Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2008
***
Эта ложечка серебряная, с краю объеденная, ущербная,
Словно русское дворянство, изрядно помятая,
И все же выжившая, на варенье щедрая,
На вишневое мое и на чай с мятою.
Не могу я, конечно, помнить, как бабушка Надежда Григорьевна,
Подарила мне ложечку, по традиции, на первый зубок,
Времена-то минули какие горькие,
Не всякий в них устроиться смог.
Многое могла бы порассказать вещица заветная,
Вскоре исполнится ей дата почетная!..
Где же проба твоя благородная, еле заметная,
Восемьдесят четвертая?
И когда опустеет в граде и в каждой квартире,
Кто-то в раю окажется, кто-то — в аду,
Слышите — только тихая-тихая музыка в мире
(Трудно представить, но все же смогу).
И последние зубы раскрошатся… На кого быть в обиде?
Рукописи истлеют, травы пожухнут, горючее — на нуле…
Только ложечка чайная кружится по орбите,
Будто память о людях, родившихся в феврале.
На лекции В.В. Набокова
Рассказ слушателя
Профессор вошел в переполненный зал,
На подиум встал, будто на пьедестал,
Минута проходит. Он тихо сказал:
— Прошу плотно задернуть все шторы.
И каждое было закрыто окно,
Наверно, профессор покажет кино,
А может быть, слайды, а может быть, но…
Щелчок выключателя в дальнем углу!
Он лампу включил. Но пока что одну.
И мощными ваттами, более ста,
Она воссияла, как будто звезда:
— Это ПУШКИН!
Наш лектор был мастер,
Он мудро учил
И лампу вторую, подумав, включил.
Та вмиг загорелась, и чудилось мне:
Лукаво мигала она в полумгле…
— Это ГОГОЛЬ!
Не знаю, на всех ли — судить не берусь,
Но лампочка третья навеяла грусть:
Российские степи, приморский прошпект,
Лиловые тени легли на конспект.
Профессор Набоков (отличный урок!)
Покашлял в батистовый белый платок:
— Это ЧЕХОВ!
Он был элегантен: очки и прононс,
Он грузное тело к стене перенес,
И — резким движением, как дирижер,
Он шторы раздвинул!
И утренний хор
Пичуг, и толпы, и конечно, авто —
Ворвался в раскрытое настежь окно,
И — солнечный воздух, умытый росой…
Набоков воскликнул:
— А это — ТОЛСТОЙ!
Яблочный спас
Печи истоплены. Холодно в мире.
Старый хозяин давно уж в могиле.
Думал: забытый совсем.
Яблоню он посадил на Урале,
Вновь урожай небывалый собрали…
Горькое яблоко ем.
Грустные мысли наводит погода,
Трезвого мало в деревне народа,
Выпить бы… Только вот с кем?
Каждый дурак на халяву — кутила!
Нехотя жизнь под уклон покатила,
Кислое яблоко ем.
Будем ли живы мы хлебом и квасом,
Духом любови и Яблочным Спасом?
Ведер полнехоньких — семь!
Яблоня щедрая чем виновата?
Эй, налетай, угощайся, ребята:
Сладкие яблоки — всем!
***
Во дни Великого поста
Так солнце щедро хлещет!
Порой приблазнит: неспроста
Нам сей подарок, грешным.
Не забывали чтоб о Том,
Кто любит нас и греет…
Орган сосулек за окном,
И голубь в небе реет.
Поет синица гимн весне,
Ей вторит звон трамвая,
Ты руки тянешь как во сне,
Желаний не скрывая…
Еще пребудут глад и грязь,
Но Бог дает надежды,
И поздний снег лежит, искрясь,
Как белые одежды.
***
Божьих коровок табун —
На сочном зеленом лугу.
Пастухом у них жук-стригунец,
Хлопает грозно кнутом,
Чтоб разбегаться ни-ни, не пытались,
Питались…
И все же одна Божья коровка,
Самая алая, в черных веснушках,
Потихоньку, помаленьку в сторонку
И — упорхнула на 0,001 км от стада,
Где ждал ее на ромашке
В полосатой тельняшке
И в красной фуражке
Божий бычок. Мужичок.
***
Эта ложечка серебряная, с краю объеденная, ущербная,
Словно русское дворянство, изрядно помятая,
И все же выжившая, на варенье щедрая,
На вишневое мое и на чай с мятою.
Не могу я, конечно, помнить, как бабушка Надежда Григорьевна,
Подарила мне ложечку, по традиции, на первый зубок,
Времена-то минули какие горькие,
Не всякий в них устроиться смог.
Многое могла бы порассказать вещица заветная,
Вскоре исполнится ей дата почетная!..
Где же проба твоя благородная, еле заметная,
Восемьдесят четвертая?
И когда опустеет в граде и в каждой квартире,
Кто-то в раю окажется, кто-то — в аду,
Слышите — только тихая-тихая музыка в мире
(Трудно представить, но все же смогу).
И последние зубы раскрошатся… На кого быть в обиде?
Рукописи истлеют, травы пожухнут, горючее — на нуле…
Только ложечка чайная кружится по орбите,
Будто память о людях, родившихся в феврале.
На лекции В.В. Набокова
Рассказ слушателя
Профессор вошел в переполненный зал,
На подиум встал, будто на пьедестал,
Минута проходит. Он тихо сказал:
— Прошу плотно задернуть все шторы.
И каждое было закрыто окно,
Наверно, профессор покажет кино,
А может быть, слайды, а может быть, но…
Щелчок выключателя в дальнем углу!
Он лампу включил. Но пока что одну.
И мощными ваттами, более ста,
Она воссияла, как будто звезда:
— Это ПУШКИН!
Наш лектор был мастер,
Он мудро учил
И лампу вторую, подумав, включил.
Та вмиг загорелась, и чудилось мне:
Лукаво мигала она в полумгле…
— Это ГОГОЛЬ!
Не знаю, на всех ли — судить не берусь,
Но лампочка третья навеяла грусть:
Российские степи, приморский прошпект,
Лиловые тени легли на конспект.
Профессор Набоков (отличный урок!)
Покашлял в батистовый белый платок:
— Это ЧЕХОВ!
Он был элегантен: очки и прононс,
Он грузное тело к стене перенес,
И — резким движением, как дирижер,
Он шторы раздвинул!
И утренний хор
Пичуг, и толпы, и конечно, авто —
Ворвался в раскрытое настежь окно,
И — солнечный воздух, умытый росой…
Набоков воскликнул:
— А это — ТОЛСТОЙ!
Яблочный спас
Печи истоплены. Холодно в мире.
Старый хозяин давно уж в могиле.
Думал: забытый совсем.
Яблоню он посадил на Урале,
Вновь урожай небывалый собрали…
Горькое яблоко ем.
Грустные мысли наводит погода,
Трезвого мало в деревне народа,
Выпить бы… Только вот с кем?
Каждый дурак на халяву — кутила!
Нехотя жизнь под уклон покатила,
Кислое яблоко ем.
Будем ли живы мы хлебом и квасом,
Духом любови и Яблочным Спасом?
Ведер полнехоньких — семь!
Яблоня щедрая чем виновата?
Эй, налетай, угощайся, ребята:
Сладкие яблоки — всем!
***
Во дни Великого поста
Так солнце щедро хлещет!
Порой приблазнит: неспроста
Нам сей подарок, грешным.
Не забывали чтоб о Том,
Кто любит нас и греет…
Орган сосулек за окном,
И голубь в небе реет.
Поет синица гимн весне,
Ей вторит звон трамвая,
Ты руки тянешь как во сне,
Желаний не скрывая…
Еще пребудут глад и грязь,
Но Бог дает надежды,
И поздний снег лежит, искрясь,
Как белые одежды.
***
Божьих коровок табун —
На сочном зеленом лугу.
Пастухом у них жук-стригунец,
Хлопает грозно кнутом,
Чтоб разбегаться ни-ни, не пытались,
Питались…
И все же одна Божья коровка,
Самая алая, в черных веснушках,
Потихоньку, помаленьку в сторонку
И — упорхнула на 0,001 км от стада,
Где ждал ее на ромашке
В полосатой тельняшке
И в красной фуражке
Божий бычок. Мужичок.