Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2009
Поздним вечером в конце сентября Сема ехал на дачу в Макарово. Привычно свернул с трассы на проселочную дорогу. Осенью темнеет рано. Дорогу освещали только автомобильные фары. Неожиданно они погасли, а мотор заглох. Некоторое время Сема сидел в машине, пока глаза не привыкли к темноте. Из придорожного куста выскочил на дорогу какой-то зверь, не то заяц, не то одичавшая собака, и исчез в темноте. Вдруг откуда-то сверху возник серебристый луч. Сема вышел из машины и замер. На фоне темно-фиолетового неба в направлении с юго-запада на северо-восток медленно плыл серебристый шар. В центре шара образовалась яркая, светящаяся звезда, а вокруг шара — облако легкого тумана. Постепенно звезда внутри шара стала бледнеть, облако рассеялось, а шар медленно опустился за Усинским лесом.
Семен Александрович Свистунов, Сема, как он привык называть себя, как звали его жена Ольга, друзья, коллеги и даже малознакомые люди, более полугода назад вынужден был оставить пост вице-президента банка “Призма”. С тех пор ему не удалось найти дела, которое так бы захватило его, как работа в “Призме” или “Гром-банке”.
Недавно Сема заглянул в круглосуточный магазин Брунштейна. Прежде тот кланялся и подавал руку Семе первым, а теперь сделал вид, что не заметил. Брунштейн вовремя подсуетился и выкупил розничную сеть горторга, отдав за нее смешные деньги, как за пару иномарок, а теперь имел со всего города и окрестностей миллионы зеленых бумажек в год.
Пока и Сема не бедствовал. На жизнь хватало. Впрочем, по меркам его круга, уже не на жизнь, а на существование. Но не всегда же Сема был банкиром. Сначала бедный студент, потом жизнь с молодой женой и маленькой дочкой в общежитии. Служил в Военторге. В начале девяностых монтировал печи для хлебопекарен. Хорошо было в детстве: небо синее, солнце желтое, дни длинные, вода в реке теплая. Одно тогда заботило: вырасти скорее. “Вот и дождался, вырос, уже и стареть начинаю”, — с тоской думал Сема.
Зажглись фары, заработал мотор, но Сема еще долго находился под впечатлением увиденного. Необъяснимые, таинственные явления интересовали его всегда. Как-то десятилетним мальчиком Сема оказался с отцом на ночной рыбалке в пойме реки Колвы. Ночью, перетряхнув при свете выглянувшей луны сетку, перекрывавшую старицу, отец Семы и местный рыбак вытащили пару десятков редкого в их местах подуста. У костра решили сразу сделать ушицу. Аромат ухи, ночной холодок и мандраж от страха пробудили зверский аппетит. Уха поспела, и вдруг луна ушла. “Эх, посветил бы кто”, — подумал тогда Сема. В ночи ярко загорелась звезда, она была почти одна на небе и двигалась. Вдруг она пустила пучок света, осветив место, где расположились рыбаки. Так продолжалось минут пять, потом звезда улетела, но свет остался. Все сидели, не шевелясь и не разговаривая. Первым пришел в себя Сема: “Пап, давай есть” (голод не тетка). Похлебали уху, поели рыбу, выбрав все косточки, попили чайку.
Сема осмелел: “Папка, я сбегаю отлить”. Он добежал до границы света, сделал шаг и чуть не упал: свет заканчивался и пропадал. Сема сдрейфил и решил потерпеть до утра, как побитая собака, вернулся обратно. Свет понемногу начал таять и пропал вовсе. Отец, многозначительно вздохнув, сказал: “Космос или военные”. “Точно”, — поддакнул местный рыбак.
Потом, взрослым, Сема стал собирать многочисленные свидетельства о светящихся шарах, световых кругах, вращающихся световых колесах в океане и в атмосфере. Объяснения этих явлений до сих пор не существует. Года три назад Сема познакомился с профессором-историком Дмитрием Валерьяновичем Игнатовичем. Зимой и весной профессор читал лекции в университете, а с лета до поздней осени жил в Макарово на небольшой старой даче. Садом профессор не занимался, и сад одичал, зарос бузиной, крапивой, лопухами. Ягоды малины и крыжовника доставались соседским ребятишкам и птицам. Изредка приезжавшая молодая жена профессора ягоды признавала только на тарелке. Берегла ухоженные руки. Две комнаты внизу и кухня обычно пустовали, зато кабинет профессора в мансарде был тесно заставлен простыми самодельными стеллажами с книгами. Профессор переводил с греческого раннехристианские тексты, а по ночам подолгу наблюдал звездное небо. В окне мансарды он даже установил небольшой телескоп. По совету Дмитрия Валериановича купил телескоп и Сема. Теперь ему открылся неведомый прежде мир: тысячи мерцающих, пульсирующих звезд. Как-то Сема поймал себя на мысли, что за годы жизни в Макарове произошло столько астрономических событий, что достало бы на целый век. Были затмения, солнечные и лунные, видимые и нет, прохождения комет, парад планет и звездные дожди, и он каким-то невероятным образом становился соучастником этих феерий.
Той осенью, три года назад, и произошли события, тесно связанные с небесными и земными тайнами. Они всколыхнули тихую дачную жизнь Макарова и Осинок. Между Макаровским лесом и Осинками располагалась когда-то березовая роща, а в ней Старо-Березовский женский монастырь и церковь Вознесения. Монахини пекли вкусный монастырский хлеб. Но главной достопримечательностью монастыря был родник с целебной водой. Легенда гласит, что когда-то, очень давно, случилась в этих местах засуха. Обмелели реки и озера, пересохли ручьи и колодцы. Люди и животные страдали от жажды. И тогда монахине Ефросинье было видение пресвятой Богородицы. Богородица повелела монахине руками вырыть колодец у стены монастыря рядом с расколотой молнией черной березой. Ефросинья трудилась день и ночь. Наконец появилась вода. В сухие и жаркие дни вода оставалась холодной. В суровые зимы не замерзала. Ей стали приписывать чудодейственную силу. Вскоре после революции монастырь разрушили, разграбили; рощу вырубили на дрова. Монахини разбежались. С церкви Вознесения сняли кресты, устроили в ней клуб. Старухи плакали, молились и ждали, когда Господь явит грешникам свой гнев. Однажды в грозовую ночь в оскверненный храм ударили молнии. Вспыхнули плакаты, лозунги “Религия — опиум для народа” и портреты новых вождей. В эту же ночь пересох родник. Постепенно развалины заросли травой. Рассказывают, что на рассвете, в тумане, иногда можно увидеть высокую женщину в монашеском платье. После войны колодец Ефросиньи снова наполнился водой. Родник ожил. Рощи давно не было, но на пустошь у монастырских развалин и родник вновь сошла благодать.
За последние пятнадцать лет пейзаж вокруг озера Елового заметно изменился. Когда закрылся небольшой консервный заводик Усинский, производивший неказистые банки с маринованными зелеными помидорами, протертыми яблоками и горохом в томатном соусе, ставшие в одночасье безработными жители окрестных деревень двинулись в Каменск и Екатеринбург. Наиболее активные стали челноками. Кому очень повезло, занялись позднее торговлей. Кому очень не повезло, сгинули где-то на “караванных дорогах”. Опустевшие дома скупили дачники, подновили их, пристроили мансарды и веранды. Но и подновленные, они все же оставались обычными дачными домиками. В палисадниках все лето цвели мальвы, а осенью — астры и георгины. В то же самое время на окраине Осинок в самых живописных уголках выросли дворцы новых русских. Насколько можно было рассмотреть, за высокими бетонными заборами среди сосен и кленов располагались двух- или трехэтажные особняки, похожие на средневековые замки Европы. Где-то в глубине участков плескалось в невидимых за глухими заборами фонтанах и бассейнах вода. Так сложилось, что границей между хижинами и дворцами стали старо-березовская пустошь и родник. Но их обитатели еще не враждовали. Родник оставался доступным всем.
Дачную тину неожиданно всколыхнула баба Грипа Шарова. Всю сознательную жизнь она проработала сельским почтальоном и за долгие годы сжилась с ролью вестника. От нее первой обычно узнавали макаровцы новости в местном “информационном центре”, говоря точнее и проще — в продуктовом магазине. Туда и пришла однажды баба Грипа с неожиданным известием:
— А туристы-то с оранжевой палаткой были инопланетяне! Сами мне признались. Так, мол, и так — инопланетяне мы.
Действительно, дней десять назад у стен разрушенного монастыря появилась небольшая группа, человек семь, по виду обыкновенные туристы. Пришли с рюкзаками, раскинули палатку, с местными не общались, но ни от кого и не прятались. Откуда они взялись, никто не знал, как, впрочем, по прошествии времени никто не знал, куда они подевались. Только бдительная баба Грипа поинтересовалась:
— Вы кто же такие будете?
И тут же получила ответ:
— Отвали, бабка, мы инопланетяне.
Баба Грипа принесла новость в магазин, а уже оттуда, волнами, неожиданная информация распространилась по деревне. Гром грянул через два дня.
Только настоятель церкви мучеников Флора и Лавра в Осинках отец Артемий обратился к прихожанам с воскресной проповедью, как распахнулись двери и в божий храм ворвался Сашка Шаров. Повалился на колени с криком:
— Простите, православные, или убейте на месте. Не по своей воле, а по принуждению инопланетян бомбил вчера ночью Осинки и отравил родник неизвестным ядом.
Возмущенные прихожане подхватили Сашку под руки и отвели к участковому.
Участковый Илья Волков допросил злостного нарушителя и составил протокол. “Задержанный Александр Григорьевич Шаров, 1967 года рождения, давно временно не работающий, в ночь с 18 на 19 августа (точнее определить не может) 2003 года шел к Развилкам в круглосуточный магазин по невозможности ждать до утра открытия поселкового. Не доходя до Развилок, он заметил у дороги большой белый шар с зеленым крестом. Из шара вышли инопланетяне, похожие на людей, но очень высокие. Они были в голубых комбинезонах, голубых шапочках и белых масках. Схватили Шарова, положили на носилки, привязали и внесли в шар. Потом шар, очевидно, космический корабль, взлетел. Во время полета Шарова отвязали и заставили сбрасывать светящиеся бомбы на Осинки. Потом корабль приземлился у родника. Инопланетяне приказали Шарову вылить в родник канистру неизвестной жидкости. На канистре на чистом русском языке было написано: “Яд”. Потом завязали ему глаза, отнесли к дороге, и корабль взлетел. Шаров этого не видел, но слышал. И теперь он беспрерывно слышит голоса инопланетян”. Все это пересказала соседкам Рита Волкова. В тот же день содержание протокола стало известно всей деревне.
Участковый Илья Волков, неисправимый материалист, в инопланетян не верил. Все детали объяснил очень просто: машина скорой помощи с крестом, зеленый крест аптеки, санитары, носилки — все это объединил бред больного белой горячкой. Но макаровцы с участковым не согласились. Местные старухи крестились и ждали беды. Интеллигентная дачница Жанна Евгеньевна Нерубко делилась сомнениями со своей не менее интеллигентной подругой Еленой Всеволодовной Цветковой.
— Наше трехмерное сознание ищет простые ответы. Между тем глубины и суть происходящего остались скрытыми. Инопланетяне давно уже живут среди нас. Да, да — это научно доказано, а похищение ими людей, увы, становится обыденным явлением. Мы постоянно пытаемся расшифровать смысл их прихода и присутствия в понятиях нашего мира. Но смысл этот не соотносится и не может соотноситься с реалиями нашего бытия. Он запределен, как запредельны сами существа.
Между тем Сашка все время стонал. Хотя он повязал голову пуховым платком бабы Грипы, а сверху надел свою зимнюю шапку, ничего не помогало. Голоса инопланетян звучали все громче, к ним присоединился лай собак и вой котов. Баба Грипа умоляла отца Артемия спасти одержимого бесами сына.
Отец Артемий, в миру Василий, прошел срочную в ВМФ и, хотя не ходил в дальние походы, а служил в столовой военного гарнизона, жирка тогда не нагулял. За каверзные вопросы на политзанятиях его невзлюбил замполит, но пел Вася задушевно, и поэтому его всегда защищали жены командиров. Скучно было без него на воскресных концертах.
После дембеля Вася радовал меломанов в театре оперетты. Высокий рост, внешность киногероя и красивого тембра природой поставленный баритон быстро принесли ему известность. Многочисленные поклонницы, от школьниц до элегантных дам под семьдесят, ожидали Васю у служебного входа. Сначала это льстило, потом утомляло. После женитьбы оказалось проблемой. Но небольшой. К началу девяностых жить на зарплату даже солисту оперетты стало невозможно. Жена ушла. Сняв фрак и цилиндр Мистера Икс, Вася (Василий Северный — не псевдоним, а настоящая фамилия) отправлялся в опустевшую квартиру, чтобы открыть банку килек в томате. Или сварить вермишелевый суп из пакета. И это ему скоро надоело. Спев последний раз “Устал я греться у чужого огня”, Вася навсегда закрыл за собой дверь театра оперетты. Некоторое время он пел в ресторане и в церковном хоре. Неожиданно для бывших друзей и театральных поклонников окончил семинарию и получил сан.
Церковная карьера отца Артемия была головокружительной: уже через полгода он был казначеем епархии и распоряжался немалой казной. У отца Артемия появилась квартирка, золотые часики от духовных чад (замаливавших непрощаемые грехи), автомобиль с блатным номером.
Новое время диктовало новые условия. Обострилась конкуренция за хлебные места: претендентов на них всегда больше, чем самих хлебных мест. Выживали те, кто опирался на поддержку своего клана, кто умел договариваться с верхами. Заслуженный и праведный владыка был заменен на холеного молодого человека, когда-то стоявшего на учете за хулиганку. Его подозревали (не без оснований) в пристрастии к юным семинаристам.
Новый владыка первым делом изъял у отца Артемия кассу без счета и без расписки. Все сладкие служки поползли на повышение. В епархии разгорался скандал “небесного” цвета. К тому же новый владыка имел неуемную страсть к деньгам. Начали лить на свечном заводике еще и золотую церковную утварь. Сначала крестики и ладанки. Потом — кресты и оклады. Цены на церковную утварь в ларьке храма были как в дорогом бутике. Потом кресты и оклады повезли в благодатные земли без таможенной пошлины как предметы культа, а на самом деле — в переплавку. Когда вывоз пошел на тонны — вмешался Синод. Зарвавшихся служителей церкви разослали по монастырям.
Отца Александра еще раньше сослали в далекий и бедный приход на поселение бывших заключенных.
Отец Артемий не был божьим одуванчиком. Он говорил: “Я не святой, я служитель Божий, со своими пороками и недостатками”.
Вдруг страшная новость. Отца Артемия убили бывшие преступники (хотя они, как замполиты и чекисты, бывшими не бывают): решили украсть иконы на пропой и ударили ножом отца Артемия, пытавшегося защитить святыни.
Но Бог, ангел-хранитель, святые заступники, друзья и прихожане своими молитвами спасли отца Артемия. Три месяца он пролежал в коме, а потом медленно стал возвращаться к жизни. Ему определили новое место службы: церковь мучеников Флора и Лавра в Осинках. В тридцатые—сороковые в ней размещалась колония для малолетних преступников, а потом, до конца восьмидесятых, уже изрядно запущенное здание занимала заготконтора райпотребсоюза. Много усилий потребовалось отцу Артемию, чтобы привести храм в божеский вид и возобновить службу.
Отец Артемий пытался вразумить заблудшего Сашку Шарова:
— Ангелы суть светы мысленные, не нуждающиеся в языке и слухе. Но только святые праведники, наделенные божественной Благодатью, могут различать ангелов и демонов. Простые смертные, обремененные грехами, должны бежать от соблазна внимать голосам.
— И обращаться в милицию, — добавил участковый.
Сашку Шарова отправили в конце концов в областную психиатрическую больницу. В Осинки приехала санитарная инспекция. Взяли пробы воды. У родника поставили запретительный знак: “Опасно для жизни”. В Макарове и Осинках началась тихая паника. Человека всегда пугает неизвестная, неясная, невидимая опасность. Ему невыносимо ожидание последствий радиации, химического заражения, действий неизвестного вируса
Зная об этом, отец Артемий посвятил воскресную проповедь пагубному влиянию страха на человека: “Страх порождение дьявола, но также суеверия и темноты ума. Страхом дьявол искушает слабых духом и верой. Дьявол смущает христианина помыслами страха и отчаяния, заставляет думать, что отрадные чувства уже никогда не вернутся, что будет становиться все хуже и хуже. Но это заблуждение и ложь. Если человек выдержит испытание мужественно, не переставая бороться и трудиться над собой, то он снова ощутит действие и утешение Благодати”.
Страхи и страсти через некоторое время утихли. Родник огородили высоким забором. Еще через некоторое время выяснилось, что теперь это частное владение. Спустя год заработал небольшой заводик по выпуску чистой бутилированной воды.
Была ли связь между туристами с оранжевой палаткой и новым хозяином участка и родника, никто не выяснял. А вот вернуть отнятый у них родник жители Макарова и Осинок пытались. Обращались к районным властям, писали в газету “Каменский рабочий”, но ничего не получилось. Тетя Тоня Самсонова подвела мрачный итог: “Я-то, слава Богу, не доживу, а вы, молодые, еще поплачете. Родник забрали, и на озеро хозяин найдется”. “А ведь, пожалуй, она права, — думал Сема, — так и будет. И, может быть, очень скоро”. Чистая вода становится во всем мире дорогим товаром, а бизнес поставщиков чистой воды — доходным и перспективным.
Сашка вернулся из больницы месяца через два и про инопланетян больше не вспоминал. Баба Грипа время от времени продолжала будоражить общественное мнение Макарова и Осинок невероятными историями: “Еду в рейсовом автобусе. На “Развилках” мужик с бабой вошли. Билеты купили. Смотрю на них, смотрю. Знакомые, точно знакомые. А вспомнить не могу, будто кто память отнял. На всякий случай поздоровалась. Они тоже головами кивнули. На “Луговой” вышли и по тропинке через лесок направились, а ведь там одна только дорога. На Старо-Михайловское кладбище. И тут меня так и прошило, так и прошило, как молнией. Я думала, сейчас автобус остановится. Нет. Дальше поехал. А ведь это Верка Гусева с Иваном Кокшаровым были. Опять, значит, сошлись. Вот любовь-то”.
— Ну и что? — не поняли Сема с Ольгой и переглянулись, когда Рита Волкова принесла из магазина очередную новость от бабы Грипы.
— А то, — Рита перекрестилась и после долгой паузы продолжала: А то, что Ивана Кокшарова Веркин муж еще прошлой осенью из ружья застрелил, а Верка через неделю от тоски по Ивану повесилась. Ивана похоронили в Каменске, а Верку на родине, в Хакасии или Туве. Точно не знаю. Родственники ее оттуда приезжали.
Ольга перекрестилась, а Сема подумал: “Богатое воображение у бабы Грипы. Ей бы триллеры писать”.
В страшилки бабы Грипы Сема не верил, но все загадочное и непонятное в природе неизменно привлекало его внимание.
Сема не работал уже полгода. Деньги не то чтоб закончились, но не прибывали, поэтому в деревне он принципиально перешел на то, что вырастил или добыл сам. И хотя, откровенно говоря, по сумме, затраченной на патроны и амуницию, было выгоднее покупать куриц в магазине, сам факт, что он стал добытчиком, как-то согревал.
Последнее время Сема стал относиться к охоте более профессионально. Вспоминал уроки отца, прислушивался к байкам старых охотников и читал все охотничьи журналы от корки до корки. Про утиную охоту, правда, в журналах почти не писали, но отличие ее было лишь в умении стрелять влет. Влет Сема стрелял неважно. А за последние два сезона и вовсе не добыл ни одной утки.
Он вспомнил, как прошлой осенью охотился вместе со Степанычем, старым другом и профессиональным охотником. Лет был сказочный. Сема распалил два патронташа, напрасно перепугав кучу уток, а Степаныч добыл целых шесть птиц. Он был опытным охотником, ружье взял в руки в сорок седьмом году подростком. Отец погиб. Семья большая. Охота помогла выжить в голодное послевоенное время. Сказать, что Степаныч не азартен, было бы не правильно, он просто не суетлив и твердо уверен, что охота для пропитания, а не для забавы. Этому его еще дед научил. Есть деньги — гуляй по лесу, а мясо в магазине купи. Вольного зверя и птицу не губи без нужды. В этой мысли он только утвердился, когда жизнь сводила его, в прошлом геолога, с профессиональными охотниками: эвенками, манси, нивхами. Степаныч любил рассказывать про нивхов, с которыми прожил несколько лет на Сахалине. Нивхи кормятся морем, тайгой и обязательно благодарят хозяев моря, тайги, реки, болота, от которых зависят жизнь и успех. Для “Хозяина моря” готовят “мос” — студень из рыбьей кожи и ягод. Для “малых хозяев” — клубни саранки. На нашу картошку похожи. Приплывет усталый рыбак-нивх к берегу залива или реки, разведет костер и прежде, чем поесть, покормит “Хозяина огня” (бросит в костер сушеный клубень саранки). Перед сном положит под куст клубень саранки и щепотку табаку: “Дух счастья, не покидай меня”. Семе это понравилось, и он потом часто на охоте повторял: “Дух счастья, не покидай меня”.
В этот раз решили охотиться на озере Круглое. Уже с путевками на руках они выяснили, что на озере больше сотни стрелков с лодками, собаками, на “газонах”, “уазах”, “мерсах” и “круизерах”.
— Да разве ж это охота? Уток, наверное, меньше, чем охотников, — возмущался Степаныч.
— А давай на реку, — предложил Сема.
Решили попробовать, и егеря охотно дали путевки на реку, куда почти никто из охотников не стремился.
Река Усинка за лето здорово обмелела, заросла осокой. Утки в это лето гнездились в трех местах на протяжении пяти километров.
У Степаныча была рабочая собака, старушка Бланя. Ей уже стукнуло тринадцать лет, но по рассказам Степаныча, утку она тянула справно.
У Семы тоже была собака Рада, но она не таскала птиц. Когда Сема брал ягд-терьера, он слышал, что это бесстрашный и неистовый боец, способный в минуты порвать на лоскуты даже бойцовых собак. Знал, что охотники, готовящие ягдов к норе (где нужно биться с коварным барсуком или хитрой лисой, которые в два-три раза больше ягда), стравливают собакам бездомных котов сотнями, и ягды их рвут в клочья. Сема думал, что его Рада не такая. Домашняя, несмотря на бойцовские крови, она показывала зубы только тем, кто покушался на хозяев или их имущество, и не кусала, а лишь с удовольствием пугала нарушителей спокойствия. Но у охотничьих собак, если они настоящие охотники, есть ТЯМ — жажда добычи, битвы, крови. Это Сема знает теперь, а раньше он только экспериментировал.
Кролик из зоомагазина почему-то не побежал от Рады, и через минуту она просто раздробила ему все кости мощными клыками. Ростом ягды с болонку, а зубы — как у овчарки. Сема был в шоке от своего зверя — победителя кроликов.
Семе, конечно, хотелось взять Раду поучится, но брать пару сук ягд-терьера было бессмысленно — раздерутся в пух и прах. Поэтому решили взять Ермака, молодого, сильного, но бестолкового пса.
Уток нашли сразу. Сема предложил идти напролом и бить влет.
— Нет, парень, надо ползти, — заявил Степаныч.
Ползти пришлось, конечно, Семе. Хорошо еще день выдался сухим. Зато, когда, преодолев метров пятьдесят, он высунулся из травы, просто обомлел. Ни о чем не подозревавшие утки, покрякивая и чистя перышки, большим семейством расположились на островке в середине реки. Сердце бешено заколотилось, и Сема пальнул два раза по самым крупным. Пальнул почти без подготовки, чтобы не было времени сожалеть — очень уж красиво они выглядели.
Стыдоба! Первый заряд ушел ниже, и хорошая жирная кряква пошла вверх, подымая за собой молодняк. Но вторым выстрелом из верхнего ствола Сема все-таки успел зацепить крякаша, который, хлопая крыльями, побежал по воде, пытаясь взлететь. Пробежку подбитой птицы профессионально остановил Степаныч, находившийся в кустах неподалеку.
На берегу резвился Ермак, как всегда жизнерадостный, он и не думал идти за уткой, а Бланя скулила от нетерпения достать трофей и от невозможности пробиться через заросли крапивы. Степаныч донес собаку на руках до воды, поднял за загривок и показал птицу. Через несколько минут она вернулась с добычей в зубах.
Потом Степаныч взял еще пару уток и взял больше бы, но Ермак мешал скрадываться.
— Может, привязать?
— Не будет он сидеть, будет выть, — вздохнул Сема.
Степаныч улыбнулся, что-то шепнул псу на ухо, и тот за всю охоту ни разу не гавкнул, сидя на привязи. В конце дня Сема чисто взял чирка и сам вытащил его из воды.
Сема стал все чаще пропадать в лесу. С годами он открывал в себе в общем-то ненужные горожанину способности и навыки. В городе они как будто дремали, но стоило Семе оказаться на природе, как он начинал слушать и слышать лес, легко ориентировался в лесу без компаса.
— Сема, ты че, колдун лесной? — удивлялись друзья.
— Ага, — смеялся Сема, — колдун.
Сам он давно догадался, что эти лишние для горожанина способности достались ему в наследство. Отец Семы еще школьником в годы войны работал на лесозаготовках. Потом — в геологоразведочных партиях в тайге на севере Урала, еще позднее, став партийным секретарем, много проехал лесных дорог от одного леспромхоза к другому, поднимался над тайгой на вертолете, иногда брал с собой Сему. Дед Семы сплавлял лес по Нытве и Каме. Прадед был лесничим. Он пропал вскоре после революции, как говорила Семина бабушка, “сгинул”. От бабушки Сема слышал не то легенды, не то были о давних своих предках. Они жили в лесах севернее Чердыни. Жаль, что мало тогда спрашивал, пока живы были отец с матерью и бабушки. Теперь не спросишь.
Уже отцвели и побурели травы. Было пасмурно, временами моросил дождь. Целыми днями Сема бродил, распугивая зайцев и подымая глухарей. Но не стрелял их. Не было путевки, да и задача стояла другая — только утки и только влет. А вечерами после своих походов изучал найденную в Интернете старую книгу военного охотника 1938 года издания, в которой детально разбирались виды оружия, методы стрельбы, в том числе и стрельба влет. Главное, что понял Сема — теория хороша, но стрелять надо на уровне инстинкта. И, правда, сколько раз он, почти не целясь, брал со своей “тулкой” практически неподъемные трофеи!
Кроме теории стрельбы, Сема просматривал (нельзя терять квалификацию!) “мастерство менеджмента”, психологию и краткий курс МВА (мастер бизнес-администрирования). Читая, он с удивлением подтверждал собственные открытия, сделанные за годы работы. Ему стало интересно применить лидерский курс в действии, на охоте. Словно на тренинге, он сказал сам себе: “Я отличный стрелок и буду попадать”. Получилось! В следующий же раз он сбил пару уток с первых выстрелов. Но стабильности не было — сразу за удачей последовало тринадцать промахов.
В один из вечеров Сема, уставший и недовольный, медленно брел домой. Ермак и Рада бежали рядом. Над головой, азартно пытаясь прогнать собак, кружили чайки. Этих птиц Сема не трогал. У него с ними был договор — чайки его не выдавали, когда он скрадывал уток. Его сдерживало еще и высказывание Степаныча, что чаек и дятлов стреляют только уроды.
Но сегодня был такой противный вечер. Сема за весь день так и не добыл ни одной утки. С досады он чуть не нарушил свои принципы и пару раз брал на мушку гомонивших птиц. Борьба шла с полчаса, и, в конце концов, резко вскинув ружье, он пальнул в пролетавшую чайку. Как на грех выстрел был удачный. Птица камнем спикировала в небольшой заливчик у берега.
Тут же налетела стая ее подруг, наперебой галдя о нарушении договора.
— А, пошли вы! — с досадой на самого себя отмахнулся Сема. — Не лезьте к моим собакам, и договор будет выполняться дальше.
Чайки, обидевшись, улетели.
Сбитая птица оказалась живой. Собаки бросились в воду и пытались ее прихватить. Она клюнула в нос Ермака, и тот отскочил, поджав хвост. Потом досталось Раде. И тут началось! Псина, взвизгнув, пошла в атаку и за минуту так распотрошила несчастную, что Семе стало совсем совестно. Он хотел отобрать чайку у собаки. Но Рада не сдавалась и, прыгая, кусала мертвую обидчицу.
Девать птицу было некуда, и Сема забросил ее подальше в воду.
На следующий день Сема шел к реке с тяжелым сердцем. Но тяжесть тут же улетучилась, как только он увидел стайку кряковых. Ползать Семе не нравилось, но на этот раз он решил: “Ладно, махну”. Прополз несколько метров. Но вдруг утки как-то странно зашуршали. То ли чайки в отместку за подругу сообщили им о присутствии охотника, то ли полз неосторожно. Теперь действовать надо было очень быстро.
Но как только он приблизился на расстояние выстрела, утки снялись. Он уже не надеялся на результат, но Рада, понявшая за сезон, что надо делать, работала неистово. Прочистив около километра берега реки, она вдруг неожиданно подняла пару кряковых. И тут к Семе откуда-то издалека пришли новые чувства.
— Наверное, от прадеда, — решил он потом.
Степенность и неторопливость, неведомые и несвойственные ему ранее. Он накрепко приладил ружье к плечу, оценил снос уток, взял упреждение и поправку на бой ствола. Причем все это заняло гораздо меньше времени, чем обычные суетливые вскидки ружья и пальба почти без прицела. Утки заметили Сему и хотели взлетать. Да он и не таился. Выстрел грянул раньше, чем Сема успел пожалеть эту последнюю, красивую пару кряковых — уточку и селезня. Выстрел был хорош. Обе птицы распластались на воде, битые чисто. И через десять минут их по очереди вытащила на берег Рада, отдав хозяину в обмен на баранку с маком.
За несколько сезонов охоты в окрестностях Макарова Сема довольно хорошо узнал местность. Перед походом в лес он всегда внимательно изучал карту, обязательно брал ее с собой и делал пометки. Кроме обычных карт, была у него и особенная, какой в магазине не купишь. Он называл ее “шпионской”. С началом перестройки были рассекречены многие материалы, связанные с техногенными катастрофами советского периода. Были напечатаны карты с границами радиоактивного загрязнения. Карты сразу попали в разряд раритетов, но Сема отвечал в банке за взаимодействие с МЧС и такую карту добыл.
С радиацией Сема не раз сталкивался в своей жизни. Как-то его отец выбросил несколько ведер свежей северной рыбы, не прошедшей проверку счетчиком Гейгера; в армии неприкосновенный запас на территории их “хозяйства” фонил так, что бойцам можно было и не давать бром. В военторг едва не попала продукция с “Полынной звезды”.
Когда Сема покупал усадьбу, он облазил с дозиметром все углы дома, участок, пруд, озеро, родник, лес и остался доволен: фон был значительно ниже городского.
Карту “шпионскую” Сема сохранил и как-то, сверяя ее с уже изученной местностью, обнаружил на карте пробел. Тот же пробел оказался и на других картах. Местность на юго-западе от Макарова нигде не была обозначена. Сема назвал ее “зоной”, и она все больше привлекала его внимание. В зону, как заметил Сема, без нужды никто не ходил. Газовщикам, которые там вели контроль за газовой трубой, выдавали ОЗК. От местных Сема узнал, что лет десять назад там находилась военная часть, но ее куда-то перевели и все, что там было, кроме строений, вывезли. Племянница тети Тони Самсоновой Люба Баранова, работавшая в части поваром, рассказывала местным, будто в ангарах хранят обломки упавших на землю летающих тарелок и других НЛО. Старый охотник Степаныч этим рассказам не верил и всегда смеялся: “У Любки от столовых тарелок и кастрюль крыша поехала”. Спросить бы саму Любу, но она, по словам той же Риты Волковой, пропала при странных обстоятельствах. Села в рейсовый автобус на Каменск, но до конечной станции не доехала. Как рассказывали пассажиры того же рейса, почему-то попросила шофера высадить ее на “Луговой”, пошла по тропинке в сторону Старо-Михайловского кладбища и пропала. Больше ее никто не видел.
Сема давно заметил, что над “зоной” почти всегда хорошая погода. Даже если рядом на дороге идет снег или дождь. Знакомый вертолетчик как-то подтвердил: есть такие места на Земле. Космодромы и военные аэродромы строят именно в таких местах.
Часто в деревне по ночам Сема просыпался от гула моторов. Сначала он решил, где-то рядом военный аэропорт. Проверил, правда, не сразу (сведения-то секретные) — нет. Тогда Сема подумал, где-то рядом трассы пассажирских лайнеров. И успокоился, а зря.
Наша нация, а может быть, и вообще люди склонны к самообману. Так легче, спокойнее жить. Вот вроде живем хуже некуда, а все верим в лучшее. Хорошо только нашим рулевым: ври помаленьку, что скоро будет всем хорошо, а там, смотришь, придет другой и опять что-нибудь наврет про “потом”.
Вскоре у Семы появилась возможность проверить свои опасения: в банк привлекли нового VIP-клиента — областной аэропорт. Грех не воспользоваться случаем. Выяснил: трасс нет.
Сема пытался высмотреть, что же гудит-то, но, как на грех, либо туман, либо неважная видимость или какая-то неестественная пелена.
Один раз вечером Сема все-таки заметил непродолжительное сияние. Точка внутри, а вокруг нее — нимб со смещением в сторону, противоположную движению, наподобие воланчика от бадминтона. Сема тогда решил, что это закат, и пошел домой. Дома спохватился: какой закат на востоке, выбежал на улицу — уже пусто.
Октябрь перевалил на вторую декаду. Наблюдения за ночным небом испортила капризная северная погода. В ожидании Покрова тучи затянули небо. Снег ложился на кроны деревьев, не сбросивших листву, и на теплую сухую землю. “Значит, растает”, — подумал Сема. Он взял собак, ружье и двинул в лес. Сема шел дальним маршрутом, по старой, прорубленной еще до Миллениума просеке № 71. Доходил до свежей просеки № 77, по которой и ходили местные, лишний круг Семы получался километров в пять. Однако ему нравился именно этот маршрут, а особенно цифры на межевом столбе: в месте схождения просек 71 и (под углом 90 градусов) 77. Вот они, его три семерки.
Только неопытному глазу снежный покров поля и леса кажется безжизненным. Поздней осенью на неглубоком и влажном снегу следы особенно четки. Уроки старого охотника Степаныча не прошли для Семы даром. Он теперь умел отличать свежие следы от старых — вчерашних и еще более давних. Но сегодня снег шел всю ночь до утра и сохранились только самые последние, утренние следы. Охотники говорят “короткая пороша”.
От осинника к кустам тянулись заячьи следы. Их с другими не спутаешь: две маленькие ямки и две побольше впереди. От осинника и кустов шиповника заяц, очевидно, подкормившись, направился к дороге. Пробежал метров сто вдоль дороги, вернулся назад и “сметнул”, сделал “скидку” — огромный прыжок вправо, скрыл отпечатки лап в зарослях бурьяна. Сема не стал преследовать зайца, двинулся дальше. У межевого столба заметил очень похожие на собачьи следы лисицы. Семе нравился этот красивый, умный и очень азартный зверь. Оставив путаницу следов, очевидно, после “мышкования”, лиса двинулась в заросли, вырыла ямку. Возможно, пыталась откопать уже устроившегося на зимовку ежа. Опять пошел снег, спрятал все живое, и собаки не взяли ни одного следа. Когда Сема с собаками вышел к реке, было часов семь вечера, начало смеркаться. Идти до дому оставалось еще километра четыре, а снега местами по колено. Сема взмок. Уже не до охоты. Он думал о доме, теплой печи, кружке “Нескафе Голд” с молоком и маковой баранкой. “Как мало надо бывшим банкирам”, — подшутил над собой Сема и зевнул. Буквально из-под ног, с берега, в пятидесяти метрах от реки, с трудом от борьбы с валившим снегом на крыло поднялась кряква. Сема просто обездвижел от неожиданности и наглости утки и пальнул по ней не целясь. Повезло в этот раз утке, а может, и Семе: он не хотел тащить лишний килограмм поклажи.
Рада, несмотря на окрик хозяина, бросилась в пелену снега и воды искать утку. Через пять минут собака вернулась и скоро начала буквально стучать зубами от холода. Сема сжалился над своей любимицей, взял ее на руки и нес так полпути, согревая своим телом отважного зверя.
Домой Сема пришел уже в темноте, изрядно вымотанный, но довольный. “Засну сразу”. Однако, как ни странно, не спалось, не помог и проверенный способ: чашечка кофе с бутербродом. Обычно так Сема побеждал даже самую страшную бессонницу или приступ мигрени. А тут мало того что не спалось, еще и напала какая-то невыносимая жуть. Сема встал, включил телевизор, тот не показывал даже две центральные программы. Пошел посмотреть прием на сотовом телефоне. Нет сети, что за черт, ведь совсем недавно он поставил новую антенну и мощный усилок, с которым связь должна быть и намного дальше от базы, чем Семино хозяйство. Сема начал остервенело крутить адаптер. Связь вдруг проявилась, потом телефон пискнул, как если бы по нему шарахнула молния, и затих.
Сема решил, что его совсем замело, и пошел на разведку во двор. Ветер поутих, большие хлопья снега медленно кружили в неведомом танце, отбрасывая фиолетовые тени на свежевыпавший снег. Сема видел желтую, красную и синюю луну, но фиолетовую?..
Собаки тоже вылезли из будок и, задрав головы, молча смотрели вверх, Сема сделал усилие, шея отказывалась поворачивать голову вверх.
Это была не луна. Сиреневый шар, окутанный флюоресцентным сиянием, плыл мимо Семиной усадьбы в сторону зоны. Шар развернулся, теперь он был похож на юлу, и, двигаясь по типу падающего листа, медленно скрылся за высокими соснами в районе зоны. Сема посмотрел на часы: было 22.10, где-то в мозгу прозвенел звоночек с поганым тембром, как сбор по тревоге в армии. Сема почувствовал, как через него проходит сгусток энергии, и поплыл, теряя землю и контроль над ситуацией.
Сема устоял на ногах, он потерял сознание всего на пятнадцать секунд, не больше. Очнулся, отлил на снег. Вспомнил, что ему стало жутко и он вышел проведать собак. Рада сидела на снегу с выпученными глазами, будто они сейчас выскочат из орбит. Сема взял ее в дом, закрыл в ванной и лег спать, видимо, кофе подействовал. Перед тем, как выключить свет, он взглянул на будильник: 22.30.
Утром болела голова, что-то крутилось на уровне подсознания, пытаясь стать мыслью или воспоминанием. Он побрился, пошел умываться и чистить зубы.
“Что же здесь делает собака, глаза у нее какие-то большие, заболела, что ли? Сема зажмурился, плеснув в лицо холодной воды, и четко увидел в глазах Рады сиреневый снег и серебристо-фиолетовый шар.
Что-то начало проясняться. “Сон. Тогда при чем здесь Радкины глазищи?” Сема выгнал собаку на двор, позавтракал, надел часы и заметил: они стоят, остановились в 22.12. Тут он смутно вспомнил, как отключился на мгновение. “Понятно, устал”. Начал анализировать дальше: “Свечение… Так, оптический эффект”. Сема нутром чувствовал, что кто-то воротит его мысли от вчерашнего события, и тут зазвонил будильник.
Все сложилось. Он отключился на пятнадцать секунд, а прошло пятнадцать минут. Пусть будильник немного и бежит, но Сема подводил его вчера днем, так что разница во времени не может быть более пяти минут. Остается минут десять, достаточно времени, чтобы промыть мозги.
Сема начал собираться в зону.
Как обычно (без подготовки оружия, фонаря, компаса, GPS), кинулся навстречу неизвестности, но дорожная резина и бензиновый движок “Шевроле-Нивы” разбили его пыл о наледь дороги. Не сказать, что машина не управлялась вовсе, но, несколько раз попав на юз, Сема понял, что на этой резине ему не пройти по гребню ни одной глубокой колеи, следовательно, первая же яма будет последней в его экспедиции.
Замена родных колес на высокие, зубастые, усеянные рядами шипов колеса от полноприводной “газели” заняла целых два часа. Сема давно не менял колеса сам, а может, и вообще не менял (было кому поручить), и изрядно взмок. Это ж надо, еще не старик, девяносто килограммов, а так устал. Было время, когда двадцать лет назад с таким же, как он тогда, поджарым напарником — оба были по семьдесят килограмм — поднимал пианино до пятого этажа без отдыха.
“Сема, что с тобой? — сказал он себе. — Ты не болен ли, парень?” И пошел взглянуть в зеркало. Цепочка от крестика просто сияла первозданной чистотой. Ее блеск больше соответствовал бижутерии, чем серебру. Еще недавно и цепочка, и крест были темны и даже почернели местами (Сема еще решил: заболею). Он вытащил в проем ворота рубахи всю цепочку и крест — идеальная чистота… Сам он серебро не чистил, другие домашние не могли — он не снимал крест даже в бане.
Сема вновь стал собираться и теперь взял все, что пропустил утром, а еще сотовый телефон со стационарной антенной и даже комплект ОЗК и противогаз. Собирался он неспешно, что ему было несвойственно.
С собой Сема взял только Раду. Ермак брехал, обидевшись на хозяина.
До начала зоны была накатанная полевая дорога, километров семь-десять. Несмотря на снег, на шипованной резине Сема катил не напрягаясь. Дорога заняла минут пятнадцать. За эти минуты Сема успел прокрутить в сознании занимавшие его в последнее время вопросы.
— Как жить дальше?
— Не напрягаясь.
— Чего ты, Сема, достиг и куда идти?
— Идти никуда не надо, жизнь сама поведет.
Сема вдруг понял, что он ничего не хочет. Пропали желания и даже интерес к жизни. Раньше он хотел спортивный мотоцикл, новую должность, роскошных женщин — много всего. А теперь он ничего не хотел. Сема щипнул себя за нос. Вроде живой. Он понял, что в нем меняется, и теперь уже не было вопросов, почему у него нет друзей, почему его желания не похожи на желания других и не раздражает борьба с постоянным внутренним чувством несвободы. Теперь и навсегда он свободен. От чего? Например, от окружающих. И, очень важное, странная боль в середине груди, с которой все началось, практически прошла, а когда и напоминала о себе, он нашел способ уходить от нее. Резко меняя направление мыслей, он мгновенно гасил эти ощущения.
Начиналось первое кольцо зоны. Неожиданности возникли сразу: завертелась, как юла, стрелка компаса. Сема решил не обращать внимания и продолжать движение, пока дорога была знакомой.
Однажды на ГАЗ-69 он заезжал в зону километров на пять, до первого болота, которое закрывало въезд в неизвестное. Тогда Сема первый и последний раз стал браконьером. У него была путевка, но он был в заказнике, правда, об этом узнал уже позже (Сема никогда не читал указатели по обочинам дороги и даже порой не обращал внимания на дорожные знаки). Дичи в зоне было столько, что дрожь от бьющегося в жилах азарта не давала спокойно управлять автомобилем. Сема подобрался к стайке тетеревов и выстрелил в самого крупного. Птица упала, сраженная наповал. Это был межняк, редкая помесь глухаря и тетерева. Птица, появившаяся от запретной связи, имела аномальное развитие: у нее было два хвоста — основной глухариный веер и слаборазвитая, но четко различимая лира тетерева. Сема отдал добытую птицу макаровским аборигенам, которые ее съели в тот же вечер. Только много позднее Сема узнал, что двухвостого межняка никто еще не добывал.
В этот раз Семе было не до дичи. Он думал только о цели — как можно дальше забраться в зону. В горячке Сема проскочил опасный болотный перешеек с ходу и, как только выбрался на твердый грунт, остановился проверить пройденный в болоте путь (жить в зоне он не собирался), чтобы не было неприятностей при возврате домой.
Колея в болотине была очень глубокой, на грани. Ну, что сделано, то сделано. Сема решил проверить координаты, по ощущениям, он забрался в зону километров на пятнадцать; он включил GPS и положил его на капот машины ловить спутники, а сам начал натягивать нижнюю часть комбинезона ОЗК. В карманах брюк лежали баранки с маком, для Рады, через комбез их было не достать. Сема вытащил их и положил рядом с GPS, одна баранка тут же упала на землю, и Рада с урчанием начала ее уничтожать.
Сема чертыхнулся и, взяв вторую баранку в руки, тут же отчетливо вспомнил правило: не поминай черта в лесу, а то будешь плутать. В сердцах повесил вторую баранку на ветку стоявшего рядом чахлого деревца, на высоте метра в полтора от земли.
Сказав Раде: “Вернемся, тогда получишь” и добавив: “Если будешь себя хорошо вести”, Сема глянул на навигатор. За десять минут тот не поймал ни одного спутника. “Странно это”, — вслух сказал Сема.
Сема сел в машину, решив продолжить путь, благо дорога неплохая, то есть дороги-то не было, но ехать можно. Двигатель не завелся ни сразу, ни на пятый раз, ни через десять минут. Вот это уже начало грузить. Пожалуй, если бы Сема смог завести мотор, он махнул бы домой, но не случилось.
Время шло уже к трем, хорошо хоть часы не встали, — это его успокоило, и он решился идти пешком.
Ружье на плечо, сотовый телефон (вроде есть одна долька на приеме, возьму), собака; ключи от машины, бинокль, спички, бутерброды, яблоко, термос — все рассовано по местам. Щелкнул центральный замок, Сема не рискнул ставить охрану со звуком, он начал сторожиться, будто его вел кто невидимый (лучше меньше шуметь).
Пройдя большое поле, Сема нашел прогал в лесу: то ли старая дорога, то ли звериная тропа. По ней он и пошел и отмахал километров пять. На большой поляне заметил цепочку следов. Рада мгновенно среагировала, подняв дыбом шерсть, но по следу не пошла. Чьи же это были следы? Следы некрупного медведя на первом снегу похожи на следы человека в больших валенках. Та же длина шага, величина отпечатка, но человек ставит ступни пятками внутрь, а медведь наоборот. Эти следы были пятками внутрь. Да и медведей в округе давно никто не встречал. И не время этому зверю бродить. Медведи успевают залечь в берлогу по черной тропе. До снега. Значит, человек? Но почему следы такие крупные.
Сема заметил рядом две тени. Оглянулся — никого нет. И снова рядом возникли тени, они медленно двигались в сторону леса. Сема зарядил ружье пулями и только тут обратил внимание: поляна была аккуратно окошена. “Какого ч… — осекся Сема. — Тут же сено давно никто не косит”.
Надо быть осторожнее. Присмотрев выход с поляны на противоположном конце, пошел не прямиком — по опушке. Дорогой подшумел зайца, за которым чуть не ушла в догон Рада, пришлось свистеть. Рада вернулась, а в ответ прилетел не то свист, не то крик, не то вой: “Ф-и-и! Фи! Фиу-у!” Становилось жарковато: от ходьбы в ОЗК или от липкого страха.
Сема проскочил еще один перелесок и вышел на большое поле. Поле тоже было скошено, и по кромке шли старые гусеничные следы, припорошенные снегом, — похоже на БТР или вездеход. “Может, газовщики, — подумал Сема, — а сено-то им зачем, и что-то стогов и скирд не видно”.
Тут он увидел полоску вяленой травы, ярко-зеленой, чем-то похожей на молодую крапиву. Конопля. Вот почему местные наркоманы перестали подсаживать мак на огороды, у них теперь целое производство или новый поставщик. Видимо, поэтому и не продали пустующие поля недавно приезжавшим голландцам, а может, как раз продали втихую.
Время шло к пяти вечера, еще не смеркалось, но начиналась мелкая поземка, надо было сматываться: слишком много скрытой агрессии ощущал Сема вокруг. Спрятавшись в подросте, Сема решил оценить перед уходом обстановку и осмотреться. В кармане что-то пискнуло, заставив тяжело вздрогнуть. Мобильник поймал сеть, но какую-то непонятную волну, Сема машинально попытался набрать любой номер, телефон шипел и сообщал, что доступа к сети нет.
Сема поднял к глазам бинокль и за кромкой леса, окаймляющей поле, увидел полоску засыпанной снегом земли, на которой стояло заброшенное строение. Центр зоны, почему-то решил Сема, и ему даже показалось, что у строения или “базы” (как он назвал его для себя) стоит современная антенна-растяжка, — точно рассмотреть не давал снег.
Снег становился все сильнее, и там, куда смотрел Сема, вдруг поднялась снежная пурга, когда он отвел бинокль, она была похожа на туман. Туман наполнился сиреневым светом. До объекта километра четыре или пять, и без оптики трудно понять, что это. Пока Сема поднимал бинокль и ловил картинку, сиреневый объект почти уплыл, но краем глаза Сема все-таки увидел фиолетовый шар.
Сема ходко шел обратно. Чтобы не бояться, он задал себе тему размышлений. Тема была в тему: “Сиреневый туман”. Первым делом он вспомнил, что в прошлом году, когда красил фасад дома в Макарове, хотел сделать его сиреневым. Не дали Ольга и дочери. Младшая даже сказала: “Пап, ты сдурел”. Дом стал бежевым, а жаль.
Потом он подумал, что все последние годы жизни, которые помнит, можно разложить на цвета. Когда он только пришел в “Призму”, все его костюмы были синими, и так четыре года. В “Гром-банке” он был коричневым и отчасти зеленым (пиджак и любимая куртка). Сам банк был красно-коричневым. Когда начались проблемы, купил злой ярко-лиловый костюм. Снова ушел в “Призму” и тут же вынес еще добротный лиловый костюм на плечиках к мусорке, местным бомжам. В “Призму” он пришел в белой паре, благо было лето — и пятница. И на слабый укор президента банка о соблюдении формы одежды ответил — в пятницу в деловом мире позволяют свободный стиль. Через неделю на пятничное банковское совещание половина мужчин пришла в светлых костюмах. Затем Сема с талантливым мальчишкой, дизайнером Лехой, разрабатывал новый цветовой стандарт банка и сумел засунуть в стандарт половину цветов радуги. Ему здорово попало: это банк, а не бордель. Но поддержал народ: банк должен быть радостным. Самое позднее веселое приобретение, за год до ухода из “Призмы”, — оранжевая гавайская рубаха.
Последний год в “Призме” он носил только серое, впервые в жизни. Потом узнал у психологов, что серый считают цветом кризиса. А этим летом он донашивал деревенскую цветную одежду и ничуть не страдал от отсутствия костюмов, сорочек и галстуков. Дочь спрашивала: “Папа, ты бич?” — “Нет, я крестьянин”. И в довершение ухарского вида слушал в машине только “Радио банкиров, радио Шансон”.
В сумерках, заставив в очередной раз вздрогнуть всем телом, пролетела тенью сова. Сверкнули желтые глаза — вот это размерчик. “Пожалуй, филин”, — решил Сема, вернувшись в реальность. Вот уже последняя поляна и оставленная машина.
Сема бросил вещи в салон, снял ОЗК, дал пропотевшей одежде проветриться. Завел с первого тычка машину и оставил включенным мотор прогреть салон. Становилось зябко. Рада в машину не шла, крутилась у березки. Сема вспомнил, что обещал ей баранку. Баранки на дереве не было. Одинокий след, похожий на встреченный им в зоне, уходил в ближайший колок.
Сема отдал Раде один из двух не съеденных бутербродов и половину яблока, закусил сам. Время было около 18.00, смеркалось. Сема перескочил перешеек болотца, так же, с размаху, в конце колеса начали буксовать, но инерция от разгона спасла. Он еще раз остановился — оглянуться, проститься с зоной — и решил проверить GPS. Сема включил мощный налобный фонарь, пришитый к кепке, и начал крутить головой, наводя луч света на уже темные опушки. В лесной мари мелькнула серая фигура, как на полигоне. Он вернул луч обратно — чисто, наверное, показалось. Еще раз прокрутил лучом по окрестным опушкам. Нет, никого. Однако Сема никак не смог отделаться от чувства слежки или наблюдения, объектом которых был.
GPS вдруг поймал сразу десять спутников. Сема навел карту на цель: вот река Усинка, вот Макарово, дальше поле, и все — потом ничего, пустота. Многокилометровый пробел даже на шпионской карте. Забавно.
Залаяла Рада и отсекла его мысли о зоне. Напоследок он неожиданно резанул мощным переносным прожектором по округе и на мгновение осветил за перешейком высокую серую фигуру, прислонившуюся к чахлой березе, у которой сам недавно стоял. Сверкнули фосфором огоньки глаз. “Значит, все-таки за мной следили”.
Сема нажал на газ, удирая на своем боевом автомобиле в сторону Макарова, — жути на сегодня ему хватило.
Пришлось топить баню, благо, что вода была залита и дрова заложены заблаговременно. В баню Сема ходил редко, примерно раз в полгода, но париться любил. А тут пошел сознательно, вспомнив рассказ своего коллеги по “Призме”, Василича, которому довелось четыре месяца быть в Чернобыле начальником штаба эвакуации. В самом пекле его спасала ежедневная баня и немного водки. Василич был настоящим мужиком и даже теперь, в свои пятьдесят, не пропускал мимо ни одной юбки. Василич имел орден от государства, но ни банк, где он проработал около десяти лет, ни государство так и не дали ему угла. Он жил с семьей на съемной квартире.
После бани Сема хлопнул стакан водки. Включил телик и вскоре крепко заснул. Зона осталась загадкой.