Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2008
Сергей Матросов — родился в 1981 г. в Верхней Туре. Окончил Верхнетуринский механический техникум, служил в армии, работал участковым уполномоченным милиции. Публиковался в “Урале”, “Уральском следопыте”, в интернет-журнале “Точка зрения”. Автор двух сборников стихов: “Эшафот” (2000) и “Дом прокаженных” (2003). Лауреат международного литературного конкурса произведений о музыке “Бекар 2005”, обладатель Национальной литературной премии “Золотое перо Руси 2006”. Живет в Екатеринбурге.
***
Если кровью ворона вымазать дуло
ружья, не будет промаха.
Примета
Нарочита корявость этого текста, наверняка —
пуля в зеркале убила зеркального двойника,
растворилась в призраке, тогда как,
оставляя во мраке сусальный след,
отражение пули, которой нет,
угодило в стрелявшего — рикошет,
и нагар амальгамы обжег нутро.
Чтоб теперь укротить зазеркальный сброд,
я ружейным маслом кроплю перо.
***
За секунду до слова миндалины трогает зыбь,
кровоточит десна, наливается соком, как фаллос,
варикозный язык, карандашный саднит абразив,
и слежавшийся звук наполняет прокуренный парус.
Любит вязкую мякоть увенчанных струпьями губ
свора грифельных пчел, отрастивших дамасские жала —
подстрекателей речи. Кислотные слезы текут,
и мицелий морщин, разъедаясь, становится ржавым.
Значит, небная память на горечь глаголов крепка,
и цикута эпитетов сводит дрожащие скулы,
и, едва покидая гортань, молодая строка
по чернильной слюне поцелуев твоих затоскует.
Перегной лексикона, где самый зарвавшийся червь
не осилит и сотую часть благодатного слоя,
взбудоражен упавшим зерном, становясь горячей
диафрагмы, качающей нефть за секунду до слова.
***
Нет ни намека на нежность, лишь в ливерных недрах,
словно стряпухой в закваску оброненный волос,
незаземленного, злого любовного нерва
высоковольтная кобра, ее уроборос.
Оторопь сердца, когда низведенный до дрожи,
загнанный пульс из дырявых своих капилляров
тщится, не выдав себя, соблюдать осторожность,
чтоб впопыхах не попутать вольтаж и полярность.
***
Полуночный игрок в чехарду
с поволокой экстаза на углях
воспалившихся глаз пустоту
наряжает, как глупую куклу —
несмеяну, стервозу, брюзгу,
в несгораемый саван глагола,
чтоб она в подожженном стогу
лексикона сыскала иголку.
Истый дьявол, сродни кутюрье-
извращенцу, кромсает без цели
золотое руно в кутерьме,
не нашедший иной панацеи.
***
…обуздать сутулую судьбу
сердца, уходящего не в пятки —
в горло, в недомолвки, в три закладки:
раковину, панцирь, скорлупу;
где не проскулить и не провыть,
не чихнуть, не свистнуть в эту серость,
лишь звезды соринка в горле-сердце
через выдох обретает вид
соло для немых или глухих,
то есть неозвученной петарды
изо рта, теракта миокарда,
рецидива пульса на стихи,
выплаканных досуха очей,
но еще хранящих злую накипь
взгляда, что блуждает, как лунатик,
конченый, никчемный и ничей.
***
Аммиачен, аморфен, простужен и зол
мегаполис, натерший глазную мозоль,
до поджилок метро изможден.
Инстинктивно противясь всему, что извне,
даже солнечный волк на кирпичной стене
почернел под прицельным огнем.
Чересчур холостой и блуждающий взгляд
через форточку будет заброшен назад,
как тупая шальная звезда.
Черт-те где, потерявши желание жить,
в обжитом однокомнатном морге лежим,
оголенные, как провода.
Обоюдоостры, разучившись летать
и любить, ждем, когда же ночной телетайп
через нас что-нибудь ниспошлет,
чтоб в насквозь аммиачном, простуженном, злом,
черт-те где, под прицельным, с шальной, в никаком,
потерявши, лежать оголе…
***
А где-то там, где пустота,
художник, может быть, и есть,
но где-то там, не где-то здесь,
не на поверхности холста.
А где-то там, где тишина,
как пенопласт, бесполо, в ряд
лежат натурщицы, лежат,
кругом пастельные тона.
А где-то там, где никому
ни до чего нет дела, вот —
треножник, словно эшафот,
расписанный под хохлому,
для вечности — один портрет,
чтобы потом смотреть на жизнь.
И фрукты сгнили, а кувшин
остался в воздухе висеть.