Фрагменты из воспоминаний
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2009
Подлинно народный…
Пишущий эти строки родился на станции Шарья Северной железной дороги, что между городами Галич и Киров. “Есть на Севере хороший городок, он в лесах суровых северных залег…” — песня времен Великой Отечественной. Быть может, о нашей Шарье, потому что городок и вправду хороший, и потому, что статус “города” он получил в 1938 году. В самый канун “народной, священной” войны.
Библиотеки, кинотеатры являлись главными очагами культуры. Люди росли, формировались в них душевно, граждански. В кинотеатре, особенно в главном, — в помещении бывшей церкви — проблемой были не цена билета, но очереди в кассу. Очереди на фильмы “Чапаев”, “Веселые ребята”, “Волга-Волга”, “Петр I” — до начала войны, в войну — “Свинарка и пастух”, “Подводная лодка Т-9”, “Два бойца”, позже — “Сильва”, “Жила-была девочка”, “В 6 часов вечера после войны”. В конце 40-х это были фильмы, взятые в качестве трофеев — от “Маугли” и “Тарзана” до “Путешествие будет опасным”, “Индийская гробница”.
Фильм начинался с титров. Это было нормой, правилом. Слова титр мы не знали, называли “буквами”. Никто их не читал, кроме названия фильма и заключительного слова — “КОНЕЦ”. (Сталин как-то насторожился, посмотрев ленту из времен Октябрьской революции. Заключительный кадр: “Конец”. “Какой “канэц”? Чему?? Лэнинскому Октябрю?!” Распорядился писать: “КОНЕЦ ФИЛЬМА”.)
Зрители всех возрастов, прекратись показ, зажгись в зале свет, орали, свистели: “Сапожники!” — пока демонстрация не возобновлялась. Прекращение свиста, топанья и ора в 60—70-е гг. — большой шаг в культурном развитии нации.
Артистов как личностей, людей актерской профессии не знали. В сознании жили “реальный” Петька из “Чапаева”, Максим из “Юности Максима”, Харитоша из “Большой жизни”. Вышел из той, шахтерской среды и бывший полярник Ваня Курский.
Какое там актерское образование?! Разве на артистов учат? Герои принимались как сограждане страны социализма, которых снимали “по месту работы и жительства”. Сюжет — факт биографии. Что ведь и экран подтверждал! В “Боевом киносборнике” № 1 Максим неожиданно сошел с полотна — в зрительный зал. Напомнил, как он — в черной кожанке, с револьвером на поясе — отправлялся громить в 1918 году Юденича: “Десять винтовок на весь батальон, В каждой винтовке последний патрон. В рваных шинелях, в драных лаптях Били мы немцев на разных путях!”
“Разобьем и теперь, дорогие товарищи! — заверил он в 41-м публику. — Наше дело правое, победа будет за нами!”
В газете “Правда” был помещен еще в 30-е годы снимок: “ПОЧТА МАКСИМУ” —принимай, ленинградец, из рук почтальона новую пачку! Не сказано ведь: “Почта актеру-орденоносцу Борису Чиркову”. Сказано — “МАКСИМУ” — то есть реальному, ныне здравствующему большевику-ленинцу.
Или взять фильм “Комсомольск” — о строителях города на Амуре. Титры, повторю, не читали. (А то бы увидели среди исполнителей имя: Петр Алейников. Это ли не доказательство, что из шахтеров парень — по призыву комсомола — прибыл на Дальний Восток, на Всесоюзную стройку!)
Что ж, со временем смешение мифа и реальности получит в искусстве социалистического реализма и жанровое определение: сказка о правде.
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
АЛЕЙНИКОВ Петр Мартынович (1914—1965).
Воспитанник Могилевской детской коммуны.
В 1935 году окончил Ленинградский институт сценических искусств (ученик режиссера С.А. Герасимова). Снимался на разных киностудиях Советского Союза в десятках фильмов, включая ленты, вошедшие в золотой фонд отечественной киноклассики.
Сегодня просто, оглянувшись назад, расставить все по своим местам!
Петра Алейникова зрители впервые увидели в фильме “Семеро смелых”. Он играл там симпатичного парнишку по фамилии или прозвищу Молибога, зайцем попавшего на островную зимовку. Полярниками тогда восхищались, как позже будут чтить первых космонавтов. Энтузиазм несколько поостыл позже, когда писатель Борис Горбатов выступил с достоверной, реалистической книгой “Обыкновенная Арктика”.
Но когда экранный Молибога остался в конце фильма на повторную зимовку, ему можно было только завидовать! Парень со временем подрос, вышел “в степь донецкую”, взял в руки отбойный молоток: что тут удивительного? Комсомол то туда позовет, то сюда.
Роль Вани Курского из “Большой жизни” я, школьник, знал наизусть. И когда “играл” перед друзьями, слышал неизменное: “Похож!” Сказывался и опыт в самодеятельности. Не было в Шарье госпиталя, где бы мы — чтецы, певцы, танцоры не выступали во время войны и после! Я — читал стихи. Помню раненого бойца-“очкарика” с рукой на перевязи, который поманил меня к себе: “Ты, Олег, хорошо читаешь. Но надо говорить “трамвай”, а не “транвай”. (Стыдно, да что там! Не будь рисунка в книжке, из которой взято стихотворение, я бы считал, что “трамвайная колбаса”, — это мясная, съедобная, подвешенная к вагону для перевозки из магазина в магазин.)
ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЙ КИНОСЛОВАРЬ
“Петру Алейникову были присущи редкое обаяние, органичность, простота и естественность игры. Он воплотил на экране тип молодого современника, его герои — живые, веселые, остроумные парни, полные заразительной энергии. За их напускной бравадой угадываются настоящая доброта и благородство”.
Лучше не скажешь! Таким я его и копировал, да если б к голосу, жестам Вани Курского — в моем исполнении — его чарующую, ослепительную улыбку…
Мои успехи на стезе самодеятельности становились все скромнее. В старших классах — школа или клуб “Красный транспортник” — мне уже не доверяли главные роли, а в “проходных”, эпизодических было скучно.
Росло и увлечение литературой, сам попробовал писать стихи, рассказы. Они печатались в городской газете. Без тех публикаций на сценарный факультет института кинематографии — мне, даже с золотой медалью, — путь был бы закрыт…
Но я следил все годы за судьбой своего экранного кумира!
И никак не понимал, почему роли Иванушки в фильме “Конек-Горбунок” и летчика-истребителя в “Небе Москвы” словно подвели черту под творчеством артиста! Ни в чем не изменившийся внешне, не утративший ни грана своего редкого обаяния, Петр Алейников появлялся на экране лишь в эпизодах: “Она защищает Родину”, “Александр Пархоменко”, “Донецкие шахтеры”…
Что случилось?
Да, картин на советских студиях снималось все меньше. (Позже станет известно о миллиардных затратах, которые поглощал “атомный проект”, стоивший для страны столько же, сколько вся Великая Отечественная война!) Но любимые актеры оставались у всех на памяти. Вот снимается фильм “Глинка”. Кому в нем играть великого Пушкина? Режиссеру совет: “Возьмите Алейникова! Его и гримировать не надо — лишь приклеить бакенбарды”. И правда: Петр Мартынович очень походил чертами лица на Александра Сергеевича. Но едва Пушкин появился позже на экране, в зале слышалось дружное: “Ваня Курский! Алейников!” И было решено киночиновниками: исторические роли Петру Алейникову не поручать…
А на экранах поток картин: “Композитор Глинка” (новая версия), “Мусоргский”, “Миклухо-Маклай”, “Мичурин”, “Жуковский”…
Рядом со ВГИКом, студентом которого я стал, киностудия детских и юношеских фильмов имени A.M. Горького. Здесь снимались “Дело Артамоновых”,“В людях”, “Мои университеты”.
Жадно всматриваюсь, парнишка с берегов Ветлуги, в новый для меня мир.
Мелькнула на актерском факультете Алла Ларионова — из популярного фильма “Анна на шее” (по рассказу А.П. Чехова), лицом к лицу сталкиваюсь с Надей Румянцевой, покорившей зрителей в картине “Звездочка” — о ребятах из ремесленных училищ.
А встречи в ближней столовой! Институтской не было, столовались мы в ближней ОРСовской (ОРС — отдел рабочего снабжения).
Неподалеку стройка, рядом КИНАП — завод киноаппаратуры. Еда малоаппетитная, но по доступной студенту цене. И вот как-то в дождливый осенний вечер на выходе из “харчевни” я сталкиваюсь… с Петром Мартыновичем Алейниковым! Своим характерным, певуче-растянутым голосом он спрашивает у меня:
— Столовая еще работает?
В первое мгновение я поверил скорее своим ушам, чем глазам. Особую разговорную манеру артист выработал, отточил в череде своих ролей и, почувствовав, что она нравится зрителям, не изменял ей ни на экране, ни в жизни. (“Не выходил из образа”, — говорят об артистах в этих случаях.) Вспомнилось тотчас из “Семеро смелых”: “А что, хорошие блинчики, очень даже вкусные!” — “Это оладьи, Молибога! Но вправду вкусные!” — Женя Охрименко, врач зимовки в исполнении Тамары Макаровой, сняла пробу.
Узнать бывшего “полярника” нелегко. Землистый цвет лица, дряблые щеки, “пудовые” подглазины — их даже опытному гримеру не скрыть, не “зашпаклевать”.
Я непроизвольно вернулся в столовую, занял за актером очередь в раздевалке.
Алейников снял кепку. У меня мороз по коже.
Кумир юности был совершенно лыс!
Да, в любой гримуборной имеются нашлепки, парички, челочки (весьма нежалуемые артистами!), но в его ли, Петра Мартыновича, годы лысеть?
Жизнь прожить — не поле перейти.
И в картотеке моей “киношной” памяти — с тех именно вгиковских времен —начнут копиться факты, фактики, байки или былички о том, что применительно к актерской судьбе Алейникова имело бы смысл назвать: от восхода до заката…
Факты
…В фильме “Истребители”, снятом на Киевской студии в 1939 году, есть кадр: Марк Бернес в роли летчика Кожухарова, сидя за роялем, поет песню “В далекий край товарищ улетает”… Его слушают безымянные летчки-артисты Петр Алейников и Борис Андреев. “Птенчики вы мои!..” — произносит, глядя на них, хозяйка дома. “Птенчик!” — ухмыляется стройный, подтянутый Петя, кивая на рослого, богатырски сложенного Борю.
Зритель был рад увидеть на экране того и другого, думая, что они герои фильма, но увы! Любимцев публики зазвали в столицу Украины всего на один короткий эпизод… Петр с Борисом подружились на съемках комедии “Трактористы”. Теперь и тому рады, что вместе — в кадре! Одна незадача: номер, заказанный на них в гостинице, оказался занятым: “до обеда”, а там и до позднего вечера. Провели время в ресторане, в обществе “белой головки”. (Так называли бутылку водки, закупоренную печаткой белого цвета.) Совещание в ЦК КПУ затягивалось: где же ночевать? “Разве так артистов встречают? — ворчал “Назар Дума”. — Меня ноги не держат. Лягу вот на тротуар и усну”. “Савка”, дружок по “тракторной бригаде”, предложил пройтись по ночному Крещатику. Но сон и вправду мог сморить обоих в любой момент.
“Стоп, Савка! Это тебе не люкс?!” — “Нет, Назар! Это витрина мебельного магазина”. Андреев, однако, уже делил в “люксе” места: “Мне — кровать, тебе —диван”. Шаг внутрь (звон стекла, на которое богатырь не обратил ни малого внимания) — и, растянувшись на заправленной витринной кровати, Дума захрапел.
Проснулся — в отделении милиции. Пригласили в дежурную комнату. Пухлощекий лейтенант строчит протокол, макая перо в пузырек с чернилами. Говорит:
“Я вижу, что вы Борис Андреев, а отчества вашего не знаю”. — “Зачем оно тебе?” — морщится артист.
“Вы разбили витрину. Я оформляю протокол…” — “Не надо, лейтенант. Нас, ртистов, вчера не приняли в гостиницу… Где, кстати, Петька Алейников? Разве не у вас?”
“На студии разберутся, а я обязан составить протокол…” — “Молодой ты, а формалист. Протокола не будет. Это я тебе говорю, Назар Дума!”
Лейтенант обиженно надул щеки: “Протокол составлю…” — “Не составишь!” — Андреев перегнулся через загородку, взял двумя пальцами пузырек с чернилами и — выпил в один глоток содержимое. Все до донышка.
Как в воду смотрел! Другого пузырька в отделении не нашлось. (Позже рассказал Петру: “Я не хотел этого парня обидеть… Но чернила — они же на спирту, а мне надо было опохмелиться.) Полегчало, но потом и вовсе стало славно — когда прибыл на мотоцикле с коляской майор, начальник отделения. Он был уже в курсе происшедшего, почему и взял с собой жену, фотографа. Витрина — чепуха… А вот сняться по случаю рядом с Борисом Андреевым! Ни одна лента не делала таких сборов на Украине, как “Трактористы”.
— А что было с Алейниковым?
Автор этих строк задал вопрос Борису Федоровичу не за пустым столом. Свое 60-летие народный артист СССР встретил на Свердловской киностудии, снимаясь в одной из главных ролей в телесериале “Назначаешься внучкой”. “Съемки для артиста святое дело, — пояснил. — Пусть Москва, если хочет, отмечает: я — снимаюсь… Алейников в витрину не полез. Верхняя глыба стекла нависла и могла в любой момент сорваться. Милиционеры, когда подъехали, и те испугались: сунешься внутрь, а она тебе в голову или в шею. Но рискнули, долг обязывал — “извлекли” меня. Я отрубился, утром не возьму в толк — какая витрина? Какой протокол??”
Кстати, за нашим уральским столом юбиляр лишь чуть пригубил. Свою, мол, цистерну выпил, теперь ноги “синеют” уже на первом глотке.
Продолжил:
— Вам ли, киношникам, рассказывать, как оно бывает в экспедициях, в конце рабочего дня? Приезжаем в город. Столовые закрыты, но при гостинице работает ресторан. А там — дни рожденья, награды, прочие “обмывания”! В центре — сдвинутые столы, а тут, в уголке, под фикусом — Ваня Курский и Харитон Балун. Заказали по бутылке пива и по отбивной. Разве порядок — с точки зрения “культурной общественности”? “К нам!! Пиво оставьте официантам!” И балдеж-гудеж!.. Бывало, кончатся суточные. Я — Петру: “На бутылку боржоми наскребем?” — “Только на одну, Харитон Егорыч!” Занимаем в ресторане столик и — можно по часам засекать! — через 15 минут мы уже во главе стола. Пушкин заметил как-то: “Быть публичным человеком хуже, чем быть публичной женщиной”. В точку!
Организм Андреева выдержал емкость не одной “цистерны” за всю его киножизнь, но с ним не тягаться закадычному дружку.
И это тоже никакая не байка.
Идут съемки. Режиссер “приставляет” к Алейникову ассистентку по актерам: “Будь при нем с утра до вечера!” Петр Мартынович женщину успокоил: “Я давно в завязке. К тому же — язва желудка! Полпорции борща могу принять за завтраком, чтобы не обедать. На ужин лишь стакан молока”.
Однако оператор, глядя в объектив, говорит режиссеру: “У Алейникова “замылен” глаз, крупешник (крупный план. — О.Х.) не снимаем”. Ассистентка чуть не в слезы: “Я с утра по пятам за ним, от дверей номера до буфета!” — “Что он ел в буфете?” — “Полпорции борща”. Режиссер — на кухню. Допрос с пристрастием, и выясняется: кумир заплатил повару, чтобы тот оставлял ему борщ от вчерашнего обеда, разогревал к завтраку и… наливал в тарелку 150 граммов водки.
“Его в рот не возьмешь, это едово: борщ с водкой! Но что уж совсем запредельное — шкалик при жаре +40! — Рассказывая, режиссер содрогался. — Мы снимали “Утоление жажды” в Каракумах. Шофер тонвагена прятал чекушку под сиденьем, а потом, в условленном месте, зарывал в бархан. Отлучаясь туда “по нужде”, Алейников — заправлялся. Но только при съемке общих, средних планов! На крупных всегда был в норме…
ИЗ РЕЦЕНЗИИ НА ФИЛЬМ
“В яркой реалистической ленте “Утоление жажды” Петр Алейников сыграл сложную драматическую роль старого рабочего Марютина, чем снова подтвердил истину о далеко не исчерпанном, не востребованном в нашем кинопотенциале талантливейшего артиста”.
(За роль Марютина П.М. Алейникову была присуждена специальная премия Всесоюзного кинофестиваля 1968 года — посмертно.)
Полумифы
Искусство — строгий, а когда и жестокий мир. Актер кино чувствует это на себе особенно остро.
У режиссера Леонида Лукова снимался актер Лаврентий Масоха. Вот кому не повезло с “внешними данными” — широкие, тяжеловесные скулы, глубоко вдавленные в череп глаза, волчий оскал рта. Куда как известно: природа порой не церемонится с отделкой — “хватила топором раз — вышел нос, хватила другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: “живи!” — Николай Васильевич Гоголь был прям и честен. А Масоха имел ко всему плаксивый характер, всюду всем жаловался: “снимают мало!” Хотя не переводятся на экране шпионы, вредители, диверсанты, которых актер играл “пачками”. Тот же Макар Ляготин в “Большой жизни” — с гармонью в руках, с песней “Спят курганы темные”, да на поверку бывший подкулачник, пакостник. Вняв жалобам Лаврентия, режиссер взял “вредителя” на роль пулеметчика — в фильм “Два бойца”. Вместе с Марком Бернесом они отбивают атаки фрицев на дот, а когда кончились патроны, запевают, обнявшись: “Колышет флаги на Неве весенний теплый ветер, И светлый день, хороший день над городом встает. Есть город Ленина один на всем на белом свете, Кто посягнул на честь его, пощады не найдет!”
Иной нытик в итоге куда как преуспеет. Так гусеница на вершине дерева приветствует сокола, а тот ей: “Как ты сюда попала?!” — “Пресмыкаясь, батюшка, пресмыкаясь!”. Леня (так звали Лаврентия в актерской среде) был увенчан в итоге званием “Заслуженный артист РСФСР”, тогда как его приятель Петя Алейников ходил чуть не до конца дней своих в рядовых актерах.
Лишь в 60-х годах на жалобы перестали обращать внимание. Запрос с Алма-Атинской студии в Театр киноактера: “ПРИШЛИТЕ АКТЕРА С ЛИЦОМ МАСОХИ”. Ответ: “СВОБОДЕН САМ МАСОХА”. Казахи: “НУЖЕН ДРУГОЙ, НЕ ЗАСМОТРЕННЫЙ, НА РОЛЬ ПОСОБНИКА БАСМАЧЕЙ”.
Леня завидовал приятелю: “Тебе что! Люди видят афишу: “ВСТРЕЧА С ПЕТРОМ АЛЕЙНИКОВЫМ” — и двери срывают с петель кинотеатров, ДК. А “физия” Масохи — с его “диверсионным” прошлым — кому нужна?”
Верно, Алейников на свое материальное положение не жаловался. Лишь на слабеющую память… (“Злодейка с наклейкой” поднимала жизненный тонус, но к забывчивости имела самое прямое отношение.) Отсюда и вышел публичный конфуз — с участием Степы Каюкова. Тоже друг со времен “Трактористов”, “Большой жизни”.
Кроме отрывков из фильмов, в концертные программы входили декламация, сценические номера. Алейников и Каюков выбрали для себя чеховского “Злоумышленника”. В ходе интермедии “Денис” перестал отвечать на вопросы “Судьи”. Каюков пошел ва-банк: спросил громко, на весь зал:
— Ты что, Петя, — текст забыл?
— Забыл, Степа! — последовал чистосердечный ответ.
— И что делать будем? Публика — ждет.
Публика разразилась смехом, приняв диалог за “чистую монету” актерской выдумки.
— Может, споем дуэтом? — внес предложение Алейников.
— Я не в голосе!
— Тогда давай спляшем! А то люди потребуют, чтобы мы им вернули деньги за билеты.
— Ты — не в голосе, а я — не при деньгах.
— Спляшем “цыганочку” или “яблочко” с выходом?
— Лучше “Камаринского”!..
Вышли на авансцену и, играя на “губных инструментах”, пустились в пляс. (Зал, себе в удовольствие, присвистывал, притопывал.)
Плясунов трижды вызывали на “бис”, и местные газеты написали об “интермедии” как о гвозде программы.
С магией актерской славы не сравнится “имидж” иных политиков, военачальников!
***
Болел Петр Мартынович, когда пришло неизбежное, тяжело. При вырезанном до того легком, удаленной части желудка.
В палату к нему, кроме близких, никого не пускали. Исключение сделали для лучших друзей по фильмам, по жизни: Бориса Андреева, Николая Крючкова, Марка Бернеса. Те пришли с букетом, вставленным в вазу из синего чешского стекла. (Отчего коньяк, налитый в вазу, не был сразу обнаружен врачами, а потом уже было поздно, да и ни помочь, ни повредить ничто уже актеру не могло.)
Дата похорон пришлась на пленум Союза кинематографистов. Так я, член уральской киноделегации, стал свидетелем событий.
Хотя звание заслуженного артиста РСФСР удалось загодя пробить для покойника, место на Новодевичьем кладбище ему как бы не по рангу. И тогда Борис Федорович Андреев, связавшись с ЦК КПСС, задал вопрос: “Меня где будете хоронить?” — “Для вас место на Новодевичьем гарантировано”. — “Я отдаю его Петру Алейникову. Слышите? А меня можете положить где угодно”.
Обещали подумать.
Андреев как председатель актерской секции сидел в президиуме пленума, не сводя глаз с часов. Трудовой день для учреждений подходил к концу, и ЦК не исключение.
Объявили перерыв. Мы, уральцы, сидели ближе к выходу, а значит, к буфету. Живо встали в очередь. Вдруг слышим неповторимый Андреевский бас: “Где тут телефон?” Женщина за стойкой указала на дверь неподалеку. И скоро там раздалось гневливое восклицание: “Долго будете решать с местом для Алейникова?!” И хотя ответ был явно положительным, Борис Федорович вышел из комнаты с заплаканными глазами…
…Гроб с телом Петра Мартыновича установили на сцене Дома кино. Корифеи десятой музы, выходя один за другим к микрофону, не жалели прочувствованных слов, но совсем по-особому запало в души признание Сергея Аполлинарьевича Герасимова: “Мы все виноваты перед тем, кто так и не получил за свои прекрасно сыгранные в кинематографе роли звания “Народный артист СССР”. Скажем же честно: именно он, Петр Мартынович Алейников, был самым популярным, самым народным артистом. Кумиром советских зрителей, которого нельзя не забыть, не заменить”.
Сегодня и у нас в России, как во многих странах мира, стало принято негромкой овацией провожать артистов в последний путь. Но в тот день гроб с телом киноактера выплыл из Дома кино при общем слезном молчании.
Прощай, “самый популярный”, “самый народный”!
Знал ли я, шарьинский мальчишка, впервые увидевший актера на экране кинотеатра родного города, что удостоюсь чести проводить его в последний путь?
Но неисповедимы тропы человеческие в подлунном мире.
Так было и будет.
ПАРЕНЬ ИЗ НАШЕГО ОБЩЕЖИТИЯ
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
РЫБНИКОВ Николай Николаевич (1930—1990).
Советский актер. Народный артист РСФСР. Окончил ВГИК в 1953 — мастерская С.А. Герасимова. Создал на экране лирически окрашенные образы своих современников, молодых рабочих: сталевар Саша Савченко (“Весна на Заречной улице”), тракторист Федор Соловейков (“Чужая родня”), монтажник Пасечник (“Высота”), лесоруб Илья Ковригин (“Девчата”). Неизменной творческой задачей артиста становились цельные, мужественные образы офицеров Советской Армии: капитан Тарасенко в совместном советско-французском фильме “Нормандия—Неман”, танкист в киноэпопее “Освобождение”, генерал Востриков в дилогии “Две жизни”. И как перекличка эпох в истории русского офицерства — Денисов в киноэпопее “Война и мир”.
Эскадрилья “Нормандия” — это горстка французских летчиков-добровольцев, прибывшая в 1942 году в Советский Союз, чтобы сражаться вместе с русскими пилотами против асов Люфтваффе. (“В небесах мы летали одних…”) Позднее эскадрилья превратилась в полк, которому было присвоено наименование “Нормандия—Неман”. Сегодня десятки книг составляют летопись прославленного воинского соединения. Роль летчика-наставника французов, капитана Тарасенко, впечатляюще исполнил в фильме Николай Рыбников.
Легко ли было после Африки, Индокитая, откуда французские летчики держали путь в Россию, оказаться в скоростном русском самолете и уверенно пилотировать его — в мороз, в метель, — сажать без ориентиров на заснеженном аэродроме после учебного вылета! И как летчики-“нормандцы” любили своих пилотов-наставников, так французские киноактеры Марк Кассо, Ролан Менар, Жорж Ривьер, Пьер Трабо и другие были в восторге от своих партнеров по фильму — “Николя” — Николая Рыбникова и “Вольдемара” — Володи Гусева. “Неважно, — смеялся Пьер, игравший незадачливого Шардона, — что в действительности было все наоборот: не француз гонялся в небе за русским истребителем и якобы его сбил, а русский пилот в горячке боя гонялся за французом, но, по счастью, тот ушел от него, и кончилось визитом русского в полк — с извинениями”.
Фильм “Нормандия-Неман” имел грандиозный успех во всех странах, где демонстрировался. Париж давно уже не видел таких длинных очередей у кинотеатров — хотя надо иметь в виду, что французская версия ленты (назовем ее “полной”) отличается от советской (купированной, а где и перемонтированной).
У себя на Родине воспитанник мастерской С.А. Герасимова пользовался неизменным успехом, где бы, на какой бы студии ни снимался. Не сказать, что работал на износ — ездил в перерывах между съемками на встречи со зрителями, участвовал в киноконцертах, — но далеко не каждому артисту дано преодолеть возрастной порог. Если кто-то думает, что роли могут тенью следовать за возрастом: ты постарел, и они постарели, твои герои, — это не совсем так или, вернее, далеко не всегда так.
В 70-х годах на Свердловской киностудии был запущен в производство фильм “И ты увидишь небо”. В основе лежал жизненный, кажущийся невероятным факт. В советских ВВС периода Великой Отечественной войны состоял на службе, был летающим пилотом… мальчик. Это вовсе не описка: ему было 15 лет, когда он научился летать, а в 16 он уже водил самолет во фронтовом огненном небе. Звали его Аркадий Каманин. Летал он, конечно, не на истребителе и не на штурмовике — на “небесном тихоходе” “ПО-2”. Для улучшения обзора из кабины пилоту-подростку выделили… снарядный ящик: недобирал авиатор в росте для своих мальчишеских лет! Но управляемый им “почтарь” — самолет связи — делал свое нелегкое фронтовое дело. Летал Аркаша с 1943 года и до конца войны, награжден несколькими орденами и медалями.
На роль генерала воздушной армии, в которую входил полк Аркадия Каманина, мы пригласили Николая Николаевича Рыбникова. И вот кумир молодежи 50—60-х годов (после “Весны на Заречной улице” вошла в моду кепка фасона Саши Савченко, после “Высоты” парни копировали рабочий облик монтажника-высотника) у нас, в стенах Свердловской киностудии. Популярный артист обычно обходится без проб — нет в том необходимости, но тут случай особый, “возрастной”, и артист сам напросился на пробу.
Сценарий ему очень нравился. Судьбой юного фронтовика он был потрясен. Проба — в профессиональном плане — удалась. Но годы!.. В первые мгновения, глядя на экран, не верилось: “Это — Рыбников?!” Николай Николаевич сам болезненно сморщился, посмотрев пробный ролик, качнул отрицательно головой: “Все в прошлом…”
(Роль генерала Каманина исполнил в фильме актер театра на Таганке Александр Пороховщиков.)
А уж если вспомнить прошлое, меня, бывшего вгиковца, память переносит в начало 50-х. Банальный, да и уместный возглас: “Как молоды мы были” и как…наивны — вместе с доверчивым на те достопамятные годы народом нашим!
Слышим сообщение по радио о новом снижении цен на продовольственные и розничные товары. После войны — традиция первых весенних месяцев. (Ее прервет в 1954 году Хрущев, назвав “волюнтаризмом”. Нечего, мол, заигрывать с населением: объективных условий для ежегодного снижения цен в стране нет.)
Но то был март 1953-го, и Левитан своим рокочущим победительным баритоном возвестил: “Передаем постановление Совета Министров СССР”…
“…Цены на хлеб и хлебобулочные изделия снижаются с 1 апреля 1953 года на 30 процентов. На муку и крупы на 35 процентов. На мясо и мясные продукты на 32 процента. На молоко, сметану, кефир и другие молочные продукты на 37,5 процентов…”
“Мыслящий”, так скажем, человек живо засек бы дату: “1 апреля”; задался бы вопросом: “Разве молоко, сметана и кефир вкупе не молочные продукты? Почему одно отделено от другого?”
Но — ни у кого никаких сомнений. Ведь Левитан говорит!
“На плодоовощные товары цены снижаются на 41,5 процента. На винноводочные и продукты — на 51,1 процента…” Люди, что называется, балдели от восторга!
“…А поваренная соль, — заключил “Голос Родины”, — и селитросодержащие спички будут выдаваться населению бесплатно!”
Почему спички — “селитросодержащие”? Разве бывают другие? “Мелочи!”
Что до раздачи слонов — бесплатных соли и спичек — сами себе объяснили так: никто не будет спекулировать ни тем, ни другим, так как иди в магазин и возьми сколько тебе надо. Цены — копеечные. А хлеб в столовых разве не подарок власти народу? Входит в стоимость блюд, но за столом-то сиди, ешь “от пуза”, и ведь скоро исчезло по стране нищенство! (Меня поправят: так было после первого целинного урожая. Но делают порой весну первые ласточки!)
У коменданта нашего общежития Марьи Кузьминичны готовилась свадьба: дочь выходит замуж за студента художественного факультета. С бельевой корзиной на руке она с утра в винно-водочный… Продавщица: “Гуляй рванина?” — “Так ведь водка теперь в полцены!” — “Откуда ты взяла?!” — “Отстаешь от жизни, Марковна. У тебя и ценники не переписаны, а вчера Левитан Постановление передал”. — “Какое Постановление?” — “О снижении цен, облегчении жизни”. — “Что ты несешь? Разве русскому народу будет когда-нибудь “облегчение жизни”? Скорее Волга потечет вспять!!” Но зашедшие в магазин первые покупатели подтвердили новость. Чуть не насмерть испугавшись, продавщица закрыла торговлю и к телефону — звонить в горторг…
Сегодня мы ратуем за всеобщий экономический ликбез в товарно-денежных отношениях. А тогда никому и в голову не пришло, что при столь обвальном снижении цен любая экономика вылетит в трубу, государство рухнет.
Коля Рыбников в роли “Левитана” был безупречен. Актерский талант! Знал поэтому: органы его “вычислят”, а уж местные радиолюбители у них давно на учете.
Но в районе есть действующий женский монастырь, и у актера-студента наготове алиби: он де хотел подурить монашек и не знал, что его шутка попадет в радиосеть общего пользования.
Во ВГИКе нагорело всем! “Как вышло, что студент-старшеклассник, комсомолец, позволил себе политическое радиохулиганство? Кто отвечает за воспитательную работу? Рыбникова из рядов ВЛКСМ, из ВГИКа — исключить”. Пришлось С.А. Герасимову пояснить “товарищам”, что хотя он сам возмущен и осуждает своего воспитанника, но без него, Рыбникова, не состоится дипломный спектакль “Юность Петра” — ибо “хулиган” в главной роли. 18 студентов останутся без дипломов!.. И последовало соломоново решение: из комсомола лже-Левитана выгнали, но в институте оставили. За Рыбниковым закрепилась аббревиатура “БДН” — (“Большой друг народа”).
Позже ее сменила другая — с обратным знаком.
Юрий Саранцев — тоже впоследствии известный актер кино — жил трудно, без стипендии, едва сдав политэкономию на тройку. Как-то купив на рынке кроличью тушку — освежеванную, замороженную, — он варил ее на кухне в большой кастрюле.
Зашедший Рыбников рад был на халяву полакомиться, но получил отлуп.
“Царь Государства Российского” с надутыми губами спустился на 1-й этаж и услышал там голос комендантши: “Мурзик!.. Мурзик!..” Любовь женщины к белоногому сибирскому коту была общеизвестна.
При озорной Колиной натуре неизбежен был следующий диалог:
Рыбников: Марья Кузьминична, не трудитесь — не дозоветесь!..
Комендантша: Весной Мурзик по своим котовым делам может и неделю отсутствовать. Сегодня, однако, пошла вторая…
Рыбников: И последняя для него… Надеюсь, вы читали рассказ писателя О. Генри “Поросячья этика”? Там говорится о двух насельниках в доме мисс Пиви, один из которых был клептоманом. Нашкодив в очередной раз, он скрылся. Хозяйка спрашивает у его компаньона: “Не оставить ли на огне немного супу для мистера Татама?” Тот отвечает: “Долго вам придется его ждать, мисс Пиви! Сохраняя для него горячий суп, вы истощите на топливо все угольные копи и все леса обоих полушарий”.
Комендантша: Что ты, “Петруша”, царь русский, хочешь этим сказать?
Рыбников: Только то, что Мурзик больше не придет, Мария Кузьминишна. Саранцев его сварил. Отрезал ему голову, освежевал и доваривает сейчас — в чем вы можете убедиться на кухне. Лишившись стипендии, иной студент лишается и рассудка. (Комендантша стремглав наверх, Рыбников вслед.) Ваше обращение в суд ничего не даст! Саранцев действовал в состоянии аффекта после голодного обморока!.. Есть свидетели…
Мария Кузьминична влетела в кухню. Стоило ей бросить взгляд на кастрюлю, как она “узнала” кота. “Впав в “состоянии аффекта”, женщина выхватила тушку из кастрюли и, размахивая ею, бросилась на студента.
Ничего не понимая, Саранцев едва успевал отмахиваться от хлестких ударов!
А шутник с мефистофельской улыбкой на устах стоял неподалеку, ловя взглядом летевшие за порог кухни брызги…
Такова подоплека аббревиатуры ВГС — “враг голодных студентов”.
Жаль, что Николай Николаевич Рыбников был равнодушен к режиссуре: с его незаурядным даром выдумки он мог бы стать постановщиком не одной эксцентричной комедии.
БАЛОВЕНЬ СУДЬБЫ
Штрихи к портрету
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
МОРГУНОВ Евгений Александрович (1927—1999).
Cоветский актер. Заслуженный артист РСФСР. В кино с 1948. Сыграл эксцентрическую роль Бывалого в комедиях режиссера Л.И. Гайдая “Пес Барбос и необычайный кросс”, “Самогонщики”, “Операция “Ы” и другие приключения Шурика”, “Кавказская пленница”. Снимался в фильмах “Три толстяка”, “Большой аттракцион”, “Соло для слона с оркестром” и др. Написал по мотивам рассказов М. Шолохова сценарий и поставил комедийный фильм “Когда казаки плачут” (Свердловская киностудия).
Шло производственное совещание в директорском кабинете. Из приемной, приоткрыв дверь, выглянула секретарь, сообщила: “Москва звонит, министр культуры РСФСР!”
Не буду оглашать имя того министра — не имевшего ни к кино, ни к культуре ни малого отношения (говорили: дальний родственник Хрущева) — должность министерскую он не потянул, перевели по номенклатурной линии — на другую.
Правительственная связь “громкая”, и мы, участники совещания, становились невольными свидетелями разговора. Министр справился для проформы о делах на студии и вдруг, что называется, “брякнул”:
— Александр Андреевич, такое дело! К вам завтра прилетит… пес. Запишите номер рейса: встретьте, закажите гостиницу…
— Кто прилетит?
— Пес.
— У нас нет фильмов с животными.
— Да это Б а р б о с! В кино снимается.
— Вы о дрессировщике?..
— Написал сценарий по Шолохову — перебил министр, — и хочет снять фильм у вас, в Свердловске.
Директор нажал кнопку, отключающую — без перерыва связи — абонента, и обратился к нам, сидящим в кабинете:
— Бред седой кобылы! Сошел с ума??
(А надо заметить, что в те поры в ГОСКИНО СССР произошла печальная история. Получив нагоняй в идеологическом отделе ЦК КПСС, главный редактор комитета едва не лишился рассудка. Зашли к нему люди, а он сидит под столом и… лает собакой. Кончилось лечением в психиатрической клинике.)
Но потом с другого конца провода послышалось нечто вразумительное:
—У меня выпала из головы фамилия, но “Барбос” этот познакомился с Шолоховым на съемках “Тихого Дона”. Заполучил у Михаила Александровича право на экранизацию его рассказов. В Москве, говорит, интриги, подлянки: “Мосфильм” не студия, а змеиное кубло!.. Никулин, Вицин и… этот?
— Моргунов, — догадался директор.
— Да! Моргунов. Он и в жизни похож на слона в посудной лавке. Но познакомиться было приятно: веселый, остроумный человек. Вы уж примите его, устройте. За утверждением сценария дело не станет. Я прослежу!..
***
Желание любого артиста снять собственный фильм, испытать себя в режиссуре — традиция кинематографа. Но одного желания мало. Вопрос о праве на дебют всегда деликатный, сложный.
С Моргуновым яснее ясного. Комический актер просто “наехал” на незадачливого министра, обаял. Тот сидит в бумагах, как павлин в перьях, и вдруг открывается дверь — перед ним Бывалый! Спросить бы: “А где Трус? Балбес?..”
Фильм по замыслу Моргунова небольшой: 5 частей. В основе шолоховская юмореска “О Колчаке, крапиве и прочем” (“Колчак” — кличка собаки): лента получит потом название “КОГДА КАЗАКИ ПЛАЧУТ”.
Не полнометражный, но прокатный фильм! По Шолохову! С включением героев юморески, но и некоторых других образов “Донских рассказов”. Министр РСФСР — одно, а вот как актер обзавелся “уступкой права на экранизацию”?! В Вешенскую наведывались лишь корифеи 10-й музы.
Тот же Сергей Федорович Бондарчук имел звание народного артиста СССР с 1952 года, но и для него путь к шолоховской прозе, к рассказу “Судьба человека”, был непростой. Как было? Слушатель Высших режиссерских курсов Михаил Терещенко в качестве дипломной работы взял отрывок из позднего рассказа, на что согласия автора не требовалось. Шолохов увидел потом, словно на кинопробе, известного артиста Бондарчука в сцене у коменданта лагеря. (“Я после первого стакана не закусываю”… “Я и после второго стакана не привык закусывать”). Стало очевидным: Соколова из “Судьбы человека” должен играть в кино именно он, Сергей Бондарчук. Позже ГОСКИНО доверило и саму постановку фильма исполнителю главной роли.
Вернемся, однако, в Свердловск.
Е.А. Моргунов прибыл на Урал, и автор этих строк был назначен редактором будущего фильма.
***
С режиссером мы скоро перешли на “ты”.
— Женя! — говорю ему. — Нет ничего тайного, что не стало бы со временем явным, и, пока я не узнаю, как ты у Шолохова получил право на экранизацию, не могу сосредоточиться на наших делах. Ты не родственник Михаилу Александровичу, да вряд ли и знаком с классиком.
— Знакомство шапочное! — улыбнулся актер. — Делегация из актеров, снимавшихся в “Тихом Доне”, ездила в Вешки, и Шолохов, увидев меня, спросил: “Христоня”? — “Точно, Михаил Александрович!” — “Ни с кем не спутаешь”. Гайдаевское кино он вряд ли смотрит, слишком занятый человек, но Х р и с т- о н ю, небось, вспомнил во Внукове…
— Во Внукове?
— Там проходила “Операция “ТУ”. Точнее, “ТУ-114”. Разумеется, получить от Михаила Шолохова уступку права на экранизацию и де-факто согласие на мою режиссуру — дело почти немыслимое, авантюрное. Я не Сережа Бондарь, мой однокурсник по ВГИКу. Будь Шолохов в Москве, я бы взял такси, свозил его на “вернисаж” в моей квартире — может, произвело бы впечатление?
Говоря так, Женя имел в виду свою квартиру, увешанную афишами, рекламами, фотографиями с автографами или надписями типа: “Счастлив был познакомиться! Ван Клиберн”, “Самому красивому Евгению на свете! Джина Лолобриджида”, “Разве вы не цирковой актер? Немедленно под купол цирка! Федерико Феллини” — и прочие.
Случись посольские, правительственные приемы — их непременный участник Евгений Александрович Моргунов. (Притом без всяких пригласительных билетов.) На одном из таких раутов Женя узнает, что Никита Сергеевич Хрущев собирается лететь за океан. Любил генсек набиваться в гости. Якобы жаловался в узком кругу: “Вернешься в Союз, сразу тошно на душе: столько проблем!.. На уме одна мысль: куда бы еще съездить?..”
Моргунов узнал, что в благодарность за прием, который Шолохов ему устроил в Вешенской, когда Никита Сергеевич летел из Крыма в Москву, генсек берет как самого писателя, так и всю его семью в заокеанское турне.
“Бывалый”мгновенно оценил ситуацию!
В юридическом отделе “Мосфильма” заготовил договор на уступку права экранизации: дело, считай, в шляпе.
Но как, где подойти с документом к Шолохову? У писателя есть в столице квартира, можно напроситься, да чем кончится разговор? Перед романистом № 1окажется, в сущности, эпизодический актер, претендующий на… режиссуру!
А что если использовать момент — перед самой посадкой в самолет? Он, Шолохов, на трап, а ты, проситель, — перед ним. С ослепительной улыбкой на лице, с напоминанием: “Я — Христоня!” Подписать какую-то бумажку? Дрогнет. Важно состояние человека, который отправляется в путешествие по воздушному океану над океаном морским, над Атлантикой. У самолета четыре мотора, но конь тоже о четырех ногах, а — спотыкается. Чем-то кончится полет? А тут просят черкнуть подпись. Черкнет!
Риск был и просчитан, и оправдан.
Читатель в смущении! Не байка ли? “Ох, рано встает охрана!” А уж выезд за рубеж первого лица государства так обставлен, что не только к самолету, к аэропорту не подойдешь.
Теоретически так. Больше того: должно быть так!
Но Женя Моргунов прирожденный медиум, сродни, может, самому Вольфгангу Мессингу. Я лишь только констатирую факты. Актер прошел во Внуково все “кэгэбэшные” кордоны, обмишурил (иначе не скажешь!) всю хваленую личную охрану первого лица, и у трапа № 2 (так как № 1 “правительственный”) подстерег классика. Шолохов, не успев растеряться, ручкой, протянутой ему опять же Моргуновым, подписал уступку права.
…Первый вариант отснятого фильма режиссер повез в Вешенскую. Писателю кино понравилось, но он сделал некоторые замечания. Досъемки по ним мы проводили на “Мосфильме”.
И вот пассаж на тему гипнотических способностей экранизатора. Как-то по завершении съемочной смены Женя мне говорит:
— Не спеши в гостиницу. Поедем на футбол. Сегодня в Лужниках товарищеский матч наших со шведами.
— У тебя есть билеты?
— Они раскуплены неделю назад.
В те поры нечасты были международные турниры: о билетах не заикнись. Я смолчал.
По пути к студийной проходной Моргунов с кем-то заговаривал — явно на тему подбросить до Лужников или хоть до метро: времени маловато…
Но напроситься в попутчики не удалось.
За воротами студии приткнулся к тротуару “москвичок”. В ремонт, что ли, едет? Нет передней фары, помято крыло…
— Привет, Эдик! — подходит к машине актер. — С кем поцеловался?
— Эрик, — поправляет тот. — С дураком на букву “эм”.
— Но ты на ходу? Едем в Лужники.
Владелец машины, кинооператор Эрик, делает квадратные глаза: трасса Ленинские горы — Кутузовский проспект правительственная. На первых метрах — стоп и еще оштрафуют.
— Это моя забота! — Моргунов взглядом повелевает мне сесть на заднее место, сам втискивает себя по правую руку от водителя. — Я в будущую среду с их гаишным генералом выступаю по телевизору.
— Но кто о том знает?!
— Первый, кто остановит, узнает и передаст по линии.
Так бы и случись!.. Ибо, спустившись на асфальт из будки-“подстаканника”, к нам направляется сержант. Козыряет.
— “МИЛИЦИЯ 02! БЕЗ МОНЕТЫ!” — открыв дверцу, напоминает “Бывалый”. И сержанту на уши лапшу: Гайдай, мол, снимает очередную комедию, “Москвич” — игровой реквизит, “скоро увидишь в кадре!”, а пока едем на футбол: “Ура, мы ломим, гнутся шведы!” Пожалуйста, передай по трассе, чтобы нас не останавливали.
Но — останавливают! Может, просто из желания посмотреть на любимого артиста, “общнуться”.
Женя всем и каждому, словно визитку-пароль:
—“У, ПРОКЛЯТЫЙ! РАСХИТИТЕЛЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ СОБСТВЕННОСТИ!” Ха-ха-ха!
Гаишнику в офицерских погонах сообщает:
— В среду выступаю с вашим генералом Елагиным по телевизору, смотрите! Низшие чины забавит актерской речевкой:
— В нашей части случилось несчастье: со склада матчасти пропали запчасти. В чем отчасти повинен начальник финчасти, о чем шел разговор в политчасти. Гы-гы-гы!
В устах профессионального комика это куда как смешно — и “зеленая улица” нам открыта теперь до самого Киевского вокзала.
— Обязанность артиста, — возвещает “Бывалый” всякий раз, устраиваясь на сиденье, захлопывая дверцу, — доставлять удовольствие зрителям, где бы они ни находились!
***
В кулуарах кино судачили: Остап Бендер был бы у Моргунова в роли Шуры Балаганова, бегал бы за сигаретами…
Мы — в Лужниках, в лабиринте ограждений, турникетов, где Жене некогда лялякать с контролерами, с дружинниками: напор толпы! Нет билета — “Братцы-хватцы” с красными повязками на руках живо отведут тебя в сторону…
Но ничего подобного не происходит!
На дальних подступах нас троих — Эрик с нами — вообще не останавливают. Не спрашивают билетов. Знаменитое “эти со мной!” — из уст Моргунова, и путь открыт. Проходим. Потом контроль строже, бдительнее: “Ваш билет, гражданин?” Женя движением руки пропускает меня и оператора вперед, а контролеру тихо: “Вы что, ослепли?! Не видите, кто идет??” Нас — пропускают!! Подчеркну: актер ничуть не рисуется, даже бравирует своим инкогнито, натянув кепочку на самые брови. Напористый толстяк — и только.
Мы на стадионе. Если разойдемся по секторам, место наверняка найдется. Но Моргунов, увлекая нас за собой, держит путь к правительственной трибуне!
Зачем? Это слишком! Мы с Эриком сопротивляемся: не хватает нам объясняться с КГБ.
У главной, строго охраняемой, трибуны толпа “жаждущих”. По какому они тут праву?! И скоро то один, то другой “мумрик” — под покровительством очередного власть имущего — ступает за заветный порог.
Надо ли говорить, что своего покровителя дождался и Евгений Александрович Моргунов! Сначала на пару с ним сам исчез из виду, но не прошло и трех минут, как вышел, подозвал нас к себе, и мы, все трое, на цэковском или совминовском Олимпе!..
Наша сборная была слабее, Эрик ушел после первого проигранного нами тайма, а мне довелось потом ехать в город в автобусе футболистов. Жаль, что я не болельщик, чтобы перечислить здесь имена “сборников” — они крыли тогда нашу тренерскую школу! Мол, шведы играют как бы в свое удовольствие и выигрывают, а мы занимаемся теорией, рисуем мелом схемы на доске…
…Вернемся в кино. К уральской студии Е.А. Моргунов проникся благодарным чувством, но — не к профессии режиссера: “хлопотное дело!” Сам он как актер в фильме “Когда казаки плачут” сниматься не стал.
Что до гайдаевской “тройки”, она к тому времени распалась. На что у Жени была своя версия. Якобы они с Вициным объявили Гайдаю афронт. При монтаже отдавал явное предпочтение… Балбесу.
На деле режиссер уже в процессе съемок запасался впрок планами с Юрием Никулиным, а если о других говорить, считал, что Георгий Вицин — это мастеркласс рядом с Евгением Моргуновым.
Импозантный, фактурный “Бывалый”, неистощимый в жизни на “хохмы”, выдумки, испытывал, как ни странно, ступор, когда включалась камера. В копилку роли ничего не приносил, фантазия “отрубалась”. И потому он всюду одинаков, однокрасочен.
Что-то вроде “морской болезни” актеров: укачиваться перед камерой. А за пределами съемочной площадки тот же Моргунов буквально фонтанировал “идеями”, розыгрышами…
Из похождений не “бравого Швейка”, но бравого артиста.
Ехали на съемку, Моргунов попросил шофера притормозить. (Сколько ни объясняй людям, в том числе и градостроителям, что кривизна московских улиц не случайна — она сдерживает ветра, налетающие с великой русской равнины, обеспечивает столице микроклимат: нет, их опять спрямляют то тут, то там.)
Мегафон был новинкой, и громкий его звук давил на психику. Чем и воспользовался актер, объявив на всю улицу:
— ВНИМАНИЕ! НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЬ РАБОТЫ КАК ДОРОГОСТОЯЩИЕ И ВРЕДНЫЕ ДЛЯ ГОРОДА. РАСПОРЯЖЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА СТРОЙОТДЕЛА МОССОВЕТА ТОВАРИЩА КОРШ-САБЛИНА. ВСЕ ПО ДОМАМ!
Знать фамилию старейшего кинорежиссера (Корш-Саблин работал на “Беларусьфильме”) строителям не обязательно. Но хоть бы один заметил надпись “Киносъемочная” на кузове открытого ЗИЛа; или ощутил нотку иронии в призыве: “Все по д о м а м!”. Не 1917 год на дворе!
Стройплощадка в момент опустела. Моргунов на этот счет философствовал: “Можно ли такое себе представить — в Париже или в Риме? Там люди держатся за работу, в нас полетели бы булыжники! А этим лишь бы разбежаться: гори оно все синим пламенем!”
…Случай в Одессе. После долгого плавания в Южной Атлантике для китобоев наступал час торжества — прошли Воронцовский маяк, бросили якорь в родных водах. Капитан-директор Соляник спускался с плавбазы на катер и следовал к причальной стенке. Здесь все готово для торжественной встречи мореходов-китобоев! Традиция многолетняя!
— Традиции надо обновлять! — гудит Моргунов в ресторане на Дерибасовской. — Завтра я первым спускаюсь по трапу — коли так вышло, что Евгений Моргунов снимется в Одессе, — а следом за мной сойдет Соляник. И пусть он Герой Соцтруда и депутат Верховного Совета…
— Женя, не надо ля-ля!
— Ставлю ящик коньяка!
Студийцы — в желании упиться армянским (“дать большой газ!” — говоря по-морскому) — заключили пари, не мешкая.
Что придется самим выворачивать карманы, никому в голову не пришло…
Читатель, возможно, уже догадывается о нехитром трюке, на который решился “Бывалый”. Да, он опережал Соляника на три-четыре шага… пятясь перед капитан-директором по ступенькам трапа… с кинокамерой в руке. В которой не было пленки!
Соляник дивился: “Неужели у советских киношников нет длиннофокусной оптики, которой пользуются во всем мире? Ею можно снимать издали, чтобы оператору, как этот вот толстяк, не вертеться под ногами у объекта съемки”.
Но соль-то даже не в “американке”, как называют операторы камеру, работающую вхолостую. Как проникнуть на борт флагмана?.. И Моргунов охмуряет женщин в костюмерной, дабы те срочно перешили под него адмиральский китель! В порт он примчался на такси, вахтеры — руки под козырек. Нашелся и катер-глиссер, взявший курс от причальной стенки к плавбазе. Моргунов в салоне переоделся, чтобы на борт флагмана подняться “оператором-хроникером”.
В ресторане на Дерибасовской день и ночь гуляла вся Одесса в счет веселой хохмы чудака!
***
Замечу, что о Евгении Александровиче Моргунове многое рассказано в книге-памфлете, принадлежащей перу знаменитого композитора Никиты Богословского. Она называется “Интересное кино”.
— Я не должен умереть! Я знаю, что всегда был невыносим по характеру, но это другое. Вам не вынести меня из палаты, чтобы положить в морге, я тяжелый!
Так говорил артист медперсоналу за несколько часов до смерти.
Царство ему небесное — незаурядному комическому актеру, доставившему вместе со своими коллегами столько светлых, радостных минут миллионам зрителей!
Этому свету не дано померкнуть.