Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2008
Бажовская энциклопедия. — Екатеринбург: “Сократ”; Издательство Уральского университета, 2007.
Когда мне доводилось общаться с Б.Н. Полевым, в бытность его главным редактором “Юности”, то всякий раз Борис Николаевич передавал поклон Валентине Александровне, вдове П.П. Бажова, и всему бажовскому дому. А дом этот славился и умными беседами с хозяином, и славным уральским хлебосольем. Кто только здесь не бывал из знаменитостей! Вообще, круг общения Бажова как писателя, создателя “Малахитовой шкатулки”, руководителя местной писательской организации, депутата Верховного Совета СССР, редактора был чрезвычайно высок.
Константин Симонов, Евгений Пермяк, Анна Караваева, Мариэтта Шагинян, Агния Барто, Людмила Татьяничева, Виктор Стариков, Демьян Бедный, Федор Гладков, Александр Серафимович, Лев Кассиль, Ольга Форш, Алексей Сурков, Елена Хоринская, Людмила Скорино (автор первой монографии о жизни и творчестве П. П. Бажова)… Всем им, а также другим более и менее знаменитым персоналиям нашлось место под повторяющей фактуру уральского самоцвета обложкой “Бажовской энциклопедии”.
Завершен капитальный труд, задуманный много лет назад докторами филологических наук, профессорами Уральского госуниверситета В.В. Блажесом и М.А. Литовской (они и выступили редакторами-составителями энциклопедии). Кроме УрГУ в проекте участвовали Институт истории и археологии Уральского отделения РАН и Музей писателей Урала.
На сегодняшний день в отечественном литературоведении известно три подобных издания — энциклопедии по жизни и творчеству А.С. Пушкина (“Онегинская энциклопедия”), М.Ю. Лермонтова, М.А. Булгакова (готовятся рукописи и по другим классикам). Бажовская энциклопедия, четвертая по счету, займет заслуженное место на полках библиотек и любителей изящной словесности.
Заслуга составителей не только в личном кропотливом, ответственном и методически выверенном труде, но и в умелой организации работы тех авторов, которые наполнили словник лаконичными, объективными статьями. Среди авторов встречаем давно знакомые имена, для которых жизнь и творчество уральского сказителя стали составной частью и их биографии. Это и Елена Евгеньевна Хоринская, дружившая с Бажовым, написавшая и книгу о нем, и стихи, ставшая необходимым консультантом при уточнении отдельных деталей и событий писательской жизни 30—50-х годов. Это и литературовед Лидия Михайловна Слобожанинова, глубокий исследователь творчества классиков уральской литературы, написавшая для энциклопедии порядка 30 статей. К сожалению, не дожила до выхода “Бажовской энциклопедии” Нина Витальевна Кузнецова, со студенческих лет собиравшая по совету Бажова местный фольклор, позднее упоенно и преданно занимавшаяся библиографией П.П. Бажова, а последние 20 лет жизни — бажовской родословной. (Замечательно, что летопись жизни и творчества Бажова, начатая Кузнецовой, продолжена В. Горевой, и теперь мы имеем подробнейшую хронологию, “биографию фактическую”, зафиксировавшую свыше 1000 фактов.)
Редакторы-составители и более 70 авторов энциклопедии сумели, как говорится в аннотации, дать полный свод современных сведений о биографии Бажова и его произведениях, о фольклорных, исторических и литературных корнях сказовой прозы, о новой жизни персонажей в кинематографе и на театральней сцене… Здесь нашли место трактовка образов Хозяйки Медной горы, Огневушки-Поскакушки, девки Азовки, Золотого Полоза, героев “Серебряного копытца”, Данилы-мастера, Иванки Крылатко и других персонажей, знакомых нам с детства и, мнится, живущих до сих пор в таинственных недрах уральских гор, и в тенистой замшелости сосновых боров, и в солнечной неожиданной радости ромашковых полян…
Внимательно вчитываясь в теоретические разделы Энциклопедии, вновь задумываешься о тайне Бажова, о секрете его особого таланта. А успех, признание, популярность действительно были велики! Помню похороны П.П. Бажова в 1950 году. Лютый мороз, тысячная очередь за много кварталов до филармонии, где был установлен гроб писателя. А люди шли и шли. Не припомню других траурных ритуалов, столь грандиозных по масштабу и по искренности чувств.
Однако при жизни сказителя, да и до сих пор, даже в писательской среде, нет-нет и раздаются суждения типа: “Ну что он такого сделал? Наслушался баек у стариков, записал, издал!…” Так и хочется ответить сомневающимся: а вы возьмитесь, послушайте, напишите… Получится?
Тайна большого таланта, гения, мастера, наверное, сохраняется навсегда. На то она и тайна. Однако размышления на эту тему, — и в помощь здесь статьи Бажовской энциклопедии — дают определенный ответ, хотя бы частичную разгадку феномена по имени Бажов. И разгадка отчасти в самом определении понятия “сказ”.
Понятию этому пытался дать толкование Б. Эйхенбаум, с ним дискутировал В. Виноградов, вносил новые оттенки в термин М. Бахтин. И. Васильев, поместивший в энциклопедии статью о сказе, опираясь на предшественников, пишет о том, что сказ Бажова — это “не имитация, подражание и даже стилизация (хотя без всех этих моментов бажовское повествование так или иначе не обходится), а органическая способность к перевоплощению и художественной (подчеркнуто нами. — В.Б.) самоидентификации с типовым образом сказителя”.
Время от времени появляются имитаторы на Урале, в других краях. Увы, получатся жидковато, поверхностно, неправдиво, незанимательно. В отличие от Бажова, который обладал талантом большого художника, умением уловить самобытность фольклорного источника, сохранить натуральность языка и в то же время по-писательски “окультурить народно-разговорный… дискурс, насытить его сложным содержанием, новыми связями”, и благородными мечтами-идеями, социальной значимостью, т.е. создать новую форму литературного сказа.
Когда же исчезает хотя бы одна из составляющих сказа (фольклорная, речевая основа, историческая правда, художественный вкус), оступаются даже такие мастера, как наш Павел Петрович; сказ уже “не имеет самостоятельного значения, становится ощутимо дидактичным” (Л. Слобожанинова). Речь идет о цикле сказов о Ленине и попытке создать “особый колорит сказовой фантастики счастливого будущего” (Е. Приказчикова).
Еще одно размышление: возможно ли явление в культуре XXI века феномена сказителя, подобного таким фигурам, как П. Бажов, Б. Шергин, С. Писахов? Приходится сомневаться. Не потому, что нет талантов! А потому, что исчерпаны, почти исчерпаны, старозаветные мифы. А те, что были, стали историей, памятником, окаменели и вызывают скорее этнографическое любопытство, чем возможность их воплощения в новые литературные формы для чересчур рационального сознания сегодняшнего читателя.
Составители “Бажовской энциклопедии” поставили точку в своем труде, полагая его наиболее полным сводом современных сведений о Бажове. И все же, с благодарностью воспринимая подвижническую деятельность создателей энциклопедии, мы бы поставили в заключении многоточие: остаются не проясненными некоторые “темные места” в биографии Бажова.
Так, еще при жизни Павла Петровича среди уральской интеллигенции муссировались запретные в сталинские времена слухи о причастности Бажова к партии эсеров. В энциклопедии нет окончательного ответа о “двойственном” поведении Павла Петровича в период Гражданской войны. В частности, не упомянуты рассказ В. Сутырина и книга М. Немченко об острых критических моментах в жизни Бажова.
Казалось бы, сейчас, когда архивы более доступны для исследователей, когда еще живы близкие и родные Бажова, можно без опаски сказать правду… Однако авторы соответствующих статей не ставят точки над “i” или вообще избегают касаться подобных вопросов. В частности, отсутствуют статьи типа “Партийная деятельность Бажова” или “Религиозные воззрения Бажова” (выпускника-отличника Пермской духовной семинарии).
Составители и сами признаются в предисловии: “В “Летописи жизни и творчества П. Бажова…” есть и лакуны, связанные в основном с началом 20 века — временем, о котором П.П. Бажов не любил вспоминать…” Что ж, нужны дополнительные разыскания в архивах, эсеровских газетах. Есть пока и другие пробелы в его общественной деятельности, окружении. Наверное, стоило бы дать отдельные материалы о жизненных и посмертных юбилеях писателя.
Все это не праздные вопросы, и нужны они не как “жареное”, а как сведения, помогающие глубже понять мировоззрение сказителя, его творческую лабораторию и, в конце концов, идеалы.
Не будем “ловить блох” и останавливаться на мелких недочетах. Однако об одном не могу умолчать. В энциклопедии с любовью и добротностью описываются бажовские места, сопровождаются иллюстрациями: место рождения (город Сысерть), Полевской медеплавильный завод, озеро Шарташ, Пермская семинария, Дом-музей в Екатеринбурге, где долгие годы жил и творил писатель, Царский мост, по которому писатель возвращался домой, и, далее, непонятно для чего, женское епархиальное училище. И нет только одного важного и дорогого для Павла Петровича места: места его работы в должности руководителя Свердловской писательской организацией, “Бажовского гнезда”. Именно здесь начиная с 1934 года размещается Дом писателя (прежде называвшийся Дом работников искусства), здесь сохранился его рабочий кабинет, где и нынче под портретом дедушки Бажова проходят заседания правления, творческие вечера, семинары молодых литераторов, подготовка литературных газет и журналов, т.е. та деятельность, традиции которой закладывал наш замечательный земляк. В память об этом на фасаде Дома писателя укреплена мемориальная доска из темно-зеленого змеевика с бронзовым профилем Павла Петровича.
Любопытно отметить, что у Бажова оказалось не столь много литературных последователей, сколько их родилось в среде живописцев, графиков, скульпторов. Энциклопедия богато иллюстрирована лучшими работами уральских художников (В. Волович, Г. Мосин, Г. Метелев и др.) и графиков, живущих в Москве, Перми, в дальних странах. Оказывается, и выдающийся ваятель современности Эрнст Неизвестный мечтал запечатлеть в бронзе своего земляка-сказителя и даже создал в юные годы модель памятника.
Замечательно, что диапазон бажовского свода в охвате читателей очень широк: от ребенка, рассматривающего сказочные картинки, до специалистов-филологов, лингвистов, историков, краеведов, которые получат необходимые сведения не только по творчеству Бажова, стилистике, интонации, синтаксисе, поэтике его сказов, но о многих уникальных достопримечательностях Каменного Пояса.
“Со времени издания “Малахитовой шкатулки” прошло без малого 70 лет, — пишет во вступительном слове к энциклопедии М. Никулина, известный поэт, эссеист, автор книги “Камень. Пещера. Гора”, — изменилась жизнь и наши представления о ней: мы спешно расстались с советской литературой, отринули надоевший социалистический реализм, но “Малахитовая шкатулка”, советская, классическая, народная, понятная как хлеб, и сподручная как весло, по— прежнему говорит о месте человека в природе и в мире, рассказывает о дальнем и близком с волнением непосредственного участника, радеет об общем благе и знает устройство мира, лучшее, нежели то, в котором мы жили тогда и живем сейчас”.
И “Бажовская энциклопедия” — умный, внимательный экскурсовод и советчик по сказам “Малахитовой шкатулки” и по непростому житейскому пути ее создателя.
Владимир БЛИНОВ
Обретая собеседника
Леонид Быков. От автора. Книга не только о стихах. — Екатеринбург: “ИД “Сократ”, 2007.
…всегда полезно не забывать, что любое высказывание
о явлении искусства характеризует не только
(а подчас — и не столько) это явление, сколько самого высказывателя.
Л. Быков
“Критика бесполезна, но необходима”, — говорит своим студентам и коллегам Л.П. Быков. Продолжим: критики бывают приятно бесполезны и раздражающе необходимы. Есть критики, подминающие автора под себя, наделяющие его тем, что критику в данный момент (или всегда) интересно, спорящие и соглашающиеся с этим, ими самими сотворенным, миром. Такая критика делается по принципу “сам себе герой”, поскольку любой текст читается через проекцию собственного “я. Она может быть интересна, если интересна и не очень надоедлива личность критика. Надо только иметь в виду, что, к примеру, Б. Парамонов в общем-то и не пишет о Платонове, а радуется своему изобретательному уму, который может повернуть рассказ “Возвращение” так, а потом и вот эдак, как и В. Курицын скорее не исследует постмодернизм, но посредством постмодернизма пишет о себе.
Есть объективно отстраненная критика, констатирующе спокойная, близкая к литературоведению, лишенная открытого личностного или публицистического начала, главный и традиционный сюжет которой “реальность — литература — реальность”. Эту критику (если первая — личностная) легче всего обозначить тоже весьма традиционно: реальная критика.
Автор книги “От автора” даже и не пытается скрыть свое лицо (вот оно — на обложке: внимательный, доброжелательный, понимающий взгляд, таящий мгновенную реакцию, экспромт, “разоблачение”), но при этом возникает ощущение: “все сходится”, и не потому, что автор и интересующая его литература похожи друг на друга, а потому, что автор всегда похож на самого себя, а литература — на себя. Возникает весьма редкий при чтении критических и литературоведческих штудий эффект: радость узнавания. Леонид Быков помогает читателю, без дидактизма и поучительства, понять прочитанное, сформулировать мысль так ясно и точно, что порой ловишь себя на белой зависти, почему это не пришло в голову тебе самому.
Так писать о литературе не каждому дано. Для этого необходимы и талант, и абсолютный художественный слух, и безграничная эрудиция. Л. Быков обладает природным чувством слова и, зная за собой это, любит изящно выстроить фразу, поиграть смыслами: “Ахматова владела искусством ощущать высоту интимного и интимность высокого”, “Шансон как шанс и сон” — каждый раз открывая что-то новое в, казалось, хорошо знакомом. Впечатляет и его умение кратко и емко формулировать главное в рефлексируемом материале: “Формируя собственную личность как образ, он и свою судьбу выстраивает как произведение” (о Поэте); “В стихах А. Решетова не слово первично, а характер”; “Критика — способ думать о жизни с помощью реалий искусства”. Л. Быков в своей книги не приводит, кажется, ни одной затасканной цитаты! А небанальная цитата ведет к небанальной трактовке. Например, все уже привыкли говорить о Серебряном веке “с придыханием”. Быков, цитируя Ф. Сологуба (“сердцу скучно, если в нем // Все слишком мило и опрятно”), замечает: “Тут еще не было той завороженности злом, которой начавшийся век станет искушать умы и души все-таки позднее, но уже есть ощущение того, что зло в жизни неустранимо и необходимо”.
Читая эту книгу, ощущаешь, сколь органично вписан ее автор в литературный процесс: филолог-педагог, критик, историк русской литературы, член редколлегии журнала “Урал”, издатель, номинатор различных российских и международных премий и прочая, и прочая. Быков не только знает литературу, он живет в ней и с нею (пусть это звучит фривольно), но опять же в книге есть более точная формула: культура, литература как “стратегия земного существования”. Это не только о Волошине, но и о самом авторе. Постоянно размышляя о личности Поэта, Л. Быков, цитируя строки Тициана Табидзе, известные по пастернаковскому переводу (кого в них больше, Табидзе или Пастернака?):
Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут
Меня, и жизни ход сопровождает их —
делает замечательный вывод о том, что “благодаря стихам личность поэта может предстать отчетливее, выразительнее”. Но, продолжим, благодаря таким книгам, как рецензируемая, личность критика тоже может предстать действительнее самой действительности (Ф. Достоевский).
Отсюда и удивительная вещь: статьи, написанные в разное время и по разным поводам, собранные вместе, перестают быть отдельными статьями, а складываются в книгу, в авторскую версию истории русской поэзии XX века (и не только поэзии). В этой истории есть место важнейшим поэтическим явлениям ушедшего времени, без которых его, время, представить невозможно: Серебряный век, Блок, Гумилев, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Маяковский, Волошин; уральская поэзия, Каменский, Кс. Некрасова, Б. Рыжий; поэзия периода “оттепели”, когда, по словам Евтушенко, “чуть ли не пол-России” писали стихи. Особенно важно, что не забыты забытые не только читателем, но и профессиональной критикой имена (глава “На войне и после: еще раз о поэтах фронтового поколения”). И в завершение — собственная история, где важнейшими вехами отмечены друг и учитель А.С. Субботин и журнал “Урал”, который, как признается Л. Быков, стал для него “вторым — после Уральского — университетом”.
В статье-предисловии о Мандельштаме, определяя качество и характер диалога акмеиста с предшествующей культурой, Быков роняет как бы между прочим (его манера) свою очередную формулу: “не нахлебники, а наследники”. Так и для него самого творцы литературы — живые собеседники, его современники, с которыми ведется личный разговор на волнующие темы. Он говорит о них и с ними, “знает по именам”, отсюда — один из излюбленных приемов — “представление имени”: “… без этого именного слога (“Имя твое — льдинка на языке…”) читающая Россия себя не представляла” (о Блоке); “… и нашему слуху анапест Николай Гумилев — кажется столь же выразительным и эффектным, что и помеченные этим именем строки”; “Ее избегающее вариантов имя звучит взрослым для детства и юным — для зрелых лет. Ее фамилия слишком, как у Маяковского, экспрессивна, чтобы выглядеть непридуманной. Но и творчество, и жизнь ее — это стихи и судьба именно Марины Цветаевой”; “И фамилия у этого крупного, с мощными легкими и широким шагом, человека такова, что кажется чуть ли намеренно — как, положим, у Светлова или Багрицкого — придуманной для его стихов” (о Маяковском); “И имя Максимилиан было отечественному слуху непривычно. Полное, что сопровождало публикации стихов и статей, смотрелось велеречиво в своей чужеземности, а усеченное житейским обиходом до слога отдавало фамильярностью, которая, впрочем, никого не раздражала” (о Волошине).
Акмеистическая критика? Да, если понимать акмеизм не как литературное течение начала ХХ века, но как жизненную позицию, философию, в которой главное — принцип “всемирной отзывчивости”. Для Быкова пространство современности, пространство жизни равно пространству культуры, пространству литературы, пространству поэзии.
Доминантная идея каждой главы и всей книги — это идея собеседника. Просматривается даже некая схема анализа творчества того или иного поэта: феноменология имени — формула поэзии — обращение к читателю — и заключительное, как апофеоз, суждение, своего рода финал. Своя поэтика финалов: “В дальневосточном пересыльном лагере, где Осипу Эмильевичу Мандельштаму суждено было на исходе 1938 года встретить смерть, никто, говорят, не звал, да и не знал этого донельзя измученного арестанта по имени. Поэт — так его там окликали”. А вот финал всей книги, вынесенный на обложку: “Критик — в идеале — это заслуженный собеседник. Для писателя и для читателя. Таким и хочется быть”. Со сдержанным пафосом, достойно, так, что сразу врезается в память.
Критика необходима, как необходимо ударение в слове. Слово может существовать и существует (написанное, не ожившее в момент произнесения) без ударения, но очень важно, как оно будет сказано вслух, для других. Как будет артикулировано, так и будет услышано. Если не с тем ударением, с плохим произношением, то может многое потерять: не так услышат, не так поймут или не поймут вовсе. Быков знает, где поставить ударение, ибо у него абсолютный слух на слово. Его критика ставит правильное произношение, артикуляцию, в результате — облагораживает слух.
P.S.