Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2008
Галина Тихонова — закончила ВГИК, работала редактором, курьером, сторожем. Автор сборника рассказов, печаталась в периодике. Живет в Ростове-на-Дону. В “Урале” публикуется впервые.
Два рассказа
Мери
Мери была дочерью американских переселенцев, приехавших в Советскую Россию в начале двадцатых годов. В тридцатых отца и мать арестовали и Мери осталась одна, совершенно не зная, что же теперь делать. Она тогда заканчивала школу и думала, что как же хорошо в детстве, поскольку в детстве ни за что не отвечаешь, а за нее, Мери, должны отвечать. В частности, родители.
Но жить-то как-то надо было.
Голод заставлял Мери гулять по улицам.
Умирая от страха, она взяла булочку в магазине, бросила в сумку и вышла из магазина. Она поразилась, как это все просто произошло и ее никто не остановил.
Мери и промышляла, стараясь не часто маячить в одном и том же магазине. Потом она переключилась на рынок: повертит-повертит помидорчик в руке, и он исчезнет в сумке, повертит огурчик, и он тоже исчезнет.
А вот на пирожках Мери попалась.
Ее судили.
Она переворачивала лопатой землю и удивлялась, что втягивается. Она даже думала, что и подобным образом жить можно.
Отсидев пять лет, она вышла на волю и опять впала в недоумение: что же на воле делать?
Квартира теперь была не ее квартира, в ней находились другие люди. Села Мери у забора и сидит себе: дум никаких. А народ ходит туда-сюда, и у Мери вдруг прорезалась мысль: а ведь деваться-то ей действительно некуда. Мери даже заплакала: и почему это у нее все так нехорошо складывается.
А здесь человек рядом с ней остановился и спросил, чего, мол, плачешь, девушка?
— Просто так, — сказала Мери.
— И долго думаешь плакать?
— Не знаю, — сказала Мери скорбно.
— А что ты умеешь делать?
— Ничего не умею, — сказала Мери.
— Так не бывает, — возразил человек, — все равно что-нибудь да умеешь, на завод хочешь?
И человек повел ее на завод и определил ее в цех.
Но у Мери был необыкновенный ужас перед станком, и станок отвечал ей тем же: резцы летели, мотор горел.
— Что-то у вас неслаженность, — сказал ей добрый человеке, тот самый, что привел ее в цех, — чего-то вы друг друга не слушаете.
— Я стараюсь, — оказала Мери с отчаянием, — но станок меня не любит, просто не любит.
Мери и не стали мучить, а отправили в уборщицы. Здесь полегче, думала обрадованная Мери, полегче, подумаешь, взял метлу и мети.
Но и здесь была промашка. Сменщица ее жаловалась начальству, что за Мери глаз да глаз нужен, потому что после ее уборки хоть снова убирай.
— Не выгонять же человека на улицу, — почему-то обиделось начальство.
— А мне за нее убирать?
Начальство только руками разводило.
Но у Мери, между прочим, порой было и вдохновение, и тогда ее участок блестел, но оттого, что работа разнообразием не отличалась, Мери опять опускала руки, и сменщица ядовито говорила ей, что руки у нее неизвестно из какого места и растут.
Жила Мери в общежитии. Это добрый человек не оставил ее, а узнав, что она ночует где попало, замолвил за нее словечко. В комнате было четыре человека. Это были те же заводские девушки. И у девушек был период влюбленности. Тайком к ним пробирались парни: тихое застолье, шуточки, кто-нибудь из парней оставался ночевать.
Мери мучилась. Ей все это было неприятно (особенно, когда оставались на ночь), но и на застолье она не реагировала, а точнее, она не знала, как надо реагировать, и на всякий случай отмалчивалась. Она прослыла нелюдимой и даже как бы не слишком любящей людей, и поэтому парни вообще на нее внимания не обращали. Мери обижалась, потому что считала, что она такая же, как и все, просто в ней открывалась робость, и когда у девушек ночью бывала любовь, она отворачивалась к стене и думала, что не так надо бы любиться, не при всех, и почему это придумано, что при всех, а не отдельно.
А когда подступало женское, то Мери совсем пугалась, жалась в своем углу, а на глазах проступали слезы. Именно потому, что Мери была стеснительная, она не вышла замуж и оставалась девственницей.
А потом ей дали квартиру. Было это в шестидесятых, а гораздо раньше, в середине пятидесятых, поползли слухи, что арестовывали в тридцатых напрасно, что многие и не виноваты, и тех, кто не виноват, могут восстановить в правах, и называется это реабилитацией. Ей говорили, вот ты, Мери, сходи в комиссию в узнай о своих родителях.
Мери и сходила.
Она сказала, что мама и папа приехали из Америки, что они хотели строить светлое будущее, да вот вышла неувязка, их арестовали. Мери сказали, что надо написать заявление в комиссию. Мери написала. Тогда ей сказали, что дело не одного дня, что пусть Мери наведывается, но в принципе, как выяснится, ей, Мери, обязательно сообщат.
И сообщили.
Прислали бумажечку, где было написано, что ее родители предположительно захоронены там-то и там (и что они ни в чем не виновны). Мери поплакала. Это было далеко, на Севере. Денег на поездку у Мери не было.
Мери между прочим спросили, не хотела бы она вернуться в Америку, но здесь уж Мери взбунтовалась: я русская, заявила она, что я знаю об Америке, кроме того, что она капиталистическая? Я русская, я советская, я отсюда никуда не поеду.
Ее и оставили в покое.
А потом была квартира. Вернее, вначале была очередь на квартиру. Но ждать, к удивлению Мери, пришлось недолго, но может быть, это государство хотя бы подобным образом не снимало с себя ответственности за то, что происходило в тридцатых.
А чем я не русская, думала Мери, я ем русский хлеб, я работаю на русском заводе, я получаю русскую квартиру, я самая настоящая русская, у меня это и на лице написано.
Квартире она радовалась очень сильно. Наконец-то она, Мери, без посторонних глаз. А девчонки из общежития ей завидовали. Вот что значит иностранка, квартиру отхватила.
Мери выходила погожим днем во двор, садилась на скамеечку, а на скамеечку садились и другие женщины, — так и заводились знакомства. Двор был большой. Его образовали три дома. В доме были и коммуналки. Мери, естественно, спрашивали, как она умудрилась получить отдельную квартиру.
— А я и не умудрялась, — говорила Мери, — мне просто повезло.
Мери полюбили во дворе. Все спрашивали, знает ли Мери что-нибудь по-английски. Мери говорила, что она знает одно-единственное слово “плиз”, а больше ей и знать не хочется.
Мебель у Мери была общежитская, списанная. Это комендантша пожалела Мери, поскольку Мери на свою зарплату мебель не приобретет никогда, — комендантша же и помогла Мери переехать.
Всем Мери хороша, — приветливая, отзывчивая, одно плохо, не хозяйка. Зарплату уборщицы распределить не может. То на пирожках сидит, то по столовым мотается.
— Ты, Мери, — говорили ей, — налегай на хлеб, а к следующей зарплате, глядишь, и мясца купишь. А в суп, — говорили ей, — если поджарить нечем, просто капни в конце варки подсолнечное масло, вот тебе какой-никакой бульон.
Мери училась поступать так, как ее учили.
Но денег все равно, правда, не хватало.
Тогда женщины дома сказали, что, в сущности, Мери может себе позволить взять на работе два участка, — все прибавка к жалованью. Но когда Мери с просьбой обратилась к бригадиру, он ей наотрез отказал. Он сказал, что вдохновение Мери на кратчайший срок, а в остальные дни кто будет за ней убирать?
И Мери отступила. Потому что бригадир был прав.
Мери любила детишек. И они отвечали ей приветливостью, крутились вокруг нее, как вокруг наседки. Родители порой и говорили своим детям: Мери во дворе, ступайте, не маячьте дома перед глазами. Дети и опускались к Мери.
Соседка Мери по лестничной площадке сказала Мери, что, может быть, Мери взять на воспитание сироту из детского дома, но Meри очень разумно сказала, что ей не дадут с ее зарплатой, да и вряд ли она даст сиротке все, что нужно. Я-то, говорила Мери, и готовить толком не умею.
А затем подошло и время пенсии.
Оно пришло настолько незаметно, что Мери изумлялась: как же так, разве это я?
Отправили, кстати, Мери на пенсию с удовольствием, конвертик в придачу с деньгами дали, а добрый человек (все тот же самый, что привел ее когда-то в цех) сказал с сожалением: “Эх, Мери, Мери, ничего из тебя не вышло”. Он сам уже был на пенсии, но работу не оставлял.
Мери на его замечание очень удивилась: а что вообще должно с людьми происходить?
Мне так и сказала:
— А что должно с людьми происходить?
— Мери, — сказала я со вздохом, — ну что ты задаешь сложные вопросы?
— Сложные, — поражалась Мери, — что ж здесь сложного?
— Очень сложные, — говорила я упрямо, — давай-ка лучше о чем-нибудь другом поговорим.
Дело все в том, что Мери прониклась ко мне по одной простой причине: я порой приглашала ее к себе.
— Пойдем, Мери, ко мне, — говорила я, — мне скучно.
Мери шла.
— Поешь со мной, — говорила я уже дома, — мне одной скучно есть.
Мери ела.
Мне, однако, сказала, что какая же у меня может быть скука, если я работаю.
— Бывает, Мери, — говорила я, — бывает, что человек и от скуки работает.
— Не ради зарплаты, а ради скуки? — очень удивлялась Мери.
— Одно соприкасается с другим.
Не сказать же ей, что мне очень жаль ее.
Мери была во дворе настолько привычной, что даже непонятно, как это выйти из подъезда и Мери не увидеть.
А она порой и не бывала. Это когда она прихварывала, — лежала на кровати и думала, что вот так она, Мери, умрет и никто и не узнает. Но чтобы попросить хотя бы ту же соседку по лестничной площадке сходить за лекарствами, — этого она не смела. Кое-как отпоив себя чаем, она выходила во двор.
Вот когда она наслаждалась радостью других. Не пугай нас, Мери, говорили ей, мы без тебя как бы и без рук. Давай о себе знать, если заболеваешь.
Мери была на седьмом небе.
Но болезни все равно одолевали.
Пропадет Мери, думали женщины, нет у нее опоры, выход нужен, выход.
И придумали они вот что.
— Ты бы, Мери, — сказали ей, — пригласила к себе жиличку, дают же люди объявление по уходу, и ты такое же объявление дай, а ежели будет много откликов, мы тебе поможем подобрать приличного человека.
И подобрали.
А точнее, отбор вела соседка по лестничной площадке, — она и удивилась, как много людей без жилплощади, косяком валят к Meри, еще проходимок Мери не хватало.
Наконец выбор остановился на пожилой женщине с несколько поломанной судьбой, но довольно энергичной на вид. У женщины был сын, сын женился, невестка была оторви да брось, свекровь она невзлюбила, свекровь тихо от нее отбивалась, сыну не говорила, но невестка заявила мужу: или я, или она. Сын в ответ запил и по пьянке гонялся сразу за обеими женщинами, а на трезвую голову говорил: это вы все, бабы, вы не можете между собой договориться, из за вас все, может быть, даже и войны.
Его мать ушла из дома и жила на вокзале.
Не обманет, решила соседка, и женщин во дворе спрашивала: как вы думаете?
— Человек, который сам столько испытал, не станет травмировать другого.
Так и была выбрана жиличка.
Ухоженная и сытая Мери восседала на скамеечке, а к ней либо подсаживались женщины, либо посылали кто детей, кто внуков. Но знали точно: Мери проследит, и никакую глупость дети не сотворят.
Но у Мери было и еще одно качество: она собирала деньги, если случались похороны.
Здесь Мери верили безгранично. Знали, что Мери деньги не прикарманит, а выложит все до копеечки, а уж оплакивать ушедших она была большая мастерица, и женщины вслед за ней сотрясались от плача, настолько безутешной была Мери.
А однажды после зимы, далеко не ранней весной, обнаружилось, что Мери не появляется во дворе. Как так, почему, отчего? Кинулись сначала к соседке по лестничной площадке, а соседка застряла в собственных проблемах, о Мери забыла, кинулись в квартиру Мери, а там жиличка еле ходит, — ноги отнимаются. А Мери и в помине нет, в доме престарелых она, поскольку занемогла Мери, да настолько сильно, что не было сил у жилички поднять ее, вот она и определила Мери в дом престарелых.
Вот и вся Мери.
Поохали, поохали женщины да и разошлись, — у всех дела, заботы, а через год слух прошел, что не стало Мери, и жилички, кстати, не стало, — за жиличкой приехал сын, за плату нанял еще четверых мужиков, гроб погрузили в автобус, повезли. Между прочим, могилы Мери и жилички оказались рядом.
Вот она, жизнь, говорили женщины, и все это было слабым отголоском о Мери, а я подумала, что напишу о ней, и еще подумала, что Мери простит меня за это. Может быть, и простит.
Лидочка
Лидочка Афанасьева училась в школе и оказалась беременной. Она сказала об этом матери, когда животик округлился и скрывать не имело смысла. Сказала Лидочка безо всякого смущения, как факт. А мама переполошилась. Она сказала растеряно, что вот какие ранние пташки пошли, а потом спросила, кто отец. Лидочка не ответила. Мама тогда спросила, влюбилась ли Лидочка или все произошло из интереса. Лидочка очень удивилась, потому что и влюбленность, и интерес были для нее одно и то же. Она подумала-подумала и опять ничего не сказала. Мама и оставила ее в покое. Но отцу ее, Лене, своему мужу, она сказала, что дочь беременна. Леня так и ахнул.
— А с виду, — сказал он наконец, — такая тихоня.
— С тихонями, — заметила на это мама Аля, — только и бывает.
Муж и жена сели и стали думать.
Но что придумаешь, если человек беременный.
Леня робко сказал:
— Может быть, аборт сделать?
— Пять месяцев, — сказала Аля — кто возьмется?
— А кто это с ней так, — спросил с тоской Леня, — ты не знаешь?
— Молчит, — сказала Аля, — как рыба.
Она сшила дочери платье попросторней и заметила, что хорошо, что сейчас в школу ходи в чем хочешь, потому что в ее время порядки были построже.
Але было тридцать пять, а когда ей было восемнадцать, она забеременела. Не от Лени. Тот первый ее жених фактически ее изнасиловал. Он запер дверь на ключ и повалил Алю. Аля тогда не чувствовала себя женщиной и сопротивлялась как могла. Но жених взял свое. Аля тогда удивилась, что стыда не почувствовала, она поправила платье, надела трусики и буднично сказала жениху, что вот теперь она пойдет домой. Жених не возражал. Но все-таки проводил ее до автобуса. Он, между прочим, и позднее приходил и говорил, что ответственен за случившееся, но Аля гнала его прочь. Она считала, что все не так делается, она, правда, не знала как, но что не так, решила твердо. А потом появился Леня. С Леней она познакомилась на дискотеке. Леня сразу в нее влюбился, и то, что произошло затем, насилием никак не назовешь. Аля была счастлива. Леня, узнав, что у Али будет ребенок от другого, не запаниковал, не кинулся в бега, а сказал, что твой ребенок — это и мой ребенок. И ушел в армию. Писал Але замечательные письма, и матери своей он писал, что есть такая Аля, что живет Аля по такому-то адресу, возьми Алю к себе, она будет мне женой. Мама Лени (ее уже нет в живых) и поступила, как хотел сын. Родители Али тоже не возражали, они считали, раз Алю забирают, значит, дело у молодых очень серьезное.
Леня не обманул. Он пришел, на Але женился. Лидочка (девочку назвали Лидочкой в честь мамы Лени) к тому времени пыталась ходить. Леня все удивлялся: такая большая у меня дочь.
И зажили было Аля с Леней, да с Леней стало что-то происходить: у него завелись девушки, причем Аля об этом знала, был период, когда Леня хотел Алю бросить, но то ли с девушками неполадки, то ли еще что, но Леня с Алей остался. Аля была paда-радешенька, поскольку муж он и есть муж, а что гуляет, ну что ж теперь поделаешь.
Леня сказал, что он хотел бы знать, кто обрюхатил их дочь, может быть, у человека планы на Лидочку.
— Если бы были планы, — возразила Аля, — он бы пришел и сказал о планах.
Леня вынужден был признать, что Аля правильно говорит. Но он погрустнел, он помнил себя юным, и помнил, как он был благороден.
Леня думал о том, что семейный бюджет на прибавление в семье никак не расположен. У Лени не было постоянной работы, он перебивался случайными заработками. Леня был просто убит. Он даже напивался, чтобы забыться, а протрезвев, думал и думал.
Нет, бюджет все равно слабоват.
Лене казалось, что он седеет.
А однажды он увидел Лидочку с юнцом. Юноша и девушка шли, держась за руки. Леня приободрился. Смотрятся они неплохо, подумал он, но больно парень зеленый, похоже, что ровесник. Он Але сказал, что видел Лидочку с мальчиком и что мальчик, похоже, еще учится, и значит, толку от него никакого. Аля вздохнула. Втайне она надеялась, что человек будет постарше, а раз постарше, то может взвалить на себя Лидочку и ребенка. Но мечтанья рухнули. Лидочке придется школу оставить, куда же в школу с животом, и господи, почему же юнец, почему не взрослый человек, — теперь вся жизнь Лидочки наперекосяк.
— Ты Лидочку из школы не срывай, — сказал Леня, — пусть ходит пока. Она у нас худенькая, будут думать, что поправляется.
Лидочка в школу и ходила. После школы она дома не сидела, возвращалась поздно вечером.
Аля ни о чем ее не спрашивала, но тоже думала о бюджете, который прибавление в семействе не выдержит. Единственно на что приходится рассчитывать, так это на собственную маму.
Мама была заведующей небольшого магазинчика и помогала Але: то дешевую мебель в квартиру купит, то наряды Лидочке, — самого же Леню мама видеть не могла из-за того, что Леня был в ее глазах тунеядцем. Аля же была кладовщицей, она выдавала инструменты в цехе одного завода. Мама еще давно звала Алю к себе в продавцы, но Але хотелось быть поближе к мужу, и она ушла на завод, да на заводе и осталась. Леня же, напротив, с завода ушел, потому что работа посменно его не устраивала, он хотел куда-нибудь устроиться в одну смену. Так и стал он перебиваться: одна работа, другая, третья.
Аля грустила.
Мама, конечно, не бросит Лидочку на произвол судьбы, но сколько это будет продолжаться, маме далеко за пятьдесят, а ребенок Лидочки будет расти, стало быть, ему понадобится больше и больше. А если у самой Лидочки ничего не образуется?
Но однажды Аля тоже наткнулась на Лидочку с пареньком. Это было вечером. Аля выносила мусорное ведро, а в подъезде как раз стояли Лидочка и паренек. Аля их вспугнула, и они ушли. Потом дома Аля спросила Лидочку в упор:
— Это он?
— Да, — сказала Лидочка.
— Кто он? — спросила Аля.
— Мой одноклассник.
— Как зовут? — сказала Аля, чтобы еще что-нибудь спросить.
— Саша Гуталин, — ответила дочь.
— Вот что, — сказала решительно Аля, — мне нужно с ним поговорить.
— О чем? — испугалась Лидочка.
— Да хотя бы о том, — сказала Аля, — кто его родители.
— Я тебе скажу, — ответила Лидочка, — родители Саши — рабочие.
— Голытьба, значит, — оскорбилась Аля.
— Родители Саши хорошие, — удивилась на ее замечание Лидочка, — я их с детства знаю.
— Пригласи Сашу к нам, — сказала Аля.
— Он не пойдет, он стеснительный.
— Ну да, — саркастически заметила Аля, — стеснительный, а беременной сделал.
Лидочка не выдержала и расплакалась.
У Али сердце сжалось.
Она обняла дочь.
— Ладно-ладно, — бормотала она, — ну что ж теперь.
— Саша сказал, — всхлипнула Лидочка, — что школу бросит, устроится на работу, и мы всегда будем вместе.
— Ишь ты, — нежно сказала Аля, продолжая обнимать дочь, — но хорошо все-таки, если бы он был постарше.
Мужу Лене она сказала, что жениха зовут Сашей, что он одноклассник и что, судя по всему, мальчик хороший.
— Он даже планами располагает, — сказала она.
— Какие там планы, — опроверг Леня, — мальчишка, сопляк, ничего не умеет.
— А ты умел? — сказала ему Аля.
— Я и сейчас не умею, — осадил ее Леня, — но твоя мать не даст нам пропасть.
Аля на это промолчала. Она любила мужа, она принимала его таким, какой он есть, и считала, что он не худший вариант, да и как можно рассуждать о варианте, когда любишь.
Леня не стал тянуть резину, он спросил Лидочку, где живут родители Саши.
— А зачем тебе? — насторожилась Лидочка.
Леня рявкнул:
— Я тебе отец или не отец? Беспокоюсь или не беспокоюсь?
Лидочка, отведя глаза в сторону, назвала адрес.
— Ничего мы твоему Саше не сделаем, — вмешалась Аля, — да и родителям его тоже, — но последнее она добавила неизвестно для чего.
Родители Саши жили неподалеку. Аля и Леня шли к ним торжественные, но и несколько смущенные. Во-первых, что сказать, во-вторых, что делать. Тем не менее они позвонили в дверь.
Дверь открыл Саша. Он вспыхнул, увидев их. Леня кашлянул.
— Родители, — спросил он солидно, — дома?
— Дома, — сказал Саша, еле живой.
— Мы в общем-то к ним, — сказал Леня.
— Заходите, — сказал Саша.
Леня и Аля зашли.
Родители сразу поняли, кто они такие. Родители знали, что Лидочка беременна, но они не знали, как к этому отнестись, и уповали просто на авось.
И вот “авось” наступил.
Все четверо сидели и молчали. Наконец мама Саши сказала, что давайте лучше чаю попьем.
Прошли на кухню. Леня и Аля отметили, что в квартире две комнаты. В комнате, где они сидели, был ковер на стене, палас на полу, а также шифоньер, диван, телевизор. Во вторую комнату Леня и Аля не заглянули, поскольку это неприлично. В комнате находился Саша.
Чай тоже пили молча. Но Леня не выдержал. Он сказал, что пришли дочку замуж отдавать. Аля от его слов обомлела. Отец Саши сказал, что замуж дело хорошее, но как быть Саше со школой.
— Детей делать, — вспыхнул на это Леня, — не маленькие, а как подумать до конца, так и маленькие.
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, — забеспокоилась Сашина мама, — мы что-нибудь придумаем.
— А что думать, — сказал Леня, — факт налицо: Лидочка беременна.
— Мы будем помогать Лидочке, — сказал осторожно Сашин папа, — но мужчина должен закончить школу. Это женщина может обойтись.
— Да как сказать — возразил Леня, чтобы не молчать, но в глубине души он был согласен с папой Саши.
— Тебе, — сказал папа Саши жене, — много школа дала?
— Школа не очень, — сказала мама Саши, — но от института я бы не отказалась,
— Ну ты даешь! — сказал папа Саши, поскольку не ожидал от жены подлянки.
— А я, — сказала Аля, — институт не заканчивала, и ничего, живу.
— Вот, — сказала папа Саши.
Леня спросил:
— Что же делать?
— А мы сейчас, — сказал папа Саши, — парня спросим. — И крикнул:
— Саша! Саша!
Пришел Саша.
— Сашь, — сказал ему папа, — и что ты думаешь делать?
— Пойти работать, — сказал Саша.
— А куда ? — спросил его папа.
— Не знаю, — сказал Саша, — но, может быть, по ходу дела выяснится.
— Ладно, — сказал ему его папа, — свободен.
Саша ушел.
— Вот таков, — сказал папа, — наш сын, не отказывается.
— Да что он умеет делать? — вспыхнул Леня.
— А что умеет делать Лидочка? — спросила мама Саши.
— Научится, — сказал Леня.
Возникло молчание.
— У вас сколько комнат? — спросил папа Саши Леню.
— Одна, — ответил Леня.
— Не разгуляешься, — заметил папа Саши. — Ну что, мать? — спросил он жену.
— По всему выходит, — рассудительно сказала мама Саши, — что Лидочке к нам переходить.
— У меня теща, — сказал обрадованный Леня, — почти бизнесмен, завмагом работает, она Лидочку не оставит.
Родители Саши переглянулись. Судя по всему, новость их порадовала. У всех четверых полегчало на душе. Папа Саши, приканчивая вторую чашку чаю, сказал: “Рискнем”. И глянул вопросительно на жену.
— Рискнем, — сказала мама Саши, подавив вздох, — пусть Лидочка переезжает.
Слегка ошарашенные, Леня и Аля возвращались домой. Они не думали, что вопрос так быстро будет улажен. Леня сказал Але:
— Я же прав был, сказав, что твоя мать не оставит Лидочку?
— Прав, — ответила Аля, вздыхая. Ей было жаль дочь.
Леня сказал Лидочке, что судьба ее решилась и что она будет жить у родителей Саши. Лидочка испугалась.
— А что я там буду делать? — сказала она родителям. Леня ответил:
— Убирать, стирать, готовить.
— Но я не хочу, — испугалась Лидочка еще больше.
— А кто тебя спрашивать будет? — удивился Леня.
— Не хочу, — сказала Лидочка.
— А ребенок? — вышел из себя Леня.
— Я его сдам, — сказала Лидочка.
Но теперь испугалась Аля.
Нет, — сказала она, — нет.
Теперь Аля одна пошла к родителям Саши. Она сказала, что Лидочка останется дома, она еще не доросла, она не может быть замужем. Родители Саши очень обрадовались, но мама Саши все же сказала Але:
— А как же наш Саша?
— Он будет к нам приходить, — сказала Аля, — что поделаешь, если дети наши не взрослые.
Лидочка не закончила десятый класс. Живот удручал ее, и она ушла из школы.
Саша приходил к Лидочке, приносил подарки от родителей. Лидочка с удовольствием брала подарки. Подарки ей нравились: колготки, трусики, носовые платки. Наведывался Саша, и когда Лидочка родила. Родилась девочка, ее тоже назвали Лидочкой. Саша приносил ползунки и памперсы. Потом он стал приходить реже и наконец и вовсе перестал. Через год он ушел в армию, долго не было ни слуху, ни духу, затем пришло сообщение, что он пропал в Чечне. Теперь наведываться стали родители Саши, приносили подарки, любовались на внучку, говорили, что от Саши хоть кто-то остался. Приглашали Лидочку в гости. Лидочка ходила, потому что ей нравились подарки. А потом оказалось, что мама Саши забеременела. Лидочка удивлялась, как может забеременеть сорокалетняя старуха. И уже к родителям Саши не ходила, с дочерью возилась, как с куклой, а вскоре заторопилась по каким-то встречам, возвращалась домой поздно, а порой и вовсе не возвращалась.
— Вот что, — сказал ей Леня, — гулять гуляй, но будь умнее, не забеременей.
Аля молчала.
Она ухаживала за мужем, внучкой, Лидочкой, очень уставала. Жаловалась только соседям, своей маме жаловаться она не хотела, потому что мама впадала в гнев: все не как у людей. Это еще и потому, что и Леня не рвался домой, пропадал допоздна, да и Лидочка маму Али возмущала: родила, сиди дома, следи за ребенком. Аля ей как-то сказала:
— Но ведь все так живут.
— Не все, — гремела мама, — жизни не знаешь, дурочка, оглянись, и увидишь, что у людей и другие судьбы.
И только маленькая Лидочка неизвестно чему радуется и постоянно просится на прогулки. Аля с ней гуляет.