Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2008
Зеленые горы, пестрый народ. В поисках связующих нитей. По следам путешествий Д.Н. Мамина-Сибиряка. (Авторы очерков: А. Черноскутов, Ю. Шинкаренко). —Екатеринбург: Сократ, 2008.
Увесистый, красочно оформленный том, напоминающий энциклопедию средних размеров, вызывает уважение благодаря имени Д.Н. Мамина-Сибиряка. Однако по мере чтения уважение сменяется недоумением. Отчего же? Присмотримся к структуре очерка “Зеленые горы. Пестрый народ” со стороны стилистики и одновременно со стороны “портретов” тех городов, деревень, населенных пунктов, которые в свое время посещал неутомимый путешественник Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
Самое примечательное в стилистике сочинения А. Черноскутова — Ю. Шинкаренко — торопливость изложения… Автомобиль со всей допустимой скоростью мчится по благоустроенному Серовскому тракту (путешествие первое). Из окон мелькают отворотки к урочищу Ганина Яма и на Среднеуральск; Шитовской исток, “повертки” на озеро Таватуй и к горе Стожок: пересекается река Нейва, в некотором отдалении остается Невьянск, сообщается краткая история Невьянска, упоминаются заводы Верхне-Тагильский, Висимо-Шайтанский и Нижне-Тагильский, построенные Демидовыми; мелькает Пригородный район и “удивительная панорама островных садов под неофициальным названием “Тагильская Венеция”; за ними обозначается “крутобокая Липовая гора высотой 297 метров над уровнем моря”, “платообразная” вершина горы Белой, плотина Черноисточинского пруда и “знаменитая Ушковская Канава”; обелиск “Европа — Азия” и месторождение самоцветов по речке Малая Бобровка; даются сведения об открытии платины у Соловьевой горы и о девятикилограммовом самородке платины, который хранится в Алмазном фонде, и т. д. и т. п. Впечатление такое, что только необходимость попасть в Висим, на родину Д.Н. Мамина-Сибиряка, побуждает авторов перечислять достопримечательности горнозаводского Урала.
Куда гоним? К чему стремимся? Память подростков (на которых прежде всего и рассчитано издание) не удерживает такого объема впервые услышанной информации. Мелькнет в отдалении и исчезнет Нижний Тагил — центр демидовской вотчины, а вместе с ним исчезнет роман “Горное гнездо” и цикл маминских очерков “От Урала до Москвы” (1881—1882), с которым молодой писатель входил в большую русскую литературу и где маршрут на Тагил обозначается первым: “Екатеринбург — Тагил — Кушва — река Чусовая — Пермь — Казань”. Отчего же не повезло Тагилу? Нет ответа.
Головокружительный бег замедляется на реке Исети, в бывшей Исетской провинции (главы-путешествия “Вдоль Шадринского тракта”, “По бунтарской реке Исети”). Здесь все прописано любовно и обстоятельно. Исеть — главная водная артерия хлебного Зауралья, забытая очеркистами, воспевается “по разряду” самой Чусовой. Что ж, справедливо. Примечательно, что где-то среди многочисленных мельниц на Исети-кормилице с большой долей вероятности отыскивается та, которую строил герой романа “Приваловские миллионы” Сергей Привалов.
Но озадачивает иллюстративный материал, иначе сказать, маминские тексты, отобранные авторами для характеристики “благословенного Зауралья”. По какой логике предлагается читателю самый страшный, хотя и мало известный, маминский рассказ “Зверство” и не менее страшный финал из рассказа “Летные”, где ни в чем не повинных “беглых”, пробирающихся из Сибири в “Расею”, разъяренные тебеньковские мужики заживо бросают в костер? К этим жестоким сюжетам необходимы комментарии. Спору нет, Мамин-Сибиряк был бесстрашным реалистом и не обходил тех нравственных сторон, которые не затрагивались в произведениях современных ему писателей. При всем том, как полагал Павел Петрович Бажов, “какие бы темные стороны жизни ни изображал Мамин, в его рассказах чуется яркое солнце, вольная ширь, радость бытия, бодрость, вера в силы человека и его будущее”. Не эта ли “радость бытия” чуется в картине покоса, где герой рассказа “Летные” по прозвищу “Иван Несчастной Жизни” самозабвенно отдается забытому, но такому необходимому крестьянскому труду?
Что касается Исетской провинции, Мамину-Сибиряку был дорог этот край — родина его отца Наркиса Матвеевича. Он уважал предприимчивого и разумного зауральского мужика, который никогда не испытывал помещичьего гнета. Сама природа, подарившая ему безветренный климат, пашню “с полуторааршинным слоем чернозема”, обилие рек, озер и лесов, сформировала этот независимый и сильный характер.
Расхождения между характером самого “объекта” (села, города, какой-либо местности, где жил или бывал Мамин-Сибиряк) в очерковой книге “Зеленые горы. Пестрый народ” встречаются постоянно. Но тем самым обрываются творческие “нити”, обнаружением которых озабочены авторы. Не просматриваются, например, связи между образом “державного” Екатеринбурга, “третьей горнозаводской столицы России”, и сопутствующим рассказом “Башка”. При этом наряду с произведениями Мамина-Сибиряка помещено неуклюжее сочинение под названием “Хмельные градусы”, принадлежащее перу авторов книги. Не лучше ли прозвучал бы очерк “Город Екатеринбург”, за давностью лет не утративший исторической и эстетической значимости?
Тороплвость накладывает свой отпечаток на “портреты” таких городов, как Челябинск и Ирбит. Собственно, Челябинска маминских времен в книге нет совсем, так что затруднительно пояснить публикацию такого “грязного” рассказа, как “Ночевка”. Беден облик Ирбита. Те эпизоды купеческих кутежей, картежной игры и убийства Катеньки Колпаковой, что были отобраны из “Приваловских миллионов”, вряд ли много скажут о значении города, который в течение нескольких столетий объединял европейскую Россию с Сибирью.
Чем дальше от Исети, тем заметнее ускоряется темп путешествия. Остановиться бы авторам да присмотреться к тому, что писали и пишут сегодня о тех местах, в которые приводят их маминские пути-дороги. Да где там! Катамаран не ждет. Стремительно проплывает мимо очерка “Старая Пермь”, не подозревая, что Мамин-Сибиряк, как никто из писателей, помог бы в пропагандировании водного туризма. Размышления писателя, плывущего на той же Каме, глубоки и психологичны: “Не знаю, как на других, а на меня большая масса движущейся вниз воды производит неизгладимое впечатление — смотришь и не можешь оторвать глаз. Как ни хороши наши зауральские озера, но в стоячей воде нет размаха, нет зовущего в неведомую даль таинственного голоса… А вот эта живая, движущая дорога поднимает в душе такое бодрое и хорошее чувство, точно и небо выше, и мир раздвигается перед вами /…/ В чем же тайна этого неотразимого движения текучей воды на наше воображение? Психическая сторона здесь разъясняется значением воды как вечного движения. Даже ветер останавливается, а река все идет, идет без конца, как шла тысячи лет до нас и как пойдет без нас новые тысячи лет”.
Мамин-психолог интересен в романе, в рассказе и в очерке. Грешно было бы забывать об этом, но если вернуться к рецензируемой книге, грустнее всего картина Чердыни, к которой по той же текучей воде направляются путешественники. В творчестве Мамина-Сибиряка очерк “Старая Пермь” (1889) имел продолжение в рассказах “Зимовье на Студеной” (1892) и “Старый шайтан” (1903). Создается своего рода “чердынский цикл”, в котором один из старейших городов Прикамья видится писателю с разных сторон. В очерке он “вписывается” в древнейшую историю Перми Великой; в “Зимовье на Студеной” — это глухой таежный край, связанный с миром лишь зимней санной дорогой; в рассказе “Старый шайтан” — это город земских чиновников, которые пытаются как-то оживить таежную глушь. Здесь же Чердынь — “вогульская” земля, принадлежавшая некогда народности манси (вогулам), которых новгородские переселенцы вытеснили далеко за Урал.
Современные краеведы-историки отдают должное Чердыни как купеческому городу. Юний Горбунов восстанавливает историю нескольких купеческих домов в очерке “Легенды старой Чердыни” (1990). Тех самых купцов, которые снаряжали обозы порой в сотню подвод, загружали их хлебом, изделиями из металла, а с Печоры везли рыбу, пушнину, моржовый жир и другие дары Севера. Эти-то обозы нуждались в недолгом отдыхе на зимовье Елески Шишмаря, затерявшемся где-то на речке, которой Мамин-Сибиряк дает название Студеной. Это все к тому, что в главе “На просторы уральского Севера” Чердынь вообще никакая. Разбросанные детали не складываются в сколько-нибудь целостную картину. Досадно, ибо детали-то неслучайные: к примеру, упоминание о несохранившемся доме “пермского Нестора” Василия Шишонко. А любопытно было бы узнать, когда и при каких обстоятельствах губернскому чиновнику Василию Никифоровичу Шишонко, автору семитомной “Пермской летописи”, довелось пожить в уездной Чердыни? Мамин-Сибиряк рассказывает о визите к Шишонко в его собственном доме в Перми (очерк “Старая Пермь”). Вот и с зятем Дмитрия Наркисовича получилось так, что искали дом, в котором Д.А. Удинцев жил с семьей, да не нашли. А жаль, ведь Удинцев с семьей прожил здесь несколько лет и много сделал для организации одного из богатейших в Прикамье краеведческих музеев.
Где торопливость, там и приблизительность, в принципе противопоказанная документальному очерку: “В Ирбит Мамин приезжал неоднократно”; “Дмитрий Наркисович, проехав по Верхотурскому тракту в бричке, написал…”; “Содержанием путешествия стали материалы поездок Дмитрия Наркисовича по этим местам в 70-е и 90-е годы XIX века” и т. п. Когда проезжал? Где написал? Какие материалы? Такие вопросы возникают постоянно. И словно бы по контрасту, скрупулезной точностью отличается заключительный раздел книги А. Черноскутова и Ю. Шинкаренко: “Экскурсия по маминским местам в Санкт-Петербурге”. Но здесь другие авторы: опытные сотрудники Объединенного музея писателей Урала Р. Галеева, Н. Крякунова, Е. Полевичек.
Впрочем, нельзя не сказать о том, что есть настоящие творческие удачи и у основных авторов этой книги. Они там, где авторам удается-таки найти связующие нити между реальной жизнью края и творчеством писателя; между прошлым и настоящим. Так, подсчет огромного количества мельниц, которые ставились на Исети, заставляет пересмотреть решение маминского героя Сергея Привалова заняться строительством мельницы и хлеботорговлей: это не результат увлечения Мамина-Сибиряка “теорией малых дел”, но необходимое деловое участие в экономической жизни Зауралья, честное предпринимательство, которому писатель придавал большое значение. Радует путешествие “По самоцветной Нейве-реке”. Очерк дает живое представление о нынешних любителях и хранителях самоцветных камней, о знаменитых селах Мурзинка и Колташи и современном состоянии этого уральского промысла. В этой части повествование напрямую перекликается с очерками Мамина-Сибиряка “Самоцветы” и “Платина”. Интересны наблюдения над литературной географией произведений Мамина-Сибиряка.
Что ж, заново пройти всеми маршрутами “певца Урала” совсем не просто. Книга, подаренная выпускникам средних школ нынешнего года, — лишь первый, будем надеяться, опыт в этом перспективном направлении по изучению творчества Д.Н. Мамина-Сибиряка.
Лидия СЛОБОЖАНИНОВА