Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2009
Июнь текущего года отмечен проведением очередной встречи руководителей стран Шанхайской организации сотрудничества, включающей в себя Россию, Китай, Казахстан, Киргизию, Таджикистан и Узбекистан. Ещё четыре страны — Индия, Пакистан, Иран и Монголия — участвуют в работе ШОС в качестве наблюдателей. Состав Шанхайской организации сотрудничества показывает, что политические и экономические интересы России неотделимы от Азии. Премьер-министр Владимир Путин однажды отметил: “Россия всегда ощущала себя евразийской страной. Мы никогда не забывали о том, что основная часть российской территории находится в Азии. Правда, не всегда использовали это преимущество”. Участие в ШОС и призвано помочь России реализовать это преимущество более полно.
Казахстан, Киргизия, Таджикистан и Узбекистан — страны, с которыми Россию объединяет множество исторических нитей, связывают общие экономические и геополитические интересы. Их сотрудничество с нашей страной является многослойным, многоступенчатым, реализуясь в рамках нескольких структур — СНГ, ЕврАзЭС, ОДКБ и других. ШОС — немаловажная международная структура, дающая возможность России и среднеазиатским странам координировать отношения с Китаем — державой-гигантом, за счёт мощной динамики своего развития выдвигающимся на роль лидера мировой экономики и политики.
Местом проведения нынешней встречи выбран Екатеринбург. Такой выбор легко объясним — столица Урала расположена рядом с шестидесятым меридианом, который принято считать географической границей между Европой и Азией. Давно стало привычным воспринимать уральский меридиан именно в этом качестве, однако его разграничительная роль является очевидной условностью — границей он служит только на географических картах. В реальности же шестидесятый меридиан не только не разводит Европу и Азию на разные материки, а совсем напротив — соединяет их в единое географическое целое, в континент под названием Евразия.
Коли так, то шестидесятый меридиан становится приметным символическим образом, Урал оказывается становым хребтом Евразии, а крупнейший уральский центр Екатеринбург, стало быть, служит сердцем Евразии и получает моральное право претендовать на роль её символической столицы. Наверное, многие подобное допущение встретят скептическими улыбками. Тем не менее стоит согласиться, что именно в Екатеринбурге евразийская тема приобретает полновесное звучание, именно здесь она особенно уместна.
Попадала эта тема и на страницы журнала “Урал”. В прошлом году в одной из публикаций упоминалась “теория суперэтносов”. Автор этой теории известный российский историк и этнолог Лев Николаевич Гумилёв приводил веские доказательства в пользу того, что существуют не только этносы, но и суперэтносы. Одним из таких суперэтносов, по мысли Гумилёва, является евразийский (он же — российский) суперэтнос, ставший результатом симбиоза славянских, балтийских, финно-угорских, тюркских и других народов.
Кое-что об исторических моделях
Что же это такое — евразийский суперэтнос? Чтобы приблизиться к пониманию этого феномена, имеет смысл обратиться к философии истории. Эта отрасль знаний не слишком-то рекламируема, но от этого она не становится менее полезной. Философия истории достойна внимания хотя бы потому, что апеллирует к такой ныне немодной категории, как “мудрость”.
Известно, что для изучения истории используются те или иные теоретические модели. Известно и то, что разные модели по-разному объясняют исторический процесс. На первый взгляд кажется, что чем таких моделей больше, тем картина истории становится запутаннее. У тех, кто не занят профессиональным изучением истории, расхождения и разночтения между разными трактовками истории могут вызвать недоумение, а то и раздражение: дескать, почему бы господам историкам не выработать одну-единственную, “самую правильную” теорию, которая без сбоев и оговорок объяснила бы весь ход истории?
Раздражение разноголосицей, возникающей при объяснении одних и тех же исторических событий, понять можно. Но как выяснить, какая из моделей истории “более правильна”, а какая “менее”? Для подобного выяснения нужно, как минимум, эти модели сопоставить и сравнить. Пытаться выяснять, избегая сравнений, — занятие схоластическое и непродуктивное. Отсюда следует вывод: знакомство с различными моделями истории небесполезно. Возможности для такого знакомства имеются: в нынешней исторической и философской литературе представлен весьма широкий теоретический спектр. Всякий, кому это интересно, может оценить его смысловые оттенки и самоопределиться в отношении той или иной концепции.
При этом важно иметь в виду: ни одна из существующих концепций не способна избежать ответов на вопросы о наличии или отсутствии единых для всех стран и народов исторических закономерностей, заранее заданных шаблонов или образцов развития. Можно ли приравнять мировую историю к всеобщему однонаправленному прогрессу или же она являет собой сумму локальных историй? Имеет ли прогресс национальные формы? Нужно ли акцентировать внимание на культурном, ментальном, социальном многообразии человечества, на уникальности и специфичности каждой из национальных культур? Обходя вниманием эту проблематику, едва ли удастся подобрать ключ к верному и точному пониманию истории различных стран.
История России, разумеется, не исключение. Нельзя подходить к ней как к абстрактной схеме, как к чему-то неактуальному и мёртвому, как к прошлому страны, которая будто бы не имела никакой понятной логики в своём развитии. А ведь бывали времена, когда к российской истории подходили именно так. В 20-е годы ХХ века она оказалась объектом массированной идеологической атаки со стороны левых радикалов. В 90-е годы подобную атаку повторили сторонники экстремального либерализма. И те и другие внушали россиянам, что вся их история неправильна, никчёмна, негативна, бессмысленна, что она символизирует собой только отсталость и примитив. Эти “разоблачительные” атаки ломали, разбивали историческое сознание целых слоёв общества, способствовали возникновению психологии беспочвенности, распространению нигилистических или депрессивных настроений, отравлявших повседневную жизнь людей.
Вполне естественно, что “наезды” на русскую историю будили и обратную волну — далеко не всем хотелось отказываться от своих корней, от традиций и опыта предков. В обществе всегда находились люди, чуждые догматизму и утопизму. Были они, конечно, и среди историков. Если историк уважает свою профессию, он ни за какие пряники не станет повторять и тиражировать искусственную, кем-то придуманную, фальшивую историю. Настоящая история — та, что точь-в-точь соответствует реалиям прошлого. История должна быть адекватной, должна быть сама собой.
Помимо выдумок, лжи и мифов, весьма вредными противниками подлинной истории являются схематизм и доктринёрство. Никогда не принося ей пользу, они неизменно норовят появиться там, где под флагом “официальной науки” начинается поиск всеобщих, “железобетонных” закономерностей и “незыблемых” формул. Когда такие формулы отыскиваются, тогда наступает господство плоского теоретического униформизма, и история загоняется в одномерные, банальные и унылые схемы, отбивающие у людей вкус к её изучению.
Есть ли в историческом движении какие-то закономерности? Конечно, есть. Но они действуют не сами по себе, не в обход и не помимо людского сообщества. Помня о них, не стоит забывать о палитре причудливых и ярких красок, которыми эти закономерности могут быть раскрашены. Разве не интересно вглядываться в бытие различных человеческих сообществ, в их отличия друг от друга? Разве не увлекательна расшифровка различных культурных архетипов? Да, подбор научных инструментов для такой расшифровки — задача не простая. Тем весомей опыт тех, кто уже пытался решать эту задачу, тем более — если эти попытки были результативными.
С этих позиций особенно притягателен опыт так называемой “евразийской школы русской историографии”, или, если проще, — “евразийства”. Название, как видим, носит явно выраженный географический оттенок, чего, собственно говоря, не отрицали и сами создатели “евразийской школы”. Они были убеждены, что попытки изучать историю в отрыве от географического фактора бесперспективны и бесполезны.
Георгий Вернадский, один из лидеров евразийства и создатель евразийской концепции истории, писал, что в XVIII и XIX веках германские географы ввели чисто произвольное деление России на две части — так называемую Европейскую Россию и Азиатскую Россию, представив соединение Европы и Азии как случайную и неопределенную социоисторическую комбинацию. Называя такой подход “не обоснованным и не оправданным”, Вернадский доказывал, что география Европейской и Азиатской России едина. Термин “Евразия” призван выразить географическое единство России и подчеркнуть его роль в русской истории: “Все цивилизации являются в некоторой степени результатами географических факторов, но история не даёт более наглядного примера влияния географии на культуру, чем историческое развитие русского народа”.
В начале и середине 1990-х годов произошёл всплеск интереса к евразийству, наблюдавшийся не только среди историков и философов, но и среди политиков, журналистов, военных. Этот всплеск был отмечен и в Российской Федерации, и в ближнем зарубежье. С тех пор внимание к евразийству не только сохранялось, но и нарастало. Не остыло это внимание и поныне, хотя зачастую оно проявляется в полемичной форме: оценки евразийства варьируются в обширном диапазоне — от восторгов до непримиримой критики.
Что же такое “евразийство”? Это — течение научной и мировоззренческой мысли, возникшее в начале 20-х годов XX века и объединившее группу русских учёных, после большевистского переворота уехавших в эмиграцию. Основателем евразийской концепции стал талантливый мыслитель и всемирно известный филолог Николай Трубецкой. Среди тех, кто внёс активный вклад в развитие этой концепции, выделялись историки Георгий Вернадский и Антон Карташёв, специалисты по философии истории Лев Карсавин и Георгий Флоровский, географ и экономист Пётр Савицкий, культуролог Пётр Сувчинский.
Центрами деятельности евразийцев были Прага, София, Берлин, Белград, Париж, Харбин. Евразийцы организовывали публичные лекции, чтения, диспуты, собиравшие большую аудиторию. Солидную популярность среди русских эмигрантов и европейских интеллектуалов имели “Евразийские семинары”. Много сил евразийцы отдавали научным изысканиям, писали статьи, издавали журнал “Вёрсты”, газету “Евразия”, альманахи “Евразийские временники” и “Евразийские хроники”. Творческие достижения евразийства позволяли говорить о его многообещающих перспективах, однако реальность была к нему неласкова.
Во второй половине 20-х годов у некоторых активистов евразийства выявилось стремление политизировать его. Против политизации движения выступили его основатели и главные теоретики — Николай Трубецкой, Георгий Флоровский, Лев Карсавин. Один за другим они покидали движение, разорвав с ним связи и даже подвергнув критике его концептуальные выводы. Главным идеологом евразийства выступил Савицкий, мировоззренческие представления которого в целом ряде моментов заметно отличались от позиций Трубецкого и Вернадского. Взгляды Савицкого, выстраиваясь на базе геософии, то есть на механическом подчинении истории географическим факторам, были эклектичными и схематизированными.
Смену государственных устройств и режимов на территории России-Евразии Савицкий представил в виде некой заранее запрограммированной “эстафеты”. Для многих евразийцев особенно неприемлемым являлась то, что в эту “эстафету” Савицкий включил и тогдашний советский режим, сделав попытку оправдать большевистскую революцию. Он писал: “Закончившая императорский период революция отнюдь не дикий и бессмысленный бунт. Ещё менее русская революция является переворотом, организованным группой злоумышленников, прибывших в запломбированном вагоне. Она — глубокий и существенный процесс… Русская революция покончила с Россией как частью Европы, обнаружив природу России как особого исторического мира”.
Савицкий восхищался Лениным и тревожился, что “с гибелью большевистской партии связаны серьёзные опасности для развития самой России-Евразии”. Неудивительно, что “отредактированное” Савицким евразийское движение стало объектом внимания ГПУ. Чекисты проникли в евразийские круги и стали использовать их в своих целях. Им удалось завербовать некоторых активистов движения — например, Сергея Эфрона — мужа Марины Цветаевой.
К началу 30-х, не удержавшись в рамках историософской школы, евразийство превратилось в политическое движение. Политизация евразийства размыла его историософские принципы, привела его к мировоззренческой неоднородности, а затем — к кризису и расколу, в результате которого в евразийстве образовалось два направления, которые условно можно обозначить как “историософское” и “геополитическое”. Раскол евразийства предопределил противоречивость и неоднозначность его концептуального опыта и, как следствие, широкий разброс мнений и оценок, касающихся евразийской теории, её плюсов и минусов.
Евразийская историософия
Основные достижения евразийства относятся к историософии.
Николай Трубецкой, Георгий Вернадский, Лев Карсавин, Георгий Флоровский были отличными знатоками русской и всемирной истории и не являлись сторонниками чрезмерной политизации евразийства, воспринимая его идеи в первую очередь как добротную основу для создания стройной и понятной историософской системы. Первичные импульсы их обращения к евразийству были связаны с желанием объективно и непредвзято разобраться в предпосылках и сути крутого исторического зигзага, пережитого Россией в 1917 году. Им пришлось отбросить прежние, трафаретные теоретические схемы и создать новую, неизбитую модель русской истории.
В понимании евразийцев новизна не означала жёсткого оппонирования опыту предшественников. Новаторство они совмещали с традиционализмом, высоко ценя лучшие образцы русской историософской мысли. Её истоки восходят к летописцам Древней Руси, умевшим распознавать реальную значимость каждого события, за простыми фактами видеть суть процессов, определять тенденции исторического развития. Традиционная русская историософия нацеливалась на извлечение глубинных смыслов, скрытых за внешним флёром событий и явлений. Евразийцы наследовали все эти подходы и принципы, стремясь объяснять поведение живших когда-то людей в соответствии с реалиями конкретной эпохи, не подвёрстывая его к политическим установкам и стереотипам новейшего времени.
По убеждению евразийцев, рисунок истории каждой страны неповторим в силу множества природных, социальных и культурных нитей, из которых он соткан, а внутренняя динамика в развитии отдельных цивилизаций не зависит от абстрактных “всеобщих закономерностей” — всякая национальная культура специфична, содержит в себе уникальный практический и духовный опыт.
Отыскивая ответы на вопросы, касающиеся культурно-исторического соотношения России, Европы и Азии, евразийцы приходили к выводу о равноценности разных культур, их полифонической гамме, образующей “цветущую сложность”. Они критиковали тесный и бескрылый рационализм, говорили о бесперспективности униформистских подходов к развитию культуры, негативно оценивали навязывание народам дежурных, усреднённых стереотипов, базирующихся на западных поведенческих нормах и ментальных ценностях. Создатели евразийства полагали, что европейская, романо-германская цивилизация не только не является общей для всего человечества, но и находится в упадке, с помощью войн и разрушительных идеологий ведя человечество в тупик.
При этом антизападничество евразийцев не носило демонстративного, капризного характера. Они признавали необходимость учёта всех позитивных тенденций в развитии и Запада, и Востока. Социокультурные шаблоны отвергались евразийцами не потому, что навязывались именно Западом, а в силу убеждённости в том, что стандартная для всех народов схема истории и культуры входит в антагонизм с природно-бытийным многообразием мира, а значит — невозможна в принципе. Исходя из этого тезиса, евразийцы признавали право каждого народа — в том числе, естественно, и русского — на самобытность и своеобразие.
Рассматривая российскую цивилизацию как самодостаточную и отвергая приписываемую ей матрицу “догоняющего развития”, евразийцы предостерегали русских от соблазна некритически заимствовать свойственные Западу формы национализма, выраженные в подчёркнутом высокомерии, безапелляционности и в стремлении навязать другим народам жёсткие требования. Россия, оберегая себя от западной политической и культурной экспансии, от превращения в колонию Запада, должна оберегать от этнокультурной нивелировки и все проживающие на её территории народы, одновременно ценя и впитывая в себя все их культурные достижения. Евразийцы отвергли империализм западного типа, говоря о его неприемлемости и даже гибельности для России.
Землепроходство как русская историческая доминанта
Евразийское историософское учение определялось гуманными и здравыми мотивами, связанными со стремлением вернуть России национальное достоинство, избавить её от комплекса неполноценности и предотвратить одностороннюю ориентацию, вторичность и узость её развития. Пётр Сувчинский провозглашал: “Отношение к Родине должно иметь аспект несоизмеримости со всеми внутриобщественными отношениями; потеря этой установки ведёт к беспомощности и гибели. Необходимо во всей глубине пробудить историческую память России. Эта память стала мельчать, потеряла способность охватывать всю прошлую судьбу веры, культуры и государственности, перестала воскрешать прошлое в настоящем”.
Естественно, что русских историков и философов интересовала прежде всего историческая судьба России. Во всех текстах евразийцев легко угадывается доброжелательное отношение к России и к русскому народу. Георгий Вернадский писал: “Русские — не просто плодовитый народ. Они — одаренный народ, чей вклад в мировую культуру в области литературы, музыки и художественного искусства, театра, балета высоко оценивается всеми, кто знаком с историей искусства не понаслышке”.
Во время второй мировой войны евразийцы активно поддержали СССР в борьбе против гитлеровской Германии, выступали с защитой идеи антифашистской коалиции, открыто заявляли о себе как о русских государственниках и патриотах, не стеснялись своего патриотизма. Почему же в центр своей концепции они ставили именно Евразию, употребляя этот термин чаще, чем слово “Россия”?
Одно из объяснений этому даёт упоминавшееся выше понятие “суперэтнос”. Каждый человек входит в тот или иной этнос и одновременно в тот или иной суперэтнос. Принадлежность отдельных этносов к какому-то суперэтносу может определяться по языку, по религиозно-культурным признакам или по географии расселения. Русская идентичность связана со славянской языковой общностью, с православием и с Евразией. Между этими параметрами нет полного единства: не все славяне являются православными, не все славянские народы обитают в Евразии.
Русские же населяют именно Евразию, именно она стала ареной исторического творчества русского народа. Евразийцы одним из наиболее интересных сюжетов русской истории считали колонизационные процессы. Георгий Вернадский писал: “Когда русский народ впервые появился на исторической арене в период между III и IX веками, он занимал только западный угол Евразии к северу от Черного моря. Из этой небольшой территории, двигаясь на восток, русские поселенцы к 1650 году достигли берегов Тихого океана. В этом великом движении на восток русский народ продемонстрировал много мужества и решительности”.
Евразийцы предостерегали от соблазна отождествить русскую колонизацию, являвшуюся естественным процессом, с воинственным империализмом, утверждали, что русская колонизация — “это совсем не империализм и не проявление мелких политических честолюбий российских государственных деятелей, а необоримая логика географии, находящаяся в основе всей истории”.
Землепроходство как доминантная черта русской истории проявилось еще до образования Киевской державы. Русская история и началась, когда славяне из Южной Прибалтики и с Карпатских гор стали переселяться на Русскую равнину, динамично осваивая обширные территории от Финского залива и Белого моря до Верхней Волги и Чёрного моря. После образования и укрепления Древнерусского государства процесс освоения русскими новых земель усилился: к XII веку русичи заселили Нижний Дунай, Днестр, Приазовье, Причерноморье, часть Прибалтики.
Одним из негативных следствий децентрализации власти и политической раздробленности в Киевской державе в XII—XIV веках стала потеря русскими ряда своих территорий из-за усилившегося давления на Русь со стороны её соседей. Но даже раздробленность не смогла остановить русскую колонизацию: в тот период новгородцы при участии кривичей расположились на побережье северных морей и приступили к освоению Урала и Югры. Русская колонизация носила преимущественно хозяйственный, земледельческий, а потому и мирный характер. Её главной движущей силой являлось крестьянство. Вернадский писал по этому поводу: “Распространение русского земледелия заложило основы экономического объединения Евразии. В этом смысле русский крестьянин может быть назван главным героем русской истории”.
С середины XVI века на три века вперёд утвердилась тенденция к непрерывному росту территориальных размеров Российского государства и численности его населения. В освоении Сибири, наряду с крестьянством, важную роль сыграли служилые люди и вольные казаки. Сибирь заселялась русскими необычайно быстро, на что влияли характерные принципы русской колонизации, отличавшие её от колонизации западного типа. Успешность русской колонизации базировалась не на грабежах и срезании скальпов, а на этнической терпимости.
Под защитой российского флага
В “старой” России существовала реальная почва для содружества народов, не было никакого национального угнетения. В отличие от Великобритании, США, Испании, Португалии, которые подчиняли себе целые континенты исключительно с помощью оружия и денег, российская держава не раз и не два расширяла свои территории за счёт добровольного вхождения в её состав целых народов.
Сегодня немалая часть общества оторвана от знания реальной истории. На сознание людей воздействуют мифы и стереотипы, сохранившиеся с тех времён, когда история объявлялась “служанкой политики”. Тогда, в 20-е годы ХХ века, тиражировался тезис о России как о “тюрьме народов”, сопровождаясь странными призывами к поддержке “национализма прежде угнетённых народов”.
На рубеже 1980—1990-х годов бичевание “имперского прошлого” снова стало модным. Те, кто называл Россию “имперским ядовитым пустоцветом”, избегали объективного анализа истории, подменяя его идеологическими клише. В те годы устоявшийся в сознании нескольких поколений советских людей стереотип о “тюрьме народов” явился сильным козырем в политических играх и послужил катализатором расчленения союзного государства. Националисты в Прибалтике, в Грузии, в Молдавии, на Украине обвиняли Россию во всех мыслимых и немыслимых исторических грехах.
После Беловежья начальники образовательных систем в республиках бывшего СССР, откликаясь на указания этнократических элит, раздали заказы на новые учебники по истории. Казалось бы, эти учебники должны были полностью очиститься от догматики советских годов. Но “очищение” оказалось выборочным: “новые” учебники напичкали теми же антироссийскими лозунгами, которые содержались в марксистских пособиях.
Между марксизмом и постсоветским этнократизмом обнаружилась явная генетическая связь. Порой она принимала анекдотический вид. Так, выпущенный в Эстонии учебник истории был обильно заполнен цитатами Ленина, призванными подтвердить “статус” России как “тюрьмы народов”. Забавным было то, что эти цитаты соседствовали с воспеванием успехов эстонской нации в годы “имперского гнёта”. Утверждая, что “в России грамотность населения даже в столицах империи была ниже, чем в Эстонии”, авторы учебника почём зря критиковали “империалистическую культурную политику царизма”. А ведь, согласно тезису о грамотности эстонцев, такую культурную политику логичней было бы не ругать, а всячески превозносить.
Подобными несоответствиями и нелепостями пестрят многие учебники по истории постсоветских республик. Эти нелепости отражают лишь политическую конъюнктуру, но никак не исторические реалии.
Формула “Россия — тюрьма народов” является плодом фальсификаций. Российское государство защищало духовную свободу разных народов — и больших, и малых. Их культуры и языки не только не подавлялись, но и получали развитие. Ещё в XIV веке православный подвижник Стефан Пермский, поддерживая кирилло-мефодьевскую традицию, создал азбуку для коми-зырян. Позднее его почин вылился в яркую культурную тенденцию, когда благодаря усилиям русских миссионеров и просветителей свою письменность получили многие народности. Не было никаких препятствий и для развития письменности народов, имевших её до вхождения в состав России. Российскими властями создавались условия для издания книг и газет на национальных языках. Так, первая газета на латышском языке была напечатана в Санкт-Петербурге по инициативе губернаторской администрации в Курляндии.
Многие народы добровольно вошли в состав России. Это историческая данность, и в некоторых бывших советских республиках — в Армении, Белоруссии, Киргизии, Казахстане — её не скрывают. Так, сюжет о добровольном вхождении казахских родов в состав Российской империи присутствует в учебных программах по истории Казахстана. В учебниках истории присоединение казахских родов к Российской империи названо “закономерным явлением”. Школьникам и студентам рассказывается, что в XVII—XVIII веках под разорительными ударами Джунгарии казахские племена оказались перед угрозой физического истребления. Их вожди видели спасение только в защите со стороны России. Посольства из зауральских степей с просьбами о покровительстве принимали Алексей Михайлович, Пётр I, Анна Иоанновна. Наиболее жестокой была агрессия джунгаров в 1723—1727 годах, получившая у казахов название “Великого бедствия”. После этой агрессии султаны Каип и Абулхаир решили принять российское подданство. Говоря о событиях XVIII века, казахские историки соглашаются, что без присоединения к России казахи не имели шансов спастись от джунгар.
Но не везде хотят помнить реалии истории. Пример “забывчивости” дают власти нынешней Украины и Грузии.
Украинские историки “не помнят”, что в середине XVII века население Украины стало жертвой кровавой бойни, устроенной польской шляхтой, и было спасено только благодаря военной помощи со стороны России. Гетман Богдан Хмельницкий и казацкие вожди не раз обращались к Алексею Михайловичу с просьбой принять их “под высокую царскую руку”. Сложная политическая ситуация, в которой находилась Россия, недостаток материальных и людских ресурсов заставляли колебаться и царя, и Земские соборы 1651 и 1653 годов, но “москали” выполнили христианский завет: “Отдай душу за други своя”. Попытки нынешних украинских националистов задним числом обвинить их в “колониальных помыслах” выглядят, как минимум, неумными.
Выразительной иллюстраций к “имперской” теме является Грузия. Несколько веков подвергаясь ударам со стороны персидских шахов и турецких султанов, она настойчиво искала спасения в российском покровительстве. В 1491, 1587, 1658 годах грузинские правители приезжали в Москву с попытками убедить российских царей принять грузин в свое подданство. В 1783 году Грузия и Россия подписали “Георгиевский трактат”, который устанавливал российский протекторат над Грузией. Но трактат не спас грузин от кровавого похода Ага Мохаммед-хана: Россия находилась далеко, и персам не стоило больших усилий сжечь Тбилиси, изрубив тех, кто не успел бежать. Грузия превращалась в пустыню, а потому в сентябре 1800 года грузинский царь Георгий XII, умирая, объявил своё царство “принадлежащим державе Российской”.
В Петербурге долго ломали головы, что же делать, ведь у России даже не было общей границы с Грузией. Наконец, в сентябре 1801 года Александр I подписал манифест о добровольном присоединении Восточной Грузии к России. Классик грузинской литературы Илья Чавчавадзе писал: “С этого замечательного дня Грузия обрела покой”, а Михаил Лермонтов воскликнул: “И божья благодать сошла на Грузию!” Да, именно благодать! Это признавал объективный грузинский историк Александр Брегвадзе в своей книге “Славная страница истории: добровольное присоединение Грузии к России и его социально-экономические последствия”, выпущенной в 1983 году. Он писал, что за 65 лет после присоединения к России население Грузии увеличилось в 17 раз, что Грузия получала колоссальные дотации из центра, на которые там строились больницы, типографии, школы, где обучение велось на грузинском языке.
Но в марксистской историографии события начала XVIII века оказались перевёрнутыми с ног на голову. В Малой советской энциклопедии 1929 года чёрным по белому напечатано: “В 1801 году под видом мирного присоединения Грузия была захвачена Россией и фактически стала её колонией. Начался беззастенчивый колониальный грабёж Грузии”. Слово “беззастенчивость” куда уместнее употребить к тем, кто под видом подобных “исторических откровений” тиражировал беспардонную ложь и продолжает делать это теперь, “забывая”, что само историческое бытие Грузии стало возможным только благодаря поддержке, оказанной когда-то Россией.
Конечно, нельзя утверждать, что между русскими и другими народами не бывало никаких трений и конфликтных ситуаций. Важнее другое: случаясь, они выражали не фундаментальную мировоззренческую установку, присущую российскому цивилизационному типу, а как раз отклонение от неё. Если сравнить русскую колонизацию Поволжья, Урала, Сибири, Средней Азии с европейской колонизацией Америки, то легко можно обнаружить их различие, суть которого — в разной установочной мотивации. Освоение американского континента испанскими конкистадорами и английскими пуританами являло собой цепь беспрерывных конфликтов с коренным населением.
Русские, вступая во взаимодействие с другими народами, не кичились, не впадали в спесь, будучи уверенными, что любовь к своему вовсе не должна основываться на ненависти к чужому. Этим они отличались от западных “цивилизаторов”, выстраивавших отношения со своими колониями по схеме “избранные — отверженные”. Запад в межнациональных отношениях не позволял себе никакого альтруизма, подавляя права разных народностей не только в африканских и азиатских колониях, но и права европейских народов — ирландцев в Британской империи, лужицких сорбов, чехов, латышей, эстонцев под властью немецких феодалов. Немало народов было попросту уничтожено.
Соборная общность народов
Очевидно, что создатели евразийского учения были русскими патриотами и “болели” за интересы России. Тем не менее они не признавали узкоэтнического характера русской государственности. По их замыслу, термин “Евразия”, кроме прочего, нацелен на раскрытие роли такого значимого фактора истории, как этнические контакты — одного из механизмов, заставляющих колесо истории вертеться в ту или иную сторону.
Полиэтничность Русского государства проявилась уже в момент его оформления: в летописном свидетельстве о призвании Рюрика на княжение в Новгород в числе племён, инициировавших это призвание, названы два славянских и два финно-угорских племени — ильменские словене, кривичи, чудь и весь. В границах единого государства сосуществовали славянские, финно-угорские, балтские племена. На северо-западе Руси находилось немало скандинавских поселений, юг был зоной тюркских кочевий.
Русичи были народом с открытым и свободным нравом. Древнерусский этнос, несмотря на преобладание в нём славянского культурно-языкового компонента, не был исключительно славянским, инкорпорируя финно-угорские, балтские, германские и тюркские элементы. В его состав влились финноязычные меря, мещёра и мурома, тюркоязычные берендеи и торки, балтское племя голядь, частично — чудь, весь, карела, ятвяги и другие. Права и обязанности жителей Руси не зависели от племенной принадлежности. Общие военно-политические и хозяйственные интересы создавали надёжную базу для культурной интеграции разноязычных племён, культурно-языковое взаимодействие которых началось ещё на стадии появления военно-племенных союзов. Понятно, почему евразийцы не считали русскую культуру закрытой и недоступной для представителей самых разных этносов.
Евразийство категорично отвергло расизм в любых его формах. Оно проповедовало солидарность российских народов, проживающих на одной территории, имеющих единую родину, общую историческую судьбу и находящихся в непрерывном культурном диалоге. Основоположник евразийства Николай Трубецкой писал: “Нужно, чтобы братство народов Евразии стало фактом сознания, и притом существенным фактом. Нужно, чтобы каждый из народов Евразии, сознавая самого себя, сознавал себя именно как члена этого братства, занимающего в нём определённое место. Только пробуждение самосознания единства многонародной евразийской нации способно дать России-Евразии тот этнический субстрат государственности, без которого она рано или поздно начнёт распадаться на части, к величайшему несчастью и страданию всех её частей”.
Россия представлялась евразийцам духовным континентом, соборной общностью народов, связанных общей почвой и исторической судьбой, имевшей большее значение, чем принцип крови. Россия-Евразия — цивилизационное пространство, где в течение веков уживались и взаимодействовали сотни народов, сохранялись и развивались разные языки и культуры. В “старой” России право народов на самобытность и духовную свободу никем не оспаривалось, и потому большинство из них не испытывало никаких болезненных комплексов и фобий. По убеждению евразийцев, это и определило цивилизационную самобытность России, её сущностные отличия как от “чистого” Запада, так и от “классического” Востока.
Георгий Вернадский доказывал, что истории Евразии были присущи ритмические циклы, соответствовавшие чередованию интеграции и дезинтеграции в течение веков, подъёмам и спадам в ходе государствообразующих процессов — от Скифии до СССР. Эти циклы не в последнюю очередь определялись историко-культурным взаимодействием леса и степи, которое вело к созданию империи особого типа.
Для Киевской Руси с первых лет её существования отношения с восточными соседями имели особый смысл. В восточном пограничье славяне контактировали с мордвой, волжскими булгарами, буртасами, марийцами, удмуртами, в Приазовье — с ясами и касогами, в XI веке платившими дань Руси.
К востоку от Руси находился Хазарский каганат, занимавший территорию от Нижней Волги до Чёрного моря. Он был полиэтничным государством, включая в себя многие тюркские и иранские племена. В зависимости от каганата находились булгары, мордва, марийцы, другие народности Поволжья. До середины X века данниками хазар были славянские племена вятичей и радимичей. В 965 году киевский князь Святослав Игоревич в союзе с печенегами и гузами разбил хазарское войско. После поражения каганат стал быстро клониться к упадку, а русские существенно продвинулись на восток, активизируя свои связи с булгарами, суварами, мордвой, марийцами, удмуртами, коми.
Сложны были отношения русских со степными кочевниками половцами. Между ними нередко вспыхивали конфликты, порой доходившие до взаимного истребления. В то же время русские князья, вступая в усобицы с сородичами, нередко прибегали к помощи половцев. В дружине Владимира Мономаха был половецкий отряд, с которым князь воевал и против своих русских соперников, и против половецких ханов. Мономах рассказывал в своём “Поучении”: “Миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать, раздаривал им много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких — Шаруканевых двух братьев, Багубарсовых трёх, Осеневых четырёх, а всего сто лучших князей. …А врозь перебил их в то время около двухсот лучших мужей”.
Частыми были русско-половецкие династические браки. К примеру, на половчанке был женат основатель Москвы Юрий Долгорукий. Этническому смешению русских и половцев способствовало то, что и те, и другие после удачных походов приводили с собой множество пленных.
В 1223 году перед лицом монгольской угрозы половецкие ханы обратились за помощью к русским князьям. Битва на Калке, проигранная русско-половецкими дружинами, открыла новую страницу в истории и Руси, и половцев, и других народов, обитавших к востоку от русских границ. Половцы составили значительную часть населения образовавшейся в XIII веке Золотой Орды, внеся тот или иной вклад в этногенез всех народов, входивших в её состав.
До монгольского нашествия неоднозначными были отношения русских с булгарами, мордвой, марийцами: мирное взаимодействие чередовалось с военными столкновениями, в которых Русь знала и победы, и поражения. Между Волжской Булгарией и Русью шло соперничество за обладание мордовскими землями. Часть мордовской территории подчинилась Суздалю и Рязани. В 1221 году князь Юрий Всеволодович основал в мордовской земле Нижний Новгород, а в 1224 году между Владимиро-Суздальским княжеством и булгарским эмиром был заключён мирный договор. Из Булгарии неоднократно доставлялся хлеб голодающим суздальцам.
Ни Русь, ни Булгария не были замкнутыми этническими системами. Русичи и булгары представляли собой суперэтносы — структурные образования, в которых узкоэтнические интересы не выпячивались и которые были открыты для вливания новых этнических компонентов. Булгары в Среднем Поволжье, как и славяне на Русской равнине, не были первопоселенцами. Переселение булгар на Волгу завершилось только в X веке. Господству узко понятой этничности препятствовали развитые религиозные системы — православие на Руси и ислам в Волжской Булгарии. Полиэтничность Руси и Булгарии влекла за собой многообразие жизненных укладов и традиций, многоцветье культур. Традиции мирного сосуществования разных народностей в составе одного государства помогли народам Руси и Булгарии выжить под натиском монголов и адаптироваться в условиях зависимости от них.
Евразийцы раскрывали взаимодействие леса и степи как веками длящиеся контакты земледельческого и кочевого культурно-хозяйственных укладов, то есть славян-земледельцев с кочевыми племенами. Евразийцы стремились объективно и точно показать роль кочевников в российской истории: “Слишком часто культурный уровень кочевников представляется как неизменно низкий, а их участие в становлении русского общества — как негативное. Такое обобщение неверно, ибо “кочевничество” — это не определение качества, а описательный термин, обозначающий тип цивилизации, но не состояние развития. С чем бы ни приходили кочевники — с миром или войной, веками они поддерживали связи между рассеянными очагами оседлой цивилизации. Каждое из нашествий оставляло свой неизгладимый отпечаток на территории, которая стала Россией”.
Контакты между кочевниками и земледельцами не были однозначными и статичными, постоянно менялись — мирные формы взаимодействия чередовались с военными конфликтами. В соревновании двух цивилизационных стихий верх брала то одна, то другая. В отношениях “леса” и “степи” сменялись циклические волны, развёртывая драматургию исторического действия на просторах Евразии. Киевский князь Святослав Игоревич предпринял попытку объединить “лес” и “степь”; затем вплоть до Батыева нашествия между двумя мирами шла примерно равная борьба. Период, когда Русь находилась в зависимости от Орды, прошёл под знаком перевеса “степи” над “лесом”. С середины XV века до петровских реформ нарастало контрнаступление Руси на степные ханства. Императорский период олицетворял собою относительно гармоничное объединение “леса” и “степи”.
Русь и Золотая Орда
Евразийцы не сомневались, что Московское царство явилось наследником Золотой Орды. Николай Трубецкой так рассуждал на эту тему: “В результате татарского ига в России возникло довольно сложное положение, параллельно с усвоением монгольской государственности должно было произойти усвоение самого духа этой государственности, идейного замысла, лежащего в её основе. Хотя эта государственность воспринималась как чужая, величие её идеи, особенно по сравнению с примитивной мелочностью удельно-вечевых понятий о государственности, не могло не произвести сильного впечатления. Это была великая идея, обладающая неотразимой притягательной силой. Следовательно, надо было упразднить её неприемлемость, состоявшую в её враждебности, надо было отделить её от монгольства, связать её с православием и объявить её своей, русской. Потускневшие в процессе своего воплощения идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское обоснование. В эти идеи русское сознание вложило всю силу религиозного горения и национального самоутверждения, которыми отличалась духовная жизнь той эпохи. Благодаря этому идея получила небывалую яркость и новизну и в таком виде стала русской”.
Евразийцы писали, что ордынский, восточный источник российской государственности, помимо славянского и византийского источников, являлся весьма влиятельным. Действительно, многие представители русской военной, управленческой и духовной элиты были потомками выходцев из Орды: 156 русских дворянских фамилий из 776, то есть одна пятая часть, имели татарское или иное восточное происхождение.
Отражая этот и подобные факты, евразийцы вовсе не идеализировали отношения Руси с её восточным соседом. Они признавали, что Батыев погром стал катастрофой, привёл к оскудению людских, материальных, финансовых ресурсов, к упадку ремёсел и городов на Руси. Однако историю нельзя сводить к статическим картинкам, и трагедия 1237 года отнюдь не означает, что весь период русско-ордынских отношений нужно изображать исключительно в чёрных красках.
После похода Батыя на Русь русская история не закончилась. Многое теперь стало зависеть от дипломатического искусства русских князей, их стратегического чутья. Во взаимоотношениях с монголами были возможны две линии поведения — либо конфронтация, либо дипломатическая гибкость. Одну линию реализовал Даниил Галицкий, вторую — Александр Невский. Линия Даниила привела к расколу русского мира и к потере русской самоидентификации: Юго-Западная Русь под властью Литвы и Польши стала объектом провинциально-мелочных интересов.
А вот линия Александра позволила сохранить культурную идентичность Северо-Восточной Руси и впоследствии создать мощное Российское государство. В своих исторических трудах евразийцы показали, что в эпоху Александра и Даниила Русь, подвергшись нападению не только со стороны Азии, но и со стороны латинской Европы и оказавшись “в тисках”, могла погибнуть между двух огней в героической борьбе, но устоять и спастись в борьбе одновременно на два фронта не могла.
Благодаря стратегии Александра Невского русские земли не были поставлены под прямой политический контроль, как это было сделано с Персией и Китаем. Была сохранена династия Рюриковичей. Ордынские ханы не посягали на культуру, вероисповедание и историческую память Руси. Северо-Восточная Русь, находясь в сфере влияния Монгольской империи, оказалась в системе связей, охвативших полмира, была, по словам Вернадского, “в политическом отношении включена в огромный исторический мир, простиравшийся от Тихого океана до Средиземного моря”.
Русские, булгары, мордва сопротивлялись монгольскому нашествию, но на равных противостоять отлично подготовленной армии не могли. В том, что в XIII веке ход событий для Руси и Булгарии был одинаковым, проявилась общность исторической судьбы народов этих стран.
В канун битвы на Калке монголы прислали в Киев послов, уверяя, что не собираются захватывать русские города. Но по приказу киевского князя послы были перебиты. В Суздальской летописи, повествующей о тех событиях, содержится запись: “Уведавше татарове, что идут князи русские против них и прислаша послы к князям русским: се слышим, оже противу нас идёте, послушавше половец, а мы вашей земли не заяхом, ни городов ваших, ни сёл. Возьмите с нами мир, а нам с вами рати нет”. Но “князи рустии того не послушаша и послы татарские избиша”. Летопись говорит о том, что поражения русских князей в битве на Калке не было бы, если бы они не отказались от мира, предложенного монголами.
В 1236 году монголы разбили армию Волжской Булгарии и подчинили эту страну. Через год разгрому со стороны войск Батыя подверглась Северо-Восточная Русь, через три года — южнорусские города вместе с Киевом. Батыев погром нанёс Руси тяжкий урон — пострадали хозяйство и материальная культура, часть населения погибла, тысячи людей были уведены в плен. Однако погрому подверглись не все русские города — Новгород, Псков, Смоленск, Углич и некоторые другие не пострадали.
С окончанием европейского похода Батый основал на Нижней Волге свою ставку — Сарай. Этот город стал столицей Джучиева улуса — сначала части гигантской Монгольской империи, затем — самостоятельного государства. Русские назвали его Золотой Ордой. Орда занимала территорию, включавшую бывшие половецкие владения от Дуная до Дона, Крым, Северный Кавказ, бывшую Волжскую Булгарию, башкирские земли, Средний и Южный Урал, Западную Сибирь, Казахстан. Из русских земель в состав Золотой Орды напрямую были включены Елец, Калуга и Тула.
Полиэтничный и многоконфессиональный состав Орды наследовался ею вместе с завоёванными территориями, принадлежавшими ранее государствам скифов, сарматов, готов, Хазарии, Волжской Булгарии. Монголы составляли тонкий слой военно-политической элиты. Остальное население представляло собой пёструю смесь из половцев, русских, булгар, буртасов, башкир, мордвы, марийцев, удмуртов, ясов, черкесов и других. Разные племена и этнические группы жили чересполосно. Этнический конгломерат, населявший Орду, был подвержен динамике, его компоненты постоянно смешивались. Народа, который называл бы себя “монголо-татары”, не было. Этот словесный гибрид появился только в XIX веке, являясь кабинетным изобретением.
Зависимость Руси от Орды выражалась в форме протектората: русские князья получали ярлыки на княжение из рук ханов и выплачивали дань. Подчинение Руси не было механическим: она получала определённые выгоды от союза с Ордой в виде защиты от агрессии с Запада. Культурному сближению Руси и Орды способствовало учреждение в 1261 году в ордынской столице особой Сарской епархии для русских пленников и их детей. Помимо окормления русских, живших в Орде, епархия проповедовала и среди ордынцев.
Первоначально суровое отношение Орды к русским княжествам заметно смягчилось при хане Менгу-Тимуре, взявшем под свою защиту Русскую православную церковь и предоставившем автономию Новгороду. В 1279 году он выдал Русской церкви охранную грамоту, гарантировавшую неприкосновенность православной веры, храмов, церковного имущества и освобождавшую церковь от дани. Сын Невского Даниил подарил епископам Сарской епархии участок земли в Москве, где было построено Крутицкое подворье, обеспечивавшее постоянную связь между московскими князьями и православными в Орде.
Деятельность Сарской православной епархии не прошла даром. После 1313 года, когда хан Узбек объявил ислам официальной религией Орды, на Русь двинулся поток православных ордынцев, которые чаще всего поступали на службу к московскому князю, находившемуся в союзе с православной церковью. Благодаря этим переселенцам Москва затмила военной силой другие княжества.
Потомки Даниила поддерживали союз с Ордой. Иван Калита добился права собирать дань в пользу Орды, заимев возможность для финансового и политического маневрирования. Дмитрий Донской победил в Куликовской битве темника Мамая — самозванца, бросившего вызов и Руси, и законному хану Золотой Орды. После Куликовской битвы, польско-литовской унии 1385 года, разгрома Тохтамыша Тамерланом в 1395 году наступил качественный перелом в русско-ордынских отношениях: Польша стала для Руси более опасной, нежели Орда.
При Василии Тёмном произошёл решающий перелом в русско-ордынских отношениях: Орда вошла в полосу политического дробления, а Русь уверенно двинулась к созданию централизованного государства. С этой исторической развилки стало видно, что вопрос о золотоордынском геополитическом наследстве рано или поздно выдвинется в качестве актуальной проблемы.
В середине XV века, за три десятка лет до политической независимости Руси, на нижней Оке образовалось вассальное от Москвы Касимовское ханство. Касимовские татары играли заметную роль в окружении Василия Тёмного, его сына Ивана III, внука Василия III и правнука Ивана IV. При московском дворе употреблялся татарский язык, откуда в русский лексикон перелились многие слова.
При Иване IV развернулось динамичное продвижение русских на восток, начавшись с присоединения к Москве Казани и Астрахани. На западе Россия сталкивалась с трудноразрешимыми проблемами, на востоке же открывались грандиозные перспективы. Там, на востоке, по словам Георгия Вернадского, “русские без большого шума строили себе новую империю в Сибири”.
“Быть нам всем в совете и соединении…”
Тезис евразийцев о соборной общности российских народов наглядно применим к Волжско-Уральскому региону. Поволжье и Урал вошли в состав Российского государства в XVI веке, а предпосылки такого вхождения были подготовлены предыдущим ходом исторических процессов на просторах Евразии.
В первой половине XV века Золотая Орда распалась на шесть отдельных государств. Одним из них стало Казанское ханство, население которого составляли предки современной мордвы, казанских татар, чувашей, марийцев, удмуртов и башкир. Этногенез этих народностей был ещё далёк от завершения.
Чуваши явились потомками волжских булгар. Заселяя в начале XV века земли восточнее реки Ветлуги, они ассимилировали проживавших здесь марийцев, переняв от них ряд этнических характеристик. В состав чувашской народности влились также остатки “именьковского” восточнославянского населения, часть буртасов, некоторое число русских пленников, приводимых в Золотую Орду, а затем в Казанское ханство.
В процессе этнического формирования казанских татар участвовали булгары, половцы, кипчако-татарские выходцы из Крыма, Астрахани и других мест. Не остались в стороне от этногенеза казанских татар и русские пленники.
Из различных этнических компонентов формировалась и башкирская народность. На территории будущего Башкортостана обитали ираноязычные, тюркоязычные и финно-угорские племена. К началу XIII века сложился союз башкирских племён. В составе Золотой Орды башкиры испытали влияние со стороны монголов, половцев, других кочевников. Распад Орды привёл к разделению башкирских земель между Казанским, Астраханским, Сибирским ханствами и Ногайской Ордой. Башкиры подверглись гнёту со стороны ногаев.
Разные этнокультурные влияния испытали финно-угорские народы — мордва, марийцы, удмурты. В первом тысячелетии среди этих влияний преобладали тюркские и иранские, а с начала второго тысячелетия стало нарастать влияние со стороны русских. Разделение мордвы, марийцев и удмуртов между Русью и Казанским ханством определило в каждой из народностей наличие субэтнических групп — эрзи и мокши среди мордвы, горных и луговых марийцев, северных и южных удмуртов.
Разноплеменной состав населения Казанского края облегчал его переход под власть Русского государства. В отличие от правящей верхушки Казани, большинство местного населения ничего не теряло от смены власти — ему было всё равно, кому выплачивать подати — татарскому хану или русскому царю.
Выход Руси из политической раздробленности повлёк формирование единого экономического пространства. С активизацией хозяйственной жизни в России росли внешнеэкономические связи, включавшие в себя отношения с народами Поволжья и Урала. Через эту территорию проходил торговый путь на Восток. Выход на Волжский транзит стал условием дальнейшего развития российской экономики. Между тем Казанское и Астраханское ханства, попав в зависимость от Турции, становились серьёзным препятствием для продвижения русских купцов в страны Востока.
С усилением централизации Руси её политическое влияние в Поволжье росло. Население края видело в московских князьях людей, способных восстановить единство евразийского мира. Такой взгляд разделяли и многие представители казанской знати. Успешная централизаторская деятельность Ивана III, создавшего единое Российское государство, породила новую геополитическую реальность для Казанского ханства: после подчинения Москве обширных пермских и вятских земель казанские владения с севера и востока, то есть наполовину, оказались окружёнными российскими территориями, что влекло за собой целый ряд следствий — политических, экономических и этнокультурных.
После вятского похода Иван III повернул на Казань. Она была занята русскими войсками. На ханский престол взошёл представитель “московской партии” Мухаммед-Эмин, ставший вассалом Ивана III. Казанское ханство превратилось в протекторат России, который продержался до 1521 года, когда Казань была вовлечена в сферу турецко-крымского влияния.
Создание централизованного Российского государства имело значимые этнокультурные последствия для населения Поволжья и Урала. Территория проживания мордвы, марийцев, удмуртов разделилась государственными границами. Нижегородская мордва, поветлужские марийцы и вятские удмурты, не входившие в состав Казанского ханства, находились под влиянием русской культуры, что давало определённые импульсы в её пользу при их контактах с другой, казанской частью мордвы, марийцев и удмуртов.
Мордва, населявшая берега рек Ока, Сура, Мокша, Кудьма, Цна, к XV веку освоилась в системе русских культурных и хозяйственных связей, вместе с русскими держала оборону от татарских вторжений, участвовала во всех походах, организуемых Москвой против Казанского ханства. В походе 1552 года участвовало примерно десять тысяч мордовских ратников.
Взаимодействие удмуртов и русских на средней Вятке также началось ещё с домонгольских времен. После присоединения в конце XV века вятских земель к Москве русско-удмуртское взаимодействие приобрело новый, гораздо больший масштаб. Каринские князья, стоявшие во главе вятско-удмуртских родов, присягнули Ивану III, став его служебниками. Они участвовали в организуемых московскими правителями походах на Югру и на Казань.
В пределах России проживала и часть чувашей. Поскольку налоговое бремя в России было легче, а свобода промыслов шире, чем в Казанском ханстве, среди мордвы, удмуртов, чувашей и марийцев создавались условия для распространения пророссийских настроений, что служило предпосылкой для перехода их в российское подданство. В условиях, когда крымско-турецкие ставленники в Казани стремились консолидировать мусульман под знаменем “священной войны с неверными”, мордва, чуваши, удмурты, марийцы, не будучи мусульманами, испытывали психологический дискомфорт. Внутренняя стабильность Казанского ханства оказалась под большим вопросом.
После захвата власти ставленниками крымских ханов Казанское ханство превратилось в орудие крымско-турецкой агрессии, в источник постоянной опасности для русских земель. Набеги со стороны Казани наносили немалый ущерб Руси, в плен были уведены десятки тысяч русских.
Борьба против крымско-казанской агрессии стала внешнеполитическим приоритетом Ивана IV. Он совершил пять походов на Казань. Первый из них, состоявшийся в 1545 году, носил разведывательный характер. После него в Казани произошло восстание против крымцев. Два следующих похода — в 1547—1548 и в 1549—1550 годах — были неудачны. Готовясь переломить ситуацию, русские заложили на казанских землях крепости Свияжск и Алатырь.
Начало вхождению народов Казанского ханства в состав России положил четвёртый поход весной-летом 1551 года — он способствовал добровольному присоединению к России горных марийцев и чувашей. Они принесли присягу на верность царю. Летопись повествует о поездках марийцев и чувашей к Ивану IV и о расположении, которое он им выказывал: “Горние же люди ездили ко государю во всё лето человек по пятисот и штисот; а государь их жаловал великим жалованием, кормил и поил у себя за столом, князей и мырз и сотников казаков жаловал шубами з бархаты, з золотом, а иным чюваше и черемисе камчаты и атласные, а молодым однорядки и сукна и шубы бельи… И видя то государево к себе жалование, прямити почали и служити правдою и на Луговую сторону ходити воевати и языков добывати”.
Решающим для вхождения Среднего Поволжья в состав России стал поход 1552 года. К этому моменту здесь уже находилось многочисленное русское население. Сто тысяч пленников, освобождённых из казанского плена, получали компенсацию за плен в виде доли от казанских богатств, попавших в руки Ивану IV. Некоторые из них возвращались домой, но многие предпочитали селиться в Казани или в её окрестностях. Присутствие русских здесь облегчало прибытие переселенцев из центральных районов России, помогая им быстрее адаптироваться к местным условиям. Переселенцы не имели каких-то особых привилегий по сравнению с местным населением, не кичились и не обособляли себя. Русские пахари входили в дружеские отношения с местными жителями, устанавливали с ними хозяйственно-кооперативные связи. Крестьянские семьи — и русские, и татарские, и чувашские — брали себе столько земли, сколько могли обработать самостоятельно, не присваивая ни одной лишней десятины.
В 1556 году русским без боя покорилась Астрахань. Вся Волга от истока до устья стала русской рукой. Выход России широким фронтом на Восток вёл к быстрому упадку Ногайской Орды, что означало освобождение башкир от тяжёлой ногайской зависимости. Вхождение башкирских племён в состав России завершилось в 1557 году. Был оформлен акт их добровольного присоединения к Российскому государству. В 1558 году закончилось присоединение к России удмуртских земель.
После падения Казанского ханства татары, мордва, марийцы, чуваши, удмурты, башкиры избавились от постоянной угрозы, которую представляла для них работорговля, дававшая немалые прибыли казанской знати. Условия жизни в составе Российского государства для населения Волго-Уральского региона были вполне благоприятными. В новых российских землях была введена система управления, в которой воеводская администрация сочеталась с местным самоуправлением. При этом местные представители — сотники, пятидесятники — привлекались и для участия в составе административных органов. Вхождение народностей Поволжья и Урала в состав сильного государства повысило безопасность их жизни. В регионе развёрнулось городское строительство, появились города Чебоксары, Уфа, Ядрин, Цивильск, Сарапул, Царевококшайск, Козьмодемьянск, Верхотурье и другие.
Жители региона участвовали в заселении неосвоенных и малоосвоенных районов. Многие удмуртские и марийские семьи селились на северо-востоке Башкирии и на Среднем Урале. Татары, чуваши, мордва, марийцы, удмурты, башкиры вместе с русскими приняли участие в освоении Сибири. В отряде воеводы Воейкова, командированного в Сибирь после гибели атамана Ермака, основную часть составляли служилые татары.
Прошло всего полвека после вхождения Поволжья и Южного Урала в состав России, как нерусские жители этих областей уже ощущали себя её неотъемлемой частью. Англичанин Дж. Горсей, описывая российскую Смуту начала XVII века, констатировал, что нерусские народности Поволжья упорно сопротивлялись польской интервенции: “Эти инородцы под властью русских царей имели с их стороны хорошее обхождение с собой; и теперь, лишённые привычного хорошего обхождения и притесняемые поляками, они возненавидели их, что и послужило им и русским на пользу. Они поднялись в огромном числе, вооружились и напали на поляков, убивая их”.
В ополчении Минина и Пожарского участвовали татары, мордва, марийцы, чуваши, были в нём также башкиры и удмурты. В Казани на собрании всех представителей края было принято постановление: “Мы и всякие люди Казанского государства согласились с Нижним Новгородом, с горными и луговыми татарами и черемисой, что быть нам всем в совете и соединении, за Московское и Казанское государство стоять”.
Представители поволжских и приуральских народностей воевали в составе русской армии в Ливонской войне, затем на протяжении всего XVII века — против поляков. При Петре I они успешно участвовали в Северной войне, а в 1812 году не менее успешно защищали Россию от наполеоновской армии.
Мордва, марийцы, удмурты, чуваши, татары, башкиры сотрудничали между собой и с русскими в повседневной жизни, в решении хозяйственных проблем, в развитии культуры. Этот факт подтверждает вывод о том, что Россия была не империей колониально-западного типа, а выражением культурно-этнического симбиоза и солидарного взаимодействия проживающих здесь народов.
Православная историософия против натурализма
Современной публицистикой в сторону евразийства выпущено немало критических стрел. Утверждать, что все они безосновательны, было бы не совсем объективно: всё-таки евразийство не избежало заблуждений. При этом основное большинство их связывалось с деятельностью геополитического, а ещё точнее — геософского крыла, выступавшего в одеждах натурализма, совершенно не чуткого к духовно-нравственной проблематике. Приверженцы геософии чрезмерно жёстко привязывали историю к географическим и расово-этническим факторам, вслед за марксистами превращая её в жёсткую идеологическую конструкцию, отрывая её от живого культурного опыта народов, и тем самым умаляли историософскую составляющую евразийского учения — как раз то, что являлось в нём наиболее ценным.
Любая чрезмерная идеологизация несёт в себе опасность фетишизма. Идеологизация евразийства не стала исключением: у геософов фетишизм проявился довольно-таки отчётливо: они зауживали понятие “Евразия”, понимая его как замкнутое пространство, обитатели которого должны существовать в режиме изоляции, противопоставив собственные цивилизационные ценности культурному и мировоззренческому опыту всего остального мира. Трубецкой и Вернадский тоже придавали большое значение географическому фактору, но не собирались фетишизировать его.
В геософской схеме Евразия из “духовного континента” превращалась в “вещь в себе”, в самоценный идеал, предназначенный лишь для “избранных” и “посвящённых”. Идея организации пространства ради самого пространства принимала некий неоязыческий смысл. Савицкий и его сподвижники, выступавшие против западнической парадигмы истории, сами оказались несвободны от её влияния, по-гегелевски заигрывая с пресловутым “духом истории”. В их интерпретации он превратился в “дух Евразии”. В геософской натуралистической схеме действующим субъектом оказались не народы, а “месторазвитие”. Это понятие геософы и состыковали с понятием “дух Евразии”, представляя дело так, что этот “дух” от скифов, гуннов и хазар передавался как эстафетная палочка к державе Рюриковичей, затем — к империи Чингисхана, Московскому царству, Российской империи и Советскому Союзу.
Исследователь евразийства Виктор Аксючиц проницательно отметил: “В своей концепции идеократии евразийцы многое списывали с большевистского режима, хотя и оговаривались, что тот испорчен прозападной коммунистической идеей. Считая коммунистов бессознательными исполнителями воли хитрого Духа истории, они наивно надеялись использовать структуры большевистской власти для вытеснения коммунистической идеологии православно-евразийской”. Здесь вскрыт основной методологический “прокол” геософов: посткоммунистическую Россию они хотели скрепить православием, но именно православия они и не понимали, видя в нём не путь к истине, а стержень идеократической системы. На практике эта система неизбежно превратилась бы в очередную социальную утопию. В отличие от историософского крыла евразийства, выстраивавшего свою концепцию в рамках дискурса, названного “православным замыслом русской истории”, геософы в духовно-религиозной проблематике ориентировались слабо и неуверенно, что и вело их к мировоззренческим неудачам.
По замечанию известного историка Натальи Нарочницкой, православию никак не свойственно сочетание с конструкциями натуралистически-мистического характера. Она пишет, что Карсавин, Трубецкой, Вернадский под евразийством понимали “названный новым термином православно-христианский универсализм, рождающий в государственном творчестве иное, чем у Запада, отношение к народам и культурам”, а Савицкий, хотя и говорил о православии как “высшем по своей полноте и непорочности исповедании христианства”, на практике “допускал столь эклектичное толкование мироздания, что весьма отдалял его от христианского осмысления мира”. Если бы Савицкий, по словам Нарочницкой, “рассматривал историю через призму православного толкования”, то в центр её поставил бы “нравственное напряжение”.
Смысловой акцент, выделенный Нарочницкой, нацеливает нас на понимание того, что историю движут не абстрактные фетиши, а свободный нравственный выбор людей. Человеческая история — это сплошное “нравственное напряжение”. Николаю Трубецкому, Льву Карсавину, Георгию Флоровскому это было хорошо понятно. Они и были православными мыслителями, воспринимая православие не как узкую идеологию и административный регламент, а как заповедь человечности. Эта заповедь, по их представлениям, как раз и призвана послужить консолидации народов Евразии.
Евразийцы утверждали, что православие послужило двигателем русского этногенеза, ибо все, кто принимал православие — угро-финны, татары, аборигены Сибири, выходцы из западных стран — становились для русских “своими”. Благодаря православию и в Киевской, и в Московской Руси, и в императорской России воинствующая этничность отсутствовала.
Много внимания православию в своих трудах по истории уделял Георгий Вернадский. Он называл его “живой энергией русской культуры” и “смыслом исторического своеобразия русской культуры”. Георгий Владимирович писал, что православие придало мощный импульс подъёму русской культуры — прежде всего, за счёт возможности развивать родной язык. Приняв православие, Русь влилась в русло кирилло-мефодьевской традиции, к моменту крещения Руси закрепившейся в близких ей Болгарии и Сербии. А вот средневековое католичество с его латынью запрещало богослужение и выпуск богословской литературы на славянском языке. Иезуиты желчно и презрительно повторяли: “Никто с помощью славянского языка учёным быть не может”. Неудивительно поэтому, что при всей веротерпимости, органически присущей православному мироощущению, русские с подозрением относились к католицизму.
Бытовавшие в недавнее время представления о “неприятии православной церковью дела просвещения” не стыкуются с реальными историческими фактами. Можно, к примеру, вспомнить о “Славянской грамматике”, написанной Мелетием Смотрицким и выпущенной в Москве в середине XVII века. В этой книге воздавалась хвала знанию грамматики, философии, риторики, астрономии. Издатели “Славянской грамматики” говорили в предисловии: “Мы принимаем то, что благотворно для жизни и веры, и высоко ценим образование. И, конечно, было бы гнусно и непростительно, если бы кто-либо хвастался своим невежеством”.
Поведение русских людей во многом диктовалось верностью православию. Ярким примером служат действия Александра Невского в момент стратегического выбора между монголами и католической Европой. Для спасения православной веры князь Александр не побоялся выбрать союз с Ордой, потому что, по словам Вернадского, “монгольство несло рабство телу, но не душе; латинство же грозило исказить саму душу”. Нелишне напомнить, что спасение души — это главный мотив в православии. Потому и бился Александр со шведами и тевтонами, что спасал душу православной Руси.
Преодолев последствия Батыева погрома, Русская православная церковь стала более независимой перед княжеской властью, чем во времена Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого, ибо была защищена и ханской охранной грамотой, и авторитетом Константинопольской патриархии. Именно церковь приступила к собиранию материальных ресурсов и духовных сил для объединения Руси, поддержала централизаторские устремления московских князей, без чего те едва ли сумели бы осуществить свои планы. У Вернадского были все основания для утверждения: “Духовным основателем Московского Царства было православное христианство”.
Православный принцип соборности оказал воздействие на социальную организацию средневековой Руси: непреодолимых барьеров между социальными группами тогда не было, фальшивая элитарность отвергалась. Русские публицисты XVI века Ермолай-Еразм, Иван Пересветов, Фёдор Карпов, Максим Грек защищали интересы общественного большинства, называли крестьянство главной опорой государства, критиковали бояр за корпоративный эгоизм, подрывавший национальное единство. Политическим олицетворением идеи соборности на Руси являлся Земский Собор, олицетворявший собой союз центральной власти и демократии, призванный нейтрализовать боярский сепаратизм и фракционность. Идея соборности распространялась на всех жителей Русского государства — независимо от их этнического происхождения. Традиционное русское православие учило людей быть людьми.
Весь этот живой опыт русской истории и являлся главным основанием евразийской концепции. Жаль, что многие критики евразийства не поняли этого.
То, что в силу своей философской неоднородности и идейного раскола евразийство не смогло полностью раскрыть свой познавательный потенциал, конечно, не означает, что не нужно к нему обращаться и его изучать. Наоборот, евразийство как раз и нужно внимательно изучать, “разводя” его достижения и промахи. Его концептуальный опыт предоставляет богатый и интересный материал для историософских размышлений, для значительного расширения диапазона исторических исследований.
Евразийский опыт имеет и конкретно-прикладное значение: в доктрине национальной безопасности Российской Федерации говорится о необходимости утверждения многополярного мира. Прямым аналогом многополярности и является евразийский принцип “единства в многообразии” и “цветущей сложности”.
Современный мир разрывается между двумя напастями — глобализмом в его американской версии и различными проявлениями этнократизма. Для России эта дилемма имеет особую остроту: бездумный отход — хоть в ту, хоть в другую сторону — от собственного культурного и исторического уклада, выраженного формулой “единство в многообразии”, может иметь для неё самые пагубные последствия. Россия должна оставаться сама собой.