Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2009
Литературную премию имени П.П. Бажова нынче будут вручать в десятый раз
Сейчас уже мало кто помнит: Бажовская премия существовала и раньше, до того, как началась ее нынешняя история. В 1969 году — выходит, уже сорок лет назад — ее учредило Свердловское отделение Союза журналистов СССР, и награждались ею журналисты. По статусу премия была ежегодной, но присуждалась от случая к случаю. В “Бажовской энциклопедии” приводится шесть лауреатских имен (кажется, это исчерпывающий список): два фотокорреспондента, два газетчика, тележурналистка и краевед. Надо отдать должное: все лауреаты — замечательные мастера своего дела, по сей день не забытые (по крайней мере, в профессиональной среде). Однако последний раз та Бажовская премия была присуждена в 1986 году, после чего наступила очень уж длительная — многолетняя — пауза, а с началом 90-х журналистам стало и вовсе не до премий… Так что с первой попытки премия имени П.П. Бажова не укоренилась, не прижилась. Тут не место обсуждать, почему так случилось, и я привел эту историческую справку исключительно затем, чтобы подчеркнуть: нынешняя Бажовская премия с прежней не связана никак — кроме, разумеется, имени Бажова. Так и то: в конце 60-х вдохновились Бажовым-журналистом, а сейчас сориентировались на Бажова-писателя.
Когда отмечалось 120-летие автора “Малахитовой шкатулки”, премию учредили… Хотел было сказать, что ее учредили заново, да нет, не так: учредили принципиально новую премию, хоть и назвали ее тем же именем —Павла Петровича Бажова.
***
Очевидно, прежде всего стоит назвать имена тех, кто ее в новом качестве придумал и организовал, то есть учредителей. При том, что, конечно же, идея носилась в воздухе, что она предварительно обсуждалась, примерялась, уточнялась, шлифовалась, доводилась до кондиции при участии разных других лиц, главных “зачинщиков” было двое: тогдашний директор Уральского отделения Литературного фонда России писатель Лев Михайлович Сонин и тогдашний генеральный директор Екатеринбургского завода по обработке цветных металлов Николай Иванович Тимофеев. Читатель, который, как говорится, не в теме, сразу “распределит роли”: дескать, первый по должности обязан был заботиться о материальной поддержке литераторов, которые не вписались в рынок (а это, смею вас заверить, не самые слабые мастера в профессиональном цехе), второй — спонсор, которому, мол, ничего не стоило ради повышения имиджа руководимого им предприятия пожертвовать сотню-другую тысяч рублей на благое дело. В каком-то смысле это так, но следует принять во внимание, что и того, и другого инициатора премии заняться столь хлопотным делом побудили не столько должностные обязанности, сколько глубоко личное отношение к Уралу, к литературе вообще и к Бажову в частности.
Тематический и жанровый диапазон творчества Льва Михайловича Сонина (десяток книг и сотни журнальных публикаций) на редкость широк — от научно-популярных очерков до детектива, от киносценариев до художественно-исторических исследований, от древнего Урала до свердловского трамвая, от трагедии в Ипатьевском доме до анекдотов из жизни великих писателей. Посмотреть со стороны — как не обвинить автора во всеядности? А вчитаешься — так ведь почти все, что он написал, без натяжек можно очертить понятием “художественное ураловедение”. Общая направленность его разнообразных творческих устремлений была предопределена характером и судьбой. Судьба распорядилась так, что за десятилетия работы по “гражданской” специальности (горный инженер-геофизик) Лев Михайлович объездил и обошел практически весь Урал. Характер же Сонина таков, что новые впечатления ему никогда не приедаются и он не перестает удивляться увиденному, а удивление всегда — толчок к познанию. Когда же мысль, побуждаемая эмоцией, начинает двигаться от очевидности к сути, она обнаруживает корни вещей — переплетающиеся и уводящие в такие области, которые поначалу находились далеко за пределами круга интересов… В общем, Лев Михайлович Сонин со временем стал одним из самых разносторонних и дотошных знатоков Урала — уральской географии и геологии, минералогии, истории, этнографии и прочая, и прочая. Кто-то с детства готовит себя к литературному поприщу — кому-то для того, чтоб вступить на эту стезю, нужен сильный эмоциональный толчок. В этом смысле Урал и сделал инженера Сонина писателем.
А Николай Иванович Тимофеев — инженер-металлург и ученый, автор полутора сотен научных публикаций и действительный член ряда отраслевых академий, один из крупнейших в стране специалистов по благородным металлам, организатор производства, общественный деятель. Его судьба на протяжении полувека была связана со Свердловским/Екатеринбургским заводом по обработке цветных металлов, куда он пришел сразу после института, а потом, успешно пройдя все ступени служебной лестницы, стал директором, генеральным директором, президентом холдинга, куда завод до недавнего времени входил.
Надо заметить, что с первой половины 90-х годов предприятия, более или менее благополучно пережившие авантюрный прыжок из социализма в капитализм, начали примерять к себе атрибуты того, давнего российского — купеческого и патерналистского — капитализма начала ХХ века. Новые их руководители (теперь нередко они же и хозяева) вспомнили о престижности благотворительности, меценатства. Кто-то, видимо, избывая грехи стремительного обогащения, жертвовал средства на восстановление храмов, кто-то тешил свои мужские инстинкты, щедро подкармливая любимую футбольную команду.
А вот завод ОЦМ, возглавлявшийся Тимофеевым, организовал финансирование возрожденных в 1993 году Демидовских премий. А еще в конце 90-х поддержал издание книжной серии “Урал. ХХ век”, выпускать которую затеяло издательство “ПАКРУС”. Мало того, сам Н.И. Тимофеев стал ее главным редактором: тематика серии отвечала широте его интересов и складу ума. Со временем обнаружилось, что Николай Иванович, ко всему прочему, — увлеченный читатель поэзии и даже с давних пор сам пишет стихи. Пишет он их, если воспользоваться известной песенной строчкой, “для души, а не для славы”, потому что главное свое призвание нашел в другой сфере, тем не менее заботы литературы ему душевно близки. Добавлю и еще один сюжет из его жизни: уже в начале нового века Тимофеев создал и возглавил научно-культурный фонд, который реализует широкий спектр гуманитарных программ.
Вот почему Н.И. Тимофеев не просто поучаствовал в учреждении премии, но стал ее подлинным энтузиастом. Достаточно сказать, что даже и теперь, десять лет спустя, когда уже и Л.М. Сонин давно не занимается литфондовскими делами, и сам Николай Иванович ушел от руководства заводом ОЦМ, по-прежнему Тимофеев курирует премию, изыскивает для нее средства и самым пристрастным образом — наперегонки с жюри — читает наиболее интересные вещи, представленные на конкурс. В работу жюри Николай Иванович не вмешивается, но на церемониях награждения победителей, в которых он непременно участвует, нередко добавляет что-то и от себя об их творчестве, и его суждения обычно уместны и конкретны.
Так что не просто два должностных лица, но два энтузиаста Урала и литературы подписали официальный документ об учреждении премии имени П.П. Бажова — теперь уже литературной — и, что называется, запустили механизм проведения конкурса соискателей и награждения лауреатов, который исправно работает десять лет.
***
Десять лет — юбилей не юбилей, а все-таки круглая дата, позволяющая судить не только о благих намерениях учредителей, но и о достигнутых результатах. Главный результат, по-моему, бесспорен: премия укоренилась, без нее литературный ландшафт не только Урала, но, пожалуй, и всей России показался бы теперь заметно бедней.
Конечно, надо отдать должное учредителям, они же главные организаторы: в первую очередь это их заслуга. Пусть без разного рода накладок — мелких и покрупнее — не обходилось, но главное: ни разу не был нарушен заданный изначально ритм, конкурс всегда был достаточно серьезен, жюри работало по-честному (при том, что его решения, разумеется, никогда не устраивали всех). Об общественном интересе к конкурсу и его итогам дает наглядное представление неизменно переполненный зал во время церемонии награждения лауреатов. И еще один показатель успеха: из лауреатов девяти прошедших лет (кто станет победителем в нынешнем году, выяснится уже после того, как этот номер журнала выйдет в свет) составилась столь внушительная писательская когорта, что вполне естественно смотрится на буклете, выпущенном к прошлогодней церемонии, статусная дефиниция: “Всероссийская литературная премия”. Поначалу о таком статусе открыто не заявляли, хоть и держали его, как говорится, в уме.
Однако, я думаю, в еще большей степени успех премии был предопределен ее идеологией, которая вырабатывалась с уважительной оглядкой на “титульную” фигуру. Как известно, Павел Петрович Бажов писать начал поздно, о привилегированном месте в литературной иерархии никогда не хлопотал и даже писателем стал признавать себя лишь в конце жизни, неожиданно для себя достигнув вершины признания. Да и признал лишь под давлением общественности.
Он не был нонконформистом и диссидентом (тогда и слов-то таких не знали) в советской стране, он уважительно говорил о социалистическом реализме, отнюдь не следуя его канонам1 , даже чувствовал некоторую неловкость от того, что не мог заставить себя сесть за роман (ну как столь прославленный писатель — да без романа?!) и что его сказы обращены в прошлое, а писать что-то более злободневное у него не получалось, хоть попытки такие делал. Так или иначе, но писал Бажов по-своему, не оглядываясь на указания партийного начальства, советы критиков, укоренившиеся формы и признанные эталоны. Писал, как писалось, — как велели духовный опыт, вкус и некий внутренний голос, определения которому не существует.
И вот прошло две трети века, многое изменилось в этом мире, и уже мало кто помнит (а не читает, кажется, никто) литературных фаворитов того времени — романистов и авторов, сочинявших на злобу дня, — а “Малахитовая шкатулка” не просто осталась в культурном обиходе народа, но, теперь уж очевидно, стала неотъемлемой частью фундамента духовной культуры российского общества. Сегодня едва ли можно найти во всей России человека — по крайней мере, представить его себе невозможно, — который не знал бы про Данилу-мастера, Медной горы Хозяйку, каменный цветок. Они теперь для нас, как медведи Шишкина, песня “Из-за острова на стрежень” или сказка про Курочку Рябу: нельзя быть русским и не знать их.
Подражать Бажову невозможно, хоть многие пытались. Можно сочинить похожий сюжет, обрисовать какой-то сказочный уголок уральской природы, сослаться на “наших стариков” или на собственное деревенское детство, нашпиговать текст диалектными словечками — получится “ну все-все так”, а все равно что-то не так. Впрочем, нет нужды гадать, что именно “не так”: у подражателей, даже самых искусных, — не более чем “картинка”, а у Бажова в каждом слове заключен самый дух Урала, и дух тот — не мистическая эманация старинных гор и потаенных недр, а как бы спрессованный в непосредственном чувстве многовековой опыт жизни людей, осваивавших этот суровый и щедрый край и сросшихся с ним всей своей судьбой. Сумейте по-бажовски познать Урал, проникнуться его духом — и вы станете писать, как Бажов, только непременно иначе: внешние формы его сочинений вам уже не понадобятся, у вас родятся свои. Вы, конечно, поняли, что это не рецепт: накопление духовного потенциала, который наполняет смыслом образный строй, — фундаментальный закон художественного творчества, только чтобы он проявился в полную силу, нужно иметь талант и внутреннее достоинство, заставляющее работать не по образцам, не на конъюнктуру, а сообразно собственному вкусу и “шестому чувству”. В том и заключена суть творческого опыта П.П. Бажова, с оглядкой на который учредители разрабатывали идеологию новой Бажовской премии.
Согласно этой идеологии, возможность представления произведений на конкурс Бажовской премии не должна зависеть от их тематических, жанровых, стилистических характеристик. Иными словами, это премия не для “продолжателей” и уж тем более не для подражателей; это премия, если так уместно сказать, общелитературная. Мало того, в положении о конкурсе после перечисления традиционных номинаций — проза, поэзия, публицистика и т.д. — следует весьма важная оговорка: “Система номинаций может уточняться жюри в соответствии с реальной ситуацией в литературе в конкретном году”. Это значит, что от соискателей премии ожидается не отработка готовых приемов и форм, не демонстрация умения “соответствовать” (требованиям критики, “толпы”, “тусовки”), не провинциальное шитье по столичным лекалам, но собственная творческая идея, умение говорить о своем и своим голосом. Но, опять-таки, речь идет не об “оригинальности” во что бы то ни стало (литературного трюкачества Бажов не любил), а о выходе на новые горизонты духа. Проще говоря, это премия для “живой” литературы — движущейся, пролагающей новые тропы, ищущей новые возможности постижения смысла и пробующей новые выразительные средства. Премия для литературы не столько “высших достижений”, сколько углубленного поиска и творческого азарта.
Учрежденная на Урале и в память П.П. Бажова, премия, конечно, мыслилась как уральская, способствующая обогащению культурной жизни нашего края. Однако с самого начала было решено не замыкать ее рамками города, области, даже всего уральского региона: право участвовать в конкурсе предоставлялось любому писателю, который так или иначе духовно сращен с Каменным поясом. Конечно, преобладающее число конкурсантов всегда составляли и составляют уральцы. Это естественно: они здесь живут, в здешней жизни корни их творчества, здесь же их пристрастнее, нежели в других местах, читают и оценивают. Но не так уж редки случаи, когда писатель уральского происхождения укоренился в других краях. Он уже и от уральских тем отошел, но “малая родина” сидит в нем (как в каждом из нас) неискоренимо: он “по-уральски” видит и воссоздает в слове места и обстоятельства, для уральцев непривычные. Конечно, вычленить уральский фермент в творчестве такого писателя — это примерно как обнаружить воды Исети в Обской губе. Но все равно она там есть — значит, есть и уральские корни в творчестве писателя, живущего теперь не на Урале.
Допускался учредителями и такой вариант: писатель, побуждаемый некими творческими импульсами, погрузился в “уральскую” тему, хотя на Урале ни разу не бывал… Однако существует ли “уральская” тема? Дать ей словесное определение я бы не решился, но если вы почувствуете, читая книгу: вот оно, наше! — значит, это она и есть.
Словом, премия с самого начала предполагалось открытая, распахнутая в сторону широкого потока общероссийской литературы, но при любом раскладе поддерживающая, скажем так, уральскую ноту во всероссийском аккорде.
Изначально предполагалась также, что она будет предельно открытой и в другом отношении: претендовать на нее могут и члены любого писательского союза, и авторы, в литературных и иных творческих организациях не состоящие. Порядок выдвижения произведений на конкурс предусматривался тоже самый демократичный: свои предложения на этот счет могли представить оргкомитету и писательские организации обоих наших Союзов, и библиотеки, и редакции, издательства, кафедры… Обсуждалась даже возможность самовыдвижения, но поостереглись проломной энергии, свойственной некоторым самовыдвиженцам. Сошлись на том, что хоть какой-то поручитель у соискателя должен все-таки быть, дабы жюри не пришлось тратить слишком много времени на раскопки в напластованиях “неведомых шедевров”.
Откровенно говоря, такая открытость конкурса поначалу не вызывала энтузиазма у местных писателей, ибо явно провоцировала наплыв “варягов” и “непрофессионалов”. Но учредители стояли на своем: расширение географии конкурса поднимет уровень конкуренции и, соответственно, повысит имидж его победителя. Да и участие в конкурсе авторов, официально не приписанных к литературному цеху, может быть интересным для литературы так же, как участие “свежей головы” в любом “замыленном” деле: все точно знают, что “так нельзя”, а он не знает и потому находит (не всегда, конечно, не стоит обольщаться, но все-таки порой случается) принципиально новое решение.
Собственно, в поисках решений, не заложенных a priori в учебниках поэтики, в признанных образцах, в опыте классиков, в манифестах литературных тусовок, в советах литературных наставников, и заключается суть литературного творчества. Творчества, подчеркиваю, а не ремесла! Пример автора “Малахитовой шкатулки”, который никогда никому не подражал и всегда оставался сам собой, но тем и превзошел многих своих когда-то знаменитых (а нынче забытых) современников, убеждает в плодотворности такого пути. Движение писателей по этому пути и поощряет литературная премия имени Павла Петровича Бажова. Так она, по крайней мере, была задумана.
***
История Бажовской премии начиналась в смутное, переломное для отечественной литературы время. С позиций либерально-рыночной идеологии советская литературная традиция представлялась несостоятельной во всех отношениях: ложными были объявлены утверждаемые ею идеалы, надуманным — творческий метод, фальшивыми — советские классики и вообще признанные авторитеты, а итог трудов трех поколений советских писателей фактически признавался никому больше не нужным хламом, место которому — на помойке. Да если бы только речь шла о книгах! Но за книгами стояли люди. Не знаю, было ли больно мертвым, но живые испытывали не только нравственные муки. Читатель скорее всего не знает, а коллеги помнят, как талантливый прозаик, оставив за полной безнадежностью литературный труд, ездил кондуктором в трамвае, видный поэт по той же причине продавал газеты в электричках и отравился (насмерть!) пирожком, купленным на вокзале… Да что там говорить, даже Николай Григорьевич Никонов, самый признанный уральский писатель второй половины ХХ века, за первое десятилетие “реформ” не издал ни одной книги: не коммерческий автор — и все тут! Журнал “Урал” его, как мог, поддерживал, да только сам не меньше живого классика нуждался в поддержке.
На опустошенной ураганом реформ литературной ниве начали прорастать неведомые прежде “злаки”. Сочинители без роду-племени стали завоевывать внимание публики эпатажем и скандалом, но скоро к ним привыкли и перестали замечать. Авторы более амбициозные затеяли эстетическую революцию: противопоставили “тоталитарной” упорядоченности либеральный произвол, пафосу — стеб, герою — антигероя и т.д. Большого интереса публики и они не завоевали. Мало-помалу на передний план стало выдвигаться диванно-трамвайное чтиво, которое и поныне в фаворе…
В общем, как в “Капитанской дочке”: “дороги нет, и мгла кругом”. Тут уже не могла помочь критика, во все времена занимавшаяся выстраиванием литературного пространства; хоть никогда ее рассуждения ни писатели, ни публика не принимали за руководство к действию, но какие-то ориентиры — верх-низ, вперед-назад, тепло-холодно, — с ее помощью можно было получить. Но критика живет одной жизнью с литературой; вместе с советской литературой она фактически и кончилась. Также и “толстые” журналы, бывшие прежде главными ориентирами в литературном пространстве, не имели теперь (судя по тиражам) и сотой доли былого влияния.
Единственно действенным представлялся акт прямого выражения общественного признания. Писатель-то все равно напишет, как умеет и разумеет, но ему важно услышать слова поддержки. Рождавшиеся тогда одна за другой литературные премии и призваны были выполнить такую функцию. Естественно, разные премии воплощали в себе разное понимание литературы, поэтому в противовес “Букеру” тут же возник “Антибукер”, солидный “Национальный бестселлер” зеркально отразил озорную (но элитарную) премию имени Андрея Белого… В общем, как и что тут с чем сочетается и что чему противостоит — это особый разговор, углубляться здесь в эту тему нет никакого резона. Одно лишь хочу подчеркнуть: пусть рожденная в провинции премия имени П.П. Бажова и не могла претендовать на одно из ключевых мест в общероссийском раскладе, но изначально обладала, по крайней мере, двумя преимуществами. Во-первых, принципиально опиралась на эстетическую позицию здравого смысла — без эпатажа, без экстремизма, без манифестов и лозунгов. Во-вторых, пример писателя, которому она посвящена, подсказывал, что подлинные художественные ценности существуют в несколько иной плоскости, нежели наши суетные страсти по поводу “тоталитаризма” или “демократии”.
Однако какие бы благие намерения, принципы и цели ни были заявлены при учреждении премии, ее авторитет в литературном мире и дальнейшая судьба в гораздо большей степени зависели от того, кто и за какие творческие успехи будет объявлен ее лауреатом. Поэтому в истории премии определение самых первых победителей стало рубежом не менее значимым, чем само ее учреждение. Оно “устанавливало планку” на уровне, отвечающем серьезности замысла, оно задавало тон на будущее.
Между тем обстоятельства сложились так, что из-за организационных сложностей на проведение конкурса в первый раз отводилось совсем немного времени. Отодвинуть церемонию вручения было невозможно, потому что она была назначена на день рождения П.П. Бажова — 27 января 2000 года; передвинуть ее на другую дату значило сильно смазать торжественность момента. Счет там шел на недели и даже чуть ли не на дни. Уже просто некогда было оповестить об учреждении премии писателей, скажем, Перми, Челябинска, Кургана, Тюмени, тем паче более отдаленных мест; не было возможности в срок заполучить конкурсные произведения, чтобы жюри могло с ними ответственно поработать и вынести взвешенное решение. И тогда оргкомитет постановил на этот раз территориально ограничиться рамками Екатеринбурга, зато принять к рассмотрению произведения, изданные не за один последний год, как было предусмотрено положением, а за два года. Со своей стороны, жюри решило не делать скидки на обстоятельства: пусть премий будет меньше, чем предусмотрено положением, зато они будут, что называется, полновесными, без натяжки.
На соискание премии в тот раз было представлено не так много работ, как всегда бывало впоследствии, — если память не изменяет, всего семнадцать. Но — считайте, что судьба подыграла — среди них оказались вещи столь высокого уровня, что претензии премии на всероссийский статус сразу получили весьма предметное подкрепление. Чтобы более четко обозначить этот уровень, жюри (в его состав входили Майя Никулина, Герман Дробиз, Эрнст Бутин, Владимир Турунтаев, Олег Дозморов и автор этих строк) разрешило все естественные сомнения по поводу “соответствия — не соответствия” в пользу премии и назвало только трех лауреатов (по положению можно было пятерых).
Самыми первыми лауреатами Бажовской премии стали Ольга Славникова, Юрий Казарин, Дмитрий Суворов.
Имя Славниковой нынче хорошо известно всей читающей России, оно входит, по крайней мере, в десятку имен (в каком порядке их в этой обойме расположить — дело вкуса), по которым о состоянии современной русской литературы судит и Европа. Между тем Ольга не только “телесно” родилась и выросла в Свердловске, но здесь же родилась и как писательница. Помню ее участницей наших семинаров молодых писателей; кажется, одним из первых заметил ее талант и оказывал ей посильные протекции прозаик Анатолий Иванович Трофимов — фронтовик, добросовестный реалист и очень порядочный человек. Ни тематически, ни эстетически она не была ему близка, но, выходит, преемственность, связь поколений в литературе осуществляется не на уровне рассудка и даже не на уровне вкуса, как принято думать, а гораздо глубже — на уровне души. Первую повесть Славниковой — “Первокурсница” — мы напечатали в “Урале” (я был тогда главным редактором). Потом Ольга работала у нас в редакции и много писала, но в основном это были очень хорошие очерки, рецензии, и мне уже начинало казаться, что в этом и есть истинное призвание Славниковой. Однако в 1997 году она принесла нам большой роман “Стрекоза, увеличенная до размеров собаки”. Мы его стали печатать, разделив на четыре номера, и представили на Букеровскую премию, приложив к трем вышедшим в свет номерам заключительную часть, распечатанную на принтере. Роман вошел в шестерку финалистов и, хоть премии не получил, стал главной сенсацией литературного года. А следующая повесть Славниковой — “Один в зеркале” — появилась уже в “Новом мире”, за нее-то писательница и была удостоена премии имени П.П. Бажова.
В случае с Ольгой Славниковой замысел Бажовской премии нашел, как мне кажется, идеальное воплощение: она рождена Уралом (и “Уралом”), она дышала воздухом уральской литературной традиции, но при этом всегда оставалась сама собой, и в своем уральском, если можно так сказать, качестве стала на всероссийском литературном небосклоне звездой первой величины. Кстати, Букеровскую премию она получила за роман “2017”, написанный в Москве, но по теме, по внешним реалиям, а главное по духу — самый уральский из ее романов.
Поэт Юрий Казарин, принадлежащий также к тройке первых лауреатов, тоже как нельзя лучше соответствует идеологии Бажовской премии. Его поэтическое творчество опирается на прекрасно организованный и богато оснащенный интеллект (Юрий Викторович — доктор филологических наук, лингвист). Он в совершенстве владеет поэтической техникой, но это не холодное ремесло виртуоза, а подручный арсенал мастера. Представляя его на церемонии вручения премий, член жюри Олег Дозморов говорил о нем как об “одном из немногих современных поэтов, меняющихся медленно, но неуклонно. А, стало быть, живых, способных на “побег”. Одно лишь досадное обстоятельство отметил коллега (тоже прекрасный поэт) Дозморов: Казарина меньше, чем он того заслуживает, знают в стране. Ну, это как сказать… Мне уж случалось печатно возражать против известной сентенции Евтушенко: “Стихи читает вся Россия, и пол-России пишет их”. Все не так: пишет стихи вся Россия, а вот не читает их почти никто. Что касается известности Казарина, так разве не достаточно вам того, что рекомендацию для вступления его в Союз писателей давал Арсений Александрович Тарковский?
Еще один из тройки первых лауреатов — Дмитрий Суворов. Применительно к идеологии Бажовской премии это фигура просто-таки знаковая, чуть ли не символическая. Дело в том, что по профессии и роду основных занятий Дмитрий Владимирович не литератор, а музыкант. И еще — историк-любитель. Сейчас-то историков-любителей стало много, в их ряду можно назвать и Михаила Веллера, и Марка Солонина, да хоть бы и Виктора Суворова. В трактовке ключевых событий отечественной истории любители в последние годы даже заметно потеснили профессионалов, потому что они — те же “свежие головы”, не связанные шаблонами “парадигм” и потому способные порой предложить нетривиальные подходы к старым, но все еще болезненно переживаемым обществом проблемам. Десять лет назад позиции их не были так сильны. Не берусь, однако, судить о достоинствах “Неизвестной гражданской войны” Дмитрия Суворова как труда историка2 ; мы-то ее оценивали как произведение словесного искусства. Были ли на то основания? Жюри тогда единодушно решило, что — да. Дело не только в живости изложения, благодаря которому это сочинение доступно самому широкому читателю; для меня, в частности, важнее, что исторические коллизии раскрываются здесь автором как человеческие, то есть затрагивающие глубины нравственно-психологических отношений, потаенные глубины души. Опираясь на подлинные исторические факты, автор мыслит как художник.
***
Три первых лауреата заняли в истории Бажовской премии особое место. Кажется, это был единственный за все десять лет случай, когда зал единодушно поддержал решение жюри. Такую поддержку можно было рассматривать и как безоговорочное одобрение литературным сообществом самой идеологии премии — ее ориентации не на устоявшиеся формы и признанные авторитеты, а на поиск, азарт, неведомое и нарождающееся. В этом выборе жюри, одобренном залом, содержались и прецеденты, сыгравшие свою роль в дальнейшем.
В последующие годы оргкомитет и жюри работали без спешки. На конкурс поступали уже десятки произведений — тридцать, сорок и более, а в прошлом году, как было объявлено оргкомитетом, 58 произведений. География премии теперь охватывает весь Урал, присылают работы из Сибири, из западных областей, из столиц; случались соискатели и из-за рубежа.
Из года в год в списке лауреатов премии появляются имена, известные всей читающей России: Нина Горланова, Вадим Месяц, Алексей Иванов, Николай Коляда, Владислав Крапивин, Валентин Курбатов… Вообще-то литературная известность — дама капризная, она может улыбнуться или отвернуться в зависимости от случайного стечения обстоятельств. Я назвал здесь несколько имен не потому, что они знаменуют верхний уровень притязаний уральской премии, а потому, что этих авторов чаще упоминают в столичных изданиях, между тем как они — безусловно наши (даже псковитянин Валентин Курбатов, писавший рецензии для журнала “Урал” еще в 70-е годы, следивший за литературной жизнью в нашем регионе, — наш). Но всероссийский уровень премии на равных с теми, кого я сейчас назвал, определяют, по-моему, имена и таких лауреатов, как Майя Никулина, Герман Дробиз, Николай Година, Нина Ягодинцева, Николай Корсунов, Валерий Исхаков, Арсен Титов, Александр Кердан, Николай Мережников, Сергей Беляков… Впрочем, этот список, по-видимому, должен быть полнее: я ведь всего три или четыре раза был членом жюри и многого из того, что было отмечено премиями в другие годы, не читал. Хотя, с другой стороны, не всегда соглашался с решениями жюри относительно читанных мною произведений, поэтому не могу просто опираться на список лауреатов разных лет.
Примечательная особенность Бажовской премии связана с той линией, которая пошла от Дмитрия Суворова. В традициях премии — считать, скажем, романом или повестью не то, что обозначено этими словами, а то, в чем живет художественное начало. По внешним признакам это может быть текст, вообще не принадлежащий к разряду художественной словесности. Так, совершенно оправданно, на мой взгляд, были отмечены премией книги Константина Мамаева “Письмо и речь” и Николая Корепанова “В раннем Екатеринбурге”, вышедшие под грифом “Научное издание”.
Константин Николаевич Мамаев — тонкий художник-“прикладник” и оригинальный мыслитель, выстраивающий свое мировоззрение на основе понимания глубинных связей между человеком и его делом. Но его мировоззрение таково по своей природе, что ему естественней помещаться не в логически-понятийных структурах теории, а в живой плоти художественно-образного организма. Его книга о китайской каллиграфии как искусстве мало того, что читается как полноценная и увлекательная проза, — она еще и открывает новые горизонты художественных возможностей искусства слова.
А Николай Семенович Корепанов — историк, прилежнейший копатель архивных залежей. В его книге едва ли не каждая фраза сопровождается сноской: фонд, единица хранения, лист. Но это уже тот уровень постижения предмета, когда предмет в воображении исследователя будто оживает, остается лишь воссоздать его в слове, что Корепанов и делает, обладая обостренным чувством слова и умея пользоваться его красками.
В сущности, тут очень наглядно проявилась закономерность, когда-то подмеченная П.П. Бажовым и очень его занимавшая: “…Художественный вымысел, неизбежный при построении повести, рассказа или романа, может держаться лишь на прочном фундаменте хорошо изученных фактов, явлений, характеров”. Чтобы создавать художественно убедительный вымысел, нужно, по мысли Бажова, обладать сильным творческим воображением, что дано немногим. Но детальное и достоверное знание фактов отчасти компенсирует слабость творческого воображения, ибо, воспроизводя их совокупность в естественном порядке, писатель воссоздает “ту первозданную красоту и силу, которую никому не дано выдумать, кроме самого великого художника, именуемого жизнью”.
Художественное начало в текстах, формально к области изящной словесности не относящихся, — явление вполне естественное и с давних пор известное, так что описанные случаи концептуальных затруднений у жюри не вызывали. Однако представляется примечательным сам тот факт, что в период эстетического кризиса, когда в литературном пространстве “все переворотилось и только еще укладывается”, компетентные судьи оказывают предпочтение вещам, выбивающимся из общего порядка. Причем эта тенденция — преодоление распада и смуты на новых путях — проявляется, на мой взгляд, не только в том, что, скажем, исторические исследования выступают в роли романов, но также и в том, что и профессиональные писатели порой добиваются успеха, выступая как бы не в своем амплуа. К примеру, поэт Андрей Комлев удостоен Бажовской премии за цикл литературных портретов, а Майя Никулина — за книгу философско-публицистических эссе об Урале и об уральской мифологии Бажова.
Активные “побеги” литературы за границы освоенного и “предписанного”, поиск ею новых путей и новых форм самоорганизации и самоутверждения, характерные и закономерные для переходного периода, обостряют проблему устойчивости духовного состояния общества, преемственности культурного процесса. Поэтому на протяжении всех минувших десяти лет самое пристальное внимание организаторов Бажовской премии уделялось краеведению во всех его проявлениях. В числе лауреатов премии — авторы очерковой книги “На государевой дороге” Юний Горбунов, Александр Новоселов, Юрий Шинкаренко, Сергей Елисеев. Ею издательство “Сократ” очень удачно, на мой взгляд, начало многотомную краеведческую серию “История в ликах городов”, законченную лишь в 2008 году. Уникальной краеведческой работой стала книга Алексея Иванова “Вниз по реке теснин”. Она тоже удостоена премии имени П.П. Бажова, и это награждение стало прологом к широкой всероссийской известности, которую пермский прозаик обрел после присуждения ему в Москве престижной премии “Большая книга”.
Бажовской премией по итогам 2000 года заслуженно отмечена и книга очерков Юлии Матафоновой “Кумиры сцены” — о самых ярких фигурах уральского театра советских лет.
А вот к какой номинации отнести книгу рассказов о природе Олега Капорейко “Лесная тетрадь”, отмеченную премией в 2005 году, — проза или краеведение? В сущности, и то, и другое.
Крупным событием литературной истории Урала стало издание в 2007 году “Бажовской энциклопедии”. Это фундаментальное издание готовил большой коллектив авторов, но особо значимую роль в его создании сыграли литературоведы Валентин Владимирович Блажес и Мария Аркадьевна Литовская — инициаторы, вдохновители, редакторы-составители, научные руководители издания, пропустившие через себя весь необъятный поток информации, отвечающие в нем (не формально — по существу!) за подачу и интерпретацию каждого факта. Им же за эту работу — при полном одобрении всех участников общего дела — и была присуждена премия имени П.П. Бажова.
Олицетворением — можно сказать, предметным воплощением — литературной жизни на Урале на протяжении десятилетий являются писатели-ветераны. Хоть поначалу положением о премии предполагалось отмечать только факты живой — создающейся здесь и сейчас — литературы (к рассмотрению принимаются произведения, изданные за последний перед объявлением очередного конкурса год), по прошествии некоторого времени стала ощущаться потребность удостаивать Бажовской премии хотя бы отдельных литераторов, чье многолетнее преданное служение литературе воспринимается общественностью как важная грань текущей литературной жизни. По этой логике в разные годы лауреатами премии стали поэты-фронтовики Михаил Найдич и Венедикт Станцев, старейший прозаик и публицист, в прошлом военный журналист Юрий Левин, а также поэтесса Елена Евгеньевна Хоринская — живая и немеркнущая память уральской литературной истории, близкий друг семьи Бажовых, автор книг и стихов о Павле Петровиче Бажове, готовящаяся отметить именно в те дни, когда будут в десятый раз вручаться Бажовские премии, свой столетний юбилей. По инициативе оргкомитета Бажовской премии удостоен (без выплаты премиальной суммы) и Николай Иванович Тимофеев — постоянный куратор премии, много доброго сделавший для поддержания уральской литературы в болезненный период перестройки ее мировоззренческих основ.
И последнее, что мне кажется важным подчеркнуть, размышляя о десятилетней истории литературной премии имени П.П Бажова. Почти все лауреаты, за очень малым исключением, — постоянные авторы журнала “Урал”. Такой симбиоз естественен и плодотворен: журнал всегда находился и продолжает находиться в центре литературной жизни Урала, к тому же цель у них — журнала и премии — в сущности, одна и та же: поддерживать здоровье и рост живой литературы.