Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2009
***
В средоточье города и мира
На туберкулезном сквозняке,
Что тебя спасло и сохранило,
Как ребенок — перышко в руке,
Иногда, стремительно и кратко,
Словно легкий солнечный ожог,
Взглядывая на тебя украдкой
И опять сжимая кулачок?
В темноте, невыносимо тесной,
Крылышками смятыми дрожа,
Замирала в муке бесполезной
Крохотная, слабая душа:
Разве голос? — Где ему на клирос!
Разве сердце? — Купят, не соврут!
Но темница теплая раскрылась,
И открылось тайное вокруг.
Что ж, взлетай легко и неумело,
Где бессчетно в землю полегли…
Родина — таинственная мера
Боли и любви.
***
Выходя из маршрутки у базара или вокзала:
“Ты высокий, как небо” — цыганка ему сказала
И пошла, загребая подолом сухой снежок,
У бродячей судьбы золотой забирать должок.
А водила… Водила до первого поворота
На дорогу глядел и лыбился криворото,
И дышало небо в крутое его плечо
Равнодушно разгневанно, холодно горячо.
Драхма
Я прежде жила у моря, и море пело,
Когда я к нему сходила крутою тропкой,
Теплой пылью, розовыми камнями,
Сухой и скользкой травой, щекотавшей пятки.
Море было обидчивым и ревнивым,
Безрассудным и щедрым — оно дарило
Диковинные раковины и камни…
Однажды оно швырнуло к ногам монету —
Так ревнивец бросает на пол улику
Измены, которая будет еще не скоро,
Но он предвидит судьбу и ее торопит,
Бессильным гневом свое надрывая сердце.
Я подняла монету. Тяжелый профиль
Неведомого царя проступал и таял
На черном холодном диске. Рука застыла,
Как бы согреть пыталась морскую бездну.
Какими тайными тропами сновидений
Нашел меня этот образ? Какой галерой
Везли его? Какие шторма разбили
Скорлупку судна, посеяв зерно в пучине?
Каких ожидали всходов тоски и страсти?
Море лежало ничком и казалось мертвым.
Прошлое стало будущим и забыло
Меня, легконогую, в грубом холщовом платье.
Я молча поднялась по тропинке к дому.
Мать не обернулась, шагов не слыша.
Занавес не колыхнулся, и только солнце
На миг почернело: это жестокий профиль
Едва проступил — и тут же сгорел бесследно…
…Теперь я живу далеко-далеко от моря.
Мы виделись лишь однажды. Будто чужие,
Мы встретились и расстались. Но я не помню
Тысячелетия нашей разлуки — значит,
Рим не царил, не горел, не скитался прахом
В небе и на земле. Просто я проснулась —
И позабыла сон. Только этот профиль,
Всеми страстями обугленный, проступает
Сквозь невесомую ткань моего забвенья —
Словно к ней с другой стороны подносят
Черный огонь чужого воспоминанья…
***
Музыка моя, Иремель тоски,
Кисловатая карамель высот,
Даже если гибель и не спасти —
Все равно спасет.
Даже если смотришь издалека.
Даже если просто помнишь — и все,
Будет рядом музыка и тоска,
И спасет.
Ах, сметало ж небо к зиме стога
Для спасенья наших голодных душ —
Иремель, Зюраткуль да Зигальга,
Таганай, Нургуш…
Караваны лет, череда веков,
Гиблой юности золотая скань —
Все к ногам твоим! Чтобы встать легко,
Если скажешь “Встань!”
Обжигая губы об имена,
Не позаришься на чужую ложь.
Три глотка спасительных: “Ро-ди-на” —
И опять живешь.
***
На туберкулезном сквозняке предместья
Вспыхнули сирени грозные созвездья,
Ясны, безымянны и неумолимы:
Аромат надежды с привкусом малины.
Май сочится в листья, разъедает стены,
Длинно запевают дальние сирены,
Девочки гуляют, всхлебывая пиво, —
Господи, как страшно! Боже, как красиво…
Тяжко бремя жизни, очи жизни кротки.
Правая в кармане, лезвие на кнопке,
Молния без грома — молча третий лишний
Прямо в пыль и мусор рассыпает вишни.
Ягода-малина, майская забава,
Что ж у вас за праздник — темно да кроваво…
И проходит краем вдоль обиды майской
Женщина под черной бесполезной маской.
***
Целуя руки ветру и воде,
Я плакала и спрашивала: где
Душа его, в каких мирах отныне?
Вода молчала, прятала глаза,
А ветер сеял в поле голоса,
Как прежде сеял он пески в пустыне.
Когда бы знала я, в каких мирах
Его душа испытывает страх
Прошедшей жизни, тьмы ее и светы,
Я возвратила бы ее назад,
В исполненный цветенья майский сад,
Где есть одна любовь, а смерти нету…
Вода и ветер, ветер и вода…
Я выучила слово “никогда”,
Но и его когда-нибудь забуду —
Забуду, как завьюженный погост,
Где снег лежал безмолвно в полный рост,
И таял в небесах, и жил повсюду.