Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2008
Александр Карасев — прозаик. Печатался в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Дружба народов”, “Наш современник”. Живет в Санкт-Петербурге.
Звездный час Луноходова
В первый день занятий на военной кафедре Аполлонов успел стать на левом фланге. Строй студентов вытягивался в коридоре. Полковник Измеров, отсекая опоздавших, дал команду Аполлонову: “Закрой дверь”.
Аполлонов закрыл дверь и возвращался.
— Почему опаздываете?! — оборвал его Измеров.
— Вы же сказали закрыть дверь?
— Кто вам сказал?! — Измеров оглядел неформального студента исподлобья и уперся взглядом в Щелкунова. — Товарищ подполковник, разберитесь!
Вытащив серьгу из левого уха и сбрив кислотный бобрик, Аполлонов долго ходил в наряд. Он сидел у злополучной двери, невнятно отвечая в трубку телефона.
Аполлонов был из богатой семьи разведенных родителей. Говорили, что он вхож в подпольный свингерский клуб и имеет гомосексуальный опыт. Опыт наркотиков у него имелся точно. Он чего-то глотал. Потом как призрак переходил в аудитории, не замечая вопросов. Еще Аполлонов пил водку (хорошими порциями) и не мог посещать военку регулярно. Он заранее готовил уважительную причину.
К его счастью, военные преподаватели не улавливали перегар, а память полковника Измерова испортилась в танковых войсках. Как-то, посылая отряд студентов на помощь биологическому институту, Измеров назначил Захарова старшим: “Захаров, прибудете на кафедру — сразу доклад мне”. Когда Захаров начал доклад, Измеров сказал: “А, Захаров, и ты там был?”
В общем, Аполлонов четыре раза проходил флюорографию, два раза встречал сестру из Киева и три раза ее туда провожал. Однако, исчерпав воображение на четвертом курсе, Аполлонов честно признался Измерову, что сегодня он “после вчерашнего” и не может вынести обучения. Это была роковая ошибка — Аполлонов прослыл алкоголиком.
Военка проходила два курса. Раз в неделю. На третьем курсе — в четверг. На четвертом — в понедельник. Можно было не ходить. Но тогда год службы солдатом без вопросов. А так — два, под большим вопросом. И офицером. Было о чем подумать… Большинство выбрало военку, подписав контракт. Даже Захаров, который в армии отслужил до университета. Но Захаров — это другая тема.
Главное на военной кафедре — не опоздать на построение. После проверки нас заводили в класс. Минут сорок мы сидели за партами. Открывалась дверь. Вваливался Щелкунов в распахнутом кителе, наш куратор:
— Так, ты! Встать!.. — орал Щелкунов, направляясь к трибуне лектора. Всегда засыпающий Аполлонов стоял.
— Открыли тетрадки. Записали. Мотострелковый взвод в обороне.
После чего Щелкунов уходил. Мы переписывали лекции по нужным предметам и разговаривали. Дверь распахивалась через час: “Встать!” — тыкал пальцем Щелкунов в Аполлонова.
— Пишем… Мотострелковый взвод в наступлении.
— Товарищ подполковник, мы же написали: в обороне? — робко говорили мы.
— …Зачеркните. У меня открыто на наступлении.
Щелкунов бубнил два абзаца и уставал. Нам приносили учебники из библиотеки. Ставилась задача до вечера: “Переписать все отсюда!”
Подполковник Щелкунов любил пошутить: “Главное — движение. Вот я, встаю утром, делаю зарядку, и целый день в движении”… Этот преподаватель не забывал фамилий студентов, как Измеров. Он их путал. Он спросил: “Где этот опять Луноходов?”… Класс замер. Минуту мы соображали в тишине. А потом выпали на парты от хохота.
— Встать! — орал Щелкунов, тыкая пальцем в студентов.
Так Аполлонов стал Луноходовым. Новая “фамилия” подошла ему: она выгодно обрамляла его личность.
Перед сборами Луноходов пришел на военку в гипсе, со справкой о закрытом переломе. Его освободили на основании справки.
— Почему не были на сборах?! — спросил его Измеров после сборов.
— Я же приносил справку?.. — ответил Луноходов, расширяя глаза.
— Да… Вы приносили… Но я ее потерял. Почему не были на сборах?!
Луноходова чуть не отчислили. Потом он принес новую справку и получил в аттестационный лист “удовлетворительно”. Единственный. Остальные прошли военную подготовку более успешно.
Когда нам стали приходить повестки, Луноходов пришел к Щелкунову и сказал:
— Николай Анатольевич. Короче… Помогите не попасть в армию. — На слове “короче” он достал иностранные деньги из кармана.
— Хорошо, — сказал Щелкунов, потирая засаленные ляжки. Личное дело лейтенанта Аполлонова легло на другой стол в военкомате.
Началась война. Наши войска наступали в Дагестане под победные реляции телевизоров. Тогда Луноходов пришел к Щелкунову и сказал:
— Николай Анатольевич. Короче… Помогите попасть в армию.
Радостный от постоянного клиента Щелкунов устроил Луноходова в десантный полк. Он сказал: “Приходи, если еще что-то нужно”.
В декабре девяносто девятого мой мотострелковый батальон менял 56-й ДШП на Цореламском перевале. Десантники плескали соляру в сырые дрова на позициях, покрываясь гарью. Из толпы отделилось тело в бушлате. Это был Луноходов. Мы обнимались и пили за встречу из моей фляжки.
— Вован! Иди к нам! — кричали бойцы Луноходову, расплавляя подошвы в кострах. Луноходов побрел в клубы дыма, виновато выдергивая длинные ноги из жижи.
Когда на пехоту надевают голубые береты, она тут же теряет последние боевые свойства. Эти “павлики” за две недели не вырыли ни одного окопа. “Олень!” — думал я об однокурснике, размечая сектора обстрела. В грязь ложились снежные хлопья. Десантура уходила в горы. Злая пехота зарывалась в липкую землю под мат командиров.
В отпуске Луноходов зашел на военку за справкой о прохождении сборов. Он хотел уволиться на месяц раньше. Было такое положение.
Он держал ушитый берет в левой руке, а правой часто поправлял серебряный орден на впалой груди. Подполковники жали ему руку, наливая водку со своего стола. Ему бесплатно выписали справку и уговаривали провести беседу.
Измеров представил боевого офицера в классе:
— Гвардии старший лейтенант Лу…
— Аполлонов, — поправил гвардии старший лейтенант.
— Да… Аполлонов. Закончил военную кафедру с отличием! Проявил мужество и героизм в контртеррористических операциях!
Это был звездный час Луноходова. Он расправил неформальную осанку и сыпал подвигами в студентов. Его стеклянные глаза отражали стальной блеск воздушного десанта.
Хорошо быть Захаровым
На военных сборах Захаров отстранился от мероприятий, потому что отслужил в армии перед университетом и имел опыт. Он не ходил на построения, а охранял имущество роты, которое быстро выдали.
На вечерней поверке, когда ответственный подполковник доходил до фамилии “Захаров”, мы кричали: “Охрана имущества роты!” Это была веская причина не стоять на поверке.
Алику Захаров говорил: “Оставь хоть пару лопат для отмазки”. Но Алик выдал лопаты и все одеяла. Захаров охранял пустое пространство палатки. Он читал книжки, спал, играл в шахматы, наслаждаясь обилием шахматистов.
Мы прибыли раньше всех, чтобы подготовить лагерь. “Отдельная команда, подчиненная лично подполковнику Щелкунову”. Я, Захаров, Алик Боджоков, Иванцов, Дима Вязниченко и Обрывкин.
Вязниченко с Обрывкиным увезли на офицерские дачи полоть сорняк. Мы вчетвером натягивали палатки. Последние колья Захаров вмолачивал в землю кувалдой на глазах изумленной роты.
Зампотыл сборов Щелкунов сказал о палатках: “Как бык поссал!”
Потом мы считали одеяла: Щелкунов в шутку присвоил Боджокову ефрейтора и назначил каптерщиком. Захаров не понял шутку. Он пришил Алику на погоны лычки и назначил себя заместителем каптерщика. (Сам Захаров после армии имел звание “сержант”.)
Командиром нашего взвода был юрист Кириленко. Таких в армии, когда они туда попадают “пиджаками”, называют агрономами, даже если они юристы. Вообще-то, агрономами называют всех пиджаков, но Кириленко был бы самый агрономистый агроном, с оттянутыми коленями афганки над голенищами сапог и брезентовым ремнем под мышками. Он был занудой и не хотел мириться с нашим отдельным подчинением.
— Кириленко! Еще раз тебе объясняю… Наше отделение к тебе в список входит для отчетности, а на самом деле оно выполняет специальные задачи и подчиняется только лично Щелкунову. Понял?.. — говорил Захаров Кириленко, любуясь гармошкой своих кирзачей.
Но Кириленко не понимал, и мы пошли к Измерову, начальнику сборов.
Кириленко пускал пузыри в жалобах. Захаров с Аликом застыли за его сутулой спиной, надев кителя с лычками. Я был рядовым и стоял так, как будто меня здесь нет. А Иванцов вообще не пошел.
Но Измеров оказался в хорошем настроении. Захаров сказал ему:
— Разрешите… тарищ полковник… У нас одеяла, специальный инвентарь, имущество. Здесь ходят внимательные к имуществу солдаты. Необходим один человек на охрану.
Измеров понимающе улыбнулся и сказал:
— Кириленко. У них один человек всегда в палатке.
У Кириленко больше не возникали вопросы, хотя с подчинением “специального отделения” он не вполне разобрался. На всякий случай он особенно не привлекал и меня с Иванцовым. Я сам находил себе приключения, неся бремя дополнительных работ.
Вообще нас в палатке было восемь историков и социологов. Кто-то откупился от сборов по семейным обстоятельствам. Аполлонов не поехал из-за закрытого перелома в нетрезвом виде. А Обрывкин с Вязниченко приезжали к нам на стрельбы, прервав прополку. Они говорили: “Самая лучшая дача у Щелкуна”. Мы это и сами знали в процессе учебы. Поэтому Щелкунов возглавлял тыл — он умел воровать лучше других подполковников.
Но стрельбы — это святое! Даже если они идут в ущерб личному дачному строительству. Стрельбы и Захаров посещал с удовольствием. Он говорил: “Кайф!.. Пять лет не брал в руки боевого оружия”. У него возникло сравнение с сексом. Автомат выиграл это сравнение.
Я тоже не очень удачно стрелял первый раз в жизни. Я не знал, куда нужно целиться: в грудь мишени или под срез, и целился то туда, то туда — по очереди.
В боксах на полигоне лейтенант рассказывал нам о танках. Что уже изобрели летающий танк и что в войска он поступает пока только в китайские. Он спросил у нас — кто мы… и сказал: “Понятно”. Это был молодой лейтенант, недавно из училища.
Пыльная дорога вела нас в лагерь. Нас окружала полужелтая трава по колено. Утром сухая трава вздрагивала от росы, мы убегали на зарядку, а Захаров досматривал сон. После подъема ему некрепко снился ряд палаток и вбитые пеньки для лавок возле полевой кухни. Наполняя жестяной бак водой, социолог Исик обернулся и сказал голосом подполковника Саламатина: “Не понял?!” Пока Захаров опускал ноги в тапочки и тер глаза, Кириленко лепетал про охрану имущества.
— Почему не на зарядке?! — спросил Саламатин у Захарова.
— …По причине предварительной службы в армии, — Захаров сформулировал трудные слова, правильно забыв об “охране имущества роты”. Имуществом являлась одинокая лопата. (Этой лопатой я вчера выкопал могилу своему окурку.)
— Не понял?! — сказал Саламатин, вылезая из палатки. Кириленко тянул шею, ожидая высвобождения выхода. Спина Захарова опустилась под одеяло.
Питались мы намного лучше, чем подводники в День флота. Алику ежедневно привозили большие пакеты пищи родственники из аула. Мы наслаждались шоколадной пастой, адыгейским сыром и хорошими сигаретами “Кент”. А в импровизированной столовой давали кашу и кильку. Кильку — благодаря коммерческим операциям Щелкунова. Без них нам бы давали минтай. Наверное, килька стоит дешевле минтая.
Дома Захарова ждала жена, но он не хотел туда ехать. Когда мы приняли присягу, Щелкунов зашел в палатку, свешивая пузо над семейными трусами. Он сказал Захарову:
— Сдавай все Кириленко и свободен.
— Разрешите остаться, — сказал Захаров.
— Почему? — удивился Щелкунов.
— Я еще недостаточно освоил военную специальность.
— Пиздуй домой! — сказал Щелкунов.
Захаров остался, и Измеров объявил ему благодарность перед строем в конце сборов.
После завтрака рота с песней о героях былых времен ушла в танковый батальон носить траки. Я остался собирать дрова за опоздание из увольнения, а Захаров читал книжку за столиком у полевой кухни.
Подполковники Саламатин и Холод проходили мимо столика.
— Как фамилия? — спросил Саламатин.
— Захаров, — ответил Захаров.
— Хорошо быть Захаровым, — сказал Саламатин Холоду.
Я осторожно ступал между кучами загаженного студентами леса и принес охапку сушняка на кухню. В палатке Захаров читал на своей кровати. Он закрыл книжку “Конармия” и посмотрел на меня:
— Ты где был?
— Дрова собирал в лесу.
Я мялся под его взглядом и сказал:
— Везет тебе, никуда не ходишь.
— Послужи два года, и тебе повезет, — сказал Захаров.
Я послужил. В Чечне меня контузило снарядом нашей самоходной артиллерии. Снаряд упал совсем близко. Мне повезло. А может — нет… Только идиот знает, что хорошо, а что плохо, даже если идиотов большинство.
Это был девяносто седьмой год. В девяносто восьмом мы закончили университет. Многих призвали. Мы были пушечным мясом с лейтенантскими звездами. На военке мы переписывали учебник по тактике в тетрадки (“отсюда — до вечера”), разгружали блоки на дачах подполковников и несли шампанское с апельсинами вместо знаний на зачет.
Мы стреляли два раза. Нам даже показали танки и БМП. Но не показали БТР, на который мы учились. Впрочем, большинство попало на БМП. И большинство выжило. Из выпуска военной кафедры девяносто седьмого года не вернулись два человека. Но сколько мы сгубили бойцов?.. Измеров заявил нам на первом занятии: “Наша (офицеров военной кафедры) задача — чтобы вы не попали в армию” (?). Потом Измеров пришел на похороны Вязниченко.
“Не судите, да не судимы будете…” На склоне военной службы трудно разобраться в ее смысле, особенно когда смысл рухнул.
На сборах Захаров научил нас мотать портянки и подшиваться. Это все, что мы умели как командиры мотострелкового взвода на БТР-80.