Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2008
***
Выпал птенчик из гнезда ,
Сердце покалечил.
И заплакал “Вот беда,
Кто меня полечит,
Кто меня уложит спать
В грязную постельку,
Кто меня захочет знать
И мои безделки?
Кто ужасный мне свернет
Шеечку простую,
Кто мой трупик завернет
В тряпочку плохую?..”
Рано плачет поутру
Сизый голубочек,
Гнутся пальцы на ветру
У пригожих дочек.
Старушка
— Бабушка, бабушка, что ты тут лазаешь,
Шмыгаешь грязным мешком?
Эта помойка тебя не касается,
Больше сюда не ходи!
— Что ты, касатик, на что мне бутылочки?
В этом мешке малыши!
Там они, бедные, плачут, кусаются,
Я их несу далеко.
— Бабушка, бабушка, ты не обманывай:
Видим, как ты костылем
Роешься в мусоре, тычешь в контейнеры,
Наши бутылки берешь!
— Что ты, голубушка, нешто незрячая?
Я собираю цветы.
Скусные жамочки тут на помоечках,
Алые губки горят,
Пестики пахнут, и пестрые платьица,
Ножками лужицы пьют,
Ску-у-усно…
— Бабушка ушлая, шла бы ты в задницу!
Это цветочки мои.
Юному поэту
Когда ты взялся за стило терзать созвучья рашпилем,
Тебе до попы повезло, а почему — не спрашивай.
Ты мог родиться, поврежден, дебилом, паралитиком,
Без рук, без ног, а ты рожден поэтом — поглядите-ка!
Ты мог бы просто быть говном каким-нибудь накаканным,
А ты — поэт! Прими завет — и при путем накатанным.
Всегда вчера с собой носи; тебя сегодня душное
Задушит, прошлое соси резиновой подушечкой.
Не жди пинков: забудь ее и всех. Заройся в пустыни
И, сняв у зеркала белье, люби себя без устали.
Перед искусством падай ниц, тем паче при свидетелях,
Когда от муз начнет тошнить, терпи, чтоб не заметили.
Теперь о славе. Пастернак навек остался б овощем,
Не будь Хрущева: делай так, ищи на рынке помощи.
Рожденный ползать годен в бой, а веришь сказкам ежели,
Сравни Есенина с собой: ты пишешь лучше — где же ты?
Гляди, как расцветает плешь, глаза горят ирисками,
Пиши и пей, пиши и ешь его, родное, близкое.
Вещай стенам глухих вещей, клянись сорокоградусной,
Что ты бессмертен, как Кощей, а в книгах — жизни радуйся!
Но ты не веришь? Ты ответ в тетрадь бросаешь с алчностью.
Итак, я прав, и ты — поэт! Держи говно на палочке.
Сиделец
1.1.
Свет отрубился. Пали цепи Ома.
Октябрь во тьме крадется, подползает
Змеей поземки к сердцу, чтоб согреться,
Испить тепло и выбросить жестянку
В пасть ноября.
Рабочий, торжествуя,
В носках бежит за водкой,
Град, прошитый
Колючей дробью, отползает в плавни
И плотью облекает горесть дыр.
Мир отрубился. Сдохший калькулятор
Из рук озябших падает — и свечи,
По всем ларькам, сгорая, плачут свечи
Всю ночь по двадцать капель через час.
Под фонарем досужие каталы
Лоха веселой стайкой окружили.
О, семинар стервятников в пустыне
На тему: “Святость карточных долгов”.
О, семинар стервятников? Я помню —
Захлебывалось солнце в горизонте.
Тогда стервятник вынул два крыла
И положил на ветер. Трепетали,
Журчали струйки, перья. Скорбь свободы
Его томила, как грудная жаба.
(Животные не ведают о смерти.)
Итак, в цепях свободы и бессмертья,
Он клюв раскрыл и, уравняв давленье,
Выслушивал пустыню стремный доктор.
Наслушал хрипы, встал, захлопнул клюв,
Крутой разбег в коротеньких штанишках —
И полетел.
И грудь разбил решеткой.
1.2.
И брызги алой крови на витрине
Стекали по стеклу. И вид товара
Стал мрачен. Я потом помыл стекло
И переставил ценники. То было
В начале мая. Грохнулась гроза,
И тысячами линз дрожащих капель
Под красным фонарем бистро напротив
Бежали прихотливые дорожки.
То было в мае. А теперь октябрь
В пустыне белокаменной, бокатой,
В пучине ночи светляки и мины,
Медузы туч, фарватерные сети
И в клетке батискафа алконавт.
А снег летит.
Коленопреклоненный седой колдырь
Разбитыми устами змею поземки
Ловит, и лобзает, и прочь бросает
Слепки красных пальцев.
Ко мне стучится вор (по слухам — сука),
До разговоров редко снисходящий,
Банкнотищу брезгливо испуская —
Мол, в курсе, мать писала, все дела.
Я в курсе. Подаю ноль пять простую.
Умята несчитаемая сдача
В комок, не допускающий сомнений.
(Напрасно! Приходите к нам еще.)
И он придет. Я знаю, на рассвете,
Когда трясется люмпен под окошком
И просит в долг; горят костры на свалках,
И дети одичалые клинками
Рубают кошку, жарят, насыщаясь;
И странен будет стук, и будет бледен
Стоять мой вор с дырявым животом.
1.3.
Но прежде, чем захлопнется ловушка
И четверть пополуночи задавит
Кошмаром рабства скорбь былой свободы,
И прежде, чем слезами обольюсь
Над вымыслом свободы, как стервятник
В хорошей клетке, раб на мини-рынке —
Бывает день, и тень его ложится
На время на ночь. Это ночь соблазна
И грязных танцев пальцев на столе.
Гляди, моя Марусочка выходит
Из рюмки фонаря бистро напротив,
Приподнимая складки кринолина
Чуть ниже ослепительных колен.
Виват, моя Марусочка! Ребята,
Переместитесь влево — мне не видно.
Под красным фонарем бистро напротив
Я пригибаю голову в окно.
Она, как кошка, стряхивает с ножек
Крепленое и надевает туфли,
Приподнимая складки кринолина
Чуть выше ослепительных колен.
Галерка плещет. Милые каталы
Снимают шляпы, кланяясь, сверкают
Ножами и зубами. Брыжжет пена
Из банок рома прямо на асфальт.
В вертепе каждый вечер на арене
Ты исполняешь, гонишь и танцуешь,
Дочь булочника, внучка прокурора,
Зерно из закромов КПСС.
О, как паду — и горестней, и ниже,
И гаже прежде падавших на землю —
К твоим стопам, Марусочка, мой гений
Евгеники, породистая тварь.
Природная мещанка слободская,
Кровь с молоком от бешеной коровы,
С осанкой двух десятков поколений
Сибирских чистокровных мясников
Линейного прославленного войска,
Грозы жидов, армяшек, полячишек —
Упругий тонкий стан, стальные очи,
Собольи брови, яблоки грудей.
Бесстыжая фригийская кобыла,
О, я бы не дерзнул тебя коснуться
Скребком, но если б, спрятавшись в подполье,
Я мог всю жизнь подглядывать тебя!
…………………………………………
Бывает день, и тень его ложится
На ночь, и вальс Жигана или Шуфы
Всю ночь звучит в вокзальном околотке,
Играет хмель в беспутной голове,
И, нежным счастьем ночь переполняясь,
Любовью дышит, и тогда бывает
Вальс у ларьков под музыку колонок,
Где все свои, где все по именам.
И плавно опускаются снежинки,
Фальшиво плачет блоковская скрипка
И саксофон “Титаника” хохочет,
Желая женщин, моря и огней!
И кружатся танцующие пары
Под красным фонарем бистро напротив,
Конквистадоры в панцирях и цацках,
Воры и проститутки. На углу
Городовые с саблями, в парадке,
Гоняют чернь, а чернь стоит, глазея
На бал хозяев жизни. Я счастливей —
Я наблюдаю танец изнутри.
Я зажигаю свет. Я протираю
Салфеткой запотевшие бутыли,
Я улыбаюсь, подаю стаканы
И прикурить. И вот перед окном
Плывет моя Марусочка, склонивши
Головку на плечо конквистадора.
На ней боя, перчатки, амазонка,
В ладони хлыст с насечкой золотой.
Ее глаза встречаются с моими.
Но что это? Рассыпалась, сверкая,
Волна ее волос. Она бросает
Перчатку в клетку и кивает мне.
Ее каблук втыкается заточкой
В пожухлый лист моей осенней книги.
Я на коленях. Я, ее капризом,
Допущен снять бумажку.
Гул затих.
Новогодние стихи
На проспекте вечером город как игрушечный,
С буклями, цукатами, елочка, зажгись!
В облаках космических машут ЦРУшами
Спутники-разведчики, как они враги-с!
На заводах родины “Тэ-восьмидесятые”
Делятся, и копятся, и охота вдуть, —
Ну вот они и кружатся, эти волосатые,
А чуток замешкайся — и уже во рту-ть…
А мне ниче не надобно, я брожу по городу,
И квартира продана, и барыш пропит,
На работу жаркую я накинул бороду,
На дела хорошие тоже не кипит.
Все хлеба повывезли, все посдали в задницу,
Едет на протекторе Вася молодой,
Матушка-заступница, старая развратница,
Вот моя жестяночка с огненной водой.
Ну вот ее, родимую, я иду и кушаю.
Отхлебну — подергает, слюни потекут,
А потом раздышится, заиграет душенька,
И-и, слава тебе, осподи, как сказал якут.
Гимназистки пьяные, от румян румяные,
Ходят-спотыкаются об подолы шуб,
За копыта цапают, яблоки поганые,
Девочки-извозчицы сплевывают в зуб.
Брыжжется шампанское, и поют на клиросе
Ленина, с петардами, визги, лепота!
Все звездой рождественской по уши накрылося,
Беленькой, пушистенькой, как моя мечта.
Жарко елка кружится, пар, иллюминация,
Свист свечей натопленных, крыльев восковых.
Пусть в лесу родилася долбаная нация,
Всех люблю вас истинно, истинно таких!
“Мерседесы” черные, очень ниочемные,
Фыркают, и падаю, и перстом грожу.
Под хрустальным кумполом капли пятна черные,
Ничего не чувствую, фигали моржу.
Небо ся к нощи полнит вранами и сраками,
От ума ли, братие, тщуся оных честь?
Мраз грядет полунощный, сый же рыщет зраками,
Горе ли нам, трупие, аще ясти несть?
А менты же аки псы суть кроволакательны,
Се идут державным… ша… не ко мне идут…
Аз зело пиянствен есмь, заплетыка… Абие
Да возьмут под руци мя… Спати аз иму.