Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2009
Виктор Брусницин — окончил Свердловский горный институт, занимался научными исследованиями, затем — бизнесом. Как прозаик печатался в журналах “Урал” и “Сибирские огни”. Живет в Екатеринбурге, работает охранником.
Два рассказа
Аля-улю,
или
Странствия незадачливого прораба
В Болгарию на отдых давешним летом поместила прораба Колю судьба вместе с женой Тамарой.
В вестибюле отеля вокруг груды багажа рассредоточилась не по погоде одетая группа туристов. Гид, черноволосая молодая болгарка, командовала с малозаметным акцентом:
— Сейчас получите ключи от своих номеров, отнесете вещи, и сразу спускайтесь обратно (глянула на часы) — нас уже ждут на обед!
Коля с Тамарой — это габаритная, но плотная женщина — устроились за столик вместительного, открытого ресторана. Соседями по столику оказались пожившая дама и привлекательная девушка.
Тамара первая проявила инициативу — несколько завистливо глядя на молодую, заявила: “Тамара”, — и несколько дернула руку, по-видимому, намереваясь и тут же раздумав ее подать. Та заметила поползновение и сама подала ладонь: “Инна”. Последовали “Антонина Ивановна” и “Николай”. Все это сопровождалось неловкими рукопожатиями через стол.
— Чем это нас голубчики потчуют?! — скептически рассматривала наполненную тарелку Тамара, с ходу обозначая, что с ней не надо ля-ля.
Антонина Ивановна наклонилась и душевно доложила:
— Это холодный фруктовый суп.
Тамара осторожно, будто боясь обжечься, понесла ложку ко рту. Отведав, в изумлении, смешанном с негодованием, выпалила:
— Это же компот!
Соседи молчанием подтвердили открытие. Тамара, взглянув на уже откусанный кусок хлеба и отложив его, мрачно хлебала.
Раскладывали вещи в номере.
— Успеем устроиться, Томка. Пойдем-ка пляж проверим, пока солнце греет, — предложил Коля.
Пришли на пляж, разоблачились, нагружались солнцем. Любознательный Коля, лежа на пузе, озирал окрестность — вокруг расположились явно иностранцы, стрекотали на непонятном языке. Надо сказать, обстановка была благодушная: народ ни на что не претендовал, небо, вода — живи, не хочу.
Неподалеку ковырялся в песке что-нибудь годовалый парнишка. Коля умильно наблюдал за ним. Тот обнаружил наблюдение и начал широко улыбаться дяде. Не ведая, в каких склонениях с господином общаться, от душевной широты состроил Никола мальцу рожу, — тот принял сигнал и, забавно переступая на кривых ножках, направился к приятелю. Войдя в достаточную близость, он предельно непосредственно шлепнул Николая ручкой по лицу. Далее начал исследовать доступы в существо объекта, а именно: принялся глубоко всовывать пальцы в отверстия ноздрей, ушей, в рот. Коля на все эти манипуляции, отлично помня заученный перед поездкой циркуляр, предушевно улыбался.
Теперь малый начал заниматься глазами, что вызвало у Николая некоторую настороженность — он несмело покрутил головой, уводя предмет исследования из-под тактильного воздействия. При этом бедолага пустился отчаянным взглядом искать родителей ученого — таковых в близлежащей природе не существовало. В итоге Коля вполголоса, как можно деликатней, обратился к ненаглядной:
— Томка, мне ж киндер всю внутренность попортит.
— Улыбайся и терпи, неразумный, — въехала в ситуацию дипломатичная Тома, — потому как рот-фронт.
— На черта мне этот фронт — у меня язва, — шипел приспособление.
— Сам напросился, дурак — терпи, — рассудила Тома.
Николай оскалил зубы, улыбаясь, взгляд был грустный.
Глаза его все-таки попали на некую молодую пару, что сидела неподалеку. Те лениво наблюдали за малышом (не иначе, доводились родителями), всем видом изъявляя согласие со сложившимся положением вещей. Коля сделал гримасу, которую давайте назовем улыбкой — супруги дружелюбно помахали рукой.
Тем временем с предыдущей частью тела парень закончил, он переместился к спине Николая и пытался на нее взгромоздиться. В общем, и Колю данное устраивало, и он послушно предпринимал движения, способствующие предприятию. Так называемая улыбка, периодически бросаемая к родителям, сопровождала процесс.
Прошло время. Парень, судя по всему, обустраивал объект капитально: Коля уже наполовину был зарыт — причем содействие в погребении оказывала и Тамара. Коля давно покорился судьбе: ухо было вдавлено в песок, глаза смежены.
Но вот редкий и квелый взгляд его попал на живописное некое, ибо ожил. Пляж посетили три молодые цветущие девицы, несомненно, заграничного производства, потому как облачения состояли минимального. Однако этого им показалось мало — они запросто пустились снимать лифчики. А под ними у заграничных персон, оказывается, содержатся исключительные предметы, да все разных ГОСТов и ракурсов. Расстроился от такой умозрительности Николай и приобрел загадочный вид, однако неусыпная Тамара, заметив удрученность принадлежности, проследила взгляд. Открытие доставило ей беспокойство, и обескуражила отсюда собственность сейчас же душевным разговором:
— Знаешь, перебарщивать не следует, обвариться можно с непривычки. Так что давай собирайся.
— Я же не скину киндера! Сама с ним заодно.
Тамара подосадовала, но не долго — ей пришла мысль. Потаенно оглядевшись, она оттянула резинку трусов мальца и шмальнула туда пригоршню песка. Мужик незамедлительно сполз с друга, напрочь забыл о нем и начал заниматься презентом.
На следующий день вновь состоялся завтрак. Тамара явно испытывала к Инне интерес, донимала:
— Тебя чего-то вчера на ужине не было.
— Я, наверное, только на завтраки и буду приходить… Здесь сестра с мужем. Они в Австрии живут, специально приехали, чтоб вместе побыть. У них машина — они меня возят, показывают Болгарию.
— У-у, здорово, — приуныла Тома, — прицениться можно! А здесь, поди, все самое дорогое… Вчера прошлась — у нас дешевле.
Вмешалась Антонина Ивановна:
— Милочка, нас непременно будут вывозить. Я здесь не первый раз и доподлинно знаю.
— Смотря что надо, — соболезновала Инна. — Мне сестра вчера один магазинчик неподалеку отсюда показала. Там чудное и дешевенькое детское.
— Серьезно? — расстроилась Тома.
— Если хочешь, пойдем после завтрака, я покажу. Как раз там меня будут ждать.
Тамара расцвела:
— Нет, ты серьезно?
Тамара и Инна — Коля неуместен — шли по аккуратной дорожке, болтали. Тему вела Тамара:
— Ты не поверишь — я так сглупила!.. Звали меня реализатором на Вайнера. Центр города — там самые бабки крутятся. Но получилась возможность контейнер взять в аренду, на Парковском рынке… Ну, думаю, сама себе хозяйка, попробую! И потом продукты — дело сугубое, а на вещах спрос гуляет… И пролетела — девки, которые на мое место пошли, круто поднялись.
Тут же, впрочем, обнадежила Инну, подтверждая доверительность интимной интонацией:
— Правда, ко мне один подкатывает. Артур зовут, азербайджанец, поставками занимается. Ну, ты же видишь, я при теле — они любят. Золотые горы обещает…
Тамара сделала интригующую паузу и взор, несомненно инициирующий подругу на побуждающий вопрос. Инна, однако, при том что внимала вежливо, в глубины не попросилась. Приходилось поступать самой:
— Ну, ты сама понимаешь — ситуация интересная. Мы все-таки женщины! — Для вящей пущности имел место взгляд предельной значимости.
Инна, побежденная взглядом, вынуждена оказалась подогревать:
— А Николай что?
Тамара возразила, каждым движением олицетворяя полную безнадежность:
— Гос-споди, о чем ты! — Хихикнула, обозначив высокое качество аргумента: — С него анализы-то исключительно в жидком виде!
Инна соорудила, хоть и без энтузиазма, понимающую улыбочку.
— Вон мои стоят, — показала она на миловидную женщину и упитанного гражданина.
Подошли, Инна представила, последовали несколько дежурных, но искренне сердечных фраз. Инна указала Тамаре на обещанное, и они разошлись.
Прошли несколько дней, наши вполне освоились. В соответствии с этим они стояли на остановке автобуса, что возил в недалекий от Слынчев Бряга городок Несебр. Коля полюбил городок за наличие дешевого вина, Тамара — не все магазины там обследовала. Солнце перло беспощадно, деревья шебаршили, птицы свое лопотали, машины туда-сюда ерзали — лепота. На остановке было пусто. Вскоре, однако, присовокупились некоторые граждане — шесть человек заграничного вида и разного пола. Возраста были преисполнены далекого и поголовно содержались в коротких штанишках. Разговаривали исключительно на английском. Тома от жизненной скукоты задала супругу вопрос:
— По-каковски это они талдычат?
— По-английски, деревня, — высокомерно просветил муж.
— Ой — знаток!.. — Весь скепсис мира уместился в словах и взгляде.
Коля происходил в настроении:
— А чего ты! У меня, между прочим, твердая четверка была.
Вдруг одна бабушка отделилась от кагала и направилась прямехонько к нашей парочке.
— Несебр? — ткнула бабуля в землю пальцем.
Коля, как специалист по английскому, схватил инициативу:
— Что вы, дарлинг — это Слынчев Бряг! А Несебр — там!
Показал в надлежащем направлении. Бабуля, кивнув благодарно, вернулась к кодлу и объясняла, указывая в данном Колей направлении. В группировке произошло смятение, но бабушка выиграла спор — народ стронулся с места и посеменил в указанном направлении.
Тамара проявила беспокойство:
— Придурок! Она, поди, остановку на Несебр спрашивала, а ты с толку сбил.
Коля огорченно поразмышлял:
— Черт, точно!
В соответствии с рот-фронтом Николай догнал неразумных и ударился говорить.
Чтоб понять дальнейшие его действия, потребно объяснение. Дело в том, что насущная остановка была второй от начала маршрута, а весь жаждущий контингент, вероятно из удобства расположения, сосредотачивался на первой. Стало быть, сюда автобус прибывал с наличием изрядным. Чтоб добыть сидячие места — поскольку езда сопровождалась временем — удобно было садиться в автобус, следующий из Несебра, то есть на другой стороне дороги. Коля, желая обеспечить бедолагам комфорт (сам он с женой, надо полагать, по молодости до комфорта был не страстен) принялся пояснять обстоятельство:
— …он развернется и приедет сюда (Коля тазом показал разворот, все выглядело очень живописно). Вам надо туда (настоятельно показал рукой на противоположную остановку). Экскьюз ми? Понимаешь? В общем давайте, уважаемые, топайте на ту сторону!
Старики очутились в полной растерянности. Но Коля так душевно положил руку на плечо предыдущей старушки, что она вновь приняла руководство на себя. Долдонила что-то настоятельно, — группка, пугливо озираясь, начала перебираться через дорогу.
И в это время к покинутой англичанами остановке подошел совершенно пустой автобус. Коля с мрачным лицом мялся — вина перед иностранцами ввела в оцепенение — Тамара, поднимаясь, прошипела:
— Чего ты встал!!
Уже в автобусе она, повернувшись к убитому Коле, прокомментировала:
— Ну, ты… комик!
Ехали хорошо. Автобус плавно шел по проселочной и тем не менее скрупулезно и свежо расчерченной дороге; за аккуратным заборчиком некоего плодового деревца, кажется абрикоса, лежала стиральная доска поля с низкорослым неизвестным злаком, поодаль клубились кущи, не иначе тоже плодоносные, изредка выныривали постройки, несомненно, перерабатывающего свойства, потом торчала стена неба с кучерявыми, исключительно декоративными облаками, и все казалось приплюснутым и утилитарным.
В Несебре выполняли процедуры. Коля, загрузившись вином, отмяк окончательно. Однако не тут-то было: выйдя из очередного магазина, они наткнулись на пресловутых старичков. Бежать было уже бесполезно — взор бабушки попал на Николая. Глаз ее как-то странно дернулся, она на секунду замерла и дальше мелкими, но гордыми шажками подошла к нему. Задрала голову — Коля имел непроницаемый взгляд, идущий поверх ее головы, и пунцовые щеки (он нервно прижимал к себе баул с заветным) — и звонко, собственно на всю улицу, продолжительно что-то ему говорила. Не менее гордо отошла. Окоченение Коли продолжилось. Подошла Тамара, уважительно порекомендовала:
— Переводи.
На другой день Тамара и Николай опять ехали в автобусе, с экскурсии. Обочь дороги обильно росла черешня, очевидно бесхозная. В подтверждение кучка цыганок вполне непосредственно собирала ее. Тотчас Тамара приобрела глубокомысленный вид. Вечером после ужина произошел разговор:
— …А чем я хуже цыган? — Тамара озорно смеялась. — Положим, гадать я в мастаки не набиваюсь, а уж черешню надкусить, будьте любезны. Тут я непременно чавела!
Разговор шел вот о чем. Гуляя однажды в окрестностях местечка, напоролись наши на обширный сад. В связи с этим заканчивала Тамара монолог так:
— Значит, пойдем вдоль заборчика. И как выглянет за него нерасторопная веточка, по ягодке тогда и отломим.
— Прекращай ты — со своими замашками!.. — пытался Николай учинить афронт. — Поесть, так вон на обеде дают. Мою, в конце концов, забирай… Не повезешь же домой — не можешь, чтоб не стырить!
Пресекалось это лаконично:
— По ягодке, и больше ни-ни!
Взялся с собой, соответственно, безразмерный баульчик, и после ужина подефилировали в расположение. Коля между тем трусливо роптал:
— На международный скандал нарываемся!
— Что ты за мужик такой! — сердечно сокрушалась Тамара. — Ничего не бойся, положись на меня.
— Положиться, положим, я могу, поскольку я мужчина обаятельный. Только когда международный — это совсем не чай с витаминами. Сошлют в кутузку, а у меня режим.
— Экий ты невоспитанный, — поучала деликатная, — ну, сошлют, мух меньше будет!
Пришли к месту. Оглядели предприятие и сникли до крайности, поскольку не вылезали ветки за забор. Прошлись от беспредметности затеи и высмотрели в глубинах оазиса домик и калитку в заборчике. Тамара утвердила:
— Стой на месте и не дыши.
Сама направилась к домику и скрылась в нем. Коля не дышал. Не прошло и время, как выглянула Тома и помахала рукой, подзывая. Коля подошел, и предпринимательница вдохновенно посоветовала:
— Газуй в общагу, бери привезенную из дома бутылку и обратно — чтоб мигом!
Коля заподозрил неладное:
— Зачем бутылку?
— На черешню поменяем, — открылась торговая Тамара.
Николай вздрогнул и рассудил:
— Ты что, рехнулась?! Божеский напиток на какой-то там фрукт!! Да я скорей тебя отдам!
— Молчи, неуч! — выразилась законная супруга, и тут появился человек достаточного возраста и болгарских кровей.
— Здравствуй, — сказал он, улыбнулся и протянул руку.
Коля пожал предложенное — препираться было невозможно. Развернулся и демонстративно уныло ушел выполнять поручение.
Когда наш герой прибыл обратно, застал накрытый стол. На столе существовали: колбаса, сыр-брынза, сладкий перец, фрукт кой-другой. Болгарин и Тамара только закончили экскурсию по саду. Николай передал сверток жене, та гражданину, а этот незамедлительно хлобыснул предмет на стол — Коля отлег душой. Сели, и мужик, отворяя бутыль и прохаживаясь по емкостям, на достаточном русском раскрыл перед героем ситуацию:
— Это сад — в котором ты находитас. Кооперация. Здесь существовала большая кооперация, сейчас стала меньше существовать. Тут раньше цветы… теперь зачем? — все везут из Бургас. Я — охранитэл!
— Сторож? — наставил Коля.
— Совершено сторож! — порадовался славянин и назидал, подняв стакан: — Был русский — старший брат, теперь — друг на демократа!
— Тебя как кличут-то? — спрашивал Коля душевно.
— Петко Петков!.
— А я Коля… — Локтевой сустав установился на уровне головы.— За демократию рынка, так сказать, за процветание будущего!
— Эх, хорошо пошла! — прокомментировала, выпив, Тамара и демократично хихикнула: — До самой что ни на есть самой!
Для ублажения “самой” болгарин распорядился бутылкой.
— А я, Петя Петков, тебе так скажу! — Коля придвинул торс к “другу по”.— Нам по фиг — демократия там или капитализм. Ты мне работу дай, потому как руки (Коля показал, что у него действительно есть руки), а уж мы разберемся… Да вот с работой-то — проблемы! Все стырить хотят, надуть. Эмэмэмы там разные. У вас-то как с этим?
— Хе-хе, — посмеивался Петко, — ваш мемеме и нашего брата, как это… обляпошил, курица в борш!
— Кур в ощип! — обрадовался Коля. — Есть люди и в наше время. За это и умнем!
— Перец — чудо! — закусывала Тамара.
— А вот сыр домашнева, — ухаживал Петко. Обратился к Николаю: — Так что, выберут Ельцина на втора годына?
Коля развел руками:
— Катавасия идет страшная! Народ-то на него зол, да ведь сейчас деньги правят бал! Ельцин-то наш земляк, а не любят у нас. Такая дрянь в городе — просто скулы сводит. Сплошь пальба — Чикаго да и только!
— Наслышно! У нас спокойней, толко тоже коммунисты обратно голову надеват…
Вот уж и кончилась первородная. Глядим, Петко в сусек полез и извлек жидкость, очень пристойную для глаза.
— Сливовица, — доложил.
— Хоть тараканица! — пошутил Николай.
Только приспособились по лапушке в душу окунуть, как в пространство вник еще один член болгарского демократического общества. Весь из себя пригожий и сходного с нашей парой возраста. Тамара зырь на него и изложила:
— Ах, присаживайтесь в компанию!
Тот плюхнулся за стол, поскольку Тамара получилась очень приветливая. Оно и сосудинка ему на столе уместилась.
— Ты кто? — выразился Коля.
— Васко.
— Васков! — догадался Николай. Открылся в свою очередь: — Я — Коля, прораб. — И вдогонку ее, целомудренную.
Обратно занялся разговор за демократию рынка. Николай признался:
— По правде сказать, жить весело. Если крутиться, то — можно… Мы вот подряд взяли — хорошие деньги подломить должны.
Васко горячо согласился, говорил, как ни странно, почище Пети:
— Деньги лезут. Сколько денег у людей — невозможно! — Глядел на Колю без той солидарности, что у Петко, даже с холодком: — Мы жить хорошо будем, нам теперь указа нет.
Колю, кажется, это покоробило, в тоне случилась медь:
— Услужить-то — ума не надо. На чаевых-то чего не толстеть… А вот ты своими руками!
Тамара, кидавшая на Васко взгляды, зазвенела:
— Что характерно — мужчины у вас сплошь чернявые! Южные мужчины вообще чернявые… — Резюмировала: — А наши так — шатены.
Васко на эту сентенцию словами не отреагировал, но бросил на женщину короткий, едва ли не пренебрежительный взгляд. Колю это совсем завело:
— Под турками-то… кабы не мы… Память-то скоренько долларом отшибло!
— Ах, солнце, море! — Тома томно закатила глаза. — Вот так лежать на пляже… ветерок щупает кожу!
— Россия два века платила дань за татро-монгольское иго! — чеканил Васко.
— Сами скинули — никто не помогал! — Коля узил глаза, чуть дрогнули ноздри.
— Ах, душевно сидим — аж грудь теснит, — Тамара поправила лямки лифчика, — хи-хи-хи!
— Мы — словена! — дипломатично встрял Петко. — Болгари начината с Волга, она дала называт нация. Россия пишет на кириллице, которий изобрэто болгарын. Мы всегда потрэбна быть тесно — выпэм!
Коля резво подхватил стакан и ерепенисто глядел на Васко. Тот нарочито хладнокровно потянулся к своему. Выжидали, кто первый протянет стакан для чоканья — первая получилась Тамара. Пошло.
— Петко! (Тамаре-то голову не заморочить.) А насчет черешни вы не забыли? — Молодка игриво улыбнулась. — Помнится, вы что-то и о других ягодах упоминали!
У Петрухи из души перло:
— Вам, шибкоуважаемо, как старшему брату — всегда! Вот Васко и намерает.
Тамара безотлагательно встала и усердно глядела на Васко. Тот вяловато поднялся. Николай беспокойно забегал по фигурантам глазами. Тамара, прижав баульчик к силуэту и бросив Николаю умильно: “Колик, мы скоренько”, — преспокойно удалилась вместе с членом общества.
Коля приобрел задумчивую физиономию. Однако ненадолго — ожил мускул лица, залоснился взгляд, что предварило такую фразу:
— Хороша продукция, уважаемый сильно Петя! И хочется еще прикоснуться к вещи.
Петя достал следующую. Он расторопно разлил и, подняв стакан, сделал важное лицо, вероятно, добывая тост. Коля решительно и лаконично опередил:
— За то — что!
Петя оказался абсолютно согласен, отчего в помещении возник смачный хруст перца и прочей снеди. Закусив, Николай поставил локти на стол, ладони рядом с подбородком возбуждающе мяли друг друга. Лицо было обращено к Петко. Поза и взгляд выдавали высокой сокровенности ауру момента. О тоне и не будем:
— А я тебе так скажу: в человеке все должно быть прекрасно… я уже не говорю о душе…
Загоревшийся взгляд Петко и нахлынувшая сосредоточенность лица показали глубокое понимание слов — подтвердила устремившаяся к бутылке рука. Он в свою очередь произнес:
— За то — что!..
Вот уж и в третьей осталось досадное количество благодетельной — сквозь медленно смежающиеся веки питоков источались полные добросердечия взгляды. Да и темные сумерки, однако, склонились на двор. Коля, похоже, совершал повествование; мы слышим, во всяком случае, слова:
— …Ты знаешь, такая она, эта дудочка, красивая — умеют немцы вещи делать. И ведь играет — вот что поразительно! Дудишь — и ласково в теле…
Коля грустно глядел в окно. Вдруг взгляд его напрягся. Он повернулся к Петко — спина выправилась — смотрел на охранялу, где-то даже подтрезвев.
— Черт! — произнес он. — А где же Томка? Весь сад обобрать за это время можно было!
Петко соболезновал:
— А никто и не собират. Там с утра собрано лежала, Васко просто намерал.
Коля резко начал тосковать. Смятение изобразилось на лице, далее беспокойство — в общем, чувства были очевидны. Здесь не до международной деликатности, и Коля в лоб полюбопытствовал:
— В каких краях процесс происходит?
Петко благонамеренно ответствовал:
— Ушла Тамара. Васко ее провоживает. У нас так заведено.
Неказистое заведение, смекнул Николай, и заупрямился:
— Нет, ты мне край укажи!
— Иди,— воодушевился Петя и вывел прочь из дома,— вон там брали. — Указал на сарайку, что вдали мерещилась (в саду, оказывается, было наглядно, потому что лампочки там-сям воткнуты). — А дальше идешь — дверь. В нее и пошли… Ближе.
Хотел Петя попрощаться, но не успел — Коля уж к месту устремился… Собственно, не сараюшка, а так — навес. Ящики, хлам. Коля окинул взглядом — пусто. Поспешил до обозначенной калитки, мах через нее, поскольку закрыта, и дальше.
Тем временем Коля обнаружил, что на глаза сел налет. Впрочем, и вечер резво овладевал Слынчевым Брягом — выперли зведы, беспорядочно ползли кляксы деревьев, скалы зданий, потраченные светящимися пещерами окон, угрюмо несли тлеющее небо. Коля потер глаза — ни зги. Да и другие приключения: то в сторону шатнет, то встречные человеки как-то опасливо отстранялись.
Достиг, однако, апартамента. Воздел было кулак, дабы издать звук о дверь, но, пронизанный таинственной мыслью, которую мы подозреваем по прищурившемуся глазу, опустил руку и полез за ключом. Ковырь, ковырь, а от надсады нервов и не может одолеть. Погонял так механизм, только увидел, что дверь сама открылась и Василий с голым торсом — правда, в штанах — занял проем. Еще и улыбался.
— Ах ты, паскуда, — обратился к соплеменнику с пламенной речью Николай, — я ж из тебя последнюю артерию выну!! — Для доходчивости слов схватил особь за горло и протолкнул внутрь комнаты.
Василий принялся хрипеть слова, и все на таком заграничном языке, что разобрать ни полбуквы было невозможно. Тут и ненаглядная обнаружилась. Притом такое безобразие на себя нацепивши, что даже и смотреть становилось неловко. Коля от конфуза за супругу жизни отпустил Васькина (тот принялся чахоточно кашлять, соразмерно содрогаясь телом) и смотрел на представительницу пола с полным расстройством. Показал на конвульсивного Васю и пожурил:
— Что ж ты, не очень хорошая, мужа перед человеком позоришь?! Откуда ж ты такое неглиже на себя напялила?!
Тамарка ему чужим голосом и воспаленно разговаривала:
— Вэ кого находитэ?
Этот вопрос обескуражил Николая, и он, соответственно, испытал сильную качку в сторону. Когда относительно восстановился в позиции, начал внимательно всматриваться в гражданку. Взгляд его от мероприятия несколько прояснился, вслед чему произошло поведение: Николай испуганно оглядел помещение, фигура приняла жалкую осанку, лицо приобрело растерянное выражение. Довершил удрученность довольно невразумительный ответ:
— Курву нахожу.
— Но Курва, — упрекнула особь, — ест Марлен!
Это окончательно выбило из колеи — рот Николая приоткрылся, и оттуда полезли звуки, которые за слова выдать решительно было невозможно. Впрочем, вот, кажется, получилось нечто членораздельное:
— Что-то я, похоже… маху…
— Послушайтэ, что ви сэбэ позволяит?! — Эмоции дамы, несомненно, росли.
— Да это… ну чо ты, ей-бог — промахнулся, — пролепетал Николай
— Я попрошю вас вон! — посоветовала Марлен.
Обратим внимание, что в Николае проснулась очередная сторона натуры: он, не меняя обескураженную физиономию, начал ощупывать взглядом контуры визави — и присутствовала даже некоторая пристальность. Контуры, вероятно, придали ему некую устойчивость, ибо следующие слова состоялись уже достаточно вменяемые:
— Я, собственно… привет зашел передать… От нашей туристической группы. Так что вы не журитесь… С взаимопониманием — и даже почтением…
Николай начал отодвигаться к выходу (уже несколько восстановившийся, но еще ошарашенный “Вася” отпрянул в сторону), походя бормотал:
— Следуя Женевской конвенции… впрочем, мы всегда со всей душой…
Выползя из комнаты, Коля пятился задом и, держа руку на груди, виновато кивал, наверное, кланяясь женщине, которая вышла следом и провожала парламентария взглядом со смесью негодования и изумления. Из-за косяка выглядывал и мужчина, надо думать, пришедший в себя, но не рискующий погружаться в разбор происшедшего. Николай наконец обрел мужскую суть, ибо бросил издалека иностранцу:
— Ты Марлену не обижай! Купи ей что на душу, сомлеет девка!
На этом развернулся и, окончательно ретируясь, бурчал под нос:
— Если что, прямо ко мне — я его знаю. Юшку-то враз отковыряю…
Выйдя из здания, Коля пустился оглядываться, чесал затылок, делал движения, показывающие полный душевный раздрай. Наконец спросил прохожего:
— Ты мне гостиницу “Ветерок” укажи.
“Вот так сперва, потом этак — фасом и упрешься”, — прокурлыкал прохожий.
Выполнил парень фразу и действительно уперся… в заведение, которые болгары именуют баром, а по-нашему — летнее кафе. Сидели не густо за столиками довольные жизнью отдыхающие, музыка пела, и танцуй, кому приспичило. И пришло к Николаю размышление, что должен он отведать вина, дабы прояснить изображение в глазах.
Здесь сделаем некоторое отступление. Человеческая натура — суть совершенно психический агрегат. Диапазон потенциалов, умещающийся в этом внешне нехитром сооружении, столь широк, что никакие литературы и прочие искусства не способны расшифровать свойства личностей — уж не говоря о социумах, — которые чаще всего обнаруживают себя поступками.
Теперь иной коленкор — вино. Бог или дьявол совершил изобретение — это вечный и, возможно, самый сакраментальный вопрос, ибо, как известно, единственно этот продукт содержит истину. Во всяком случае, воистину симбиоз психического человека и продукта, сделанного на небесах, творит крайние проявления природы, иначе сказать, составляет базовый чертеж явления, именуемого жизнью.
В нашем случае, конечно, нет глобальных посягательств. Николай, как завзятый исследователь, решил нынче потрогать очень частный аспект мироздания, который называют разным взглядом на вещи. Вот эти ракурсы мы с вами и пощупаем.
Итак, Николку пошатывало. Подле одного из столиков стоял человек, Николай подошел и спросил:
— Кто крайний?
Человек на всякий случай отодвинулся. Коля нерешительно и скучно оглядел диспозицию. К нему подступила женского пола болгарская девица и предложила сесть, указывая на пустой столик. Коля тщательно, в несколько приемов, выполнил предписание. Девица, это была официантка, задала конкретный вопрос:
— Чего желаете?
— Ты понимаешь, — проникновенно поделился Николай, — ей черешни захотелось. Получит — даже две!.. А Петя Васин?! Я ж бутылку вез чуть не с другого полушария… со всей моей, если можно выразиться, душой — и нате вам. Это демократично, я спрашиваю?
Официантка вновь задала первый вопрос. Коля тоже повторил попытку пояснить:
— Понимаешь, такое жизненное разнообразие — сугубо не по мне… В общем, хочется ак… акмали… акклиматизации… Очень!
Девица посмотрела на Колю пристально и спросила прямолинейно:
— Ты кто?
— Прораб, — ответил он утонченно.
Девица наклонилась к Коляну (в лице ее возникла чрезвычайно игривая мина) и с придыханием созналась:
— Я так и знала.
Она восстановила позу, все так же замечательно глядя на прораба, далее круто развернулась и походкой Мэрилин Монро “из джаза” удалилась. Проводив подругу взглядом, Николай затеял рассматривать местность.
Вот сидят трое парней. Судя по всему, земляки, — нет, это не про нас, даже не станем задерживаться… Дальше следовали две девицы — так, уже что-то. Впрочем, наверняка тоже соотечественницы. Впрочем, эта светленькая очень даже… Ну-ка, а тут что за вещество?.. Видим, за одним из столиков пара — мужчина и женщина с пышной грудью. Мужик-то уперся в курицу, а вот дамочка откровенно пялилась на Николу. Черт, ну просто снедала очами… Коля уж и одернулся — не примерещилось ли? Даже оглянулся — может, сзади кто?! Нет, все было совершенно явственно. Вы взгляните — и губками-то поделала, и глазками-то помигала… А, собственно, почему нет! Чем Коля не гражданин в соку?.. Зараза этот, что с курицей, — ну совершенно не к месту!
Коля потупил глаза, чтобы провентилировать ситуацию. Так, поступаем следующим образом: разумеется, первым делом треба принять — для рывка, так сказать. Далее… Тут взгляд его попал на свой ботинок — развязался шнурок. Коля наклонился, дабы поправить неурядицу. Резко повело, однако Николай выправился… Ну, надо понимать — деклиматизасьон, вестибулярный развинтёжь, что называется. Еще и пальцы не слушались — Николай пыхтя ловил петли.
Взгляд Коли вдруг поймал нечто. Он повернул голову — это были женские ноги (дело-то под столом происходило). Ножки, я вам доложу, отменно фирменные!.. И откуда-то сверху раздался плотоядный зов (голос, вне сомнения, имел отношение к ножкам):
— Крановщи-ик! Лапушка!
— Я зде-есь! — аналогично пропел Колик.
Фирменные коленки незамедлительно подогнулись, и под столиком образовалась чудная головка нашей официантки.
— Ваша мама пришла, кой-чего принесла… — лилось все то же плотоядство.
Какого рода “кой-чего”, мы пока только догадываемся, ибо оно находилось на столе.
— Так в чем же дело, давай его сюда! — удало улыбаясь, сказал Коля.
Официантка сделала движение, в результате чего под столом возник высокий стакан с мокрой прозрачной жидкостью. От такой объективности Коля сполз со стула, уселся на пол и незамедлительно припал к нектару. Выпив, пригласил подругу:
— Да ты садись, места хватит!
Подруга, не долго рассуждая, воспользовалась щедротой и выполнила разрешение, умильно глядя притом на Колю.
— А я тебе так скажу, — надулся Николай. — Ничего лучше мензурки на нерву не действует. Какой червячок завелся, сразу наливаешь и вдогонку. Просто руки другой раз разводишь, насколько благоразумное средство! Ты со мной согласна?
— Безусловно! — всем видом подчеркивая солидарность, горячо согласилась девушка.
— Еще такой момент. Когда дозу одолеваешь, нужно представить, будто ты не напрасно на свет родился. Это придает чреватость.
— Ты мне вот что скажи, — почему-то мужским голосом завела подруга. — Зачем ты подрядился Рожновскому коттедж строить? Теперь застрянешь на пятом объекте, пока не достроишь… А так бы лафовал на авиабазе — сам себе сам!
— А как ты ему откажешь? — пояснил Коля. — Он, конечно, бык, чинодрал, но прорабом воткнул — должное-то отдать надоть.
Здесь под столом появилась мужская голова.
— Шалунята, — протарахтела она благодушно, — позвольте вас поздравить с текущим процессом событий. И еще привет передайте, потому что за здорово живешь — это у них не получится. Так и передайте: не те, дескать, ребята! — И исчезла.
— Ты здесь посиди еще, а мне поработать хоть раз охота, — довела до сведения официантка обратно женским голосом с болгаринкой, приподнялась при этом и отползла к другому столику.
В следующий разрез времени Коля оказался снова сидячим на стуле за столом. Мы наблюдаем в его лице мучительное соображение мысли. По всей видимости, ему пришла затея отблагодарить обходительную — та как раз рядом ухаживала за другими потерпевшими. Соответственно Николай встал и подошел к ней сзади.
— Спасибо, — сказал он задушевно.
Речей таких девица отродясь явно не слышала и с перепугу уронила что было в руках. И пустилась говорить нервные слова на болгарском языке.
— Ты, — соболезновал в ответ Коля, — не тушуйся. Стаканы разбились — это мелочь. Если что, я из горла могу.
Тут народ начал осматривать диалог. Один нашелся въедливый.
— Стеклянные, — произнес, — стаканы были.
Коля вгляделся, изумился:
— Действительно, стеклянные…
Открытие привело его в воодушевление.
— А что вы думаете!! — во всеуслышание прокомментировал обстоятельство Николай. — Полагаете, если на Тодора Живкова, так сказать, наобструкцали, так и все можно?! Дудки! Разобьются — потому что физику в карман не спрячешь… это вам не розовое масло!
Вероятно, Коля впадал в раж, что следовало из отчаянного выражения лица. Николай глубоко дышал, искал взглядом нечто, нашел — это был свободный стул. Выхватил его из-под стола, поставил перед собой, взгромоздился. Гаркнул несколько надрывно:
— Смотрите на меня, сволочи!!! — Далее голос и поза приобрели все то должное, что соответствовало речи. — Над седой рваниной моря горько реет буревестник, весь на молнию похожий! Но я не об этом! Никогда!! Вы слышите? Никогда человек не произойдет от обезьяны… потому что нравственность — вот что определяет его как гому сапиенса… и в чем-то эректуса! Это обезьяны готовы за банан все что угодно показать, а гома — у него своя молния! И буря грянет… даже не беспокойтесь! — Коля закинул голову и запел: — По нехоженым тропам протопали лошади, лошади!! — Сделал поклон и легко, даже изящно двумя ногами соскочил со стула.
Здесь один очень тронутый эскападой обнаружился — подошел, обнял Николая и начал участливо талдычить про Леву:
— Пятнадцать левов кофе черный, которо проливата… плюс посуда… Пара бокала, котора содержата… Четыре в ум — итаго сто левов… как из-под куста.
Коля внимательно выслушал его слова. Наконец сделал следующее предложение:
— А ху-ху не хо-хо?
Здесь пошла разговаривать музыка, и народ под нее плясать принялся. Коля сделал выход — его замысловатая пластика и азарт потрясли окружающих. Вот очутилась напротив та подмигивающая дама, ее обильный бюст совершал амплитуду, бедра писали не слабые выкрутасы. Коля исполнил резкий подход, подхватил за талию и сразу спросил ее в характер:
— На кой ты соперника-то с собой притащила?!
— Ну, для нужды! — рассказала обильная.
— Резонно, — похвалил Коля и бах ей комплимент: — А ты смотришься с анфасу, я засек! Не иначе охота чего-нибудь!
— Ой, я вся такая амбивалентная — где-то даже негативная! И так хочется, просто нужда.
— Тогда смотри сюда, — поощрил Коля и, отцепившись от дамы, впал в совершенно уже невообразимые танцевальные кренделя.
Между прочим, и прочие присутствующие шли винтом. Словом, Николай задел головой о чью-то коленку и дальше забыл действие…
Наутро вся загадочность и обнаружилась. Очнулся экспериментатор и первым делом ощутил всю поганость земельного существования. Так все, знаете, было по-родному: и башка тебе нудила, и память оказалась припорошена, и роились всякие нерентабельные предчувствия. Взор было открыл, а там оказался знакомый Тамаркин контур. Господи, подумал, сошли меня куда.
— Здравствуй, Тома, — обратился товарищ к веществу огромным языком. — Как в настоящий момент поживаешь? Как здоровье, семья, родители?
— А-а, козел! — призналась Тома. — Ожил-таки. Чтоб ты сдох, зараза, чтоб у тебя, сволочь, кишки выпрямились!!
— Майнай, подруга, — опытно прорычал Коля.
Словом, все честь по чести: на всякие там моционы болгарский климат не действовал. Впрочем, надо признать, что после кратковременной душевности Тамара мужа не одолевала. Только после завтрака на выходе из ресторана указала на парня из соседней группы и слова сказала:
— Иди вон к своему заступнику — благодари.
Коля подался: хотелось знать о себе как можно больше. Тот, увидев Николая, начал улыбаться, поздоровался:
— Привет, прораб! Ну, ты лихой!!
История, которую он рассказал, выглядела так. Парень с двумя приятелями сидел в баре. Здесь было негусто: две русские девушки неподалеку, мужчина и дама в напористом макияже неизвестной национальности, четверо молодых людей — они откровенно разглядывали девушек. Стоял интимный полумрак, висела неназойливая музыка — все происходило как положено. Появился Николай, он был несколько шаток. Подошел к официантке, начал теребить ее за рукав. Она спросила:
— Что желаете?
Коля с грустью на нее глядел и сказал:
— Жену хочу.
Та засмеялась, показала на кольцо:
— Я замужем.
Коля обиженно опустил голову. Официантка усадила его за свободный столик, спросила:
— Что принести?
— У тебя шуба есть?
— Такое не готовим.
— Я ей шубу купил из китайской собаки.
— Есть курица-гриль, салаты. Вот фрукты.
— Годы ломался, как последнее животное. А она за черешню.
— Заказывать будете?
— А машина стиральная есть?
— Посудомоечная? Конечно — у нас все стерильно.
— При чем здесь посуда? Стиральная машина “Сименс”. Страшные деньги. Как примерному ссуду дали на полгода.
— Послушайте, вы пьяный…
— Я пьяный? Я не пью, когда не на работе. А вот сейчас выпью.
— Вы будете заказывать или нет?
— Я прораб, желаю пить.
— Кофе, коньяк, водка, сухое.
— Тащи.
— Закусить.
— Я — прораб.
Она ушла… Недолго понуро посидев, Коля тронулся петь:
— Ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвела.
Народ смотрел на человека, улыбался. Пришла официантка, принесла стакан вина. Коля его мгновенно опорожнил… И тут с ним что-то произошло — лицо очень гордым сделалось. Он поднял стакан и разглядывал его на свет. Встал — благородно так, степенно. Подошел к официантке — она тут же рядом находилась, в руках ее находился поднос со стаканами и чашками — и вкрадчиво произнес:
— Мадам! Мы с вами детей вместе крестили?
Она смотрела непонимающе.
— Мы телят вместе пасли? — продолжил он.
— Чего вы хотите? — пролепетала та.
— Нет, я говорю, мы кошкам на пару хвосты крутили?
— Послушайте, о чем вы? — роптала девица.
— Я компот просил? — Николай грозно утверждал: — Я вино заказывал!
— Это сухое вино.
Коля шумно, отчаянно дышал и… объявил проникновенно:
— Завтра за расчетом ко мне в кабинет!! — Грациозно развернулся и ступил к выходу.
Официантка, секунду помедлив, засеменила за ним, причитала:
— Позвольте, мужчина, с вас пятнадцать левов!
Коля остановился и нравоучительно и спокойно выговорил:
— Вы мне не хамите.
Официантка позвала на помощь бармена. К ней подошел болгарин, она ему объяснила ситуацию. Коля тем временем стоял в очень внушительной позе — руки лежали в карманах, ноги утвердились на ширине плеч. С интересом смотрел на болгарина. Тот набычился:
— Вы должны пятнадцать левов!
И тогда после паузы, вмещающей пронзительный, даже насмешливый взгляд, Коля произнес голосом, полным достоинства:
— Ну ты, Вася! Почем черешня?! — Надменно повернулся к нему спиной. Развернулся обратно, вспомнив, думается, об этикете, и душевно облагодетельствовал: — Аля-улю! — Снова отвернулся и, пошатываясь, царственно отчалил.
Болгарин схватил Колю за руку и попытался развернуть. Николай резко выдернул руку, и его отбросило в сторону. Налетел на официантку. Поднос упал, посуда — вдребезги… Подбежали еще двое болгар из тех четверых откровенных, попытались скрутить. Одному он приложился, второй несильно отпихнул, и герой ушел под стол.
Вскочили наши трое парней и утихомиривали болгар. Заплатили за посуду и вино. Искали Николая. Тот привычно сидел под столом и толковал воображаемому собеседнику:
— Я примерный, проектную документацию надо соблюдать. А Рожновский: да я сам в проекте семь лет отсидел — этих прохиндеев знаю!..
Николая выскребли и доставили до супруги.
Что вы ответите на такие достопримечательности? Ведь хоть пожитки собирай. Как тут не заболеть каким-нибудь душевным синдромом?
Уж Николаю и не надо никаких затей, сидел бы в конуре да молчал — кстати, и обварился он от неумеренности — так супруга обнадежила:
— Ты, придурок, от меня дальше взгляда не отходи. Свои деньги я за тебя платить на стану (самоличный-то ресурс у Коли от приключения истек).
Вот и ждал отдыхающий ночи, чтоб приснился какой-нибудь строительный натюрморт. Так ведь и здесь оказия, которая крылась в насекомом по фамилии комар.
Болгарский комар — животное подлейшее. Если наш комар, прежде чем наладить контакт, сделает вам положительную неприятность звуком, то эта бестия претворяет свои наслаждения молча. И вот результат. Снится вам какой-нибудь развлекательный этюд, и вдруг в центре оного образуется зуд. Долбанешь, бывало, в очаг дисгармонии и, разумеется, проснешься от телесного негодования. Повернешь глазами в разные места, глянь, а вокруг реальность. Тут на тебя тоска и набросится. И что пакостно, злокознитель таков бывал.
Один деятель Николая несколько дней кряду донимал. Да еще не по разу в смену. Придет, накачает крови и адью — чао, мол, какао. А Коля лупит себя по роже от наивности. Очень он его нервную систему подорвал. Повсеместный, стало быть, получился дискомфорт, и никакого куража.
Приведут его вот так на пляж, засунут под зонтик и советуют:
— Грусти, — да еще эпитетом приукрасят.
Прошло, однако, несколько дней, Тамара оттеплела, отдых приобрел размеренное состояние: главным образом пляж, редкие экскурсии, вечером кино либо другое мероприятие.
Однажды в послеобеденное время Коля вместе со всей группой угощался солнцем. Встал, пошел испить газированной водички (деньги выдавались сугубо по норме). Вступил в небольшой павильончик, перед которым разместились под зонтами несколько столов со стульями. Николай сел, медленно тянул жидкость, рассматривал людей. Вот суетилась одна семейка об пяти единицах — они здесь были частые посетители, Коле нравилось за ними наблюдать. Пара старших, лет пятидесяти, потом еще пара, дети, видно, ребята сходного с Николаем возраста, и совсем малехое существо — последнее поколение. Судя по языку, англичанами доводились.
Старший — этакий поджарый, хоть и постоянно жующий, весь красочно татуированный мужчинка — всегда состоял при пиве или вине. И общительный: кто ни шел, он торкал руку вверх и беседовал ему “хелло”. Другой раз и Коле махнет — хелло, мол. Коля так же плескал ручонку вверх да цедил, соглашаясь: хайло.
Нынче с поджарым сидел полноватый, лощеный и белозубый гражданешка (это был тот самый родственник Инны, Дитер), они употребляли шампанское. Коля лениво посматривал, там бурлила веселая беседа. К мужу подошла Тамара, присела, попросила, шуткуя:
— Кока, принеси колы — Тома истомилась от жары.
Николай принес, и тут Тамару заметил Дитер. Он радостно и приветственно махнул рукой, а через некоторое время тронулся к ним. Поручкался с Николаем, представился.
— Я познакомился с ваш замечательный женой, потому что Инна — моя родственица, — доказывал Дитер. — И дальше того, я частый гость в России… Да зачем я так говорю!.. (Дитер затрясся смехом.) Я совершенно не гость — там жила моя Таня, жена, и предки…
Поджарый в это время, встав со стула, махнул призывно.
— Вас просят присоединять, и я тоже прошу! — объяснил его жест Дитер.
“Как-то неловко”, — пробормотал Коля, но за столиком у тех уж появились и два новых стула, и полые стаканы. Поджарый-то у Тамары и руку уже целовал. Подошел Николай, Поджарый протянул ладонь и с ходу претендовал:
— Чо паришь?
Коля растерялся, забормотал:
— А чего я парю?.. — Пустился в объяснения: — Дело в том, что путевки мы через СМУ получили. Честно говоря, мы и не собирались, другие планы были. А тут начальник, Рожновский — они с Тамарой родственники — предлагает: езжайте, мол. Денег подкинул. Так что я ничего не парю…
Дитер, широко улыбаясь, положил на локоть Николая руку, мягко прервал:
— Джо Пэрришь — это так зовут. Джо — имя, Пэрришь — фамилия.
— Ну да, — порозовел Николай, — я так и понял… Орлов Николай! — Коля несколько раз кивнул, почесал за ухом, конфузясь.
Далее пошли Лори — жена Джо, Мэри — дочка, Эдди — зятек, и малехое — Винни (Коля улыбался малышу и гладил голову, но довольно умеренно, помня, вероятно, опыт первого дня).
Сели, выпили — все честь по чести. Разговор соблюдался: Джо, скажем, говорил, Дитер переводил:
— Джо — руковэдит фирмой и очень любит славянскую душа. Он бывал в России — очень отличные воспоминание… Между прочая, Лори доволно говорит по-русски…
В подтверждение этого Лори тоже полезла в душу:
— Русска народ — душистый. Пушкин так говорэл: где русска бэл, там духом пахнет.
Николай классикой же не ударил в грязь лицом:
— А вот ваш мистер Шекспир иного мнения держался. Была, не была — вот в чем состоит вопрос… — Он распрямил плечи и, покачивая головой (жест — “не те ребята”), напыщено-иронически глаголил: — Ту би, ор нот ту би! (До кучи скинул мелкий, но горделивый взгляд на Тамару.)
Лори ликующе подхватила:
— Я вас лубэл, чего же больа!
— Айл би бэк, — несколько натужно вякнул Коля.
— Во глубине сибирскоя рюда! — настырничала Лори.
— Янки, гоу хоум, — явно сникал Николай.
— Расцветала яблоки у грущи, поплэла тумана над рэкой!
— М-м, шерше ля фам… впрочем, это по-французски…
— Где поспэешь, того и пожьмош! — торжественно отчебучила Лори.
— Э-э, отличная погода стоит, черт ее возьми!
— Мой дядя самых честных правил! — влупила Тамара, заступаясь за благоверного либо державу.
Дитер закруглил обмен мнениями:
— Выпьем за дружбу и взаимопомощь!
Первыми потянулись к Николаю стаканами восторженные Эдди и Мэри — “Со здоровьа!” Выпив, все чрезвычайно умильно осматривали друг друга. Гордая собой Лори, придвинувшись к Тамаре, заявила ей напрямик с печальным выражением лица:
— Русское сударэня — сушэство очен субтылнэй. Анна Карэнин!
Та огорчилась, махнула рукой, отнекиваясь:
— Да что вы! Я только с приличными людьми собутыльник — с Колькой, например, редко пью! Анна-то Каренина? — так под поезд кто просто так полезет!
Далее их разговор сошел в дамское русло — быт, дети, прочая насущность.
Мы наблюдаем некую задумчивость Коли, который, думается, мечтает сочинить буржуям контру насчет шампанского. Усматриваем догадливость Тамары, которая на его мечты предусмотрительно спрятала кошелек, просто-таки сев на него определенной деталью туловища. Коля относительно кошелька не сдался и, найдя щель между деталью и стулом, начинает как бы незаметно для посторонних потихоньку ее расшатывать. Разговор, между тем, плыл. Дитер, скажем, доводил до сведения:
— Между прочая, скоро в Варну приезжайт ваш Лешэнко певец. Будет отличный концерт… Мы обязательно с Танюша и Инна посетим. Если хотите, я обеспечу билеты.
— Мы посоображаем, — улыбался Николай. — Чуть чего — через Инну оповестим!
Щель при этом росла… Только видим, что иностранцы на Колю воззрились заинтригованно — улыбочка пакостная в зубах ерзала. Коля смекнул, что телесные отношения с супругой вызвали глубокое недоразумение. От такого заблуждения он пропихнул сердечно руку до вожделенного предмета и высунул его из засады. Тамара на его подвиг посмотрела и изумилась благовоспитанно:
— Ах, вот он где, оказывается, а я его потеряла.
Коля тем временем изъял часть денег и экстренно — пока ближайшая не пришла в себя — оплатил бутылку шампанского.
— Мы вот такими контраргументами привыкли — у нас это запросто! — оповестил, водрузив флакон на стол.
А время минует между разговорами. И в отдельном промежутке Дитер вдруг озаботился и махнул рукой. Вся оказия, что посетила местечко гражданка в одном экземпляре. И кто бы вы думали? — Марлен налицо (она пришла в легком сарафанчике)… Женщина всех приветствовала, а уж когда Николая углядела, так и не нашлось конца междометию:
— О-о, русски товарищ!! Драствуйтэ!
Создалась ситуация, когда посадили Марлен непосредственно рядом с Колей. От такой интимности она спросила довольно громко:
— Вэ нашля своя Курва?
— М-м… э-э… — ответил персонаж на поставленный вопрос.
— О-о, я знай, — возопила Марлен, — вот ваш Курва!! — и показала на Томку. Да еще при этом дословничала ей: — А я — Марлен! — Она наклонилась к Тамаре и душевно призналась: — Ваш мужчина — чарователный.
Понятно, что Тамара начала покрываться неоднозначным цветом кожи. Чтоб как-то амортизировать покрытие, Коля пояснил:
— Вообще говоря, это ее фамилия. Причем девичья. А зовут Тамара. — И для доходчивости добавил: — Царица такая была.
Это сообщение сильно Марлен пригодилось, а про Тамару и говорить нечего, аж пятнами пошла… Короче говоря, Тамара дышала, а Коля понимал, что отдых окончательно удался. И от такого понимания поскреб в кошельке и наткнулся на положенную сумму (Марлен в этот момент увлекательно внушала Тамаре, что работает вместе с Лори в какой-то общественной организации, хоть живут они в разных странах). Отошел Николай симпатично и возвратился с очередным атрибутом. Тамара как пейзаж этот увидела, так совсем синей и сделалась. Забрала кошелек и к туловищу прижимала. А как по порции разлили, употребила и поведала:
— Что-то у меня заболело, и не пойму что. Так я променадом пройдусь по берегу.
Коля соболезновал ей вежливо:
— А я еще посижу, а то скучно без тебя.
Итак, Николай принимал участие в общественной жизни. А она бурлила, бутылки только хлопали… Солнце с небосклона между тем сместилось. Тут еще и ветер пару раз дунул, и рандеву начало заканчиваться. Затеял было Николай отправиться восвояси, как вдруг изо рта Марлен вылетело предложение проводить ее в определенном направлении. Сквозь испуг Коля согласился. Правда, поставил условие:
— Штаны бы с собой взять, на всякий случай. (Дело-то, понятно, в плавках обстояло.)
— Возьмит на всакэй слутчай, — пожала плечами Марлен. — Я торпеливий — подожду.
Коля потопал за реквизитом и, похоже, страдал — как объяснить задачу? Если напрямик выразиться, не только водяного газу можно лишиться, но и внешний облик могут попортить. Без виража не обойтись. Проштудировал несколько околесиц и решил просто сказать: угорел-де. Тамарка-то, знал, прихотливая до солнца — пока последний лучик на себя не намажет, не шелохнется… По счастью, Тамары в расположении не наблюдалось — в море окунулась. Передал он радостно через своих устную отговорку и смотался стремглав.
Словом, Коля нравственно провожал Марлен. Кругом происходила флора: тут дерево воткнулось, там куст. Человеческие натуры прохаживались в количествах, асфальт себе лежал, наступишь, никто не орет — славно. И вздумала Марлен в этом благолепии Колю пытать:
— Расскажит о своё жизн. Очень я лубопитство.
Приуныл, ясно, Николай от постановки вопроса. Что рассказать-то — романтизм только между окончанием работы и приходом домой… Только — славно. И, должно быть, от всех общих мероприятий, разбавленных к тому же шампанским вином, для международной солидарности, в конце концов, навалился на Колю стих.
— Ну что ж, — начал он проникновенным голосом, — послушайте тогда мою историю…
(Умеренно, взгляд устремлен вперед, немигающ.) “Родился я очень музыкальным молодым человеком — по преданию, еще в люльке в ответ на разные музыкальные происки засыпал кромешным сном. Так обозначилась стезя… Шести лет от роду был отдан в музыкальную школу по классу русских народных инструментов. Может, слышали, балалайка такая есть? (Голос несколько нарастает.) Собственно, весь духовный репертуар располагал к фортепьяно, но на содержание этого инструмента не хватало средств. Да, я получился отроком бедных родителей!.. (Умеренно.) Четыре года провел за балалайкой — хрустальное время, — но внезапно зигзаг удачи повернулся тылом… (Взгляд падает под тяжестью скорби.)
(Вздох, взгляд восстановился.) По натуре я был стрекулистом и в детских шалостях однажды проявил несдержанность к некой девочке, причинив нечаянное неудобство. В ответ на проступок пришел ее папа и дернул меня за ухо. Да так неудачно, что надорвал какую-то жилу. В результате произошло размежевание слуха: правым ухом я слышал одно, левым совсем обратное… Понятно, что о музыке исчезли речи — канули светлые деньки. (Не без патетики.) И в чувствительном детском сердце родилась недоверчивость к жизни… (Пошли нотки оптимизма.) Однако врожденная способность к разным обстоятельствам подсказала еще одну тропу — я очень прилежно принялся играть в футбол и за четыре года взаимоотношений с поприщем дослужился до форварда в лучшей команде города. (Доля огорчения.) И как-то раз, когда мне полагалось забить заветный гол, на меня нарочно науськали непринципиального мальчика. В результате искреннего подвоха я был травмирован и надолго выбыл из строя. Недоверчивость к жизни усугубилась.
Следуя ей, поступил в кружок умелые руки — иначе, бокс, — и там меня снабдили разными методами дискуссий с отдельными оппонентами… Так захотела жизнь, что именно ко времени овладения аргументами мне назначили первую любовь, — предмет был потрясающе красив, неимоверно коварен и безусловно имел обыкновение устраивать прочие банальные интриги. Однажды ко мне подошел другой парень и немилостиво спросил: “А не чересчур ли ты внимателен к предмету?” Я рассказал ему аргумент.
(Сугубо житейски.) Следует дополнить, что в связи с ракурсом мировоззрения я взял и затеял плохо учиться. Присоединенное к физическому недомоганию другого парня, это послужило поводом отвода меня из учебного процесса. (Умеренный вздох.) Жизненные подробности, выражаясь фигурально, начали приобретать зловещие очертания… По совместительству стал курить и запивать это дело вином. (Обреченно.) В общем… первый раз попал в тюрьму восемнадцати лет от роду. (Невеликий взъем.) Но возвратился в строительство светлого будущего довольно скоро… (Слабая виноватая улыбка.) Не стану передавать, какие несимпатичные минуты пережил за этот отрезок, потому что грядущее уже готовило очередные закоулки… (Вздох, речь наливается тяжестью.) Воочию довелось мне ощутить на своем плече тяжелую десницу рока!.. (Пауза — здесь можем увидеть несколько глотающих движений кадыка.)
(Речь обыденная, но с добавкой стальцы, в устремленном взгляде жестковатый блеск.) Итак, приложив к обстоятельству порядочный кусок воли, я все-таки совместил работу с учебой в вечерней школе и, таская за собой на плечах тщедушных родителей и разных по возрасту братьев, перегрыз-таки гранит науки в размере среднего образования. (Добавилась мягкая нотка.) Однако охваченному летаргией сердцу нужно было пробуждение — (сбился ритм — замедляется), и утро наступило. Я, что называется, встретил девушку. (Улыбчонка.) Она не была сногсшибательна, но имела в наличии обширную душу. И я испытал сердечную привязанность… (Еще замедляется, взгляд упал.) Трудно говорить в этом месте — кх, кх… (Резко убыстрилось, взор восстановился.) Еще и потому, что этот доклад не подготовлен — собственно, вы первая, кому так всецело выпрастываю я душу…
(Нормально.) В общем, поведаю, что, одолев курсы, я принялся водить грузовые автомобили. И в один прекрасный день, когда мы с девушкой, взявшись за руки, ехали на автомобиле ЗИЛ-130, госномер 54-36 СНЕ, свершилась авария. Она погибла, я получил жестокие повреждения.
(Сугубо монотонно, даже со злинкой.) Нет в мире языка, на котором можно изобразить степень того отчаянья. (Улыбка.) Добросовестно мечтал наложить на себя руки, но они были сломаны. Впрочем, как и ноги — меня собирали буквально по молекулам… (Безнадежно и вместе удивленно.) А впереди ждало очередное огорчение — тюрьма. Оказалось, что в момент аварии я был несколько нетрезв.
(Нормально.) Мне присвоили шесть лет. Что это были за годы, лучше не вспоминать, в натуре, век воли не видать… Впрочем, вышел по половине, через три года… На зоне, по причине средней образованности, затеял переписку с одной гражданкой. (Отвязчиво.) Девичью фамилию этой гражданки вы знаете… И, не успев сойти с порога, женился. (Обостренно и многообещающе.) Только никакие гражданки не заслонят в глазах тот светлый образ настоящей любви!
(Смиренно.) Там же в зоне дал зарок никогда не садиться за руль автомобиля. Но тяга к перевозкам грузов жила, и в результате компромисса я стал крановщиком и долго работал им, пока не очутился прорабом.
(Смиренно и одновременно небезнадежно.) Такова моя очень печальная история. Как говорится, не обессудьте за прямоту речи…”
Здесь Коля шмыгнул носом и надежно замолк. Мы видим взгляд человека, изможденного бременем бытия. Марлен от сочувствия и вовсе ссохлась. Все это застало их на подходе к помещению. И в эту минуту Марлен задала вопрос:
— Восможьно, вэ зайдет ко мнэ и выпьет одэн или болша чашка кофе? И я зайдет вместе с вами.
В Колиных глазах мелькнул испуг. Но ведь стих — он поступил самым решительным образом. В апартаментах беседа продолжалась. Например, Марлен спрашивала:
— Вы имейт дитётка?
— Как не имейт, — пояснял Коля игриво, — если мужчина я обаятельный.
Коля достал из кармана свой паспорт — в нем фотографии. Показывал дитётку, иные фото.
— Это братья. Вот родители — отец умер не так давно… Это я на работе — прораб…
Затем пили кофе. Опустилось то, что можно назвать неловкой паузой — оттенялось редкими нелепыми вставками:
Коля:
— Кофе — отменный.
— Я везу с собой, здесь такой, но…
Хллл…
— (Тихо.) Нда, кофе, конечно, — я те дам…
Хллл…
— Я тогда ворвался — так безобразно!
— Да что вэ — это бывайт!.. Мэ потом так хорошо смеялся.
Хллл.
— А где тот мужчина? Это муж?
— Но. Это нэ мущь.
— Понятно…
Хллл.
Мимика Николая, скажем так, увеличилась. Вот Коля набрал воздуха, зажмурил глаза и, с шипением выдохнув, спросил:
— Марлен — извините, не знаю, как по отчеству, — мне ваш наряд тогда сильно понравился!.. — Коля сделал отчаянные глаза и пожалуй что промямлил: — Очень бы хотелось еще взглянуть.
Марлен встала, подошла к шкафу… достала купальник.
— Вот, я имейт несколько.
Коля убрал лицо — мелькнуло свирепое выражение. Снова сидели, молчали. В Коле шла работа. Встал стройно наконец и грозно объявил:
— Очень жаркая погода на улице! Прямо хоть раздевайся.
— Разве? — ответила Марлен. — Мне показаляс по-другэму — что похолодалё.
Коля окончательно сник, сдался:
— Ну что ж, пора и честь знать, пойду.
Марлен проводила его до двери.
— Я рада с вами знакомиться. Мэ веселё провелы врэмья.
— Чао, бэби, — сообщил Коля и грациозно тронулся.
Николай от Марлен торопко нарезал до своей гостиницы — Тамара уже находилась в номере. Разумеется, устроила выволочку:
— Где был, солнце мое? — Тамара встала в боевую позу (руки уперлись в талию).
— Странный вопрос — я же освещал поступки нашим девчатам, с пожеланием передать тебе! — многословно отвечал Колик, предвидя, безусловно, итог. — Конечно, пошел в общагу и встретил по пути Марлен. Как благовоспитанный человек проводил, поднялся к ней, выпил чашку кофе и совершенно трезвый спешу домой.
— Ах же ты погань! Только и ждешь, где урвать!.. — Полетел первый предмет. — Значит, очаровательный, значит, курва!! Значит, уже не первый раз побывал! — Пошел второй снаряд.
— Окстись, Том! Ну, забрел тогда случайно, перепутал… — лепетал Николай, уклоняясь и двигаясь к тесному соприкосновению, чтобы доставить неудобство метанию. — Ты ж сама твердила — фронт!
— Я тебе покажу передовую (третий)!
Коля ловил руки любимой:
— Ну, перестань, Том, не дома же! Что за нелепые подозрения — даже смешно, ей-бог…
Тамара сникла в объятиях мужа, появились капризные ноты:
— Знаю я этих — насмотрелись в кино.
Коля, как обаятельный мужчина, запустил руки, нос терся о шею благоверной, и, естественно, в воспаленном бормотании ярились блудливые тона:
— Не знаю, о каком фильме идет речь, и даже ничего не могу сказать за Мурлену. Только в мою мораль прошу руки не запускать — я персонаж другого фильма.
Стоял солнечный болгарский денек. Николай лежал себе на песочке, вкушал морские зефиры и наблюдал за перемещениями линий на прочих женских силуэтах. Здесь надо упомянуть, что уж несколько дней, как ударились групповые бабы в коммерцию. Продавали вполдорога разные свои вещицы в страсти добыть ограниченных регламентом путевки иностранных средств. И затейливая Тамара нет-нет да с подружками по берегу прошмыгивала, дабы сбыть какую-нибудь принадлежность.
Вот так же пришла нынче Тома с промысла, легла рядом с Колей и с ходу начала его нежно гладить. Наблюдаем настороженный Колин взгляд — чувствовал, видно, что дело нечисто. И верно, смотрела на Колю, глумливая, и спрашивала ласково:
— Родной, скажи мне откровенно, тебя в детстве родители под кузнечный молот не запихивали?
— Ты что это? — испуганно поинтересовался мужик.
— Ну, может, тебя с восьмого этажа когда роняли?
— Вольтанулась — не иначе, — догадался Коля.
— А-а, я поняла. Тебя, наверное, мочой однажды перекормили.
Николай начал не на шутку волноваться и сказал:
— Искупаться я, пожалуй, пойду.
А Тамарка ему и пояснила:
— Ты что, действительно дурак? В каких это, интересно, тюрьмах ты сиживал. Я сейчас Марлен встретила, рассказала она мне печальную историю твоей жизни.
И тут Тамара очень спокойно Николаю по морде ка-ак брызнет. Это при всем честном народе. Николай вскочил, внушал зрителям:
— Припекло что-то солнце. Пойду, окунусь…
Выйдя из воды, Коля принципиально сел рядом с женой и объяснил понуро, глядя печально в ликующий простор:
— Ну… напридумывал… Что в такой жаре не случится — когда не знаешь, в какой руке вилку-то держать.
Соня
В садовом участке средней руки стоял опрятной выправки, но изрядно полинялый домишко: стекла на вместительной веранде потрескались, а где неровно, внахлест, слагались из двух половинок. Некую суровую работу с замшелым и прогнившим колодцем производили Николай (“Тащи!” — слышался его голос из недр) и Вадим, его старший брат, что с послушным усердием перебирал лоснящийся илистой грязью канат, извлекая глухо шлепающее о гнилые доски ведро. Скосив глаза, увидим ковыряющуюся в грядках матушку наших молодцев и что-нибудь десятилетнюю беззаботную девчушку, которая составляла из ромашек венок. Это была дочь Николая, что можно заключить из наличествующего диалога.
— А зачем папа из колодца грязь таскает? — внимательно следя за развитием венка, без особого любопытства обратилась девочка к бабуле.
— Колодец с дядей Вадиком углубляет — вода плохо набирается.
— Чистит или углубляет? — равнодушно уточнила малая.
— Ну, и чистит, и углубляет.
— А зачем углублять, если можно просто почистить?
— Чистит, чтоб вода лучше шла, а углубляет, чтоб ее больше было.
— Ведь если она лучше пойдет, можно и не углублять, — мудрствовала девица. — И наоборот.
— Ты по грядкам-то не ступай, а то все носки ухомазгала, — попыталась проскользнуть бабушка.
— Тебе, бабуля, носки жалко или грядку? — въедливо поинтересовалась девочка.
— Какая разница, — досадливо повысила голос старая, — и то и другое.
— Разница та, — резонно пояснила дама, — что носки мама будет стирать, а грядки потопчутся твои.
— Да редиску-то ты жрать будешь! — мало сдерживаясь, попеняла старая.
— Вообще-то жрать, как ты соблаговолила выразиться, — назидательно отвлекая взгляд от венка и вопря его в родственницу, заявила девица, — я бы предпочла бананы.
— Тьфу, холера! Брысь с грядки, я кому сказала!!
Малая величественно перешла на песчаную дорожку. Строго глядела на согнутую бабку.
— Ты, бабуля, главное, не нервничай. Клетки не восстанавливаются, а ты нам еще пригодишься. — Мосласто семеня, невозмутимо удалилась, напялив изделие на голову.
Бабушка с улыбкой отследила процедуру и тихо изрекла:
— Хот же халда — вся в мать.
Вадим и Николай сыто сидели на скамеечке подле веранды, курили — видно, что работа закончилась. Поодаль баловалась Наташка (венок бесшабашно валялся подле скамьи) — гнула ветку вишни, не иначе, проверяла на прочность. Николай вяло, щуря глаза от дыма, наблюдал за ней. Подал голос Вадим:
— Наталья нынче хорошо вытянулась. Баушка говорит, закончила отменно.
— Учиться ловка, — согласился Николай, — усидчивая. Но вредина — перечит. У них с мамочкой коалиция.
— Тамара, слышал, опять работу сменила.
— Есть — глубже ищет, — молвил Николай.
Вадим примолк, глядя на Наталью, потом продолжил:
— Мать беспокоится — не ладится у вас будто.
Николай неохотно скривил щеку. Потупил взор, молчал. Скупо отдал:
— Есть.
Вадим посочувствовал:
— Это худо, конечно. Ну, да асфальта для семейной жизни не предусмотрено.
Николай улыбнулся, глубоко затянулся, сурово раздавил окурок. Повернул голову к брату, из-под бровей бросил внимательный взгляд. Отвернулся, шмыгнул носом. Решился:
— Послушай, я никому не рассказывал. С одной стороны, пустяк, а с другой… Дикая вообще-то история…
Пустяк гуляет по миру. Тщимся, озабочиваемся… обстоятельствами и индивидуальностью, удачами и казусами конструируем жизнь. А вот лежит словцо — славненькое, чистенькое… укромнилось за шероховатостью, лукаво перится на человеческие похождения, и вдруг разговляется шаловливой минутой, балуясь, корежит суть, крушит жизненную тропу. Пустяк!
И глуп человек, что славит Бога, ибо ленив сей гражданин: соорудил планету, воткнул куст, фауной обзавел, раздвинул человеческое око — бди. “Всем по доле”, — молвил. На том и кончился трудяга — живи, как можешь. И взлютовал бы человек от равновеликости, кабы не порадел брат Господнев — бес. Потешился парень, приволокся за человеком, наделил долю личиной, изладил дар высокий — пустяк. Земной ему поклон.
Квартира Николая окунулась в вечер. Он развалился на диване, взирал в телевизор — давали что-то спортивное. Внедрилась Тамара, лезла в шкаф, деловито там шарила. Откинулась, закрыла дверцу. Пошла к дивану; узрев ситуацию на экране, безоговорочно прянула к пульту, что валялся рядом с меньшей половиной. Тот ловко перехватил, перекинул в другую руку. Тамара воспалилась:
— Утомил со своим футболом! Кого смотреть-то, сливают кому ни попадя!
Николай беззлобно рекомендовал:
— Отдыхай.
— Колька, паразит, в этой серии Хулио должен признание сделать! — Тамара, навалившись на Николая, пыталась отнять пульт.
Николай повернулся спиной, оттянул руку с пультом, бодро шутил:
— Признание отложили на выходные, по просьбам трудящихся.
Тамара вступила в игру — бережно лупила мужа по спине, повизгивала:
— Хочу мыла — Бразилию хочу! Хочу Хулио!
— Кончился Хулио, — веселился Николай, — Педрой стал.
Тамара неохотно смеялась, отвалилась, ныла:
— Никакой личной жизни, ы-ы…
Раздался звонок, женщина победно воскликнула:
— Ага, изверг, недолго куражился!
Послышалась возня, далее ворвалась Наташка. Молча и напористо устремилась к родителю, решительно вырывала пульт — Николай с безвольной улыбкой стискивал вещицу, практически подавая. Начальство, бросив победно-уничижительный взгляд, нажала кнопку. Села. Рядом устроилась маман, мелодраматические звуки заполнили пространство. Николай уныло с остатками улыбки некоторое время наблюдал за страстями. Далее вздохнул, встал, вышел из комнаты. Вслед полоснулось ехидное — то произошла Тамара:
— Купи себе телевизор и употребляй свой футбол! Хоть женись на нем!
Стройка, высотка. Ползал по рельсам башенный кран, респектабельно лязгал. В мутных недрах здания редко мелькали затрапезные фигуры в робах и шнурованных шлемах. Плескались едкие выкрики, плыл неугомонный рокот механизмов. В помещении с длинным, сколоченным из широких досок столом на козлах, вешалками, неряшливо облепленными разномастной одежкой от засаленных ватников до цивильного, с валяющимся по углам скарбом, свойственным подсобкам, малоразличимые пяток человек землистого оттенка свободно сидели на лоснящихся скамьях, ползал слоистый дым. Николай стоял, одет был в мирское, тыкал карандаш в некую схему, сосредоточенно повелевал:
— Дима, здесь перегородку в полтора кирпича гонишь до парапета. Заподлицо с колоннами…
Дима, плечистый, высокий парень сходного с Николаем возраста, молча кивнул.
— Западло! — крякнул рядом сидящий с ним мохнорукий одутловатый брюнет и загоготал. Его бодро поддержали сидящие.
Николай угрюмо, с усталым укором поднял взгляд, переждал веселье, вернул глаза, продолжил:
— Выше — в один… Теперь ты, Румянцев (обратился как раз к весельчаку). Заканчиваешь марши на восьмом… Серега с Михалычем — арматуру перебираете и потом на вестибюль. По лошадям!
— Слушай, электроды — гнилье голимое! — властно препирался Румянцев, — И вообще, одна тройка осталась, а обрезать пятеркой надо. Кто в грудь себя бил?
— Ну… будут, — с досадой отбояривался Николай. Вздымал голос: — Будто не знаешь — склад залило!
— Вот и вари сам, — прохрипел сварной.
— Ладно, не сипи… — Интонации пошли просительные. — Витя, ты же спец — первый раз, что ли?
— Долбаная контора, — проворчал Румянцев.
— Ну все — по лошадям!
Все шумно встали, расторопно, с веселыми репликами вываливались. В дверях застрял Дима, обернулся к Николаю, что уныло поплелся вслед, дождался, дальше двигался параллельно и сокровенно толковал:
— Зря ты с нами вчера не остался. Мы с Серегой закончили в Подвальчике… Сидим, понял, пиццу хаваем. Ну там, по соточке взяли. Заходят две тефтельки и падают за наш стол — места как раз освободились. Все было по респекту — там пятое-десятое, как насчет досуга… Короче, мы их проводили — телефончики, все дела. Ориентировочно на конец недели сговорились — прогуляться там по трепетным аллеям. Я пробью насчет еще одной подруги? Как говорят в Гонолулу: эй, которая тут гражданка — подойди, я ребенком угощу.
— Не-ет, — протянул Николай скептически, — ты же знаешь мои дела.
— Именно знаю, — расстроился Дима, — клин клином! Чего ты… скис как лебедь. Прекращай, слушай!
Николай скреб щеку:
— Ну… не знаю. Потом разве… — Ожил. — Тут левачок один подсуетился — по целковому можно срубить.
Дима возмутился:
— А чщо ты тогда компостную яму-то развел!
Николай вошел к себе в квартиру, снял плащ, зачалил на вешалку, параллельно промел по ней взглядом, голосил:
— Доча-а!! Ты дома?
Откликнулась тишина. Николай довершил туалет тапками, понес ежедневный пакет на кухню.
— Доча-а!
С миной обязанности появилась Наталья.
— Мама звонила? Когда будет?
— Мама звонила, — чеканно, но без старания отвечала доча. — Сказала, чтоб ты на ужин приготовил плов.
— И все? Больше ничего не говорила? — отворив холодильник, Николай расправился с содержимым пакета.
— Говорила, — неохотно повествовала Наталья, — только о наших делах. Тебе это совершенно неинтересно.
Николай поджал губы, вздрогнули ноздри, мелькнувшая вспышка в глазах моментально угасла.
— Уроки сделала?
— Естественно, — голос Натальи был спокоен.
Николай убрал глаза, подхватил газету, брошенную недавно на стол, переместился в гостиную, сел на диван, зашелестел информацией, — лицо притом явилось несколько напряженное, как бы требующее внимания. Наталья, индифферентно отслушав образовавшуюся паузу, развернулась и убралась в вотчины. Отец загремел газетой, распахивая ее. Однако вскоре угол листа упал, обнажая прямой немигающий взгляд.
Николай находился на объекте, в большом и шибко недоделанном, тускло освещенном редкой гирляндой ламп помещении — в группе из трех человек. Крупный, несуразно для обстановки холеный дядя — это был Рожновский, шишка в стройуправлении, дядя жены Николая, — громогласно выговаривал прорабу:
— Как ты собираешься заливать коридор, если в угловую сегодня сантехнику бросать будут? Помешают же друг другу! Почему не раскидать народ по этажам?
— Потому что подстанция завалена — напруга слабая. На старом пускателе придется работать… Я прикинул — помех не будет: сантехнику через окно подадим.
— Ну, смотри, Николай, все жестко — подрядчик, собака, и копейку, и сроки считает: ночные нынче не пройдут.
— Это, Олег Романыч, сильно неправильно.
— Ты не егози, лафа кончилась. И если что, первая голова — твоя.
Николай умеренно смеялся:
— Лишь бы не задница — голова-то все примет.
Щуплый очкарик соразмерно хилым голосом претендовал:
— Вы когда мне смету предоставите?
Коля взъерепенился:
— Сами же перерасчет затеяли — новые расценки какие-то! А где они?
— Это — я привез, только мне и по старым расценкам надо.
Николай заворчал:
— Во-во, все химичите. А работягам премиешку — из горла драть.
Рожновский напомнил:
— Ты не больно-то — не живал без премий.
Николай присмирел, умолк. Щуплый отошел к ровно уложенной кипе каких-то бумажных мешков, рассматривал маркировки. Олег Романович тем временем мирским тоном допытывал:
— Что там Тамарка? Какая-то, слышал, затея новая.
Коля аккуратно, без эмоций пояснил:
— Магазин свой придумала — напарника нашла деньгастого.
Дядя внушал:
— Ты, Коля, покруче. Бабы ведь сиськами думают, им рука потребна. Томка — она безумная… даром что родственница.
Николай неуверенно качнул головой:
— А чего я могу — упертая.
В спокойном одиночестве Николай пребывал в знакомой уже подсобке, увлеченно поник головой к газете. Рука периодично носила ко рту сигарету. Отклонился, голова поплыла, охватывая разные сектора текстов. Зашелестела, медленно распахнулась новая страница, упала, вздохнув — закрутилась шея. Вот что-то попало — подался корпус, глаза с недоверием пошли щупать историю. Дрогнула бровь, корпус напрягся и тут же ослаб, освободив мышцы — Николай вперился. Чу, мелькнул в глазах плотоядный блик, поплыл уголок губы, углубившаяся морщинка соорудила нечто блудливенькое… Закончил. Однако не двинулось тело, и только очи, отвлекшись от шрифта, поднялись и ушли далеко за мнимый горизонт.
И опять Николай с газетой, теперь уже дома — судя по освещенности, происходил глубокий вечер. В комнате он состоялся один — безучастно вещал о чем-то телевизор — с тем же загадочным выражением лица сосредоточенно разглядывал буквы. И снова, как давеча, поднялся взгляд, уехал в дали.
Обратно подсобка, Николай склонился, был сосредоточен. Только не газета существовала перед ним — лист бумаги. Шарик самописки гулял, не торопясь выстраивая строчки. Изредка Николай напрягался, прислушивался, бросал пугливый взгляд на дверь, будто опасаясь нечаянного свидетеля… Закончил, поднял листок ближе к глазам, внимательно побежал по тексту глазами. Появилась улыбка, иронически зажглись глаза. Вскоре ирония угасла, но улыбка осталась и забыто освещала лицо. Окончание чтения ознаменовалось тяжким вздохом. Ушла улыбка, опустился взгляд. Николай порвал письмо, смял бумагу в тугой комок, кинул в корзинку. Откинулся на спинку стула, съехал немного вниз, глядел, насупившись, в точку. Ожил: поднялась голова, восстановилась рабочая поза, глаза легли на новый лист бумаги. Решился — волевым движением лист подоткнулся под руку, развернулись плечи, наклонилась голова, пошла кисть с авторучкой смело, бесповоротно.
И вновь стройка. Имела место уже знакомая процедура — закончилась разнарядка, работяги говорливой толпой вываливались из подсобки. Николай остался, занимался бумагами. Задержался и Дима, бросив взгляд на последнюю исчезающую спину, несколько лукаво поспешил к вешалке. Достал из своего цивильного конверт, понес его к Николаю.
— Слышь — в натуре, пришло письмо.
Коля поднял недоуменное лицо, но тут же опал — часто заморгал. Пошла унылая улыбка, и голос выдался убогим:
— Хэх, надо же. Глупость, конечно, я затеял.
Дима горячо отверг:
— Не дури, все правильно. Читай!
Николай надорвал конверт. Не унимая улыбку, наскоро побежал по посланию глазами. Дима нетерпеливо и хмуро бросил:
— Ну, что?
— Да ничего — о себе всякая белиберда. Просит, чтоб я тоже подробней изложил. — Прыснул. — Вот — идентифицируйтесь.
Дима засмеялся, а Николай зло скомкал письмо и кинул в корзину. Дима весело огорчился:
— Ну и чего — идентифицируйся! Уж ты-то — писака.
— Да пошла она!..
Теперь Дима и Николай стояли за столиком в заведении — гулял легкий гул, рябили зыбкие лица, сосредоточенно-расслабленные фигуры, — существовали два пластмассовых стакана и тарелки с огрызками бутербродов. Дима рассказал анекдот, Николай закатился смехом… Пригубливали, шло птицей. Дима устроил дознание:
— Ну, что у вас с Тамарой — по-прежнему?
— А что может измениться? — скептически сознался Коля.
— Нда, — размышлял Дима, — супружество, прямо скажем, не мед. Только и одиночество не глюкоза. — Поднял глаза на Николая. — В общем, не обессудь, но я тут за тебя порешал. — Полез в карман, достал листок. — Кандидатура — самое то.
Николай вскипел:
— Перестань!
— Коль, — участливо внушал Дима, — что делать, если ты вахлак, если нет у тебя иного способа!
— Да не надо это!
— Надо, Коля, — надо! Адюльтер — лучший стабилизатор семейных отношений, отвечаю. Тебе, Коль, человеком надо себя почувствовать.
— Ты понимаешь? Это ж кругом врать придется!
— А как ты хотел?! — обрадовался догадливости друга Дима. — Оголтело притом. — Притеснился, сокровенно дышал: — Я же и говорю, человеком себя почувствуешь: петуха-то на базаре покупать — хлопотно… В общем, шутки в сторону, идем на абортаж. Станцуем, Коля, мамбу — на пупке бога.
— Завязывай, Дима.
Тот строго урезонил:
— Все, Коля, — руки вверх, снимай кальсоны, отдавай мои патроны. Или как говорят в Гонолулу, музыка не пахнет.
Итак, наши голубчики находились в дозоре. Сие был торговый ларек, расположенный на окраине аккуратного тенистого сквера. За ним и тырились наши озорники, высовываясь незаметно из-за строения и оглядывая поляну. Дима внушал:
— Значит, впариваешь следующее. Ну там, здравствуйте — смотришь внимательно и почтительно — и дальше говоришь как можно серьезнее: знаете, когда я подходил, у меня крутилось что-нибудь такое — я приятно удивлен, или, например, сердце мое вздрогнуло, — да, это банально, а то и просто никуда… однако у меня действительно сердечко звякнуло, и вы на самом деле хороши — я не ожидал. Ври, короче, напористо, нагло. Ложь должна шевелиться, дышать — она должна быть очевидна. Женщина чувствует: если мужик не боится лгать, значит, он способен на многое. Как в Гонолулу: честное слово — врать готово… ты понял? — Периодически Дима, отклоняя торс, выглядывал из-за ларька. Вдруг насторожился: — Секи, лялька села… — Вырвал из кармана лист бумаги, сверил данные. Впихнул письмо обратно. — Не она — та должна быть в розовом плаще.
Николай удрученно вывалил:
— В розовом плаще — о, боже.
Снова шло наблюдение. Николай разбавлял деловитое молчание:
— Надо было по сотке все-таки принять.
Дима, повернулся шеей к Николаю и гневно прошипел:
— Не дергайся ты! Все будет как в морге — тихо и по-настоящему.
Коля, он стоял отвернувшись от мероприятия, вздохнул. Через минуту Дима сурово объявил:
— Она.
Николай напряженно и испуганно вытянулся из-за укрытия и резко убрался обратно. Глаза содержали страстное нежелание и безысходность. Дима развел руки:
— А все, дорогой, первое слово дороже второго. — Похлопал Колю по плечу: — Ну, давай, Матросов, не выдай.
Николай чуть наклонился, встряхнулся, точно собака, сбрасывающая воду, тронулся…
Изучаем данность. Первое, что лезло в глаза — худа. Помимо — изрядна макияжем. Взгляд находился пустой, очень незаинтересованный, вился дымок сигареты… Признаем, что улыбка, которая поместилась на лице Николая при подходе к объекту, получилась вполне выдержанной. Да и тон:
— Здравствуйте, вот вы какая.
Женщина смело и даже придирчиво оглядела Колю. Осмотр, кажется, положительного впечатления не вызвал.
— Здравствуйте, — интонация смыслу слова совершенно не соответствовала, — заставлять даму ждать — это, надеюсь, не правило?
— Вообще говоря, и двух минут не прошло — я из засады вышел, как только вас увидел.
— Из засады? Вот как… — У носа соискательницы появилась непрезентабельная морщинка, подозрительно пополз вниз уголок губ. — Вы там не с мамой были? А то один деятель заявился со всей родней. — Тон добросердечием перенасыщен не был. Проговаривалось все это, не глядя на Николая.
— Нет, — отчитался Николай, улыбка с лица почему-то сползла, — с другом.
Женщина повернула лицо, бросила короткий взгляд:
— Друг тоже интересуется? Давайте, коли так, его сюда.
Коля тронул подбородок, спросил с живостью:
— Послушайте, вы тоже боитесь? Или у вас характер такой!
Женщина обратила к Николаю полный взгляд, глядела гневно:
— Знаешь что… пошел ты… — И добавила в высшей степени презрительно: — Претендент нашелся. — Встала, смачно охлопала зад и гордо удалилась.
Николай изумленно смотрел вслед, затем радостно засмеялся, двинулся, покачивая головой. Подошел к тому ларьку — выступил Дима, недоуменно спросил:
— В чем дело?
— Ни в чем, все хорошо, — давясь смехом, ответил Николай.
Зимой тоже случалось строительство. Помимо — снег. Сегодня сыпал крупяной, сухой. В конце смены в известном помещении неназойливо горела лампа, за окнами клубились плотные сумерки. Удалялись одетые в мирское последние, Дима и Серега. Дима на самом выходе спросил Николая:
— Ты точно не идешь?
Тот, сидя, не отрываясь от бумаг, посетовал:
— Какой там… сметы надо сегодня закончить.
Дима вышел, однако через мгновение его физиономия опять появилась в проеме. Он шел к Николаю.
— Руку сейчас сунул, вспомнил. Надысь письмецо пришло — тебе.
Николай поднял голову, на лице сидело искреннее недоумение:
— Мне?
— Ну, да. Полагаю, из той затеи с клубом знакомств… Почему только сейчас пришло, не знаю, я его не вскрывал. — Подал конверт.
Николай самоиронично усмехнулся, без колебания скомкал конверт, бросил в корзину. Дима удалился, бросив — “Покеда”.
Николай закончил с бумагами, собирал их в стопку. Мгла абсолютно овладела окнами, досадливо прогромыхал трамвай. Работяга громоздко встал, изогнулся, массируя тело. Закопошился в пачке сигарет, взял последнюю, пачку бросил в корзину. Взгляд, проследив комок, зацепился за нечто, вероятно, за недавнее письмо — равнодушно ушел… Николай мечтательно о чем-то думал, мягко улыбался, прохаживался. Мысль закончилась, лицо устроилось в будничное. Погасил сигарету, подошел к корзине, вертикально отпустил окурок. Глаза остановились в корзине, Николай скривил нос, потер подбородок. Опустился на корточки, продолжая глядеть в корзину. Отвернулся от нее, смотрел в сторону. Возвратил взгляд, осторожно полез рукой к письму.
Он, распрямившись, стоял тут же, мятый лист был развернут. Читал. На челе торчала улыбка иронии, глаза часто бегали… Вдруг в лице что-то изменилось: улыбка осталась, но ирония исчезла. Глаза уже ползли. Николай встряхнул письмо, отнял руку, медленно ступил к стулу, сел. Теперь без улыбки приник к бумаге.
Весна нынче последовала за зимой. Еще валялись в газонах дырявые и подкопченные пены погибающего снега, еще унывали скудные метлы деревьев, еще назойливая плесень грязи владела тротуарами… но уже серебристый узор сосулек веселил око, женщины обнаружились долгожданно новыми и в обещании. Николай стоял на улице — судя по обильному пару, регулярно стреляющему из носа, случилось немало прохладно. Выражение лица его было сосредоточенное, может, напряженное. Он систематически двигался туда-сюда — все являло ожидание.
К Николаю сзади подошла женщина. Одеждой обладала неброской, но достойной, была миниатюрна и, судя по тому, что не скрывали вьющиеся, пожалуй, пышные волосы, довольно мила. Она мягко произнесла:
— Извините, вы Николай?
Коля резко обернулся, лицо приобрело выражение смятения. Он, можно сказать, выпалил:
— Вы пришли!
Они сидели в кафе. Стол был оборудован бутылкой вина, тронутыми бокалами и чем-то съестным, Коля, глаза его блестели, внешне ровно, но с внутренним напряжением повествовал:
— В общем, сфанфаронил я — полез в воду. Не знаю, Соня, представляешь ли ты себе четырехбалльный шторм — это волны не иначе метра в три высотой. В море-то я еще залез — там волнорез длинный, с него, улучив момент, нырнуть было возможно — а вот обратно… Самое идиотское, что я и уплыл далеко — знал, что она, да и остальные за мной наблюдают. Между прочим, поначалу кайф изрядный ухватил. Там так — когда на тебя идет волна, нужно резво ей навстречу плыть. И на самом гребне получается трамплин. Падаешь в набегающую впадину — эмоции безумно захватывающие… Ну, вот, устал — разворачиваюсь. А берег-то и видно плохо — только на самом пике волны. (Коля улыбнулся.) Разыгралось синее море… Ребята по берегу мечутся, руками машут. Припустил я обратно, а сил-то, оказывается, нет… Но вся беда выяснилась, когда подплыл — выбраться практически невозможно, потому что разобьет о парапет. И к волнорезу подобраться нельзя. То есть мне приходилось усилия делать, чтоб к берегу не приблизиться… Понял, в общем, что это конец… И забавная вещь — страшно не особенно было… видимо, усталость. Руки еле двигаются, в теле звон, и какое-то спокойное отупение. Веришь ли, даже некое согласие с происходящим состоялось — этот рокочущий исполин… как-то странно принимал! Непередаваемое ощущение… — Николай восторженно замолчал, но тут же, будто стеснясь, продолжил: — Вот тут и происходит самое замечательное — воспрянул я от дурацкой мысли: мечтал устриц поесть, да так и не удосужился… Мне никто не верит… — Коля виновато потер щеку.— Глаза, знаешь, сразу обострились… Ребята с берега жесты подают, машут вбок. Ну, поплыл я по их указанию — а там мысок небольшой, на нем парапета нет. В общем, сконцентрировался и отдался волнам — будь что будет. Побило меня лихо, два ребра сломал. И всю мою болезнь, страх напрочь смыло.
Соня, жадно слушавшая, поникла, грустно заметила:
— Я устриц тоже не пробовала.
Коля понимающе проговорил:
— Не водятся на Урале…
Они шли по улице. Коля что-то пылко доказывал, правая рука (Соня очутилась слева), как у дирижера, постоянно двигалась. Она увлеченно глядела на Николая, занялась смехом, непринужденным жестом (“да ну тебя”) шлепнула его по локтю, — Коля чуть гордо, чуть снисходительно улыбался. Вот Соня что-то говорила — лоб ее забавно то морщился, то разглаживался — Николай заинтересовано внимал. Они передвигались не торопясь — сновали мимо безразличные прохожие… Николай излагал:
— Я люблю город, людей — такие разные лица, повадки. Так за этим много.
Соня искренне огорчилась:
— А я не умею разбираться. Мне кажется, люди придуманные — а на самом деле наивные, беззащитные.
Коля внимательно поглядел, отвел глаза:
— Я непременно в типаж угадываю — так?
— Возможно… Ты, Коля, думается, себя не видишь. Твои письма… такие — я их просто ждала… Это хорошо, что мы не сразу встретиться решились. — Соня умолкла и затем как-то существенно — решительно и негромко — добавила: — Я, знаешь, когда тебя сегодня увидела, даже растерялась. Точно таким и представляла.
— Да ну, право… — от удовольствия розовея, откликнулся Николай.
Однако совершенно весна выдалась. Хороша получилась свежая, пусть еще мелкая, но настырная зелень. Впрочем, и небо довелось ядрененьким, и скосившееся солнце терпко, но сносно подсвечивало спелые, упорядоченные облака. Существовать было можно вполне… В ухоженном скверике на краю вместительной малозанятой скамьи притулился Николай, курил. Присутствовала осанка свободного, знающего толк в жизни человека. Взгляд его выборочно оплетал двигающиеся особи, умеренно щупал, устранялся — дым достойно выпихивался из ноздрей. Не иначе, случилось ожидание, но ожидание уверенное… А вот и Соня — поспешала.
— Задержались, сударыня, неподобно! — с ходу шутливо строго изладил выговор Николай, не вставая со скамьи.
— Ой, Коля, извини — транспорт безобразный, — свойски созналась Соня. — Какая-то авария, все трамваи встали — пришлось на автобус пересаживаться. Хлястик на рукаве оторвали — кошмар просто.
Николай, радуясь, разглядывал ветровку:
— Точно… а пуговицу-то хоть нашла?
— Да разве найдешь в такой толпе?
Николай деловито распорядился:
— Ну, ты падай, что-нибудь придумаем.
Соня послушно села, Николай, взяв ее руку, озабоченно нарушение рассматривал. Пошарил в карманах, поцарапал затылок. В итоге Соня извлекла из сумочки булавку, аварию устранили.
— Что будем делать? — спросил после ремонта Николай. — Можно в кино пойти.
— Что за кино? — заинтересованно ответила Соня.
— Название лихое, артисты хорошие. Не боевик и не комедия! — рьяно предупредил претензию Николай.
Соня просительно скуксилась:
— Коль, а может, просто погуляем — погода чудная… — Смиренно пояснила: — И потом… мне сегодня долго нельзя — отец опять ворчит.
— О▒кей. — Николай кивнул на недалекий открытый павильон. — Посидеть можно, да по пиву.
— Я — соку.
Солнце порядочно сместилось, наши любезные стояли на берегу реки, у самой воды, спустившись вниз по одному из редких ступенчатых сходов, изящно украшающих гранитную набережную. Отсюда открывался обворожительный ракурс: река делала поворот и широкой перспективой уходила на северо-запад, как раз к садящемуся солнцу. И то, творя прощальный реверанс дню, рассыпало по спокойной глади воды пылающую чешую, которая заканчивалась розовым опахалом облаков.
Коля, неотрывно глядя вдаль, вдохновенно витийствовал:
— Я ведь, Сонь, исторического подначитался и утверждаю — товарец бесполезный… Да и что знаем? Мы мало сведущи о древних чувствах простых людей, ибо до девятнадцатого века об этом попросту не оставляли справок — все короли да интриганы… Посуди, Шекспир, заоблачный художник. Отразил ли действительность? Ничуть. Уж не говорю о рабах… при том что любопытная эпоха — отношение к собственности совершенно несоразмерное нашему… А вот симпатичный, на мой взгляд, набросок реальности из периода власти Борджиа. Время, замечу, полной, абсолютной свободы — если угодно, монархической демократии, уподобленной анархии… Итак, описание одного из празднеств, обнажающее нравы. Прелюдия, эмоциональная затравочка, будем сказать: на площадь, полную публики, выводили жеребца, и та из дам, что, прости, выдержит, вознаграждалась. Затем кульминация: турниры, на которых кровь и смерть были обязательным атрибутом. И эпизодические сценки: младенцев крошили под ликующий ор толпы. А?! Не прелесть ли?.. Следует инквизиция, период якобы мракобесия. Но позволь заметить, именно инквизиция остановила беспредельное распутство — другое дело, что равно по-варварски. Фигурально сказать, клин в клин. А мы — Джордано Бруно…
Соня завороженно смотрела на Николая, тот приложил к губам забытую и съеденную сигарету.
— Пройдемся дальше, блистательные Людовики. Ну, отчего же, Александр Дюма, великолепные мушкетеры… А какова быль? Чрезвычайное отмежевание аристократии от народа, и прислужники именно мушкетеры — полицейская прослойка, опричнина, глумливая и безжалостная, начисто лишенная того благородства, которое рисовал Дюма. Въяве резвился развратный бомонд, портрет которого можем увидеть хоть у Манна, и скотствовала орава… Примета. В низкой среде производили много, потому как дети были единственная собственность, способная хоть толику подстраховать болезни и старость. Ребенок рождался предметом, девок, не крестя лба, топили в купели, поскольку они доводились обузой. Демографическая ситуация получалась невыносимой, выход был войны. Скажем, Франция являла сплошной военный лагерь, а женское население — роты маркитанток, подстилок, по существу. И где же наш Дюма?..
Но вот замечательное лицо — герцог Де Сад… Историю мы помним: аристократ, по знойности натуры напяливший солдатскую робу. Скотство, которое он описывает, заканчивая жизнь в тюрьме — оголтелая аристократия не смогла принять совестливого человека — есть толкование жизни той среды. По существу, он герой… И вот мы, русские, проколов окно в Европу, очумевшие от сияния показной европейской роскоши на фоне собственного свинства, слопали подкинутую нам байку о Де Саде… В недалеком шестьдесят восьмом в Европе — по преимуществу во Франции — прошли массовые студенческие волнения. Чрезвычайно решительные, едва не кончилось революцией — студенты в качестве апостолов таскали два портрета. Кого бы, ты думала?.. Именно, Де Сад и Маркс. Это тебе иллюстрация российского массового сознания.
Николай опал, глубоко и со свистом вдохнул последний уголек, бросил сигарету в воду, неторопливо повернулся к Соне — остаточным сполохом горели глаза. Соня глядела на него с родственной лукавинкой, сказала ободряюще:
— Коль, а как насчет поздравить, соврамши? Есть чуток, а?
— А то!.. — радостно согласился Николай.— Но кого, кроме обманутого мужа, заботит правда? — Гордо и назидательно поднял палец. — Важно впечатление.
Оба свободно засмеялись. Пошло доброе молчание, смотрели на угасающую реку. На лице Сони появилось странное выражение, она тихо молвила:
— Безобразно как хорошо.
Коля молчал и улыбался, лежала мина окончательного согласия с жизнью.
— Ой, — спохватилась Соня, ушла в испуг, — мы опять заболтались. Мне влетит.
Коля вслед за Соней развернулся и, трогаясь, с обидой произнес:
— Чего у тебя отец такой собственник? Ну, взрослые же люди!
В глазах Сони мелькнула горечь. После некоторой задержки вяло пояснила:
— Больной он.
Объект тем временем приобрел внушительный вид — уже до отделочных работ дошло. Коля, уверенный, даже, похоже, постройневший, передвигался по одному из этажей, всовывался в отдельные помещения, по всей вероятности, инспектируя работы. Заглянул в обширную залу, где на подбор молодые и облаченные в комбинезоны и платочки работницы с тёрками и мастерками занимались штукатуркой.
— Сегодня закончим? — сразу, зайдя за порог и мельком омахнув залу взглядом, подал голос Николай.
— Мы ж не мужики, чтоб… не успев начать! — гулко ответила рябая единственная пожившая на вид тетя. Товарки засмеялись.
Коля заученно поплыл лицом:
— С этими проблемами, Клавдея, в профсоюз… к примеру, бригадный подряд.
— Сподряд-то… весь профсоюз и разбежится — премией же не затащишь!
— А ежели лебедкой — не пробовала?
— Лебедкой? — Тетя заржала. — Коплиментщик ты, Коля… Баба Яга — лебедь.
Николай конфузливо подсмеивался остальным. К нему повернулась симпатичная девушка, иронически нараспев вопросила:
— А что, Николай Александрыч, у нас на политическом поприще? Потемнели мы несколько, непосильно работаючи. Вы будто отчаянно проникновенный в этих сферах.
Клава:
— Ты, Коля, про сферу не слушай — ей до фонаря… — Озорным взглядом стрельнула в девушку. — Продам я тебя, блудница… (Обратно выпялилась на Николая.) Очень шибко, Николай Саныч, Олька про вас словами заботится — не иначе, неймется чего.
— Я такая… — девушка смело поиграла глазками, — до начальства сильно приветливая.
Николай, принимая игру, добавив в голос устальцы, протянул:
— Именно подобные граждане… непременно на аудиенциях у начальства… пользуются уважением… Безусловно в ракурсе политического просвещения.
Все понятливо захихикали, Николай попутно внимательно оглядывал стены — построжал:
— Девчата, надо подналечь — руководство после обеда прибудет.
Последний взгляд бросил на Ольгу, сыграл бровями, улыбаясь:
— Когда в ракурсе, Ольга Батьковна, — оно сильно душевно. — Вышел степенно.
Вслед за ним из залы бежал Клавин пропев:
— Ой наколет Коля Олю — зараз заразит дитем… — Грянул притушенный звонкий хохот.
Николай сбегал по маршам на нижние этажи, подступил к неким недоделкам, трогал — лоб возмущенно разгладился, “твою мать…” — зло прошептали губы. Быстрым шагом отошел… Занырнул в некую захламленную и тусклую киндейку, — переступая через беспорядочные нагромождения, пытливо высматривая, двигался вглубь. В углу нашел две сидящие на корточках фигуры, перед ними разостлана была газетка, содержащая бутылек и незатейливую закусь. Стакан держал знакомый нам мохнорукий сварщик Румянцев.
— В общем, так, — сдавленно и басовито изрек Николай, — собирай манатки, Румянцев, и мотай. Мне надоело с тобой цацкаться.
— Ну, брось, Николай, — просипел Румянцев, продолжая сидеть, и где-то даже нагловато, — все будет как у Анютки. Трубы горят.
Николай даванул более мягко, но строго пареньку, что неуклюже полз спиной по стене вверх, пытаясь встать:
— А ты-то, балбес, какого приобщаешься! Иди в нарядную, с тобой особо поговорю.
Румянцев тоже встал, с приблатненными интонациями хрипел:
— Хоррош ты, начальник, не гони — я за парня отвечаю.
Николай ему тихо, но решительно, коротко и отказно махнув рукой, бросил:
— Все, Румянцев, сваливай.
Тот нагло и повышенно напирал:
— Ты тут из себя большого не изображай. На зоне таких…
Закончить он не успел, потому что Николай резко одной рукой, сгребя ворот куртки, притянул его. На высокой степени озлобления — в глазах стояло бешенство — пояснил:
— Заткнись, урод, и слушай. Собираешь сейчас манатки и молча… молча, понял?.. сваливаешь. — Отпустил, голос был спокоен, но пожар в глазах остался. — Протрезвеешь, придешь за расчетом.
Николай развернулся, ушел. Румянцев сопел, однако молчал, оправил куртку, угрюмо и пьяно ворочал глазами.
Николай корпел над бумагами. Вошел Дима, стряхнул рукавицы, бросил их на стол, оседлал скамью. Коля возбудился:
— Слушай, раствора я только полтора куба выписал. Сегодня — когда с ЖБИ придет, неизвестно — можем весь не выработать.
Дима взъелся:
— Никола, ну ты же знаешь, какая оттуда лажа идет, а у нас лицевая кладка!
— А что я сделаю? С Компрессорного весь лимит выбрали.
— Как всегда! Добрый раствор на бут уходит, а дерьмо на кладку!
— Ну, не я же лимиты спускаю… — После паузы Николай озабоченно поинтересовался: — Ты на диплом через неделю?
Дима кивнул. Николай обнадежил:
— Говорил я с Рожновским, после диплома тебя на Уктус могут мастером поставить, а хочешь — в управление возьмут, в отдел.
Дима скривился:
— В управу? Не-е. Я привык к свежему воздуху.
— Сам смотри.
Дима закурил, говорил:
— Время есть, порешаем… — Развалился, смотрел на Николая хитро: — Ну, ты чего скрытничаешь-то? Ага?
Николай смущенно спрятал взгляд:
— Ты о чем?
Дима наседал:
— Дурака-то не валяй! Ага?
Николай сморщил лоб, поднимая взгляд, как бы оправдываясь:
— Да какое ага. Где? У нее отец больной, дома все время… — Голова поднялась, взгляд стал открытым. — Да нам, похоже, этого и не надо. Хорошо мне с ней, интересно.
Дима развел руки, назидал:
— Плохо, дорогой, бывает только с женами. Есть, в конце концов, уважение к человеку — она хоть и женщина, а тоже, знаешь, гражданство имеет. — Решительно сочувствовал: — В общем, где что у меня в квартире лежит, знаешь. Помнишь, как у нас в Гонолулу? На ау только мухи летят. — Достал ключи, бросил на стол перед Николаем.
Николай с сомнением поглядел на ключи, сморщился:
— Да как-то…
— А ручки вот они, кто последний, тот и галит…
Николай раскидисто лежал на постели, умиротворенно смотрел в потолок. Рука, выставленная далеко за край лежанки, периодически носила к губам сигарету. На плече уютно устроилась Соня, с ласковой сосредоточенностью возила пальцем около соска Николая. Соня:
— Родинка.
Николай посмотрел:
— Угум.
— На неделе на склад по работе надо съездить, так неохота.
— А чего?
— Там пылища зверская, я день после чихаю. Аллергичка.
Потолкалась пауза. Соня чирикнула:
— Завтра наша начальница по телевизору выступает.
— В честь чего это?
— Она часто выступает. По седьмому каналу есть передача — Рецепт.
— А-а, я не смотрю.
— Нет, она хорошая женщина, спокойная.
— И слава богу.
— Вот уборщица у нас дерзкая — орет на всех. Меня лютиком зовет.
— Почему лютиком?
— Спроси у нее. Начальница — самовар.
Николай загекал:
— А ты и верно лютик — лютая.
Соня кулачком приятственно стукнула по груди Николая:
— Да ну тебя — в каком месте?
Николай повернулся к Соне:
— Да есть одно…
Соня, одетая, стояла перед зеркалом, причесывалась. Николай сидел на постели, застегивал рубашку. Смотрел на пуговицы внимательно, сказал, насупившись:
— Знаешь, Соня… я ведь женат.
Соня молчала, занятия не прекращала. Николай пустил несколько поспешно:
— Понимаешь, я боялся признаться, потому что… ну, спугнуть, что ли… Да, это низко, подло… ну, в общем, вот так.
Соня приняла с улыбкой:
— Я догадывалась. Знаешь почему? Ты ни в письмах, ни в разговорах практически совсем не касался отношений с женщинами.
— Я всегда поражался, почему ты не спрашиваешь.
— Потому что это ничего не меняет. Так даже лучше… Видишь ли, мне ничего такого не надо — просто нужен ты.
Николай как-то неучтиво поднял взгляд на Соню — и в тоне пошло неудовольствие:
— Чем, любопытно, я тебя взял?
Соня удивилась непосредственно:
— И сама не понимаю… Это, кажется, и не любовь — иное. Я ведь любила и замужем была, ты знаешь. А такого не испытывала.
Николай внимательно, продолжая заниматься пуговицами, неласково посмотрел на Соню.
Дело двигалось к зиме. Колтуном листвы покрыты были газоны, облысевшие купы деревьев отторгали взгляд, собственно, и ветер дышал зябкой прохладой. Николай вошел в подъезд своего дома. Открыл ключом дверь, снял плащ, вступил в комнату. Навстречу выдвинулась Наталья:
— Привет, папуля.
— Привет, толстяк.
— Ты сегодня рано.
— Объект новый, идет подготовка — работа неровная.
— Па, мама хочет меня в плавание записать — будешь меня водить?
— Конечно, доча.
Николай сидел в своей комнате, занимался чертежами. Чавкнула входная дверь, затолпились шумы, шаги многие и грузные.
Дверь распахнулась, вольно вошла Тамара.
— Ты сейчас занят?
— Угу (довольно угрюмо, невеликим поворотом головы показал внимание).
— Освободишься, каблук мне починишь?
Молчаливо кивнула голова. Дверь за Тамарой закрылась… Через долю времени появилась снова.
— Ужинать будешь?
— Нет пока, Наташку встречу — с ней поедим.
Тамара было отвернулась, но возвратилась:
— Я курицу сделала, как ты любишь.
— Замечательно.
— Ты же любишь горячее.
— Разогреем.
Тамара вышла, дверь за ней хлопнула.
Николай стучал в дверь некой квартиры, открыл Дима. Радостно улыбался:
— Привет, Колик. Задерживаешься — мы уже порядочное кол-во усугубили.
— Да забежал кой-куда по делам.
Дима утвердительно упер в друга палец:
— К Сони эм!
Николай, улыбаясь, хмыкнул:
— Нет, по домашним делам.
— Как у вас с ней?
— Нормально. Накатано.
— А где все происходит? Что-то ты редко мою квартиру пользуешь. Собственно, мы вообще с тобой уж месяца два не виделись. Непорядок!
— Да все как-то… А с Соней — у нее, случается, отец уезжает.
Прошли на кухню, где стол оборудован был дружескими принадлежностями, — навстречу встал парень, улыбаясь, протянул руку:
— Привет, Коля. Тыщу лет тебя не видел.
— Здравствуй, Валера. Как ни странно, ровно столько же я тебя.
Дима разливал, Николай достал свою бутылочку, сопутствующее, взял емкость. Дима лаконично сообщил:
— Зустричь!..
В общем, два пустых бутылька мы видим. Впрочем, и третий был почат. Собственно, облики и речь наших имели соответствие.
— Вот это была феминюга! — страстно доказывал Валера. — Нога! (Вспоминал, морща лоб.) По-моему, даже две. Талия! В общем… (цыкнул) не уступила. — Валера возмутился. — А за что?! Что я ей плохого сделал?
— Слушай сюда, — сокровенно уверял Дима. — Баба — враг. Ее надо искоренять напрочь… Значит, поясняю: как только вирус, чтоб их ликвидировать, придумаешь, сразу ко мне: Нобелевская — твоя.
Валера размышлял:
— Нобелевская? Это пригодится.
— Ну, кто на наших сегодня ставит? — спросил Николай.
Дима пораженно произнес:
— Коля, я, конечно, понимаю, что ты новый объект принял, но на этих уродов — да еще с французами? Окстись!
— А у меня почему-то сильное подозрение!
Дима посочувствовал:
— Я и говорю: баба — вражина. Не иначе ведь, Колик, это на сердечной почве.
— Валерка, твое слово.
— Я что-то не врубаюсь — о чем речь?
Дима огорчился:
— Да ты чего, парень! Сегодня же наши с Францией играют. Отборочный матч!
— А-а! Конечно продуем!
Дима указал Коле на Валеру:
— Человек.
— Мажем! — швырнул Николай отчаянно.
Дима вскочил, пританцовывал:
— Вот это я люблю. Вот это мое… — Остановился, сделал свирепое лицо. — Значит, так! Если наши попадают — разводишься ты. Если мусью — я.
Николай засмеялся, но быстро посерьезнел, молчаливо грыз взглядом Диму. Говорил мягко и оттого трезво:
— Ну, а что — тема. Значит, так, я развестись согласен. А вот ты, если наши выигрывают… ты, братец, женишься. А чего — как в Гонолулу!
— И после этого ты называешь себя другом!
Валера застонал:
— Я тоже хочу жениться или развестись.
Лицо Димы приобрело осмысленное выражение, распахнуто глядел на Николая:
— Ты что — серьезно? Я ведь приму условие!
Николай помыслил, сделал крючком мизинец, выставил его перед собой, отрезал:
— Ну, решайся!
Дима нервно перемещался по комнате, ерзали руки. Решительно подошел, своим мизинцем рванул Колин.
— Как прекрасен этот мир — посмотри-и!! — самозабвенно заголосил Валера. Далее вскочил, заплясал. — А я — реферист, а я участвую.
Николай и Дима синхронно подошли к столу, взяли сосуды, хлопнули. Следом поступил Валера. Он же, наскоро закусив, горячо поинтересовался:
— Во сколько матч-то?
— В девять. Прямая трансляция.
Матч кончился — Франция дунула: два-три. Дима скорбел, держась за сердце, Валера и Николай, весело клонясь к нему, ерничали:
— Утром встал, тебе: Котик, скушай кашки, — умильно тянул Валера.
Дима стонал:
— Уйди, сволочь.
— Аналогично по выходным — Димуся, сегодня едем к маме, на борщ.
— Ублюдки, ы-ы…
— А все постирано, выглажено, — Валера плачуще кривил физиономию.
— А карапуз по губам шлепает, — Николай якобы вытирал слезы.
— Ы-ы!!
— В кабак, — в итоге тяжко вздохнул Валера.
— И по застежку с ходу, — вторил Николай.
Устроились в средней руки заведении. В помещении было людно. “Нет, ну Горлукович-то, фонарь — мяч совсем не держит, только людей косить… Но Дешам, первый гол — сказка!.. А Панов вкатил — шадевр!”
Вяловато стенала музыка, редкие пары сооружали нечто танцевальное. Дима, часто кидая охотничьи взгляды по сторонам, набрал сосредоточенный вид. Наконец отдал:
— Слушайте, вон две дамочки в углу — ништяк навскидку. Причем одна явно на нас косого давит. Мужики, чувствую, есть шанс оторваться на полную.
— Ну, так дерзай.
Дима встал, тронулся к дамам. Пригласил одну из них, женщина поднялась… После танца Дима возвратился, был безрадостен. Разоблачил:
— Слушайте, это что-то сверхестественное. Мне, говорит, сегодня праздник нужен, а у вас, молодой человек, безысходность в глазах… А чего тогда пялилась?
— Когда ты на такие бяки унывал? Вон еще представители.
— Нет уж, еще одного прокола я просто не переживу.
Сникли, и скоро Дима изможденно возвестил:
— Ну что, по последней.
Приняли, встали, двинулись к выходу. Мимо проходила та женщина, с которой танцевал Дима. Он бросил:
— Прощайте, милая симпатюля, всех вам благ — мы покидаем это благополучие. Жаль, что наш, по-видимому, провинциальный порыв не встретил отклика.
Дама приостановилась:
— И вам, мальчики, настроений. — Лукаво и напористо перевела взгляд на Николая. — Насчет провинциальности же зря — вы очень интересные мужчины. — Удалилась.
— Похоже, Коля, ты впечатление произвел, — констатировал Валера.
Дима удивленно протянул:
— Слушай, из тебя явно что-то выпросталось. Бабы — они нутром чуют.
Теперь Николай руководил на новом объекте: угрюмо и щербато торчали голые остовы. Коля вяло, с частыми остановками перемещался в небольшой группе тепло и ухоженно одетых людей. Узнаём среди них Рожновского, тщедушного счетовода. Указующие перста то и дело взмывали над фигурами — тыкали в производственные места. Пообсуждали, дали ценные указания, внимательно глядя под ноги, тронулись к спускам. Коля с Рожновским поотстали.
— Слышал, ты Гонолулу на спор жениться обязал, — ласково рокотал Рожновский.
— Было.
— Ухарь. В управе смеются… — Вздохнул. — Я по молодости тоже куролесил.
— Да больше разговоров.
— Ну, дым, он… имеет свойства… — Снова произошел вздох, но уже другого калибра. — Что-то тут Тамарка домогательства до меня устроила. Дескать, не завел ли ты любовницу? Я, конечно, ничего не знаю и знать не собираюсь, но… В общем, извини, но Тома племянница, вынужден побеспокоиться: как понимаю, напряжение существует.
Николай, устремив небезразличный взор вне Рожновского, молчал. Поступил дядя:
— Семья, Коля, это семья. Все мы не безгрешны, но… без ущерба…
В спелом вечере дерзили подсолнухи фонарей, безобидно и не густо шелестели авто. Николай с Соней не торопясь шагали по пустенькой улице. Николай шевельнул губами:
— А зябко вечерами становится, похоже, в теплую куртку перебираться пора. Ты не мерзнешь?
— У меня плащ на синтепоне.
— А может, применим что-нибудь для сугрева?
— Нет, Коль, мне нельзя. Да и не хочется.
— А нельзя почему?
— Да так, желудок. Обострения бывают.
— Причина… — согласился Коля. Шли молча. — Ты потому такая в последнее время… даже не знаю, как обозначить… неживая?
— Наверное.
Молчали.
— Сонь, может, у тебя какие денежные неприятности? Я заклинаю не скрывать.
— Нет-нет, я неприхотлива… Отец немного… изводит. Понимаешь, он — сложный. Из-за него мы с мужем расстались.
— Он обо мне знает?
— Догадывается, конечно.
— А может, мне прийти, поговорить!
Соня испуганно оградила:
— Боже упаси! Тем более тебе.
— Почему это “тем более мне”?
Соня стушевалась:
— Это я так… самопроизвольно.
— Ты чего-то недоговариваешь.
— Коль, разве тебе со мной плохо?
Буркнул:
— Было бы плохо, я б не стал кривить.
— Вот и давай оставим. — Соня повернулась, улыбалась, смотрела на Николая открыто. — То, что мы с тобой встретились, это, Коля, удивительно. Это — судьба.
Николай молчал, думал. Произнес:
— Ты к тому ведешь, что нам соединиться надо?
— Ни в коем случае, Коленька, этого как раз не надо!
— Я не понимаю, ты какими-то загадками разговариваешь.
— Жить вместе нам нельзя, Коля. Но вместе быть — надо. Я тебе после объясню.
Николай возмутился:
— Слушай, перестань морочить голову! Я требую, чтоб ты объяснила свои слова.
— Объясню. Через год. — Дополнила твердо: — А пока я на эту тему разговаривать не стану…
“Получилось так, что угодил я тогда в небезынтересный период: сделали с Димкой одному нуворишу — нью воришке, как говорил Дима — работенку, — продолжил Николай, изрядно затянувшись, сидя рядом с Вадимом. — Ему понравилось, и дал он нам капитальный заказ. И деньги пошли очень приличные, и вообще, перспективы открылись — словом, встречаться с Соней не очень и когда было. А тут еще эта ерунда…”
Зима сообразила дивный солнечный денек: хрупал под ногами свежий мохнатый снежок, блестел окаянно, узорчато и игриво вышныривал изо рта пар. Николай сунул карточку в автомат.
— Да, я слушаю, — послышался далекий голос Сони.
— Сонька, привет, — задорно и напористо возвестил в трубку Коля. — Слышь, Соник, прости, что не звонил долго — все объясню при встрече… Сонь, ну я закис — ключ от Димкиной в моем распоряжении. Когда?
Трубка молчала. Николай понастырничал:
— Сонь, ну ты обиделась, что ли? Работы было по темя, Сонь!
— Нет, я ничуть не обиделась, — Соня явно принижала голос, — просто… Послушай, я сейчас не могу говорить. Коля, нам нужно некоторое время не встречаться.
— Что за чушь! — Лицо Николая еще не верило. — Сонь, ну ей-богу совершенно некогда было — я домой раньше одиннадцати не приходил!
Вдруг в трубке послышался отдаленный, но явно гневный мужской голос, фразы были непонятны. Соня проговорила поспешно и тихо:
— Коля, не звони мне пока, я сама позвоню. — Заблеяли гудки.
Николай недоуменно смотрел на трубку, улыбка была стерта. Набрал номер снова. Занудели гудки, затем они исчезли, но трубка немотствовала. Николай поспешно и воспаленно крикнул:
— Соня, что за дела? Я…
— В общем, так, ублюдок, — оборвал отчетливый и сиплый мужской голос, — забудь о существовании моей дочери. Иначе ты здорово поплатишься. — Грянули гудки.
Николай повесил трубку, стоял неподвижно, лицо было проморожено. Очнулся, снова набрал номер — бесконечные гудки.
Еще пару дней Николай мучил номер, кончилось тем, что поехал. Дверь никто не открыл. Пришел в аптеку, где работала Соня, попросил продавщицу позвать. Вышла. Вид ее испугал: впали щеки, анемически тлело все лицо, волосы (это казалось против всех манер) были не прибраны, — и глаза, лихорадочно-суетливые, не попадали на Николая.
— Зачем ты пришел, я же просила, — мучительно, низко сказала она.
— Представь, что я должен чувствовать, — наседал Николай.
Она стояла в белом халате, руки лежали в карманах, нервно перебирали что-то. Николай заглядывал Соне в лицо, пытаясь найти взгляд — она упорно ломала.
— Соня, скажи, что происходит?
Николай взял Сонины локти, развернул ее к себе. И тут произошла нелепость. Женщина вынула руки из карманов, вырвала их из прикосновений, оттолкнула Николая и отчаянно воскликнула:
— Уйди! — Стремительно кинулась в кулуары заведения, выкрикнув отчаянно и даже зло: — Уходи!
Коля остолбенело смотрел вслед, затем зло уронил глаза и вышел.
Наш жуир Дима попал на собственную свадьбу — за такое женятся. Да, да, слово — это не какое-то там пернатое. Лопались тосты, царили пряные голоса, происходили смех и кутерьма. Значит, особое внимание обратим вот на что: дружкой жениха получился Николай, он сидел по правую руку, свидетельницей невесты — Ольга, а ты бойкая, страстная до политпросвещения штукатуров. И еще — Тамары не наблюдалось.
Бал был в разгаре: танцы, например. Само собой, Николай отплясывал с Ольгой, и выкаблучивание, признаем, имело место, да и рожа у товарища лоснилась… Или вот, скажем:
— Я вообще не понимаю, как тебя занесло в штукатуры. — Это уже обратно уместились за столом, Коля Оле подливал. — Посмотреть на тебя в штатском — студентка, не меньше.
— Чем тебе штукатуры не угодили? К слову сказать, я и есть студентка, заочница, однако…
— Да я не в том смысле — вообще говоря, и сам крановщиком был.
— Родители у меня всю жизнь по строительству, мать малярит — с детства таскала с собой. Вот так и получилось.
— За профессию, в таком разе, и тем более за Олю, которая украшением, по меньшей мере, СМУ-3 является. — Проглотили за профессию.
Опустим слова, взгляды, флюиды и прочие фитюльки процесса — мы в глубокой ночи. К некоему дому подъехало такси, из него выкарабкались Николай и Ольга. Ольга хорошо пьяненько — пошатываясь, оскальзываясь, Николай ее цепко соблюдал — озиралась, голос был соответствующий:
— Куда ты меня привез?
— Это Димкина квартира. — Николай, заметим, выглядел вполне стойко.
— Не поняла, зачем мешаться?
— Дима с Нелей уехали к ее родителям.
— Поняла, ты хочешь меня… ну, это…
Николай вежливо согласился:
— В общем, да… разумеется, исключительно следуя консенсусу.
— Если консенсусу… то пожалуй.
Утро, в нем присутствовали Николай и Ольга. Ольга открыла глаза, повернула голову к Николаю, тот еще спал. Ольга возвратилась, смотрела в потолок, кажется, безрадостно.
Зима сворачивалась: снег был уныл, пиршествовала грязь, всякое такое. Здание, что находилось под руками Николая, прилично уже обустроилось. Вот и он сам — нечто осматривал. Ему зашумел издалека один из рабочих:
— Николай, тебя к телефону!!
Коля степенно прянул в подсобку, снял трубку:
— Да, Орлов у аппарата.
Слушал, голова напряженно взбодрилась, обострился нос.
— Соня, господи! Я было подумал, что ты решила порвать… Да, смогу… Конечно приду… Да, хорошо, на нашем месте. — Положил трубку, на челе устроился немигающий, напряженный взгляд.
Соня и Николай очень медленно шли по улице. Слякотной улица случилась, тягуче, наскоками двигалась вереница машин, облезлая собака ногой судорожно рыла снег, некая сомнительная личность в ремье, краснорожая, апоплексического вида, настороженно наблюдала за ней. Обширный баннер нелогично зиял лазурным небом и умещал незащищенную облачением и этим обстоятельством заинтересованную девицу. Соня выглядела изможденной, нездоровой, странно блестели глаза. Молчали. Николай не выдержал:
— Что все-таки произошло?
Соня взялась говорить, но вышел кашель. После одышки все-таки получилось:
— Понимаешь, в чем дело, — отец очень болен… Видишь ли… он психически неуравновешенный человек. У него случаются кризы — вот и все.
Николай мгновение осмыслял.
— Он душевнобольной?
— Да.
Николай остановился, Соня — следом.
— Послушай, ты не договариваешь. Он что-то с тобой сделал? Он бил тебя?
Соня, отрицая, отчаянно замотала головой. Николай страстно пустился доказывать:
— Посмотри на себя! Ты же совершенно осунулась!
Соня молчала. Вдруг нервно вцепилась в руку Николая, глаза лихорадочно дрожали, выпалила:
— Он нам больше не сможет мешать! Он уехал, я свободна!
Николай едва ли не испуганно смотрел на нее.
Мы подзабыли, что существует и лето — властвовал хлорофилл, блажили птицы, убористые тени расписывали планету. Николай с Наташкой неторопливо возвращались из бассейна, папаша степенно содержал на плече спортивную сумку дочери, та внимательно вышагивала по поребрику, маша рукой для баланса. Соскочила, передвигалась свободно. Сорвала с акации пикулю, насупившись настраивала; задудела, но получилось неверно — выбросила. Говорила:
— А Катька Милешина из Анапы приехала. Счастливая.
— Разговаривали уже, никак не получается — у меня работа, у мамы. На следующий год.
— Обещаешь?
— Крест на пузо, — улыбнулся Николай.
— Нет, ну правда — обещаешь?
— Туська, я сильно постараюсь. Но ты должна понимать, не все от нас зависит.
— И мама поедет?
— Ясное дело.
— Нет, правда, мама тоже поедет?
— Почему это она может не поехать?
Перемещались молча. Внезапно девочка произнесла:
— Потому что вы с мамой теперь не сильно дружите.
Николай насторожился:
— С чего это ты взяла?
— Мама говорит, что ты с ней не дружишь.
Николай наклонился, знойно спросил:
— Мама такое тебе говорит? — Выпрямился, пробормотал, нахмурясь: — Вот с головой мама не дружит — это точно.
Что-нибудь изрядный август, поскольку на деревьях желтого довольно, да и обочь асфальта — лежит. Квартира Сони. Отметим, что женщина набрала прежний вид: лицо освежилось, глаза стали спокойней. Впрочем, выглядела Соня по-домашнему — халатик скромненький и опрятный, волосы убраны простой заколкой. Николай полулежа разместился на диване — взирал в телевизор. Соня ненавязчиво мелькала где-то в сторонке, занимаясь домашним. Поиграв кнопками, Николай без особого внимания задержался на картинке — давали курортный сюжет. После некоторого созерцания вяло довел до сведения:
— В Сочах не бывал.
— А я два раза, — откликнулась Соня. — Давненько уж, правда.
— Черт, а сколько же я в отпуск не ходил? Никак года три. — Глаза у Николая были тусклые, смотрели мимо телевизора. Сообщил: — Наташка давно просится, я пообещал свозить на следующий год.
— Всей семьей поедете?
— Понятное дело.
— Это нужно… тем более, что, девочка плаванием занимается.
После паузы Соня напряглась:
— Коля, это, наверное, неудобно, однако я осмелюсь. Тамара твоя не догадывается?
Николай мгновение молчал, взгляд замутнел, затем кинул отчетливо:
— Нет.
После паузы Коля рек:
— Честно сказать, я до курортов не охоч. Лежишь как дурак, исходишь потом. В Болгарии вот были — обварился, три дня из номера не выходил.
— А я люблю. Хочешь, сочинские фото покажу?
— Покажи.
Соня подошла к серванту, полезла в недра, достала небольшой альбом. Устроилась рядом с Николаем, тот без энтузиазма крутил листы книги.
— Подруга моя по работе, мы с ней всегда вместе отдыхаем, — комментировала Соня. — Это на Рицу ездили… Тут мы в Гаграх… Пляж, Ривьера, мы рядом квартиру снимали. Такая славная хозяйка попалась, хохлушка, все нас цукатами потчевала. Фруктов из сада не жалела — ешьте, девочки. — Всполошилась: — Ой, у меня же там суп! — Выметнулась из комнаты.
Николай наскоро докончил альбом, закрыл, поместил рядом. Встал, размял плечи, подвинулся к окну, умиротворенно любовался видом. Отошел, прохаживался. Глаза попали на альбом. Взял, подошел к серванту. Открыл сервант, склонился к полке, стал всовывать. Что-то не пустило. Отложил альбом, заглянул ниже. В углу серванта стояла запечатанная урна для праха. Николай достал урну, на ней было высечено имя “Деордица Владимир”, — ниже шли срока жизни. Николай вгляделся, оторопело отпрянул, губы судорожно прошептали:
— Господи, да ведь это ее отец. — Глаза поднялись, взгляд был испуганный, конвульсивно подогнулись в тапках пальцы. — Мама моя, да ведь это как раз, когда…
Оглянулся на дверь в кухню, лихорадочно возвратил урну на место, альбом туда не положил. Встал, тер лоб, взгляд был полон смятения. Соня из кухни кликнула обедать, Николай распрямился, усилием набрал досужий вид, тронулся.
— Как суп? — спросила Соня хлебающего Николая.
Он негусто улыбнулся:
— Как всегда, отменно…
Николай и Дима стояли в знакомом баре. Дима откровенничал:
— Знаешь, сам себе удивляюсь — домой тянет. Сижу, понимаешь, уткнусь в телевизор. Нелька мельтешит… и не мешает… А у тебя как — так и мотаешься на два объекта?
Коля пожал плечами:
— Сложно все — я совершенно потерялся. Меня к Соньке тащило беспощадно, а теперь…
— Поначалу Тамарке на отличку, а теперь и тут привык — дело известное.
— Я тоже сперва так думал — не то… (Задумчиво.) Понимаешь, она совершенно необычная. И вообще, столько странностей… Вот на днях… (Понурил голову.) Ладно, не будем — давай за вас.
Выпили. Николай смотрел невидяще:
— По-моему, больная она.
Лежало бабье лето. Коля стоял у Сони на балконе, наслаждался панорамами — на тринадцатом этаже девушка жила, имелся простор глазу. И верно: гусеницы машин рычали бесновато и зряшно, людишки семенили отчаянно и ерундово, умиляли пегие деревца, валялось в пространстве окаянное небо, и происходило душеугодие. Николай сосал сигарету, пара рюмок коньяка отлично разместились в его существовании. Вошел в комнату, глубоко сел на диван, начал наблюдать за Соней, которая в домашнем, за столом чинила иглой некое изделие.
От последней нашей встречи событий практически не произошло — да и что за срок! Скажем, Рожновский на повышение пошел, и Колик на мероприятии, дозрев отчего-то необычайно быстро, некую глупость ляпнул — так Жириновского не зря по телеку гоняют, для разумной ажитации самое то. А компьютер, к примеру, Наталье Николаевне купили — дебет. Ну, вот с Соней еще что-то начало происходить.
В движениях, в глазах Сони с неделю назад появилась нервозность — да и общий вид, пожалуй, имела болезненный. Вот наколола палец, злым движением бросила иглу, сунула палец в губы. Николай обреченно убрал глаза. Затем поднял, поместил на губах улыбку:
— Сонь, иди ко мне — что ты прицепилась к кофточке.
Соня часто моргала, мгновение продолжала грызть палец, затем покорно — впрочем, без очевидного желания — встала, пристроилась рядом. Николай обнял, затеял воркотать, лазая носом в ухо и шею: “Ну, что ты, Сонька, ей-богу такая сонная…” Рука пошла к пуговицам.
После баловства Коля удалился на кухню — Соня, распахнутая, безвольно осталась лежать на диване, в глазах, упертых в потолок, мельтешил странный блик. На кухне расположилась початая бутылка коньяку, фрукты. Николай налил рюмку. Обстоятельно уселся, опрокинул, вмялся в грушу. Громко и сыто повествовал, не иначе делая ответ на недавний запрос:
— Как я могу к тебе остыть, когда мужик по природе любит сильно? Вот, скажем так, теологический способ доказательства. Сделана Ева из ребра Адама, стало быть, относится он к ней как к собственности. Известно, что именно с собственностью связаны самые сильные чувства… По-древнееврейски Ева звучит Хава и означает долгоживущая. Осуществляется это в материнстве, это суть женщины и предназначение. Относится Ева к Адаму как к пособнику, стимулятору ее материнства. Чувства ее к нему заведомо слабее.
Коля зажег сигарету, виртуозно пустил дым.
— Второй способ доказательства — физиологический. Есть закон равноденствия. Ежели здесь больше — там меньше. Что наиболее развито у женщины? — а нечего думать, половой агрегат. Мужику и под пистолетом не родить… Что у мужика? — котел, я бы даже сказал, репа… (Весело.) Кстати, справочка о ребре — это единственная крупная кость, не имеющая мозга. — Возвысил голос: — Так вот, душа моя, любовь — чувство возвышенное. А что расположено выше? — Коля самодовольно хихикнул, пальцем стуча себя по лбу.
Николай возвратился в комнату, вновь прилег к Соне, поковырялся, пощекотал. Встал, вышел на балкон, бормотал песенку. Курил, подставил лицо ленивому ветерку, затем, облокачиваясь на перила, перегнулся, рассматривал идущих внизу людей. Боковое зрение впустило приближающуюся фигуру Сони. Он поднял к ней взгляд и увидел искривленное пароксизмом лицо. Соня кинулась к Николаю и, издав странный клекот, резко ударила двумя руками в спину, пытаясь сбросить его вниз. Николай прянул в пропасть, но рефлексивно зацепился за ограждение ногами. Соня как-то нелепо прыгнула на него, соскользнула по спине за ограждение и, ухватившись за рубаху, повисла над землей. Это длилось ничтожное мгновение, за которое она, явно норовя сама упасть вниз и увлечь его за собой, издала глухой рык: “Ты узнаешь, мы всегда будем вместе”. Коля бессознательно дернулся — получилась явная попытка отцепить Соню. Это получилось несложным, и Соня, больно царапнув спину Николая и дальше раскинув руки, молчаливо, медленно и красиво, плавно откидываясь на спину, пошла стремительно удаляться. Приземления Николай не видел — впрочем, глухой шлепок оповестил, — ибо молниеносно откинулся от перил, присел и ошеломленно и вместе довольно рассудочно резво бросился в комнату. Лицо было перекошено. Мгновения он стоял неподвижно, затем лихорадочно собрал одежду, убрал следы собственного присутствия. Осторожно вышел из квартиры, стремительно по маршам пробежал несколько этажей, затем вызвал лифт и дальше спустился на нем.
Вечером он сидел дома, смотрел телевизор. Лицо его было пустым, обиженным, можно было предположить отрицательное самочувствие. По местному каналу давали новости. Показывали дом Сони, рассказывали о происшествии. В объектив говорила пожилая женщина, по-видимому, соседка Сони:
— Не иначе, с головой что-то — она ведь помешанная была. Непременно раз в год, а когда и два, в психушке лечилась. Наследство — у нее папаша был не в себе. Вот так же с балкона выпал с полгода назад… Я вот какое скажу, не она ли его скинула — деспот был родитель. А она могла — суровая женщина. Темная семья, никого к себе не допускали, у них разное случалось.