Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2009
Константин Комаров родился в 1988 году в г. Свердловске. Студент филологического факультета Уральского государственного университета им. А.М. Горького. Публиковался в журнале “Уральский следопыт”, альманахе “Воскресение”, различных сборниках молодой поэзии. Автор книги стихов “На ощупь иду” (Екатеринбург, 2008).
* * *
Пропадаю ни за целковый,
ни за медный неменный грош,
зацелован и оцинкован
в эту нервную пальцев дрожь,
в нездоровое раздраженье,
на котором как на дрожжах
отражением пораженья
поднимается липкий страх.
Пропадаю ни в чет, ни в нечет,
в черновую, верченую речь,
где слова, как икринки, мечет
вечной лирики рыба-меч,
ночь за ночью, за нерестом — нерест,
строчка к строчке, к зрачку — зрачок,
так, пока не впадаешь в ересь,
пока в ереси не изверясь,
пока в слове не изречен.
Пропадаю в попсу и в пепси,
по частицам себя расклепив,
в тихих строчках любимых песен
замурован, как будто в склепе,
в океан спиритизма и спирта,
в эсперанто и аспирин,
в имитации лавра и мирта,
в сперму, “сперминт” и спертость перин.
По макушку в пространство вколочен,
так, что только звони в каланчу,
по полету тоскую, короче,
как голодный по калачу.
Только душно у стрелок в аркане,
плот на месте, хоть вроде гребешь,
задолбали бега тараканьи,
и приелся трехмерный крепеж.
Попадаю в безумный конвейер,
в пропасть ночи и в вечера пасть,
и бумажки сую по конвертам,
шанс лелея совсем не пропасть.
Безразличьем толпы оторочен,
истолчен в толчее, как Гаврош,
в зеркалах пропадаю, короче,
ни за свет,
ни за звук,
ни за грош.
* * *
Время истекает
потом и слюной,
кровью, и стихами,
и тобой, и мной,
рюмкой и стаканом,
чьей-то пьяной рожей
время истекает,
да истечь не может.
Время протекает,
как дырявый таз,
мимо телекамер,
мимо них и нас,
через визг трамваев,
через чью-то речь,
время размывает
контур зыбких плеч.
Ты теперь такая,
вроде и не ты…
Время истекает —
ни к чему бинты.
Обнулился таймер,
треснуло стекло.
Все осталось тайной.
Время истекло.
* * *
На третьей остановке от тебя
я был с автобуса за безбилетность ссажен
и вышел в мир, бессовестно грубя
всем встречным, ну а ты осталась с Сашей
иль с Колей ли, а черт их разберет:
все на одно лицо, и то рябое.
Я сплю и твердо знаю наперед,
что завтра за углом столкнусь с тобою
под серым, кем-то высосанным небом,
лишенным даже оспинки огня,
и извинюсь, а ты пойдешь за хлебом:
без хлеба жить сложней, чем без меня
* * *
Весна, прививки и креветки
смешались в кубореализм,
остались на полях пометки
и два предлога: “в” и “из”.
Кричи! А можешь — не кричи,
ведь все равно твой крик потонет
в ополовиненной ночи,
в густом предутреннем гудроне.
Смотри: развратная заря
с собою день козленком тащит.
Сдержись, нюхни нашатыря
и бритву отложи подальше
и протяни еще хоть день
на рифме, да на чем угодно,
чтоб ночью вновь смотреть в “нигде”
в просвет свой четырехугольный.
И так вот скок да перескок,
как по болотным, шатким кочкам,
взгляни в себя сквозь перископ
словесных судорожных корчей
и силу жить там находи,
на день вперед хотя б — не больше.
Но только — нет! — не уходи,
в слепое смерти бездорожье,
в мир, что от света опорожнен
не уходи! Не уходи!
* * *
Так пишут в речке вилами
о гибели вещей:
казнить нельзя помиловать
без запятых вообще.
Здесь запятых не надобно,
за миг до тишины,
раз выдоха параболы
творцу разрешены,
а точки нам заказаны,
как пустоте зажим,
извечно недосказанный
язык незавершим.
Скребется ноготочками
новорожденный стих,
мы ставим многоточия,
по сути, только их…
* * *
Я отключу ко всем чертям мобильный,
и потолок к сетчатке прищемлю,
и затеряюсь в тишине могильной,
которой я не слышу, но внемлю.
Я буду биться головой об стены
и, падая беспомощно в кровать,
довольно грязной лексикой обсценной
Вселенную начну маркировать.
А ближе к ночи, выщербив свой голос,
засну и в бледном выдубленном сне
тебя увижу абсолютно голой,
кричащей что-то небу, но не мне.