Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2009
Елена Бердникова — родилась в Кургане. Окончила факультет журналистики МГУ и Лондонский Колледж Коммуникации со степенью магистра искусств (Master of Arts, 2002). С 2006 года сотрудник по работе с прессой Британского посольства в Москве. Председатель Дискуссионного клуба при клубе выпускников британских вузов. Владеет английским и немецким языками. Большую часть года живет в Москве.
Вечер у красного рояля
Памяти А.Н. Скрябина
Вот это бытие свернулось, словно свиток,
Передо мной.
Камеи, ветивер, сверкнула ласка веток,
Сошла стена,
Как бледность или сыпь, проказа дорогая,
Парчовый сон,
Холерно быстрый стыр, свинцовый запах боен
Сложили сан.
Все вещи отошли. Как тюк мануфактуры,
Упали в пол.
И шелест фалд и шлиц, каюк им, намастырен,
Ушел, пропал.
Я этот праздник зрю, уничтоженья Пасху,
Наоборот.
Предметов красный круг, унынье жестов — в пропасть,
В полдневный мрак.
Открылось лебеды немыслимое поле
И журавли.
Завыли сны беды, все Гостомыслы пали,
Лишь я живу.
Иль, может быть, заря; друга и нова,
Лицом ина,
Изложена, как ряд, как путь по нотам,
Через меня.
Простейшее
Лукавые люди не вытеснят кротких,
И гордые духом полян не получат.
А лилии в поле по-прежнему в шмотках,
Которые круче “Версаче” и “Гуччи”.
Кто плачет — утешен и радостен будет.
Светильник не прячьте, а ставьте повыше.
Христос лишь безгрешен, несчастен Иуда,
Кто ищет — обрящет, обрящет — кто ищет.
Океаническое
Скорее реки повернут свой ход,
И море берега свои оставит,
И редкий путник, на прибрежный холм
Взойдя, утонет в новой водной яви,
Чем мы забудем горькие слова,
Неправду неизбежного молчанья,
В гостиной тишь и солнце, кресла два,
Поставленные косо — на прощанье.
В руке рука, но не на долгий путь;
Как сердце: то сожмет, то разожмется;
Такси заказано, да что-то не найдет все
В базарных переулках — где свернуть.
Так мы сидим — без моря, без реки,
Без светопреставления угрозы.
Открылась дверь; наверно, ветр с реки,
И на порог находит моря бронза.
Блаженство
Стрельба по улице идет, а с нею след кровавый очень;
За ними дождь смывает все следы.
И родине все это до планеты.
Короче,
До крутящейся звезды.
А мы гробы по делу разбираем,
Разматываем влажные бинты,
Зовем врача отчаянно, на “ты”,
И бесшабашно умираем.
А Богу это все равно, уже и Он по нам, увы, не плачет,
И на еще какую-то удачу
Рассчитывая,
Мы идем к Нему “на вы”.
Отчисленные смертью из братвы.
Подарки
И. М. К.
Подарили мне розу прекрасного мая белее
Все за то, что когда-то удалось мне однажды сказать
Сокровенное слово, которое на сердце веет
Сладким воздухом хлебных, невидимых жатв.
Хлеб ломали мы вместе, из ягод жуков выбирали,
У просторного дома открывали ножовкой замок,
Прозорливое слово не легло, как роза в гербарий,
Стало маем и розу родило само.
За Уралом
Люди, куртины, озера и чащи;
Этой земли не придумаешь площе.
Фавн медноглазый сквозь листья таращит
Белые зубы, и скалятся очи.
Синие космы в озерах тишайших
Кроткая Ио, как вечер, полощет;
Мир здесь прилег, легче кошки, и лачет
Воздух и свет, и иного не хочет.
Силы земные, подземные пашни
Сходятся ласково, движутся к ночи,
Сыплет зарницами день уходящий,
Молнии вечности только короче.
Скиталец
С цепочкой желтой на груди,
С наколкой синей на руке,
Плыву я по Москва-реке,
Но ты ко мне не подходи.
В лицо мне долго не гляди,
Случайный, запоздалый кент;
Ты шел по делу налегке,
Забудь — и мимо проходи.
Мне в жизни жребий был один,
Скитаться с горем в кулаке,
И ниоткуда, ниоткель,
Убиться мая посреди.
Моя Москва
По станции “Кропоткинской”
Вечерняя Москва,
Как из мажоров опера,
Легко идет сперва.
И молодо, и медленно
Отсчитывает темп
К “Библиотеке Ленина”,
Где светлый книг тотем.
От золотого купола
Еще в душе заря,
Салат, окрошка, руккола,
Привет, “Охотный ряд!”.
Здесь умирает молодость,
Не может умереть,
Мохито, льдиноколотость,
Запить, заснуть, запеть.
От алой “Метростроевской”
Весной, в мороз, в дыму,
Вагоны рвут за поездом,
Держись, беда уму!
Здесь новое, великое
Родится бытие,
Золотоискроликое,
Тебе и мне свое.
***
Вот эта плоть.
Ее не побороть.
Не сделать лаковым музеем,
Где глазеют.
Она идет в водоворот,
Колени, локти, веки, рот,
И чресла выложены ровным Колизеем.
Сатир не мог бы быть козлее.
Трагедии двусмысленная песня, последованье нот,
Растягивает связки, сухожилья и осушает пот;
Ее заслышав, день, как ум, трезвеет,
И плоть у ног ложится змеем.