Из дневниковых записей 90-х годов
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2008
Алексей Лебедев (1937) — художник. Окончил Ташкентское художественное училище (отделение скульптуры) и Академию художеств им. Репина (факультет искусствоведния). Один из основателей объединения “Сурикова, 31” и участник суриковских выставок 1987—1989 гг. Во многих своих работах использует смешанную технику, в основе которой живопись гуашью и фактурная обработка поверхности. Живет и работает в Екатеринбурге.
“Меня волнует этот мир…”
Из дневниковых записей 90-х годов
1992 год
Зима мягкая, 1 февраля — 3 градуса. Очень хорошо.
Рождается новая эстетика диссонанса. Наподобие взрыва.
Слова писателя Пришвина: “Искусство создано, чтобы заполнить пустоту между жизнью и смертью”. Слишком мудро сказано. Как хочешь, так и понимай.
У меня сильный токсикоз, полное отравление красками. Запретили работать, что дальше?
Художественный диссонанс — проявление силы. Насилие рождает своих детей. Так должно быть. Но часто побеждает не сила, а наглость и хамство.
Вокруг меня — “духовные трущобы”. Куда деваться? К женщине.
Искусство без жертв не бывает. Над человеком висит проклятие. Меня волнует внутренняя и внешняя реальность. Меня волнует этот мир. За все надо платить.
Произведение искусства — сгусток энергии. Художник сжимает время, напряжение увеличивается, наступает взрыв, художник погибает. Так должно быть.
Раушенбах сказал: “Идеи — это не частность, они рождаются коллективно, и это выгоняет эгоистическое одиночество, которым часто заражено искусство”. Очень сложно сказано. Много вопросов к автору. Но его нет, никто не ответит. Во-первых, идеи коллективно не рождаются. Искусство эгоистическим не бывает. Как эгоистическим не бывает голод, жажда и т.д. Но раз автора нет, то разговор бессмысленный.
Был разговор с матерью об истоках творчества. Получилось вот что. Реальность существует самостоятельно. Независимо от человека. Он ее может созерцать, и все. Хозяином быть не в состоянии. Тогда выдумывает собственную реальность, какую хочет. В ней он полный хозяин. В этом ему помогает искусство.
Современная скульптура оперирует чистым пространством. Современная живопись — чистым цветом. Жизнь формы есть скульптура, жизнь цвета есть живопись.
Душа и чувства. Какая между ними связь? Никакой. Здесь заложена отправная точка современного искусства. Два мира, они несовместимы. Они мешают друг другу.
Духовный потенциал нации снизился до зловещего уровня. Нищета, людям терять нечего. Рождение диктатуры не за горами, думаю. Осталось немного.
В стране — новый политический спектакль, а сцена старая, не приспособленная. Отсюда напряжения. Чем все кончится, неизвестно. Впрочем, известно: монархией. Страх.
Почему человек занят чепухой? Почему серьезные вещи проходят мимо него, а он их не видит? Почему? Страх.
Считаю, что искусство будущего будет подсознательным. Колоссальный взлет. До этого надо дорасти. Я не могу.
Страна идет к развалу. Люди копошатся, нервничают, суетятся. Будет еще хуже. Наше время покажется золотым. Скорей бы капитализм.
У человека великая тяга к прекрасному. Увы, человек не Бог, придумать нового не может. Единственная его заслуга — видеть новое в старом, так я считаю.
Идет съезд. Бьют Ельцина. Оппозиция свирепствует и всё ругает, а нового предложить не может. В этом ее слабость. Украина и Россия долго делят Черноморский флот, но разделить не могут, — только скалятся. Войны не будет.
Цены растут, зарплата — нет. Народ устал и возмущается.
Номенклатура перепугалась. Закончился шестой съезд.
Американцы пригрозили не помогать, требуют реформ. Они будут! Голод не тетка. Политика — коллективный спектакль, от главного режиссера до билетерши. Каждый утверждает себя за счет другого. Все распадается.
Появляется твердая рука, ставит все на место. Ее проклинают и скидывают (как я предвижу). Все рушится. Потом все повторяется. Так до бесконечности. Мать-Россия.
Был на вокзале, видел жуткую картину под названием “народ”. Он при всех режимах одинаковый. Как матушка-земля.
Мать сказала, что мыслит геометрическими категориями. Пришло время силовых полей. Теперь от себя: чтобы чувствовать поле, надо быть на определенной волне. Искусство помогает, у него те же задачи. Мир родился из ничего, в Ничто и стремится. К Богу, конечно.
Меня мучает мотив: колоссальная скульптура. Нагромождение геометрической израненной формы, а на ней распластались могучие цветы. Зритель бродит между ними и трогает руками, ложится между цветами и даже спит. Цветы, цветы, моя вечная боль! Сколько в вас души.
Она так мне нужна! Я бы ее пил бесконечно. Жизнь — не цветы, даже не трава, а кусок земли, где растет что попало, бывает и свалка. Надо принимать жизнь такой, какая есть. Высшая мудрость.
Скоро в руки власть возьмут дельцы. Хорошо.
В России капитализм наступит обязательно, он проклюнулся. У новорожденного — уродливое лицо. Нужно время, чтобы стать цивилизованными. Процессы носят импульсивный, взрывной характер.
1993 год
Что такое концептуализм? Чистая идея. Она все диктует, форму тоже. Он работает на художника, а зрители — строительный материал. Эмоции отсутствуют как таковые. Мир остался прежним, концептуализм находит ему новое применение и понимание. Это много.
Форма в чистом виде мертва. Начинает жить вместе с идеей. Академизм тоже начинался с идеи, а штампы его погубили. Все проходит.
Слушал современную музыку: “Симфония одного звука”, его бесконечное звучание. Возникает ассоциация “Симфония одного цвета” или “Симфония одной формы”. Почему бы и нет? Если искусство — мост между человеком и вечностью, то все способы хороши.
Жан Гиго, современный французский композитор, говорит: “Творчество (импровизация) — это познание самого себя”. Лучше не скажешь. Гиго — органист. Традиционный инструмент зазвучал по-новому. Старичок орган — ультрасовременен.
Художник живет формой. Форма, как женщина, действует на художника. Некий союз, замкнутый круг. Усилием воли художник разрывает круг и начинает заново. Это творчество.
Где непреходящие ценности в искусстве? Не могу ответить. Все, даже самое модное, со временем превращается в музейщину. Неужели ничего не остается? “Все проходит”. Да.
Работаю над большой композицией по Чехову “Цветы запоздалые”.
В голове грандиозная тема “Грех первородный”.
Странная закономерность. Чем больше души, тем аскетичнее форма, и наоборот. Так должно быть. Что делать художнику? Он приходит к истоку, к точке.
За формой скрыта душа. Как к душе приобщиться? Реальность только ширма, за нею глубокая жизнь. Но почему я пьянею от формы, кидаюсь на форму как на любимую женщину, погружаюсь в нее как в любимую женщину, наслаждаюсь формой как любимой женщиной? Визуальный мир существует, значит, так нужно. Я наркоман, мой наркотик — красота.
Закончил “Цветы запоздалые”, не нравятся. В голове грандиозный замысел “Грех первородный”. Хочу столкнуть тело с душой, посмотреть результат. Взрыв. Роскошная телесная форма, полная красоты и силы, противостоит могучему духу в лице ангела. Ангел сражение проиграл, плачет в бессилии. Тело победило душу.
Любовь — странная вещь. Приходит, мучает, рушит и уходит. Как страшная буря. Остается опустошение и раздражение на весь мир. Свою женщину нет сил защитить. Побеждает бытовщина, бытовщина, бытовщина. Она подтачивает мои силы. Бороться невозможно, терпеть невыносимо, как тяжелую болезнь. Давай, дорогой, подумаем без эмоций. Кто она? Женщина, конечно. Она борется? Да. Что дальше? Не ведаю. Впрочем, не устраивай мелодраму. Жизнь идет.
Слушаю акустическую музыку в исполнении немецкого ансамбля современной музыки. Интересно, как перевести в цвет? Сплошной голубой.
Россия — грустная земля. В ней грустит все, — начиная с красоты и кончая любовью. Это про людей. Про природу даже не говорю. И так все ясно.
У искусства свои законы. Художник “выкидывает” прошлое, живет настоящим. Иначе родится мертвый ребенок (произведение). У девяноста процентов художников рождаются мертвые работы. Болезнь неизлечима.
Чем больше думаю — тем меньше понимаю. Что делать? Жить, не мудрствуя лукаво.
Работаю и включаю радио “Орфей”. Плохие мысли в голову не лезут. Создается грандиозное музыкальное сооружение. Кому это нужно? Никому. Остается только рассуждать почему. Да, все проходит. Человек по кирпичику строит Вавилонскую башню собственного сознания. Башня рушится, человек снова строит. И так до бесконечности.
Думаешь о прошлом, которого нет, о будущем, которое не наступит. О настоящем, от которого отстал. Каждое мгновенье жизнь начинается сначала. Как ее ухватить? Где форма, слившаяся со временем? Я ползу за ней, как безногий.
Слышал “Наутилус Помпилиус”. Знал его в стародавние времена. Профессионально вырос на целую голову, но потерял собственное лицо. Похож на других. Самое тяжелое в жизни и искусстве — оставаться самим собой.
В искусстве столько стилей и направлений, почти столько, сколько хочется. Противопоставлять их бессмысленно. Тогда что будут делать искусствоведы? Если они умрут, буду доволен. Развелось, как тараканов. Сами не умеют, учат других.
Работаю и слушаю Глиэра, “Голос с оркестром”. Написано в 1942 году в Свердловске — на кухне, среди кастрюль. Вещь старомодная и космическая одновременно. Скажете, несовместимо. Раньше тоже думали о космосе, но по-своему. Глиэр — придворный композитор, так я считаю. С властью ладил. Однако — чистым искусством сыт не будешь, надо заниматься всякой чепухой, за нее платили. Глиэр был человеком 19 века, это спасало. Продолжаю слушать радио. Фрагменты из “Медного всадника”. Светлая грусть пронизывает душу. Романтизм, ретро. Далее Моцарт, музыка как слова любви. Я тебя люблю — всего 3 слова — но сколько в них жизни. Вспоминаю “Моцарта и Сальери” Пушкина. Гениально. Рыбак рыбака видит…
Среди людей чувствую себя чужим. Впереди темно, хочется плакать. Растерялся, куда идти, не знаю. Потерял ориентацию, от женщины помощи нет. Современные мужчины ищут помощь в женщинах.
Когда любишь, происходит непрерывное “воскресенье”. Чудо.
Форма бесконечно распадается. Как заставить форму работать на себя? Этим занят художник. Вернуться в детство.
Дальше что делать? Я, конечно, грешный человек. Боже! Ты все прощаешь. Прости и мне. Молиться я не умею и не хочу.
Выражение “жизнь недопетых стихов” — про меня.
Где мост между внутренним и внешним миром человека? Всю жизнь человек его строит из собственных души и тела. Зря старается. Но как говорят: “Движение все, цель ничто!” Искусство и религия тоже этим заняты. Зря стараются. Борьба души и тела вечна, как жизнь.
Наша империя раскололась навсегда. Кто не верит, тот дурак. Зло накапливается, возникают войны. От них не уйдешь. Человек животное (обучаемое). За все надо платить.
В искусстве не хотят, а умеют. Я хочу уничтожить академическую пыль в моей работе. Не умею. Здесь мой потолок (очень низкий).
Американка исполняет скрипичный концерт Брамса. Потрясающе. Брамс — пыльный академист, но звучит современно. Почему? Дело в исполнении.
Композитора и исполнителя нельзя сравнивать. Два самостоятельных мира. Например, есть реальная мать, есть актриса, ее играющая. Не путайте жизнь с искусством. Получится сюрреализм. Слушаю интервью с пианистом Анатолием Ведерниковым: “Школа не нужна. Погоду делает индивидуальность”. Правильно. Исполнитель возится с чужим ребенком, старается его приручить. Жизнь противится этому. Нет композитора — нет исполнителя. Впрочем, для Пушкина няня была больше, чем мать.
Живу одной жизнью с работами. Заранее ничего не знаю. Они рождаются в процессе создания. Непредсказуемы, как дети.
Художник работает для себя — как ест, пьет, смеется, плачет. Других путей не бывает, считаю. Все другие приводят к смерти — художественной, конечно. Академисты этого не понимают и рождают “мертвых детей”.
Карл Брюллов — салонный, не самостоятельный художник. С легкой руки Тургенева, потом Бенуа, его возвеличили до великого. Противопоставляют Иванову. Неправильно. Иванов, я считаю, большой ребенок. Он верил. Брюллов ни во что не верил. Делал, я считаю, модную штучку. Тургенев — мой писатель. Я его прожил, но в нашем деле он полный профан. Печально. Жил в Париже, болтался по салонам — а там модная, товарная дешевка висит по стенам вместо картин. На всякого мудреца довольно простоты.
Современное искусство провоцирует зрителя. Зритель наравне с художником. Сколько зрителей — столько произведений. Мне ближе классический ход. Произведение живет собственной жизнью, я ж только приобщаюсь. Я не хочу провокаций, мне моих хватит. Необходимо отдохнуть. Впрочем, сие частный случай, важна общая тенденция.
Художнику эмоции не нужны. Современное искусство романтизмом не пахнет. И слава Богу. Чище воздух.
Религия и искусство приходят к Богу через откровение. Верующий, дай руку — мы с тобой одной крови!
Потолок наших художников упирается в общую культуру. Она низкая, что сейчас свойственно русскому человеку. Все художники — из простых людей. Большинство даже книжек не читают, а если читают — то не в коня корм. Получается еще хуже — начинается заумная муть. Она мешает работе, рушит цельный взгляд на мир и его окрестности. Художник в человеке умирает — остается ремесленник.
Из Восточной Германии выводят наши войска. Эмоции всколыхнули армию. Один наворовал, другой нет. Одни вернулись в московские квартиры, другим жить негде. Всеобщее озлобление. Солдатам грустно — там хорошо кормили, здесь есть все время хочется. Встрепенулись ветераны, полились старые песни. Сидели в Германии 49 лет. Срок немалый, уже привыкли. И вдруг — выкинули. Армия оказалась не готова.
В книге “О духовном в искусстве” Кандинский на первое место ставит музыку. Отсюда идут начала современных исканий ритма и математической абстрактной конструкции… Цвет — это клавиши, душа — многострунный рояль… Движущая сила творчества — внутренняя необходимость. Чувство — единственный судья, руководитель и мерило. Кстати, у Малевича есть книга “Бог не скинут”. Малевич и Бог, кажется, несовместимы. Оказывается, напротив. Все пути человеческие ведут к Богу. Другой дороги нет и никогда не будет.
Кандинский видел круг в четвертом измерении. Нам не дано. Обнаружили математики 11 измерений. Как их можно применить — не сказали. Сами не знают.
Слова Сезанна: “В природе все лепится на основе шара, конуса, цилиндра”. Это начало кубизма. Сейчас это детские речи, но тогда, при Сезанне, — было откровением. Боже мой, как все проходит!
Для реалистов есть единственный реальный мир. Он развивается вширь и вглубь до бесконечности. Для неформального художника видимый мир — одно из звеньев в бесконечной цепи событий. Тогда искусство и религия сливаются. Новое качество.
Наступили новые времена. Мое поколение выжили. Больше сил не осталось, на искусство тоже. Где мои 16 лет?
Творчество. Что это такое? Есть реальный мир, есть художник. Между ними напряжение. Оно требует выхода. На помощь приходит то самое творчество. Иначе художник плохо кончит. Примеров тому много.
Не надо бояться реальности. Она бывает всякой. Художник сталкивает воображение с реальностью, проскакивает искра, рождается искусство. Творчество живет на стыке двух начал: высшего и внутреннего. Чем богаче каждое из них, тем выше произведение, и наоборот. И еще вопрос: где вневременные ценности? В искусстве таких не знаю.
Эмоции мешают жить. Я их ненавижу. Они, как цветное стекло, искажают мир. Выкинуть это стекло не хватает сил. Я сам себе противен. Что делать? Выкидывать, иначе подохнешь.
Коммунизм — утопия, породившая тиранов и рабов. Утопия необходима, иначе человек погибает. Только не такая, как бандитизм, а другая, человечная. Прочитал фразу: “Внутренний мир, лишенный утопического начала, будет замкнутым, удушающим, подверженным склерозу, в нем выразится нечто худшее, чем даже безумие”. И еще: “Там, где нет утопии, открывающей новые возможности, настоящее затхло, бесплодно!”
Без утопии культура быстро оказывается обращенной в прошлое.
В религии — впереди божественный свет. Свет во имя настоящего. Человек не видит, что там, впереди. Это ему не нужно, а “мгновенье остановись!”… вечная мечта.
Почему человек, существуя в замкнутом пространстве, непрерывно старается оперировать открытыми категориями? Может, эта трагическая несовместимость — источник живого на земле? Вопрос без ответа.
Мозги человека — не свалка, а перевалочный пункт. Все помнить вредно — не хватает места новому. Женщины помнят все. И охота им копаться в мусоре? Значит, охота.
Художник существует во времени. Время ушло — работа не закончена. Нечего не сделать. Работа погибла.
Художник сжимает время, но остановить не может. Скорости растут, они неподвластны художнику. Что делать? Приспосабливаться. Время возвратить нельзя. Просто жить. Потом скажут: “Этот человек прожил интересную творческую жизнь”. Ну и что? Пускай говорят, никому не легче. Жизнь…
Смотрю ТВ. Убили Владислава Листьева. События развиваются по схеме — на смену партии приходит мафия, самая разная. В России мафия живет 1000 лет. Потом показали царскую семью и экспертизу. Потом — голод 20-х годов. Стало страшно мне. Между кадрами появился Ленин в кепочке, помахал рукой. Улыбнулся. Раньше фото подписывались. Подпись гласит “Верной дорогой идете, товарищи!” — журналисты издеваются.
Человеческая память мешает жить, художественная — работать.
На облака можно смотреть бесконечно. Они не повторяются. Дуновение вечности. Тема для фотографа: облака. Размер — 60 на 80 см.
О любви уйма написано, а объяснить не могут. У каждого свои пути-дороги в никуда. У любимой миллион недостатков, ты их не видишь и, как собака за хозяином, бредешь туда, не знаю куда. Любимая все знает, все понимает, только тебе не легче. Хозяин-барин. Какое зрелище — влюбленный мужчина, что хочешь с ним, то и делай. Сопротивляться он не способен. Любовь — тяжелая болезнь. Вылечить ее может время.
Маленькая Чечня противостоит большой России. Пока льется кровь — об иностранных займах не может быть и речи. Без займов наша страна не выживет. Дума непрерывно заседает. Кремлевские тузы ездили в Чечню и под защитой автоматов обнимались с чеченскими врагами. Безрезультатно. Ельцин в бешенстве на них наорал и приказал действовать. Ультиматум Чечне! В 24 часа сдать оружие. Сдано не было. Дальше неизвестно. Ельцина пора убирать.
В искусстве легко впасть в заумь. Это признак не художника, а мастерового. Сейчас все можно оправдать умными речами. Они для дураков. Дураков много, посредственность процветает. Реальность — вещь упрямая.
Название для моей выставки — “Все проходит”.
Купил сборник стихов Михаила Кузмина. Русская интеллигентщина, потерявшая Россию, ушедшая в грезы. Вокруг была жестокая реальность, и конечно, она у автора отсутствует. У богатых не было врагов, они уходили в свои переживания. Большой художник, стихи — как старая забытая живопись. Она никому не нужная.
Слушал передачу о числах. Утверждалась способность чисел нести не только количественную — но и качественную информацию. Число 37. Приводились примеры трагической направленности этого числа. Я начал работать творчески в 37 лет. До этого болтался. Ждал свою звезду. Писал.
По ТВ страшные кадры. Дикая московская толпа кинулась на омоновцев, охраняющих Белый дом, закидывает их камнями. Бьют всем, что попадет под руку. Кровь, крики, стоны. Молодые солдаты в крови, везде лежат тела, снуют скорые помощи. Картина ужасная. Сегодня воскресенье — его называют кровавым. Началось!
Спорадическая перестрелка скоро закончится. Хасбулатов, Руцкой и другие думцы в Лефортовской тюрьме. Вокруг Белого дома снайперы сидят на крышах и уничтожают мирных людей. Зачем, неизвестно. Белый дом еще не взят, бои идут в середине здания. Телевидение ведет репортаж с места событий. Для подавления огневых точек пущены танки. Здание горит, из белого превращается в черное. Везде валяются трупы. Стоны и крики не прекращаются. Итак, путч номер 2. Бог троицу любит. Что дальше? Миссия патриарха Алексия Второго успеха не имела. Владимирская Божья матерь не помогла. Патриарх заболел и находится в больнице.
Подвалы Белого дома завалены оружием. Почему это случилось в центре Москвы? Бой в Останкино. Ведут защиту молодые солдаты первого года службы. Макашов с боевиками своими рвались в телебашню. Подкрепление охране опаздывало, наконец пришло. Макашов проиграл. Количество убитых неизвестно. Власть скрывает. Видимо — 500 или 600 человек.
Путч закончился провалом. На что они рассчитывают? Видимо — на поддержку офицеров и старой номенклатуры. Начался судебный политический спектакль — вернее, фарс. Суд. Смотреть тошно.
В сознании людей случился переворот. После августовских событий он тоже был. В течение 75 лет власть скрывала свое истинное лицо. На это работали миллионы людей. И художники тоже. Маски сорваны! Люди увидели страшный оскал. Несколько суток сделали больше, чем года.
Слышал: если человек не в состоянии созидать — он вынужден разрушать. Третьего не дано. Еще: “Талант питается сильными чувствами: любовью и нежностью”.
1994 год
Сексуальная тема стала доступной и модной. Много путаницы. Сексуальная свобода отличается от сексуальной распущенности, как демократия от анархии. Свобода — обязанность. Анархия — вседозволенность.
Надвигается космическое искусство. Где не существует радости и печали, любви и ненависти, и вообще эмоций. Есть душа и сила. Старые ценности навсегда рухнут. Рухнули.
Дети и художники ближе к Богу, чем другие люди.
Выставка “Сумерки” (придумал название своей возможной выставке).
Россия — страшная страна. В ней или дикое веселье, или глубокая грусть. Переход очень быстрый.
Слушаю Паганини. За звуками — вечность. В жизни был — ужасный.
Американский композитор Пит Джереми. Работы 70-х годов. Создает космические структуры, чистое звучание, музыкальное, вернее, звуковое пространство. Мы опаздываем лет на 40.
Слушаю по радио трагическую историю любви Бетховена. Помешали социальные барьеры: она богатая, он бедный. Добавить нечего. Он любил долго, посвятил ей роскошную музыку. Она не спасла, конечно. Интересно другое — женщина не стоила его любви, музыки тоже, и была лишь темой для воображения. У художников такое бывает, зато гениальные произведения появились на свет божий. Ну женился бы, увидел реальность, конечно, разочаровался. Женщина, как все остальные — даже хуже. Что она, золотая, что ли? Нет, конечно. Музыки бы не было. Все как у всех. Все бы проиграли. И я тоже со всеми…
Художник и зритель. Вечная проблема. Каждая выставка превращается в поле боя, где художник проигрывает. Отдает больше, чем получает. Зрителей много, он один, а на всех не угодишь. Говорю я о творческих людях, о дельцах не говорю. Те всегда с деньгами — поэтому участвуют в выставках мало.
“Богом забытая Русь”, этим сказано все. Можно назвать художественную выставку.
В стране надвигается духовная революция. Вернее, уже началась. Будет много крови. За обновление надо платить. Заплатит народ. В России наступает тяжелое время, возрастут преступления, проституция расцветет, семьи распадутся. Всем будет управлять доморощенная мафия. Искусства расцветут, потому что не до них — никто мешать не будет. У власти будет недобитый Жириновский. Народ смеется и плачет.
Ельцин официально объявил о роспуске ФСБ. Куда они денутся? Не пропадут. От перемены мест слагаемых сумма не меняется.
Слушаю Моцарта и думаю об исполнителе. Индивидуальной интерпретации нет. Раньше композитор сам исполнял собственные вещи. Сейчас нет. С исполнителем разговаривать, наверное, бесполезно, голое раздражение на всех и вся. Особая порода людей играет.
Начался Паганини. Виктор Пиккайзен — сухой академист, придраться в исполнении не к чему. Но без всякого воображения. Скучно.
У человека талант раскрывается в переходное время, я имею в виду переходный возраст, когда душа в движении, мозги работают хорошо. Климакс, например. В человеческом стаде искусство расцветает в период катаклизмов.
Почему современные религиозные учения уже стареют, а христианство нет? Потому что сейчас в основу учений закладывают логику, структуры. Время идет, структуры умирают. Христианство нет. В христианстве два начала — жизнь и смерть. Они вечны и непреходящи.
Реальность отстает от времени. Отсюда катаклизмы. Они неизбежны, войны и революции тоже.
Я человек настроения. Что поделаешь! Вдруг хочется мне старой музыки. Ее звучание заставляет дрожать струны души. Раньше музыка была для наслаждения и внутреннего комфорта. Сейчас эта музыка мало кому нужна. Современное искусство вырвалось в космос, стало необходимостью, как наскальные рисунки. Слушаю Джузеппе Тартини, 17 век, наслаждаюсь. Как старинная живопись. Вижу дворцовый парк, павильоны, фонтаны, скульптуры. Вот показались красивые женщины, их сопровождают галантные кавалеры. Все реально. Осталось только дотронуться. Красивая сказка. В голове роится композиция больших размеров, где всё в натуральную величину, а я любовно вырисовываю и дворцы, и дам, их умопомрачительные платья. Кавалеры-красавцы охраняют женщин. Попробуй дотронься, будет плохо. Они внимательно следят за Лебедевым. Он хочет их обмануть, увести женщину, но это невозможно. У мечты свои законы. С этим нужно считаться.
Мечты и реальность. Вся жизнь состоит в сглаживании двух полюсов. Убери мечты, что останется? Реальность, конечно. Убери реальность, ну и что? Кому нужны голые мечты. Помечтал, а что дальше? Ничего. Чем занят человек? Кидается от реальности к мечте и от мечты к реальности.
Сталкиваясь с искусством прошлого, приходишь к печальным выводам. Старые мастера были свято уверены, что создавали непреходящие ценности. Таких произведений не было прежде и быть не могло. Тема для сравнения.
Наше искусство. Конечно, его скоро забудут. Оно переходное звено к тем великим свершениям, которые ждут нас впереди. Природа человека не изменится.
В заграничных банках оказалось 60 миллиардов рублей золотом. Грабеж продолжается. Положение в стране ухудшается, скоро кризис. Думаю, через год наступит.
Слушаю официального пушкиниста. Он целый час доказывал религиозность Пушкина. В школе нас учили наоборот. Да или нет? Он был художник. Этим все сказано.
Вагнер невыносим. Он немец с фашистским уклоном. Как русский Глинка в патриотической пыли. Оба большие художники. Романс “Сомнение” прекрасен. “Сусанин” — придворная штучка, хотя сработана профессионально. Эх, наш квасной патриотизм.
Передача о Берлиозе. Революционер, разрушил старые ценности. Так и было. Прошло 150 лет, что осталось? Сплошная эклектика. Все новое превращается в старое. Судьба всякого творца. Слава Богу, есть непреходящая правда нескольких людей — Пушкина, например.
Предпоследняя симфония Рахманинова. Сплошной минор — все в прошлом. Структура классическая, форма устарела. Жизнь — жестокая вещь, нужно вовремя уходить со сцены, пока не поздно. Жалкая картина. Слушать больше не могу. Выключил — стало хорошо.
Климакс. Все смешалось. Выплыву, не сломаюсь? Не уверен.
Меня не покидает чувство ожидания. Мерещится, что жизнь впереди, что настоящее счастье не наступило, вот придет время… Логика, конечно, хромает. Для счастья нужна сила, а у меня нет. Хочется верить, что есть. Верь на здоровье — станет легче. Что мешает начать сначала? Нищета. Она не отпускает. Это грязная вонючая баба, от которой тошнит. Ужасно. Более того, она караулит меня, диктует свои условия, каждый раз новые. Есть и другая нищета — духовная. Она еще хуже. Превращает человека в скота. Со второй лажу я. Ну, бывают срывы. У кого их нет? Я не святой и никогда им не буду.
В искусстве вижу два пути. Первый — художник занят творчеством для себя. Он никому не понятен, не нужен, работы его не продаются; нищета и болезни — его спутники. Второй путь: художник делает коммерческие работы, творчеством практически не занимается. Тоже тяжкий труд — заглядывать в рот толпе и выполнять ее прихоти. Многие художники выбирают второй вариант. Каждый решает сам, поэтому не надо искать врагов.
Слышал я модные слова: “Время и временщики уходят, а искусство остается”. Слова, конечно, красивые, но к делу не пришьешь. Человеческая память короткая, об авторах не вспоминают. Такое пишется потом, когда человек ушел, и вернуть ничего нельзя. Трагедия свершилась. Судьбы авторов трагичны. Это судьба всех настоящих художников.
Опера “Ромео и Джульетта”. Все устарело, скука. Мне возразят, что любовь, ревность, власть, предательство, страх, жестокость, — можно дальше продолжать, — вечны. Согласен, однако, новые времена — новые песни. Иначе получится старомодное платье, и ни одна женщина его не наденет. Художник, занимаясь вечными ценностями, находит новую форму, которую диктует (подсказывает) время.
Слушаю по радио “Василий Теркин”. Пахнуло забытым миром. Сердце сжалось, ностальгия по прошлому. Сейчас жизнь лучше. Было жестокое время. Мысли там — в тумане голубом.
Поет дореволюционный певец — Владимир Сабинин. Звезда первой величины… Все плохо, голоса нет, идет надрыв, цыганщина. Блистал, хорош собою, пользовался бешеным успехом у женщин. Его забыли. Передача называется “Забытые времена”. Судьба любого произведения, даже гениального, уходит в небытие. Перед временем все суета.
Человеческая история — как история болезни. Люди лишь подопытные кролики, не более. Так я думаю.
Искусство — мост в будущее. Всего лишь мост, и нечего с ним возиться, с мостом этим. Перешел по мосту и иди дальше!
1995 год
Осень. Хмурое небо, ветер, воспоминания о лучших временах. В общем, минор. Сижу один, никто не мешает. Одиночество — прекрасная вещь, можно расслабиться — принадлежать себе. Идет передача про наркоманов. Среди художников — подобного добра достаточно. Их не устраивает реальность — пьют, колются. Никакой борьбы.
Искусство — тоже наркотик, да еще какой. Маленькая деталь — надо быть настоящим художником, а не заниматься эклектикой! Тогда колоться не надо.
Музыка, я люблю тебя. Если остальные виды искусства уничтожить, мир мало потеряет, думаю. Ты — сплошное откровение!
Природа боится пустоты. Старая истина, не требующая доказательств. Любовь и искусство тоже боятся пустоты. Без творчества они погибают. Это жизнь.
Влюбленный человек — тяжело болен, у него нарушено равновесие, он катится под откос. Другого пути нет, а жить хочется. Как спастись? Вижу один способ: тянуть время, оно вылечит.
Международный конкурс пианистов-детей. Играют Шопена. Взрослый Шопен и ребенок, смешно. Внимательно слушаю, голый техницизм. Публика в восторге, аплодисменты не стихают. Мне жаль детей, колоссальный труд и все напрасно! Художники в детях убиты, преподаватели это знают (но деньги нужны). Публика дура, — ничего не понимает.
Любовь — страшная вещь. Налетела как буря, все рушит, мучает, отбивает остатки ума и уходит. Остаются развалины — в душе опустошенность и раздражение на весь мир. Неужто нет противоядия? Таблеток не нашли и не найдут никогда.
В государстве изменения. Впереди колоссальная работа — по разработке новых государственных законов. Старые — на уровне каменного века. Мы очень отстали от Европы. И все результат 1917 года.
Мое поколение — не самостоятельное, вроде женской прокладки. Пришло и уйдет — следов не оставит. Печально, конечно.
1996 год
Фраза “Отколосились хлеба и поэты” — хорошо.
Новое искусство: космические связи, открытые структуры, чистые формы, спектральные цвета, контрастный свет — основные характеристики искусства будущего. Стремление к истокам, движение против течения. Человек стремится к Божественной точке. Но не дойдет. Другого пути нет. Мне скучно. Куда себя девать? Все устарело. Когда подуют свежие ветра, жизненная волна раскидает мусорные завалы? Скорей бы.
Найти в любом деле творческое лицо тяжело, а в нашем особенно. Художник проходит через строй стилей и направлений, создает новый мир. Это бывает редко, даже очень, но все-таки бывает.
Чем дальше живешь, тем жизнь дороже. Страх.
Современный итальянский композитор Лючано Берио. Поражен. Слушаю и наслаждаюсь. Новые формальные связи, как ультрасовременная живопись.
Слышу беспредметную музыку, тропинка в будущее. Какие мы окажемся смешные перед будущими поколениями! Что для нас откровение, то для них — аксиома. Искусство будущего оперирует сознанием. Чувства не исчезнут, будут другими. Какими? Не знаю.
Михаил Астангов. Пахнуло милым и давно забытым. Он читал стихи Пушкина о любви и свободе очень старомодно, с придыханием и подвыванием. Стихи хороши, выдержали все. Пушкин — благодатный поэт, есть из чего выбрать.
Политическая жизнь страны напоминает театр абсурда. Ельцин еле дышит после покушения. И заявляет о прекрасном здоровье. Из больницы не выходит. В Чечне и Таджикистане идет война. Ельцин нацелен в президенты опять. Народ раздражен. Придут коммунисты? Будет не до театра. Коммунисты не шутят. Им есть что вспомнить.
Душа и воля. Начало любого искусства. Без воли далеко не уедешь, на голых эмоциях — тоже. Где взаимосвязь силы и красоты? Откликнись.
В искусстве чувства впереди мыслей, а в науке наоборот. Если их соединить? Получится современное искусство.
Современный человек заблудился в информации.
В Чечне погибло около 6 тысяч русских солдат. Не комментирую.
Первый концерт. Чайковский. Живая, трепетная вещь при жизни автора провалилась. Появился второй концерт. Номенклатуре той понравился, вызвал аплодисменты. Но время расставило все по местам. После 1-го концерта зал вяло хлопает, все-таки Чайковский, а они — “тонкие ценители”!
Перед окнами стоит ржавый старый “Запорожец”. Увидел и поразился: произведение искусства. Автор — время. Произведение сырое, над ним надо работать. Помещаю в музей, соединяю с другой формой. Вливаю новую жизнь. Это же не груда металла, а скульптура. Где водораздел между грудой металла и произведением искусства? Он существует, задача художника его найти.
Говорят и пишут о мафии. Она взяла власть в свои руки. Так. Забыли о родной коммунистической партии. У людей коротка память — а у русского человека особенно.
В искусстве — только живое и мертвое, третьего не дано. Работы живые — мучаются, радуются, болеют и умирают. Никуда не денешься, такова жизнь.
Современная зарубежная симфоническая музыка — новая таинственная страна, где люди живут новой жизнью. Нас туда не пускают. Сравниваю с современной живописью, которая тоже недоступна. Слышу роскошное звучание музыки и цвета. Как в эту страну попасть? Может, попробовать?
Старое необходимо выкидывать из души, жалеть не стоит. Новые времена, новые песни. Что было, то прошло. Но существуют вечные истины.
Выражение: “Любовь — хрупкий бокал судьбы”.
Владимир Набоков: “Главный шедевр писателя — его читатель”. Тяжеловесно, но согласиться можно.
Зинаида Гиппиус родилась в стране Россия, где можно жить, не работая. Занималась собой. Большой художник. Прожила интересную жизнь. О ней пишут всякую чепуху и дребедень.
В Чечне — массовые убийства. Война необходима мафии политической. Объяснить ситуацию невозможно, слишком огромная цена. “Мы за ценой не постоим” — слова из песни.
Пауль Клее: “Искусство не воспроизводит то, что видит вокруг себя, оно делает его видимым”.
Я заметил одну особенность у художников вообще. Они не умеют профессионально выражать свои мысли. Размазывают.
Окончил серию работ на сексуальную тему. Все назвал своими именами, чужое мнение мне безразлично. Денег все равно не будет. А они здорово нужны. Тягучая нищета как дешевая девка прилипла ко мне, и нет сил отделаться. Как тебя убить, нищета, не ведаю. Ты бессмертна. У других получается, у меня нет.
Пришло время художников-одиночек. Они никому не нужны, никуда не вписываются, всех раздражают, но что-то творят. Подыхают, как тараканы. Судьбе не позавидуешь. Да и критика их обходит стороной — что писать, не знает. Чисто по-человечески эти художники некоммуникабельны. Визуально их работы публике неинтересны, наверное, не вызывают сочувствия. Так было всегда — одни выплыли, другие нет. Вся разница. Лебедев подохнет, и о нем никто не вспомнит. Сам я виноват. Не сумел влиться в человеческое стадо, терпи. Другим еще хуже. Где они? В земле, дорогой! А ты еще рассуждаешь да любишь женщину. Тебе, приятель, повезло, да еще как!
Я не дохлый академист, что все знает наперед. Как у них, у академистов, с женщинами, интересно — тоже всё по правилам? Бедные женщины, им можно посочувствовать, одно и то же (с умным видом). Может, я все придумал, как неудачник? Спрошу у женщины.
Когда я приду к чистой музыке в искусстве? Сколько раз замахивался, ничего не получается. Художественного и человеческого багажа не хватает. Реальность давит, не дает дышать, диктует свои условия. Противостоять нет сил. Реальность — только слуга, которого надо эксплуатировать. Если не устраивает — выгонять вон. Между прочим, реальность — женского рода, а слуга — мужского. Они совместимы или нет? С женщинами особая песня, кто кому служит? Если честно — то мужчина. Моя тория рушится, я превратился в преданного слугу, — даже счастлив, да еще как. Выгони меня — буду самый разнесчастный человек на белом свете. Шучу, но доля правды в этом есть.
Целый месяц я с ней не встречался. Случилась очередная ссора. Свято верил, что все кончилось, что наступила свобода. Увы, мечты, мечты, где ваша сладость? Началось все сначала.
Люблю эту женщину, не могу понять, где моя воля, и вообще, мужчина я или тряпка? Видимо, второе. Женщин много вокруг, а я как дурак уперся в нее и никого не вижу. Где таблетки от любви? Принимал бы по 10 штук в день. Не изобрели.
Пушкин: “На свете счастья нет, но есть покой и воля…” Правильно. Но хочется обычного, проходного счастья. Где ты, отзовись!
Президентские выборы всколыхнули общество. Все волнуются, кандидаты снуют туда-сюда, народ гудит. Конечно, будет Ельцин. На безрыбье и рак рыба. Русь ты, Русь! из десятка тысяч людей не можешь выбрать достойного лидера и никогда не выберешь.
В Екатеринбург приехал Зюганов, коммунисты ужасно рады: напомнили всем о себе. Он очень осторожен. Хамит мало, ругает с оглядкой. В речах своих обещает не отбирать частную собственность. Тогда какой же он коммунист? В манифесте компартии сказано: “Коммунисты могут выразить теорию одним положением: уничтожение частной собственности”. Если Зюганов это забыл, пусть почитает. Он сам, наверное, собственник, и ничего отдавать не собирается. Попробуй отними, получишь в зубы. Коммунисты — люди старые, многое потеряли, но жить хотят хорошо. Им все способы хороши.
Целых два дня ваш покорный слуга был счастливым человеком. Рядом была она, и ему больше ничего не нужно. Рассказала, какой же он мерзавец. Пришлось согласиться, куда денешься. Подано это было в лицах. Умолял, чтобы замолчала, но зря. Пока не выговорилась, не успокоилась. Я морщился, но слушал. Чуть не заплакал, пожалела. Села рядом и обняла. И на этом спасибо. Парочка — баран да ярочка. Человеческая комедия.
Заново переведены четыре Евангелия на русский язык. Читал выдержки — впечатления никакого. Любой язык звучит неповторимо, а этот перевод мертвый. Русское евангелие написано на старославянском, подвергалось изменениям. Язык все более становился понятным многим поколениям. Получилось гениальное литературное произведение.
(…) Старые художники — страшная порода людей. Ничто не может их переубедить. Дорогу, по которой шагали, считают верной и, конечно же, единственной. Живут в замкнутом мире, критику воспринимают болезненно. Все новое для них хуже старого. “А вот раньше было все по уму!” Каждый получил, что стоил. Сейчас де не искусство, а фиглярство или разврат.
Когда говоришь с полувоенной организацией под названием “Союз художников”, пожимают в ответ плечами, типа — иначе нельзя. Везде должен быть порядок, в искусстве тоже, а то, кроме секса, ничего не увидишь. Стыдно ходить на выставки, надо их закрывать; молодежь развратилась, вокруг человеческий распад, нация вырождается.
Отвечаю им, что это раньше она уничтожалась. Нет, они про немцев, которых разбили. Разговаривать, спорить с ними бесполезно, на все есть ответ.
Открыта выставка американской живописи. Хочу пойти.
Твердо решил перевернуть свою жизнь. В который раз? В 101 раз. Ничего не получится.
В Союзе художников — выставка двух художников: Гриценко и Лопахин. Ташисты, похожи как 2 близнеца. Люди чужие друг другу — а вот. Ташизм происходит от пятна. Пятно живет своей жизнью, к реальности никакого отношения не имеет. Реализм и ташизм — разные планеты. (…) Пришла мода на пятно. Они и работают пятном. Придет мода на линию — будут заниматься ею. Несамостоятельные художники. Меняется художник — меняются работы. (…)
Я люблю Паганини. Общаюсь с ним. Говорю: ты меня помнишь, ты меня не забыл?. Он молчит, конечно. Меня это не смущает. Он для меня человек родной — меня понимает. Да — он имел успех, деньги, славу. Но был одинок, как все художники. Говорят, был очень некрасивым, но когда играл — преображался. За все платил кровью.
Любовь сродни терроризму. И там и тут бесконечные взрывы. Детонатором выступает мужчина — редко женщина (как у меня, например). У любви есть будущее — хочется в это верить, у терроризма нет. Тоже хочется в это верить
Сексуально голодный мужчина — социально опасный зверь. По себе знаю.
Социалистический реализм — чума 20 века. Жертв много — перечислить нельзя. Вокруг меня трупы, пахнет мертвечиной.
Осень жизни заставляет человека подводить итоги. Он собирает плоды. Чем больше — тем лучше. Есть оборотная сторона. Талант дорого стоит — плата огромная: одиночество.
Заканчиваю сексуальную тему. Рисую то, что было, ничего не выдумываю и не скрываю. Когда увидел в целом — сам удивился. Ощущение, что прошла целая вечность, столько всего пережито — хорошего и плохого.
Заканчивается строительство мемориала расстрелянным в сталинских лагерях. Возводится на месте бывшего лагеря. Памятник скромный — нет денег. Это, может, к лучшему — обойдемся без трескотни. Всего лишь черный крест и небольшие пилоны с табличками. Погибло свыше 30 тысяч человек. Стреляли и скидывали в ямы. Становится страшно. (А в Чечне погибло десять тысяч.)
Все проходит. Что остается? Говорят, Бог. А может, красота? Думаю, они едины. Красота — это гармония. Бог — тоже. Древние греки видели материализацию бога через красоту. Они создали стройную систему. Мы и сейчас ею любуемся. Повторю, все проходит, и греческая мифология тоже. Красота стала другой. Она гармония — но другая. Космическая. Примета времени. Бог тоже переместился с земли в космос.
У каждого человека свой внутренний мир. У художника мир богаче — иначе в искусстве ему нечего делать. Как найти язык для его выражения? Надо выдумать — ведь в принципе его нет, художник создает новый мир — он его родил и всем показывает. Более того, противопоставляет реальному миру, думая победить. Нет, конечно. Это красивая сказка. На сказке держится мир.