Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2008
Подружка
Угловые в резерве спят
и все святые,
и четыре вышки стоят
угловые.
А за теми углами — углы,
мраки крутые,
и не спят за углами мглы
часовые.
Главзабор, прокурор, чушок.
Звёздный ветер с Альдебарана.
Ты не всем, а себе чужой
утром рано.
У нас только один забор.
Опишу тебе наши были.
Одного унесли на двор.
На дворе его не убили.
У нас почта и телеграф,
активисты и уркаганы.
Колонисты и костоправ
прямо к богу шлют телеграммы.
Кизелуголь и Кизеллаг.
Ладушка-осень,
Попроси, чтобы мгла не жгла,
много не просим.
Колокольные сроки спят
долгого слуха.
Я скажу тебе — хочешь? — “брат”.
Вот расслабуха.
Что ты гребнем трясешь, дурак,
как на допросе.
У нас время есть до утра —
целая осень.
Повяжи меня, докажи,
что не ту колоду тасую.
Покажите вы мне Кижи,
я их все на себя срисую.
Распрямить прямоту угла —
гиблое дело.
Прикажи, чтобы мгла не жгла
до беспредела.
Главзабор, прокурор, дружок.
Чушка-почушка.
Что ты делаешь, мужичок?
Кто ты? — Подружка.
На переезде
Если ты диктатура, пальцы твои невинны.
Нежность странноприимна. Сталь дождётся венца.
Я буду очень хмурый, ты — ужинать не со мною,
даже не с собственной тенью. Начнем с прощенья отца.
Если огни сгорают, а тишина мелеет
в узких твоих объятьях — и не поднять лица.
В песках корабли сгорают, море летать умеет.
И, тяжелей ресницы, зверь избежит ловца.
А мы с тобой незнакомы. Решайся на переезде:
морем или парением, с кровью или без мук.
Нежность правозащитна. И не грядет возмездье,
разматывая по суставам долготерпенье рук.
Если ты диктатура, скажут снега: невинна.
Губы мертвы от водки, в чреве уремном вой.
Слышишь! Давай покурим. Я пришел по вагонам.
Ночь с тобой незаконна, но все равно с тобой.
Силками цианистых станций заволокло безумца.
Бедность его колотит, смотрит он на пятак.
Насмерть стоят за ветром, строят из криков солнце —
гордые дурогоны все поступают так.
В жгучей груди — продолжим! — зреет тигровый ветер,
в стеклянной груди ожиданий — тангомания товарняка.
Нам каблуки срезает зияющий вой рассвета,
но мы сошлемся на ветер и помолчим пока.
Шухер на переезде
Нижние уговоры с течкой туземных елей.
Хмель цепанет Емелю, старый он Волкогон.
Верхние разговоры с полок ли загремели?
Вот и летим без цели. Вот и гремит вагон.
Мертвые разговоры ткутся в чужой постели.
Какою бурдой отравят, в какой спеленают прах?
Цыкнет на нас без цели звезда комиссарской модели.
Красный круг не погашен в груди, где раскручен страх.
Мертвые нагалдели, что ли, поднаторели
гнуть топографию Пармы — ангелы разогнут.
Выпадут круглые сроки, с раскруткою каруселей,
вырастут злые стыки у жесткокрылых минут.
Хула отправится в перстень, а тот отравит прииски,
а те из лагерной мысли казне сотворят покой.
Покой в голый ствол свернется без лишних лет переписки,
а ствол под рукой свернется, кривясь, в плодородный слой.
Змея в стволе распрямится, когда окончится вестерн.
Шмель, вороном унесенный, взойдет нигде никогда.
Гулять отпросимся в небо. Шлагбаум умрет на месте.
Цыц, шухер на переезде, разменная лебеда.
…Спячка в конце недели. Качка трехгорных елей.
Всяк на круги вернется. Ветер и муравей.
Ветер с войны вернется с ласточкой на прицеле.
Здравствуйте, дорогие. Пожалуйте в наш кандей.
Куличи
палачи готовят куличи
почему же плачут палачи
потому что прячут палачи
человечью печень в куличи
если так готовят куличи
значит так готовят палачи
значит так готовят палачей
по рецепту тихих куличей
палачей играют палачи
палачей ругают палачи
дурачье мы тоже палачи
отвечают: наши куличи
отвечайте братцы вы-то чьи
мы — с цепи а вы — еще с печи
отвечают: мы из куличей
приготовим новых палачей