоя мама сказала, что тебя нету, я позвонил на мобильник, а он отключен… И она, пока эта святая душа висела в люльке между небом и землей, между знанием и неведеньем, окропляя далекие опавшие листы блекло-оранжевой краской — она умело врала, храня безмятежность в своих прекрасных глазах — ну, лапуля, ну я ездила за собачьим кормом, в лавку при ветлечебнице на Будапештской, я там не была еще ни разу, а мобильник я же отключаю, ты же знаешь, как я нервничаю всегда с этим кормом, еще не хватало мне, чтобы кто-то начал трезвонить в этот момент, я и так им вчера сказала, что это подружкиному пудельку, у которого есть брат-близнец, так вот пуделек с этим братом-близнецом всегда за этот корм дерутся, и брат-близнец побеждает, потому что он старше на целых две недели, прикинь дуру?! И девушка тихо ржала над собой, над своими заморочками, проистекающими из загадочности, а что может быть пленительней по-настоящему красивой девушки, умеющей еще и тихо поржать над проистекающими из загадочности заморочками?.. И тихо и успокоенно посмеивалась любящая святая ангельская душа, замерев между продрогшим небом и промокшей землей на двух тросах, успокоенно и бесконечно доверчиво. И тихим ангелом пролетал дальше, к следующему этажу, жаждущему блекло-оранжевой краски. Ну, в общем, тут-то все было более или менее ясно. Но Саша, что обо всем этом думал монтажник Саша, про создавшуюся ситуацию, вот что я действительно хотела бы знать, но узнать это можно было только от Саши же, вечерами по аське, но Саша рассказывал как будто бы совсем не о том. Он все продолжал, буквально ежевечернее, напирать на то, что “ничего не было”, и подробно описывал мне, не жалея времени и не реагируя на нарекания девушки и просьбы соседей освободить сортир:
Ты прикинь, чайник у меня опять сломался
А я же пиво с ней пить не могу, это дело чести
Потому что у нас же ничего не было, мы даже пива вместе не пьем
Я пью свой чай, всегда!!!
Я его чуть-чуть подкорректировал, опять работает
Чайник, в смысле
Но его надо теперь сразу, как закипит, с базы снимать, обязательно
А то если вода перельется, не дай Бог, в нее кто-нить руку сунет… представляешь, что будет??? ((((((
Что??? — испуганно вопрошала я, а Саша вдруг исчезал куда-то минут на 10, оставаясь висеть он-лайн, а потом возвращался и жизнерадостно отвечал, смеясь смайликами:
Песец утятам!!!
Так мы и жили, так мы и проводили свои дни, и вечера, и часы досуга. Наша дружба с Сашей крепла, хоть мы и по-прежнему ни разу не видели друг друга в реальной жизни, но отношения наши между тем становились все теплее и глубже. Нам уже не надо было, как в начале знакомства, постоянно перебрасываться сообщеньями, иногда Саша за весь вечер только один раз проносил в сортир ноут под майкой, чтобы спросить: Ты тут? Тут — отвечала я, улыбаясь, и Саша тоже улыбался и писал мне: это хорошо… я рад, что ты рядом)))), и снова исчезал, уже до ночи, чтобы потом сказать только СПКНЧ, моя хорошая, и дождаться моего ответного: Спокойной ночи, Саша… рада тебе всегда!)), улыбнуться еще раз охапкой смайликов и исчезнуть уже окончательно — вероятно, в комнату, где все еще витал запах пива, и собачьего корма, и духов его девушки, которая уезжала от него с последней маршруткой… Ведь уезжала же все-таки, не оставалась же она на ночь, потому что зачем бы ей было оставаться, если у них ничего не было? Саша клялся, что ничего не было, и я верила ему, мы достигли уже той степени душевной близости, когда врать не нужно и бессмысленно. Иногда мне казалось даже, что он воспринимает меня уже не только как друга, как собеседницу, и иногда и сама начинала сомневаться: может, и я тоже? Может, пыталась я понять в тиши вечеров, может, и я люблю теперь вовсе не мужа, а монтажника Сашу? А муж сидел в соседней комнате, смотрел футбол и стриг ногти, и ему и дела не было до моих мучительных попыток самоанализа. Ему не было никакого дела, что я каждый день вглядываюсь в его руки, а точнее в ногти, в надежде, что любовь победит и он наконец сравняет ради меня эти мизинцы со всеми остальными пальцами… Ему не было дела, что каждый раз, когда он оставлял на ковре неубранную кучку состриженных ногтей (а он каждый раз оставлял ее неубранную!), я, неся эти ногти выбрасывать в помойное ведро, пристально вглядываюсь в них, мечтая увидеть там и длиннющие ногти с мизинцев… Но нет! Не было ни ногтей, ни дела до моих чувств. Ничего уже не было между нами, кроме быта, и привычки, и взятого совместно кредита на машину. Мы так мечтали когда-то, как купим машину, и он сядет за руль, а я — рядом, и поедем далеко-далеко, в пригороды и парки, как люди, а не в какой-нибудь там пропитой электричке… Но опять же — вот он сядет за руль, вот он начнет его крутить… Руками. А на руках — НОГТИ . Короче, какие уж тут пригороды. И понятно, что на этом фоне я все больше дорожила общением с монтажником Сашей и все хотела уже как-нибудь перевести его из виртуальности в настоящую жизнь, но Саша как будто бы не шел мне навстречу. Хоть он и не говорил четкого “нет”, но все время что-то как будто бы мешало и находились причины, я нервничала, но скрывала это и не слала ему никаких недоуменных и канючливых смайликов и не высказывала претензий, а старалась общаться ровно и как обычно, и так же общался со мной и Саша, рассказывая свои обычные последние новости, что чайник опять фордыбачит и это становится просто опасным, если действительно однажды не успеть сдернуть его закипевшим с подставки, вот это будет номер, и что надо бы по уму купить новый, но для него как для монтажника-ремонтника это дело чести, и опять же дело чести пить этот чай, и не пить с ней ее пиво, потому что раз уж ничего не было, то нужно в этом ничего не было идти до конца! И что девушка сегодня пришла к нему замерзшая и усталая, так как ездила опять на другой конец города за собачьим кормом и там так завралась, что стала объяснять им, что у нее собачка таксик порезала лапу и она решила порадовать ее любимой едой, а собачка-то сейчас привязана на улице к водосточной трубе! А они, рассказывал Саша, рассказывала ему девушка, они там оказались такие любители животных, что наперебой кинулись уже было на улицу, за таксиком: мол, дай я его перевяжу, легче будет! — и девушка насилу унесла ноги и пакет с кормом, и, выбегая на улицу, как будто бы действительно услышала чей-то жалостный скулеж. При том что улица была залита дождем по самое некуда и напрочь пуста… Это смешное, делился со мной Саша, а было еще и не смешное. Похоже, что девушкин официальный молодой человек, эта святая ангельская душа, как будто вдруг начал что-то подозревать. Во всяком случае, объяснял Саша, он теперь смотрит на меня как-то косо, когда мы встречаемся все вместе в одной компании, на меня и на нее. И я ей уже сказал, что если ты его уважаешь, так не парь ему мозги, прекрати ты ко мне таскаться каждый вечер со своим этим пивом, он же однажды возьмет — и не поедет в свое это Антропшино, а выследит, как ты идешь ко мне и сидишь заполночь, и фиг ты ему потом докажешь, что ничего не было… Но, видимо, девушкин официальный молодой человек был слишком благороден, что ли, и это же благородство поэтому с уверенностью рассчитывал встретить и в других, но так или иначе дальше причудившихся Саше косых взглядов эта тема не пошла. Он продолжал, отвисев свою смену между небом и землей, исправно каждый вечер садиться в электричку и уезжать в Антропшино, не предпринимая никаких попыток уличить девушку в чем бы то ни было, застать с поличным и поймать за руку, тянущуюся к собачьему корму в посторонних четырех стенах. Он благородно и доверчиво уезжал на электричке в Антропшино весь остаток осени, под безнадежно разверзнувшимися и никак не могущими заверзнуться обратно хлябями небесными, он уезжал в Антропшино всю зиму, когда тык-дык, тык-дык, тык-дык его электрички увязал в снегах, и предновогодних хлопотах, и крещенских морозах, и когда весна вступила в свои права и разлилась мутными и вонючими ручьями вдоль рельсов — он так же ехал сквозь эти ручьи в Антропшино, ангельская душа, пытаясь сквозь тыкдыканье расслышать щебетание охорашивающихся птах и прочее лопотание распускающихся почек. С девушкой они договорились подать заявление накануне белых ночей. Но это, однако, не мешало ей все это время приходить к Саше и, сидя в кресле, закусывать пиво собачьим кормом. Хотя у них по-прежнему ничего не было. Ничего, даже нового чайника, Саша так и продолжал что-то там запаивать и подгонять контакты в старом, опасном, лишившемся уже не только шнура, но и кнопки и включаемом теперь посредством легкого щелчка по носику… Мой муж вдобавок к нестриженым ногтям на мизинцах рук перестал стричь и ногти на мизинцах ног. Этого, конечно, никто не видел, но они цеплялись и рвали носки, и вообще это раздражало. С Сашей мы так и дружили по аське. Я даже не спрашивала его, изменится ли что-нибудь в наших отношениях, когда он наконец сбудет с рук эту девушку, когда она перестанет наконец приходить к нему, и пить пиво, и шуршать пакетиком с собачьим кормом. Я как-то выдохлась, и успокоилась, и стала равнодушной, а может, это сказывался всеобщий весенний авитаминоз, на этот период нездоровой подсветки белых ночей вся жизнь останавливалась и замирала (только кое-чьи ногти росли как не в себе), во всяком случае, та девушка тоже, видимо, выдохлась и стала равнодушной, по крайней мере, она хоть и по-прежнему меняла магазины с собачьим кормом, но в них во всех рассказывала теперь одну и ту же историю: что, мол, ее тойтерьер всегда всюду ходит с ней, в комбинезончике, но как раз сегодня его пришлось оставить дома, потому что комбинезончик распоролся под мышкой левой задней ноги по шву и его отдали портнихе в починку, и еще чтобы она заодно пришила стразы на воротничок. А без комбинезончика нельзя, пронизывающий весенний ветер, несущий тревогу и предчувствие счастья белых ночей, и той-терьера продует. Но мне было уже все равно. Пусть, думала я, пусть делают что хотят, пусть кипятят воду в чайнике хоть одной только силой воли, пусть они все подавятся этим своим собачьим кормом. Пусть у них тросы оборвутся и они не доедут до Антропшино. Фиг с ними, надоело. Раз тебе ничего не надо (думала я о Саше), значит, и мне ничего не надо, и хватит уже. И я совсем было решила удалить его в аське из списка контактов, и удалить себя из его списка контактов, и стереть его телефон в адресной книге (мы обменялись телефонами как-то осенью, когда собирались развиртуализироваться), когда однажды вечером Саша, выйдя по обыкновению на связь из коммунального сортира, сообщил огромными буквами о случившемся у них ЧП. И, собственно, такого ЧП рано или поздно и следовало ожидать.
Был обычный вечер, вечер белой ночи, они сидели, не включая света, Саша поправлял что-то во внутренностях чайника, а девушка тихо глядела в окно, на инфернальное небо, и это небо, отражаясь в ее просторных глазах, делало ее еще загадочней. Что она при этом закусывала пиво собачьим кормом, это и так понятно. Все было как всегда. Ничего не было. Ничто не предвещало. Саша, как всегда, включил чайник (щелкнув его по носу), сунул украдкой ноутбук под майку и пошел в сортир. И уже там, уже набирая мне обычное: Привет, как дела?, услышал вдруг грохот, крики и хрюки, и ринулся обратно в комнату, оборвав на середине приветствие и оставив некоторые другие дела незавершенными, и застал девушку хрипящей, с выпученными прекрасными глазами, подавившейся собачьим кормом и с ужасом машущей рукой на окно. За окном, в инфернальном воздухе белой ночи, покачивалось жуткое и искаженное инфернальное лицо. Этаж был шестой. Лицо дергалось, мертвенно белея, к лицу прилагались жестикулирующие руки, делающие какие-то молчаливые загадочные пассы за стеклом на фоне призрачного неба, в одной руке кисть для покраски фасадов, с которой слезами капала с небес на землю невнятная субстанция… Видимо, это ангел, эта святая благородная душа все же настолько заподозрил что-то — а может, ему намекнули общие знакомые, — что решил все-таки проверить, тем более накануне подачи заявления. И он вечером сделал вид, будто, как всегда, сел в электричку и уехал в Антропшино, но на самом деле не сел и не уехал, а подкрался к Сашиному дому, натянул свои тросы и пристегнул карабины и повис между надеждой и отчаяньем, суча ногами и вытягивая шею, пытаясь заглянуть в комнату и понять: что-то было или все-таки ничего не было? Причем, со свойственной ему деликатностью, он даже прихватил кисть и не забыл плеснуть краски в ведро, чтобы если они вдруг заметят его, не вызывать у них чувства неловкости, и сказать: О, ребята, я тут чисто случайно, среди ночи болтаюсь напротив вашего окна, по работе, вот халтурку взял… Но все получилось иначе, девушка вдруг заметила его, ангелом летящего по небу полуночи, перестремалась и подавилась собачьим кормом, стала задыхаться, Саша прибежал, принялся стучать ее по спине и протягивать ей стакан пива, запей, запей! она отталкивала пиво, хрипя и вращая глазами, и показывала: воды, воды!! какое на фиг пиво… а Саша не понимал, а вокруг чайника, не снятого с подставки вовремя, между тем разливалась роковая лужа воды. Лицо за окном покачивалось и плыло и хотело то ли войти, то ли еще чего, то ли просто поговорить, мол, ребята, как дела, какая удивительная совершенно случайная встреча, девушка ломанулась к чайнику испить роковой водички, Саша, будучи как-никак монтажником-ремонтником, специалистом, и четко сознавая, что сейчас неминуемо случится, что ее коротнет на фиг, да и все, оттолкнул ее, она упала, ударилась красивым гладким лбом об стол, от этого удара у нее из горла посыпался собачий корм, и еще немного корма просыпалось на нее со стола сверху, а также вылилось немного пива… Саша, гордый тем, что спас и предотвратил, спешно дезактивировал чайник щелчком по носику, ну и, разумеется, ему захотелось глотнуть свежего романтического воздуха белой ночи, проветриться. Саша рывком распахнул окно. И, конечно, при этом оборвались тросы, этот ангел, святая душа, от переживаний наверняка забыл закрепить их по-человечески… В общем, это шаткое балансированье между жизнью и смертью наконец завершилось, тяжесть и тяготенье темной земли прервали это небесное паренье, и официальный молодой человек девушки обрушился вниз, как любил выражаться в таких случаях Саша — песец утятам. Ну и все соответственно. Саша писал мне о грядущих похоронах, и писал что пора уже нам с ним наконец-то встретиться в реальности, тем более что жизнь человеческая, как выяснилось, так скоротечна и висит буквально на ниточке, могущей оборваться в любой момент. Или не на ниточке, а на двух тросах, но суть от этого не меняется. Я купила новое платье, в клеточку и пройма вот здесь так и так, мужу оно не понравилось, но я же не для него покупала. Близился день нашей с Сашей встречи, но еще раньше приблизился день похорон девушкиного официального молодого человека, этой невинной ангельской души. У которой после смерти неожиданно обнаружились в Антропшино жена и двое детей, а также курицы, кошка и целых три собаки. Девушка недоумевала и клялась, что никакой жены у него и в помине не было, когда они встречались, и вообще не было ни детей, ничего такого. Ни тем более собак. Она плакала и пила пиво в неимоверных дозах, чтобы забыться и заглушить, плакала о предательстве, о том, что, оказывается, в жизни нет места благородству, нигде на свете, даже в Антропшино, плакала, не жалея своих чудесных глаз, кривя прекрасное лицо. Саша самоотверженно ее утешал. Она оставалась ночевать у него, он не мог отпустить ее в таком состоянии домой. Но у них по-прежнему ничего не было. Он писал, что ему, конечно, жалко ее как друга и она ему нравится внешне, но ему уже надоела вся эта ситуация. И что ему уже хотелось бы скорее увидеться со мной, что он ждет с нетерпением дня нашей встречи.
В день встречи Саша прислал эсэмэску, что опоздает на полчаса. Я прождала его два с половиной, среди нежной весенней зелени и нарядных трамваев, но так и не дождалась. Телефон у него не отвечал. Дома я написала ему по аське: Саша, у тебя что-нибудь случилось? но он мне не ответил. Я понимала, что без серьезных причин он никогда не поступил бы так со мной, и опять постучалась к нему в аську: Саша, да что случилось, может, я тебя чем-то обидела? Саша ответил мне только на следующий день, и вот что он ответил: “Но чтобы я помнил обиду мою, Настенька? Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу! Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..” И тут же удалил себя из моего списка контактов. Я позвонила ему по телефону, но он не взял трубку. Тогда я написала ему эсэмэс, мол, что это было? Что же это вообще было такое, в таком случае? Он опять не ответил, а потом, спустя время, от него пришло сообщение, точнее — приходило частями, причем перепутанными, в течение почти целого дня, что-то, видимо, не ладилось у оператора сотовой связи, и это было мучительно: Но чтобы я помнил обиду мою… часть текста отсутствует, целую минуту блаженства и счастья, которое… часть текста отсутствует. Настенька? Ты дала другому… часть текста отсутствует, да разве этого мало, Боже мой! Целая минута блаженства… часть текста отсутствует. Одинокому, благодарному сердцу на всю жизнь человеческую… Да будешь ты благословенна… часть текста отсутствует. Хоть бы и но, чтобы я… часть текста отсутствует. И больше уже Саша ничего никогда не писал мне, и не отвечал на мои попытки связаться. Точнее, однажды я все-таки дозвонилась до него, и трубку там взяли — но просто облаяли меня в ответ, и ничего больше. Т.е. натурально облаяли, гав-гав, густым жизнерадостным собачьим басом. То ли они завели собаку, то ли он сменил номер. То ли у них материализовался тот мифический тойтерьер в комбинезончике, а может быть, они усыновили одну из осиротевших антропшинских собак, я не знаю. С мужем мы наконец-то подали заявление, осенью свадьба. Машина ездит. В кучке ногтей, оставленной на ковре, мне почудились однажды длинные ногти с мизинцев, но, конечно, ничего подобного там не было. Обычные ногти, полная комплектация, все, кроме тех, что с мизинцев, вот и все, не более того. А еще я однажды попробовала закусывать пиво собачьим кормом, и оказалось, что это действительно достаточно интересное занятие. Т.е., возможно, бывают занятия и поинтересней — но, за неимением лучшего, почему бы и нет, запросто можно заинтересоваться и этим. Так что ее вполне можно понять, эту девушку, которая так сильно любила закусывать пиво собачьим кормом и с которой, пока ее официальный молодой человек ехал на электричке в Антропшино, встречался монтажник-ремонтник Саша, с которым мы просто дружили, и ничего больше у нас с ним не было.
Детектив со свиньей-отравителем
1. Именины у Маргулиса
Ты помнишь, во вторник должны были быть именины у Маргулиса. Я тогда сразу тебя спросила, помнишь: ты пойдешь на именины к Маргулису? А ты тогда еще жарил курицу, сидел на корточках перед духовкой, из которой несло горелым, и спросил: а что такое именины? А я ответила: именины — это день ангела. Тебе не кажется, что подгорает? Тогда ты открыл духовку и стал чуть ли не голову туда засовывать, а потом спросил: а кто такой Маргулис? А я удивилась, ты же его десять раз видел, и говорю: ты же его десять раз видел, ну, помнишь — ну, Маргулис, ну что, вспомнил? А ты тогда посмотрел задумчиво поверх меня и духовки и сказал неопределенно: ну да, припоминаю… И что, выходит, у Маргулиса есть ангел и у него во вторник день? Я говорю: ну да, выходит, что так… А почему она у тебя такая странная, это что на ней, тесто? А ты говоришь: да нет, это не тесто. Это перья. Так что там с ангелом Маргулиса? Я говорю: как это перья, какие перья? А ты опять открыл духовку, потом закрыл и говоришь: ну как, обыкновенные куриные перья. Я говорю: ты чего, ты ее не ощипывал? А ты сказал, почему-то шепотом: да ты что, как же я могу… я не смею… А я же привыкла, что у тебя бывает, и решила не обращать внимания, и говорю: так чего, идем во вторник к Маргулису? Ты говоришь: на день ангела? Я говорю: на день ангела. Ты говоришь: к Маргулису? Я говорю: к Маргулису. Ты говоришь: ну посмотрим, до вторника же еще куча времени, я подумаю, ладно? И тут я слышу, в духовке как будто что-то стучит, я тебе говорю: слышишь, в духовке как будто что-то стучит, там с твоей курицей все в порядке? А ты говоришь: более чем, и открыл духовку, и тут из нее вывалилась вонючая обгорелая курица в перьях, как кукушка из часов, встопорщила перья, хрюкнула и шлепнулась возле мусорного ведра. А я такого, естественно, никогда не видела, и я у тебя спрашиваю: это что было? А ты пожал плечами и говоришь: вероятно, порыв ветра. Сквозняк. Напомни мне поближе ко вторнику про своего Маргулиса. Я говорю: он такой же мой, как и твой. Ты говоришь: тем не менее. Напомнишь? Я говорю: постараюсь. Тебе духовка больше не нужна? Ты говоришь: по всей вероятности, нет. Я говорю: тогда выключи ее. Ты говоришь: я бы вообще-то и сам догадался. Я говорю: но ведь не догадался же. Ты говоришь: я как раз собирался выключить. А я говорю: ну так не выключил же. Тем не менее. Ты говоришь: знаешь что… Я говорю: что? Ты говоришь: ты прекратишь или нет? А я говорю: а ты сам прекратишь или нет? Тогда ты зачем-то взял сковородку и спросил: ты это серьезно сейчас говоришь? Я спрашиваю: а что? А ты говоришь: а то! и зачем-то ударил меня сковородкой по голове. Не насмерть, конечно, но ощутимо.
Так и не пошли в тот вторник на именины к Маргулису.
2. Порыв ветра
На рояле, сгорая, плакали свечи. Кормили бутербродами и рыбным салатом. В числе гостей был карлик. Ему набухали полную тарелку салата, но забыли дать вилку, и он так и возвышался полвечера над горой рыбы (несильно возвышался), ничего, естественно, не ел и только отгонял мух и рассуждал о джазе, пока Галина Юрьевна не спохватилась и не дала ему вилку. “Представляешь, — рассказывала она на кухне, — такой необидчивый! Я смотрю, он не ест, смотрю — а ему вилку не дали, я кричу: ребята, что ж вы карлику-то вилку не дали! вон он у вас и не ест ничего! А он такой необидчивый, вилку взял и говорит: ничего-ничего, спасибо! Другой бы обиделся, а этот… Надо же, какой необидчивый карлик!”
Леша предложил поиграть на рояле ногами. Маргулис предложил не забываться. Витя предложил посмотреть фотографии рыбы. В начале лета они, как всегда, всей компанией ходили в поход на Ладогу, ловили рыбу и фотографировали ее мобильным телефоном.
— Это окунь! — демонстрировал фотографии на экране Витя. — Это, чтобы сравнить, окунь с плотвой. А это щука! Это мы поймали такую щуку. Вот такую! Это Леша со щукой. А это Маша со щукой. Это я со щукой, а это Маргулис со щукой. Это Леша с Маргулисом гребут. Это я фотографировал, это закат. Там очень красивые закаты. Это снова закат, а это рассвет. А это сиг! Это, представляешь, мы поймали вот такого сига! Это я с сигом, это Маргулис с сигом. А это Леша с сигом. А это Маша с сигом, она его чистит. А это, для сравнения, сиг в окружении щук. Представляешь?! Ха-ха, шутка! Конечно, это не щуки. Это плотва. А представляешь, правда был бы такой сиг?! Ничего себе было бы, да?!
После рыбных фотографий решили допить водку. Когда допили водку, решили водочной бутылкой поиграть в бутылочку, как в пятом классе. “Ну вот, — подумала я, — сейчас придется целоваться. Или с Лешей, или с Машей, или с Витей, или с Маргулисом. Или с карликом…”
— Значит, так! — сказала я. — Либо выведите карлика, либо не играем в бутылочку.
— Ничего-ничего! — сказал карлик — Я все равно не собирался играть в бутылочку. Терпеть не могу играть в бутылочку.
Галина Юрьевна оказалась права — это был необидчивый карлик.
— Знаете что! — решила я. — Я все равно, наверное, уже пойду.
— Еще есть гитара! — вспомнил Леша. — Она, правда, без струн, но я что-нибудь придумаю.
— Как? — поразился Маргулис. — Уже пойдешь? В смысле, совсем?
— Не удерживай ее, Маргулис! — закричал Витя. — Если человек уходит — значит, ему нужно уйти. Не надо препятствовать.
— Да я и не препятствую, — удивился Маргулис. — Тебе правда надо идти?
— Ну да, — сказала я, — я просто с мужем поссорилась. Наверное, уже пора пойти мириться.
— Да, — сказал Витя, — вот оно. Раз — и человек уже несвободен. Вот поэтому я и не хочу жениться.
— Но ты же собирался! — напомнила Маша.
— Но ведь не женился! — напомнил Витя.
— Я вообще-то тоже уже собирался пойти, — сказал мне карлик. — Так что если ты уже идешь, так я бы мог тебя проводить.
— Ой, нет! — испугалась я. — Не стоит утруждаться, тем более что мне, пожалуй, еще рано уходить.
— А мириться? — спросил Маргулис.
— Да ну, — сказала я, — чего я буду первая-то. Я гордая. Вот.
— Вот! — сказал Витя. — Вот поэтому я и не хочу жениться. Они никогда не приходят мириться первыми.
— Не все! — напомнила Маша.
— Может, еще водки? — предложил Леша.
— Дети, — отказалась я.
— Уже есть? — удивилась Галина Юрьевна.
— Когда-нибудь будут, — объяснила я.
— А вот с этим, я считаю, торопиться не следует, — забеспокоился Витя. — Поэтому я и не хочу заводить детей. Раз — и уже никакой водки.
— Но ведь завел! — напомнила Маша.
— Но ведь не хотел! — напомнил Витя.
— Ну ладно, а я все-таки уже, пожалуй, пойду! — напомнил карлик.
Он поднялся из-за стола, и стало видно, что это достаточно крупный карлик. Крупный необидчивый карлик.
— Ну вот! — сказал он. — До свидания, друзья. А тебя, Маргулис, позволь еще раз поздравить с днем ангела.
Маргулис вышел закрыть дверь за карликом, и тут сквозняком распахнуло форточку. В форточку влетел ангел, очень похожий на Маргулиса, только нос поменьше. Ангел сделал пару кругов над столом, цопнул из миски пригоршню рыбного салата, пожевал, выплюнул, подхватил всю миску и вылетел с ней обратно в форточку. Форточка грохнула и захлопнулась.
— Что это было? — удивился из коридора проводивший карлика Маргулис.
— Сквозняк, — пожал плечами Витя. — Порыв ветра.
— Я, наверное, тоже пойду, — сказала я.
— Мириться? — спросил Маргулис.
— Ну да, — сказала я. — Уже пора, наверное.
— Я тебя провожу хотя бы до улицы, — сказал Маргулис. Мы с ним гуськом спустились по лестнице, прошли через двор и вышли из арки.
— А с детьми все-таки советую не спешить! — крикнул из окна Витя.
— Не слушай его, он свинья! — крикнула Маша.
— Я могу сыграть на губной гармошке “Йестудэй”! — крикнул Леша.
— Ну что, с днем ангела! — сказала я.
— Спасибо! — сказал Маргулис. — Пока!
И помахал рукой, облокотясь о стену под собственными окнами. Я тоже помахала ему и пошла по направлению к Маяковке, а из окна Маргулиса тем временем вылетел карлик и полетел в противоположную Маяковке сторону, теряя перья и прямо на лету поедая руками из миски рыбный салат.
3. Свинья-отравитель
Помнишь, ты тогда сидел за компьютером и осваивал “флеш”, а я попросила тебя вынести мусорное ведро. Ведро ты не вынес, но зато целый вечер потом нудел с перерывами на перекус:
— Конечно, тебе, наверное, интереснее другие мужики, которые не осваивают “флеш”…
А я знала, что раз это уже началось, то так сразу не закончится, и пошла от тебя подальше, сама вынесла мусорное ведро. А потом пошла точить кухонные ножи, потому что ножи уже ничего не резали и это было невозможно. И тут ты приходишь в кухню, становишься в дверях и говоришь: ну, а другого занятия ты, конечно, найти не могла? Какого? — спрашиваю я. Такого! — отвечаешь ты. Такого, чтобы не указывать мне всем своим поведением, что вот ты такая труженица, даже ножи сама точишь. А я, выходит, такая свинья, даже ножи наточить не могу. Дай сюда! И выхватил у меня кремень и нож и начал сам точить, с остервенением. А я подумала, что раз теперь ты точишь ножи, то я могу уйти, и пошла, и тут ты как закричишь: куда пошла? И как схватишь меня за руку, больно. А у тебя же нож в руках свежезаточенный, и я тогда поняла, что ты уже вообще ничего не соображаешь, и говорю: ты что, ты дурак, у тебя же нож в руках! И дернулась, чтоб уйти от тебя и от греха подальше, а ты, видимо, не ожидал такого, ну или я не знаю, в любом случае, это случайно получилось. Случайно у тебя рука дернулась, с ножом, и ты меня случайно ткнул ножом в позвоночник. Совершенно точно случайно, потому что специально так не попадешь. Какая-то определенная точка, процентная вероятность попадания один из ста, мне доктор объяснял. Я теперь лежу в больнице в парализованном отделении, и у меня не двигается спина, и рука тоже, правая. А двигаются только глаза и левая рука, я ей пишу всякие записки. Для милиции всякие объяснительные и для тебя, чтобы ты обязательно приходил, когда сможешь. Тебя просто ко мне не пускали, потому что все были уверены, что я тебя и видеть не захочу никогда больше, и мама, и остальные. Спрашивали, ну ты же жить с ним больше не собираешься? А когда я написала, что собираюсь, они сказали, что я ненормальная и что это шок. А это не шок, и я нормальная, у меня просто задеты нервные окончания. И это частично в большой степени психосоматическое. Просто все немножко мешается, и видишь себя как бы со стороны, как при местном наркозе: например, все время кажется, что у меня правая нога с кровати свисает, хотя она на самом деле лежит нормально. И еще всякое кажется, какие-то курицы, ангелы. Рыба часто кажется, как она плывет. И даже не только про нынешнее кажется, а кажется еще и про то, что было раньше. Всякая ерунда, потому что лежишь же целыми днями, скучно. Вспоминаешь все подряд, оно и спутывается. Один раз показалось, что пришел Маргулис, учитывая, что он уже два года как утонул в походе на Ладоге, там часто бывают шторма. Но ты же ведь не нарочно. Это вероятность один процент из ста, так воткнуть нож, доктор сказал, даже если целиться. А ты же ведь не целился. Ты просто случайно, у тебя рука дрогнула. Это как неожиданный порыв ветра. Такое бывает, это называется секундная судорога. Люди из-за таких судорог даже тонут (как Маргулис). Так что Маргулису вон куда хуже, чем мне, а ты же не специально. И Галине Юрьевне тоже хуже, она вообще от рака умерла. И мама ее старенькая тоже умерла от рака, и сестра, это у них семейное. Вот уж кому плохо. Или карлику, который такой страшный и такого маленького роста, гораздо ниже меня. Т.е. сейчас он, наверное, выше меня, но это оттого, что я лежу, а если я встану, то я буду выше. А доктор сказал, что велика вероятность, что встану. Он сказал, что главное настроиться и думать о хорошем. Вспоминать всякое хорошее. Я и вспоминаю хорошее, с утра до вечера, меня уже скоро начнет тошнить этим хорошим. Я вспоминаю, как у нас все когда-то было хорошо — а что потом стало плохо, так это ведь не нарочно. Они все приставали, мол, я потерпевшая, ты подозреваемый, который признался, еще какие-то свидетели… Просто детектив. А ведь ты же не нарочно! Просто так получилось. Так получилось, что у нас последнее время все время получалась какая-то ерунда, а я ведь тоже не нарочно. А ты мне тогда кричал, когда схватился ножи точить:
— Ты свинья! Ты мне всю жизнь отравила!
Ну и свинья, ну и отравила. А они теперь все уверены, что я тебя даже видеть не захочу. А я хочу видеть. И дальше тоже. И буду! С тобой вместе. Дальше буду свинья, дальше буду травить! И ничего они не сделают. Ты придешь, я тебе напишу об этом в записке. Что я не сержусь, что ты не нарочно, что я всегда буду твоя свинья-отравитель, все равно. Мне тяжело длинное писать, я поэтому напишу короткое, чтоб никто не понял, а ты сразу понял. Просто напишу: ХРЮ!
Или так, для ясности: ХРЮ-ХРЮ!!
И все станет понятно.
Хрю-хрю.
Когда ты придешь.