Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2008
Виктор Брусницин — окончил Свердловский горный институт, занимался научными исследованиями, затем — бизнесом. Как прозаик печатался в журнале “Урал”. Живет в Екатеринбурге, работает охранником.
Петька счастлив
Рассказ
Скажем, живете вы в Москве либо ином нескучном городе. Тут министр или другой председатель, там еще хлеще — всякий иностранец; здесь витрина, авто и прочий шик — никакого приключения. А поместите себя в Свердловск, да этак в зачаток шестидесятых — роман.
Под военные мероприятия запихнули в местечко всю военную промышленность России. При пушке и мыслительный человек иной раз мелькнет. Обнесли город пряслом — живи, молчи. А какое молчи, когда пушечный станок на себе беременная баба перетаскивала. Вот два десятка годков минули, и вылупился смешливый и резвый народ. Куда девать? Поставили университет, другой институт. Мама родная — никак консерватория за углом мутнеет. Тут, глядишь, прочее обустройство: как раз “хрущевки” в моду вошли. Посреди разливанного моря деревянных строений и садов там островок, сям. Роман, словом.
Только до беллетристики ли советскому пионеру Петьке Стенину, если Гитара в должности. Пакость и оторва, из последних — первая, и нипочем, что географией заведует. Гитарой учителку нарекли из-за наличия довольно изящной талии, к которой весьма рельефно примыкали другие части тела, и сия конструкция в любом ракурсе напоминала конфигурацию популярного инструмента. Всем известно, что конструкция — единственная симпатичная принадлежность учительницы, как и то, что это не освободит Петю от родительского возмездия.
Суть эксцесса. Шло объяснение материала, где упоминалась сельдь. Петя добросовестно спрашивал:
— Марья Даниловна, а селедку из моря добывают соленую или нет?
Ответ произошел таков:
— Ты что, Стенин, издеваешься?
— Нет, — искренне ответил Петя.
И ведь он прощен, отвратила учителка милостиво от него взгляд и посторонние слова классу рассказывала. Так ведь нет, лукавый, вожжа, прервал Петя благообразную речь учительницы:
— Так я не понял, соленую или нет?
Учительница устало закрыла глаза — тут же, впрочем, открыла — и пожаловалась, пересказывая кондуит:
— Стенин, ты меня сегодня измучил. То на перемене чуть не сшиб, то Зыковой чернилами всю форму измазал, то… — Марья Даниловна замолкла ненадолго, затем спросила: — Ты что, правда, материшься? — Она в негодовании покачала головой. Продолжила: — Сейчас с сельдью привязался… (Голос набирал по диагонали.) Что за глупый вопрос, Стенин!
Она гневно отвернулась от проказника.
Некоторое время стояло гробовое молчание. В этот же период Петя повернул голову к соседнему ряду и показал кулак соученику (обратим внимание — тот замечательно лопоух). Синхронно шепотом произнеслось: “Ну все, Малуха!” Адресат в ответ смело скорчил премерзкую рожу… Вдруг к учительнице пришла идея, она вновь обратила лицо к Пете и вкрадчиво произнесла:
— А знаешь что — давненько я твоих родителей не видела. Я думаю, пришло время побеседовать… (Повышенно.) Я понятно выразилась?
Пунцовый Петя, предельно четко сложивший руки на парте, как положено, перед грудью, понуро кивнул головой… Оно, конечно, подонимал сегодня Петя инструментарий. К примеру, перед уроком юркнул в класс рядом с конструкцией, аж вздрогнуть заставил, да еще покривлялся, организмом повихлял. Блажь, понятно, дурость — учительница и поняла, промолчала, укоризну справила, головой покачав. Однако и дальше вел себя Петька на уроке безобразно, вызывающе, и… в общем, Даниловна права.
Петя уныло шел домой вместе с корешем Мишкой Шалаповым. Уверял:
— Это Колька Малахов, падла, продал насчет мата. Замочу!
— Ему давно надо подкинуть, — согласился Мишка. — Такая гнида!.. А что тебя на селедку-то потянуло — беременный, что ли? Сидел бы не рыпался — может, и пронесло.
— Да блин! Хотел попижонить перед Гитарой — интерес показать.
— Сам нарвался, уррод! — Мишка пнул камень:
— Слушай, а правда — селедку-то… соленую ловят или нет?
Петя размышлял. Жарко постановил:
— Конечно, соленую — море-то соленое! Чо-та я сразу не допер.
Мишка удовлетворенно кивнул. Однако брови тут же сложились домиком:
— А морской окунь? Он ведь не соленый!
Оба глубоко задумались. Вскоре Петя вздрогнул, скосил глаза на плечо, остановился, рассудил зло:
— Ссука… голубь нахезал!
Мишка пристально рассматривал, безапелляционно утвердил:
— Ворона, гадом буду.
Шли дальше. Петя был мизантропически погружен в раздумье, заключение произнес вслух:
— Надо, чтоб батя в школу пришел… — Пояснил: — Ваську-то я весной отметелил — помнишь?!
— Аха — фингал путевый получился.
Петя скривил щеку:
— Такой он стрем — наябедничал… Маманя его разоряться давай — моя потом метр-палку об меня сломала… Батя в угол обычно ставит.
Эх, жизнь! Прискорбные предметы надо для сохранности предварительно припрятать, мыслит Петр, скора на мзду матушка… Тут еще неделю назад велик увели — довоенный, громоздкий и восхищяющий всю округу агрегат.
Впрочем, по рассеянности природа, бывало, и милостью пачканет. Продали, наконец-то, ненавистное пианино — злейшего врага, пять лет мучившего Петра. Родители рассудили так: старшая дочь, Марина, пригожая восемнадцатилетняя особа, наловчилась взаимодействовать с инструментом больше с тряпкой в руках. Пробовал было папа из Петра конкурента Рихтеру сделать, да, вычитав, что нервные клети не восстанавливаются, переключился на садоводство. Младшая, Наташка, с пеленок к божественным звукам гусиной кожей покрывалась. Сбыли вещь моментально и без убытков. Вмиг по продаже ящика опустевшая большая комната двухкомнатного стенинского жилья зазвенела гулкой пустотой, старшие занедужили мечтами о покупке гедеэровского гарнитура за четыреста двадцать рэ. Однако месяц прошел, гарнитур говел в лабазах, а уголок отрады в огороде Петькиных забот подзарос бурьяном. Да и вообще, о чем голове страдать, когда в наш закрытый город, город героический и всяческий, не далее как завтра — просим углубить дыхание, чтоб не приключилось какой телесной оказии — приезжает не какой-либо гражданин иностранного производства, а… самый природный Фидель Кастро. Каково!!!
Пришли в околоток… Отец Пети — бывший старшина, демобилизовался в пятьдесят пятом, служил же последние годы в Суворовском училище. По мобилизации Стенин-старший из училища ушел и работал в штабе ПВО на гражданской должности, а мама, Ефросиния Андреевна, до сих пор трудилась там в лазарете. Воспитательский состав училища поселен был в неком квартале (бывшая военная часть), состоящем из пары десятков одноподъездных двухэтажных домов. Стенины занимали две комнаты в трехкомнатной квартире одного из домов.
Итак, наши ученички встретили сверстника — тот уже переодет был.
— Наше вам с кисточкой! — приветствовал он (недавно показывали трилогию о Максиме) и захныкал, крутя задом: — Цыпленок жареный, цепленок пареный…
Друзья дружно кинули портфели в траву, пошла беседа.
— Ну что завтра — во сколько?
— Батя говорит — в час.
— Во тебе, — ладонь левой руки рубанула подле локтя по приподнятой правой, законченной сжатым кулаком, — в двенадцать!
— Ша, Маруся, я Котовский! В двенадцать он выедет — а по нашей площади проезжать в час будет, без булды!
— Завтра пять уроков, как раз успеваем.
— Точно, даже переодеться и пошамать можно.
— Пять машин будет, Фидель — на первой.
— Не просмотреть бы!
— Не хори, не просмотрим. Надо на повороте вставать, там скорость меньше.
— Блин, бинокль бы достать! У нас горка, можно далеко просечь.
— У Сахи Трисвятского есть — шик-модерн!
— Айда к нему!
Схватили портфели, устремились.
— С последнего урока нарежем, места надо будет занять.
— Точно…
Петрушка содержался дома, тщательно (свидетельствовал высунутый язык) делал уроки. Валялся на диване, читая “Мушкетеров”. Притащилась из медучилища Марина, отобедав, вошла в комнату:
— Петька, опять филонил, посуду не вымыл! Почему я должна за тобой убирать?
— Дай на мороженку.
— Перетопчешься!!. Уроки, конечно, не сделал! — Она открыла проигрыватель, воспалилась: — Опять Сашины пластинки ставил?! Сколько раз повторять!
— Он мне разрешает.
— Я не разрешаю!
— Дай на мороженку — не жми… — клянчил Петя, зная, что это лучший способ вытурить сестру, а наудачу добавил: — Уроки на чистовую переписал.
— Неделя до стипендии, — отбоярилась та. Добавила погодя: — Я ключ забрала, сиди дома.
Нравственно метнув взгляд, на всякий случай, Марина развернулась и ушла. Петя тотчас скорчил дразнящую физиономию. Как только пропыхтела дверь квартиры, Петя принципиально вскочил и поставил прибранную в конверт пластинку. Бухнулся обратно в позу чтения, теперь болтал ногой под музыку… В окно раздался стук (первый этаж), Петя с книгой в руках стремглав сорвался. Закадычный Мишка заполошно довел до сведения:
— Туган с Ведром чужого посадили! Белогривый сизарь — вообщ-ще кранты!!
Петя кинулся из дома — гармошка книги кувыркнулась по дивану. Вспомнил про ключ — однако не запирать дверь было дело заурядное. Побежали на задворки городка, где невзрачную скобу сараев оживляла колокольня голубятни. Там тройка ребят от десяти до пятнадцати, прохваченные дрожью азарта, напряженно следили за действиями старшего, который длинным шестом с тряпкой на конце аккуратно пытался загнать внутрь сидящую на клети стаю голубей.
— Вон видишь? — сдавленно, боясь превысить голос, прокряхтел Мишка. — Между буробоким и рябым.
— Да я сразу просек! Блин, — умеренно пылко сокрушался Петя, — не мог раньше-то позвать? Самый цимес пропустил!
Мишка радостно подбавил:
— Ты ч-чо — такой гон был, я молчу! Там еще кобчик появился — вообщ-ще атас!..
День сползал, Петя предусмотрительно присутствовал дома. Вот и родители пришли. Смотрим на Алексея Федоровича — внятен, но есть возбуждение, доступно предположить мизерное возлияние (живем — папка нынче добряк). Так и есть, поскольку мамой Фросей произносились речи, напоминающие отголоски взбучки:
— Винище хлебать твой Иваныч — первый, а три рубля отдать — околицей ходит.
— Мы у них тоже занимаем, — покладисто баритонил Старший.
— По году-то не держим, не надо!
— Полмесяца, Фрося. Через три дня у него получка — что ты, ей-бог!
— Да ведь завтра, небось, опять не воздержитесь!
— Ну… Ефросинья Андреевна, Фидели-то Кастры не каждый день заглядывают… Да еще к нам в город — иностранцев-то в глаза не видывали!.. А ты что же, сама не пойдешь смотреть?
Мать расстраивалась:
— Да дежурство — завтра поздно приду… — Верх взяла хозяйка: — Если к нам притащитесь, в шифоньере банка огурцов. Сало я готовила, поди, соспело.
Вот он — момент. Петя, до того выглядывающий из двери и рассматривавший переобувание родителей, этак мимолетом бросил:
— Папка, тебя чо-та географичка вызывает.
Отец, понятно, посмурнел и издевательски спросил:
— И с каких шанег я “чо-та” ей понадобился?
Петя, обозначая интонацией последнюю степень несправедливости, доложил:
— Я спрашиваю: селедка в море соленая или нет? А она — родителей!
Отец по-военному распрямился:
— Дурочка-то строить давай не будем! — Рявкнул: — Живо мне доклад!!!
Петька шнырял глазенками, жалобно вывалил:
— А чо… Зыкова обзывалась, обзывалась… я нечаянно ручкой махнул — на нее капнуло чернилами.
Отец свирепо лупил глаза, адекватно сопел, что инспирировало укоризненную и даже пламенную атаку со стороны Пети:
— А чо… Колька Малахов обзывался, обзывался… я тоже его обозвал… а он нажаловался!!
— Тэ-экс. И как же ты его обозвал — очень хочется услышать?!. — издевательски допрашивал родитель.
Петя сник, буркнул:
— Не помню… Малуха, кажется!
— Повторя-яю вопрос… — глумливо пропел родитель, без сомнения, зная ответ.
— Не помню… Малоухов, кажется, — слабозвучно кочевряжился Петя, поникнув головой.
— Последний раз повторяю вопрос. И чтоб без финтов!!
— Мало…ев, — совсем осунувшись, шамкнул Петя.
Этот ответ, по всей видимости, полностью устроил отца, о чем можно было догадаться по скользнувшей в угол рта усмешке. Однако исключительно из педагогических соображений он скребнул в затылке, погулял носом по лицу и определил:
— Хот же морока — в угол!
— Да поесть сперва! — сердито мирволила мать.
Старший подмигнул Пете.
Здесь нужно пояснить. Действительно, взаимные искажения фамилий имели место, и причиной этому можно зачесть совершенно творческую натуру Петра. Дело началось с одного урока по русскому языку. Ищущая учительница предложила однажды написать сочинение на тему “Зима”, используя для отыскания образа любую форму. Петя замыслил изладить сочинение в виде поэмы, что и не преминул сделать. Вот она: “Наступила зима, закружили метели, уже пожелтели зеленые ели”. Собственно, и все, дальше история совершенно не трогалась, как Петя ни прикладывал разные сочинительские средства вплоть до вдохновения. Честно признать, и “пожелтели зеленые ели” было как-то сомнительно, но, во-первых, никакой другой глагол сюда просто не укладывался, во-вторых, наделить хвойные свойствами лиственных — это вполне смело и достойно, и, наконец, здесь было нечто экзотическое, — словом, бросать найденный образ Пете дюже не хотелось. Короче говоря, поэму Петя все-таки обнародовал, что со стороны класса и учительницы имело очень вялый отклик, но получило мощный резонанс от закадычного вражины Кольки Малахова, который не замедлил наделить Петю обиднейшим прозвищем Стенин-Есенин. Естественно, оставить происки безнаказанными Петя не мог. В результате и получилось то, что получилось. И согласитесь, хоть творческие поиски Пети пошли в поле прозы, образ получился чрезвычайно убедительный.
Между тем, операцию под названием “в угол” Петя даже любил.
Молодежь вечером собиралась за домом Петьки, где излажена была импровизированная волейбольная площадка, и парни до умопомрачения кидались на мяч, выпендриваясь перед Маринкой, которая как коза скакала тут же, не забывая поправлять светлые богатые волосы под блестящую повязку, делала губы бантиком и, выгибая стан, подпиралась правой рукой под поясницу, рельефно оформляя бабьи прелести, всунутые в обтягивающее трико. После волейбола здесь же непременно начинались танцы. Из угла Петя очень спокойно наблюдал за старшими и слушал Эмиля Горовца, Жана Татляна, а то и Дина Рида, которые наяривали из проигрывателя, что стоял на табурете возле площадки и работал через удлинитель, проведенный в квартиру Стениных. Так вот, когда кто-нибудь из зрителей ставил пластинку, где задорный Магомаев страдал: “Марина, Марина, Марина”, — Петька выдергивал штепсель, и как только Маринка подбегала к окну, ища причину неполадки, Петька дополнял Муслима: “Чего ты лежишь, как перина”. Это ли не компенсация всех злоключений?
А тут и кино подоспело, а там и баиньки, и Петро разбирал свою постель, не забыв щелкнуть Наташку по маковке за гнусное ее ликование по поводу завтрашнего вызова в школу. Та, разумеется, автоматически хныкала и обиженно докладывала:
— Я все папе скажу.
— Хлызда-ябеда, — сокрушался Петр.
И снилось Петру… Он в числе дюжины повстанцев — с почему-то длинной и седой бородой, как у деда Федора — носится по горам Сьерра-Маэстра от карательных отрядов Батисты. В один гнусный момент те накрывают барбудос, но товарищи Пети, отстреливаясь, убегают. А у него делаются ватными ноги, и он видит, что впереди карателей бежит, размахивая указкой, словно саблей, Гитара; отчего-то заклинивает автомат, и неотвратимое возмездие набегает в виде рельефного тела учительницы.
Пропасть народу сосредоточилась на площади перед Политехническим институтом. Юркие пацаны продрались в первые ряды, крутили головами на рассуждающих в ожидании героев людей.
— Кто из Политбюро сопровождает, не слышали?
— Как же — Громыко!
— Погодка, однако, как по заказу.
— Словно сдурели, будто, понимаешь, представление цирковое, — гундосил пастозный дядя в панаме, теснимый не иначе студентами.
— На сахарных плантациях мужик вроде работал — оттуда бодягу затеяли.
— Нда, кубинским и питаемся — а свекольный-то послаще будет.
— Товарищ, не давите мне на бюст! — сетовала богато оснащенная бирюльками дама в воскресном крепдешиновом платье с брошью.
— А я слышал, боксер был, профессионал.
Бирюлистая дама ерничала:
— Да что вы говорите?!. (Снисходительно.) Кастро — адвокат! Из приличной семьи, между прочим.
Петя покосился — еще одна Гитара!
— Я вам доподлинно скажу: наш он, засланный — у моей золовки брат в КГБ работает!.. Между прочим, у Фиделя фамилия — Кастро Рус…
— Это вы на Рус намекаете? А как насчет Кастро?!
— Не курите мне в нос, юноша!..
Вскоре грозным гулом набежала волна ликующих возгласов, переходя в мощный ор. Взлетели руки, вспыхнули глаза (даже Гитара-2, уместив субтильненькую улыбку, виляла платочком) — появились три ЗИМа. В первом стоял Фидель, проталкивая сквозь курчавую бороду усталую улыбку и степенно покачивая небольшой ладонью возле плеча. Шквал восторга взорвал народ, и Петька раззявил рот в неистовом, великолепном крике: “Урра!!!”
А потом существовало веселое шествование домой в месиве вдрызг счастливых, захлебывающихся ребят.
— А я как заору-у! А Фидель как посмотрит на меня и рукой ка-ак махнет!
— Блин, а я… а вот… а на второй машине Рауль ехал!
— А пестик в кобуре видел у него? Зыконский!
— Да у него в машине еще автомат лежал!
— Врать-то не колеса мазать!
— Я видел!!! Спорнем? Он всегда с автоматом ездит!
И плыл народ по улицам празднично. Вон и отец Петин с дядей Леней Шамриным и супругами Трисвятскими тянули. (Шик! Сегодня в школу папка, разумеется, не ходок — а там, может, и забудется.) Петя радостно указал на них Мишке и порадовался:
— Поддавать будут, без булды!..
Ночь, правда, опять подкузьмила. Пете снился сон, где он на легендарной “Гранма”, в отряде Фиделя плыл по заливу Кочинос к пламенным берегам Кубы. Вдруг из играющей бликами ряби океана высунулась огромная голова селедки и голосом Гитары сказала: “А я сладкая, потому что море сладкое, и на острове растут сладкие бананы и сахарный тростник”. Внезапно из океана высунулась длинная рука, схватила Петьку за бороду, которая как у деда Федора, и потянула его в вязкую, словно сахарный сироп, трясину. Автомат опять заклинило, и, кроме того, кто-то подталкивал пинками Петьку к борту катера. Он подозревал, что это клеврет Гитары Колька Малахов, но убедиться не имел возможности, так как проснулся.
— Средне-Русская возвышенность простирается от…
Петя строго в позе, соответствующей требованиями, сидел за партой, лицо было беззаветно устремлено к учительнице. Все блажило о невыразимом прилежании… Какая, право, замечательная вещь, эта Средне-Русская возвышенность! “Образовалась она вследствие…”
Вместе с тем данная природная аномалия обладала некими коварными магическими свойствами. Голос Марьи Даниловны вдруг начинал как бы отступать, превращая произносимое в меланхолический, невнятный и бессмысленный речитатив. С Петей происходили отвратные психоделические метаморфозы: что-то веки безжалостно тяжелели, мутнел взор, пейзаж класса убывал в туман, и само сознание таяло и утекало куда-то, и уж покидало, просачиваясь через разное, его организм.
Да ведь есть бог-то! Суть его — звонок. Петя встряхнулся, сакрально вылупился в учительницу, выражение лица говорило единственно о том, что и хотелось бы услышать отличной Марье Даниловне. И это в то время, когда остальные безнравственно шуршали портфелями… А товарищ не понимает — вы только вникните:
— Так я что-то все не вижу твоих родителей, Стенин! Ты, вероятно, считаешь, что я и сама могу прийти к вам? Ну что ж, я могу!
— Я сказал, — косноязычно попробовал препираться Петя, — но это… как его… в общем, завтра будут.
— Сегодня, Стенин! Я долго в школе задержусь. Ты меня понял?
Петя жидко кивнул — он давно Гитару понял.
И опять безрадостно шлепал домой Петруха, стоически волоча свой тяжкий крест. Впрочем, одиннадцать лет, какие могут быть страдания? Вот промахнул, рыкнув приветливо, косой грузовичок, обдавая вкуснятиной выхлопа, вон шлялось в густом небе дикое в лиловых потеках облако; а не корявая ли это фигура Мишки неприкаянно маячила в перспективах? Его позывной свист и мах рукой наделили тело Пети сугубой энергетикой. Парень юркнул в квартиру, ловко брошенный портфель смачно плюхнулся в угол. Сорвав школьную форму и напялив повседневное, запихивая в себя кусок хлеба с маслом и сахаром, Петя вывалился на улицу. Там нетерпеливый Мишка потащил его к заросшему пустырю за бараками, коротко бросив:
— Ух, что ты сейчас увидишь!!
На пустыре уже собралось все дворовое кодло. Мамочки родные! У шестнадцатилетних Герки Плотникова и Юрки Сергеева, по кличке Чипа, на руках яростно пузырились настоящие боксерские перчатки.
Петро с Мишкой были допущены к ристалищу в четвертой паре. Мишка сильней, зато Петя ловчей… Бац! бац! на!.. хук левой, апперкот по поджелудочной — лопались удары. Петя быстро приноровился окучивать неуклюжего Миху градом выпадов. Он заправски прыгал возле друга, рисуясь и опуская руки… Тут и брызнул ему Миша, практически не видя, наугад, неловко и сильно полоснув по губам шнуровкой. Набатный звон в голове, радужная рябь в глазах и вкусная солено-сладкая кровь.
А дальше прибежал Санька Трисвятский с невиданным ниппельным мячом, который привез ему отец из столичной командировки. Что такое разбитые губы, когда есть пустырь, пригодный для футбольной баталии… Вы говорите, на пустыре лужа? Бросьте, что за пустяк!..
В разгар игры Мишка усмотрел родителей:
— Мать идет, я домой похилял.
— Во влип, — спохватился Петя, — через полчаса приходит отец!
Петя добросовестно заторопился домой. Возле дома остановился, рассмотрел ситуацию. Уроки не сделаны, губы разбиты, сам с головы до ног грязный (насчет лужи вы оказались правы), и до кучи категорический вызов школу… Труба!
Петя толкнул дверь квартиры, она оказалась открыта. Из комнаты доносился смех Марины. Петя принял смиреннейший вид: голова покаянно уронена на грудь, скорбь намертво вписана в лицо. Вздохнул обреченно, открыл дверь в комнату. И…
На диване сидел молодой великолепный лилово-черный негр!.. Еще раз: на диване сидел молодой великолепный лилово-черный негр!!. Реальный, аутентичный, какой хотите, — с черными кучерявыми волосами, с ослепительными, будто первый снег, зубами, с глазами, напитанными бушующим блеском… И почему-то в очках — вот этого представить было в принципе невозможно.
— У-у, — раздался рокочущий голос, — совьетски пайонер!.. (Он еще и говорит!!)
Итак. Незамысловато обставленная советская комната (вы помните? гедеэровский гарнитур еще не куплен). Диван, прижатый к ковру о трех утренних медведях в сосновом бору. Негр!.. Рядом с чудом расположился один из Марининых приятелей Серега; по другую сторону — ее подружка Нина. Марина и еще парень, Саша Орлов — напротив, на стульях. Саша и Серега — студенты третьего курса политехнического, Нина — первого.
— Да проходи же, — умильно улыбаясь, пропела Марина, но тут же построжала. — А чумазый-то! Где тебя так угораздило?.. Вот олух!
— Олюк? У-у, олюк, — торжественно заявил феномен. Он протянул Пете огромную ладонь и, обращая все лицо в сияние зубов, сказал: — Драствуй, Олюк! Я ест Диего Родригес.
Петя вытянул ручонку и чугунными ногами переступил к дивану. Руки его утонули в широкой ладони явления. Как ни странно, это теплая, человеческая ладонь. Только почему-то не черная, а красная — чернота в ней застревала в глубоких бороздах. Другая ладонь тяжело и приятно давила плечо Пети.
— Совьетски пайонер Олюк, — подтвердил открытие Диего. Вмешалась Марина:
— Диего, его зовут Петя, а олух — это так… ну, э-э… маленький, значит.
— Литл, — подсказал Саша, показывая рукой над полом. — Бат нэйм из Петя.
Диего это убило. Он вытаращил глаза и смачно, точно вкусив барбариску, произнес:
— Пьетя-я… — Далее зычно захохотал и хлопнул Петю по плечу. — Пьетя! — И поднял кверху большой палец.
— Брысь переодеваться, — пытаясь выдать гримасу за улыбку, приказала Марина.
— Брыс? — брови Диего взлетли, он вопросительно мотал голову от Марины к Саше и обратно. — Что это ест?
Ответ Петя упустил, потому что уже ожил: он сверкнул молнией в ванную, брызнул на себя две пригоршни воды. Далее в меньшую комнату — грязные штаны полетели в угол, Петька впрыгнул в школьную (она же парадная) форму, секунду домыслив, набросил галстук — пайонер как-никак. Уши его все время были навострены. Из большой комнаты невнятно доносилась смесь английского и русского языка — было ясно, что Диего не очень силен в русском.
Петя вбежал туда (гостиная имела сообщение и с коридором, и с маленькой комнатой). Нина куда-то вышла, и Диего взмахом руки пригласил его сесть рядом, что Петя незамедлительно и сделал. Тяжелая рука товарища Родригеса лежала на Петином плече… А?! Каково!
Саша, несколько натужно улыбаясь, выскребывал слова:
— А ю уоз ин Ленингрэд? — тут же переводил: — Вы были в Ленинграде?
— Лэнингрэд? — Диего ответственно кивал. — О да… итс гэд, хороши город. Билы, встречалэсь люди.
Марина, конечно, не могла промолчать:
— А еще где были?
Диего понял вопрос.
— Много город — болшой страна. — Насколько “болшой”, Диего показывал руками. Вообще, руки его были постоянно в ходу.
Петя неотрывно, задрав голову, глядел на Диего. И не напрасно: тот повернулся к Пете, радостно показал на разбитые губы, сделал боксерскую позу и спросил:
— Бокс?
Петя удрученно кивнул, доказывал:
— Я тоже врезал! (Диего снова похлопал его по плечу.)
— А ю э спортсмен — боксер? — видя интерес, схватил Серега.
— Но, но… вик айс, — Диего тронул очки. — Э-э… плеко гладет.
— Он плохо видит, — сурово пояснил остальным Сергей.
— Волейбол, — говорил Диего, — итс нэйшн гэйм… ам лайк ит.
— Ой, — встрепенувшись, обратилась к Диего Нина, — а я за наш фак в волейбол играю! (Диего с опаской бросил взгляд на Нину, несколько наморщил лоб.) Переводи! — Это она рекомендовала Сергею.
— Ши плэй фо фак… волейбол, — Серега для верности сделал качающие движения руками вверх.
Диего снова внимательно поглядел на Нину, но тут же отвел несколько озадаченный взгляд. Встряла Марина:
— У нас здесь волейбольная площадка, — она показала на окно. — Нинка, конечно, лучшая, но я тоже люблю! — Посмотрела напористо на Сашу.
Тот перевел:
— Мэрин лайк дис ту.
Диего взглянул на Марину, задумчиво почесал подбородок, потупил взор. Пошла небольшая пауза, и к Марине явилась идея. Она вскочила, пустилась рыться в книжном шкафу, достала открытки. Это были знаменитые русские писатели. Открытки подали Диего, он начал перебирать, все подвинулись ближе. Сергей пояснял:
— Ит из фэймос русский райтерз.
Диего ткнул, увидев знакомого:
— Карл Маркс?
Серега потянул голову, засмеялся:
— Толстой! Уо энд пис.
Диего всплеснул руками:
— О-о… да, да! Вона и мэр. Толсто.
Снова перебирал, оживился:
— Пьющкин?
— Читали Пушкина? А ю рид?
Диего сморщил глаз:
— Нэт… не я знай, глядэт э-э памят-нык…
Сергей дальше втолковывал:
— Это Лермонтов… это… м-м… черт (взял открытку, перевернул), ну да, Фонвизин… Горький.
Диего воодушевился:
— Горкэ? Селоваса, я знай — свабда.
Все засмеялись, Серега пояснил:
— Не-ет, это нэйм такой… Открытки подарили Диего.
В коридоре послышались шаги — пришли отец с матерью, забрав Наташку из садика. Когда в дверях появился ничего не подозревающий отец, Петя сделал гордую физиономию и смело глядел в родителя. У Стенина разово дернулась щека, широко выпученные глаза съедали лицо. Мать бросила руки на грудь и испуганно врезала:
— Господи спаси, царица небесная!..
Все засмеялись. Диего встал и пустился пожимать оторопелым взрослым руки, представлялись. Ефросиния Андреевна после рукопожатия с открытым ртом испуганно норовила затереться за туловище мужа и поминутно взглядывала на него, по-видимому, боясь упустить дальнейшие движения (скрытно и с недоверием поглядывала на пожатую ладонь). Наташка судорожно вцепилась в юбку матери и, вытаращив глаза, хлопала ресничками, не в силах оторвать ручонки навстречу протянутой ладони присевшего на корточки Диего. Ей помог отец, а далее, встав навытяжку, бормотал:
— Да вот… милости просим… располагайтесь, будьте как дома….
Молодежь объясняла:
— Диего приехал с кубинской делегацией… Он, по-нашему, комсомольский деятель… Вчера была встреча в УПИ, а Нина там в бюро комсомола шишку держит.
Все смотрели на Нину.
— Ну да, — подтвердила Нина.
Ретиво встряла Марина:
— А я загодя просила Нинку взять меня с собой — на Фиделя посмотреть.
Все глядели на Марину. У нее отняла взгляды Нина:
— Ну да. Диего там ее со мной и увидел… А сегодня мы в обкоме комсомола встретились, он про Маринку и спросил. Вот я его и привела, — Нина улыбалась, точно ждала награды.
На лице Стенина изобразилась нескрываемая улыбкой приличия борьба осмысления, сколь выгодно такое внимание. Алексей Федорович присел на свободный стул, сообщив при этом: “Да, вот…” Тут же, однако, встал, поскольку Диего стоял. Последовала пауза нерешительности, и затем проснулся военный, он распорядился:
— Мать, что есть — на стол, живо!
Диего радостно кивал, мать шептала испуганно:
— Господи, да я ж не готовила еще, — и кинулась на кухню. Стенин обратно присаживался, говорил:
— Да вы садитесь, в ногах правды нет, — и сморщил лоб, размышляя, вероятно, где же она есть. Не определившись, вежливо обратился к товарищу Родригесу: — Как добрались?
Диего кивнул головой и открыл рот для ответа, однако студенты наперебой талдычили:
— Ой папка, — это сказала Марина, сумбурно, — там как всегда что-то перепутали, из аэропорта повезли совсем не туда — правда ведь, Нинка?!
Нина подтвердила:
— Такие, я прямо не знаю, безответственные!
— Хау а ю камин хиа? — попытался донести вопрос Саша.
Задумчиво размышлял Серега:
— На стол-то это понятно — только сообразить бы…
Все это явно привело Диего в растерянность, потому что улыбка с лица сползла, а рот так и остался открытым. Поступил, однако, Диего чрезвычайно мудро, с пафосным выражением лица глядя на Стенина, он объявил:
— Совьет юнион из грэйт! Хороши страна. — В подтверждение Диего поднял кулак.
Воцарилось невеликое молчание, и тут Стенин ошеломил всех, делая аналогичный жест и категорически объявив:
— Но пассаран!
Свою лепту внес и Петька, сообщив, что “Патриа — о муэрте”, за что третий раз получил по плечу.
Внезапно из маленькой комнаты впорхнула мать со скатертью, и стало ясно, что официоз закончен. Девушки и парни вскочили раздвигать стол и так далее, а Стенин сидел, задумчиво глядя на скатерть, и кхекал. Поймав красноречивый взгляд Сергея, встал — они молча и очень обоюдно вышли в коридор. С Диего тем временем увлеченно беседовал Саша.
Работа шла: Сергей чесал в магазин, женщины хлопотали на кухне. Петька, распираемый событием, выскочил на улицу. Ему попался один из дворовых пацанов.
— А у меня дома негр! — с наскоку заявил Петя.
— Сам ты негр, — парировал тот.
— Диего. Он с Фиделем прилетел, — ничуть не тушуясь, пояснил Петя.
— Брешешь?!
— Мажем?!. В окно позырь! — Петро развернулся и с достоинством удалился в дом.
В подъезде происходил небудничный гул: двери квартир скрипели, шла возня, шебаршило, двигалось. Петя остановился и удовлетворенно послушал… Со второго этажа чуть не кубарем скатилась Марина с банкой помидоров. Петька сморкнулся под лестницу и тронулся в эпицентр, где, не раздумывая, по-свойски сел рядом с Диего.
Из коридора донеслись приглушенные препирательства, из которых можно было вычленить женское “Ну дай посмотреть!” и материно “Розка, паразитка, не шебути”. Затем вплыла смелоликая румяная тетя с винегретом. Она игриво улыбалась, сказала Диего “Здрасьсте” — тот поклонился в ответ. Поставив тарелку на стол, Роза круто развернулась — так, чтоб взметнулся подол юбки — и жеманно почапала обратно. Перед выходом прыснула, вжав голову в плечи… Подоконник на улице вдруг загремел, и, как по команде, вынырнул частокол детских голов. Алексей Федорович подошел и сказал в фортку “Псть!” — впрочем, весьма неназойливо.
Вскоре стол ломился от яств. Старший сосредоточенно ходил подле него, теребя одной рукой воротник рубашки, другую завернув за спину, и напряженно о чем-то молчал. А еда прибывала. За дверью то и дело раздавались настоятельные соседские голоса: “Фрося, отменной свежести творог — они ж там корову, поди, не видели: крокодилы да обезьяны”, “Пирог с капусткой — буквально утром тесто завела”.
Вскоре в дверь заглянула голова Сереги с таинственным выражением лица, чтоб тут же исчезнуть, а Стенин кашлянул в кулак и вышел с непроницаемой физиономией. Через несколько минут они появились вместе, бережно влача бутылки коньяка. Поставив их на стол, Алексей торжественно подошел к гостю и, сокровенно глядя, провозгласил:
— Прошу к столу, — и добавил для надежности, — не обессудьте!
Диего щелкнул пальцами и порывисто встал, хлопнув при этом по плечу Петьку — тот осветился и снисходительно оглядел присутствующих.
Тост держал Алексей Федорович. Он встал, обвел взглядом сидящих за столом и, установив рюмку на уровне груди и упря взор в Диего, велеречиво говорил:
— Наш диа френд (прозвучало “франт”)!.. — Стенин на мгновение вопросительно и трусовато мигнул на Сергея. Тот одобрительно кивнул. — Сполохи мировой революции порхают по миру, и пламя борьбы за верное дело обжигает разнообразные уголки нашей планеты… И отчаянные Прометеи, мужественные и прекрасные, провозглашая преданность справедливости, шагают по земле грозной поступью… — На лбу его вырос бисер пота, жена перепуганно вытаращила на мужа глаза. Алексей запихнул в волосы руку и яростно почесал голову, взгляд его упирался в стол. — Короче, того… мы люди простые, но завсегда рады. У меня батя тоже революцию делал, так что… не обессудьте… А Фиделя я вчера видел, подходящий мужик. Вы за него держитесь, и, глядишь, на ровную дорогу выведет… — Супруга дернула его за штанину, Алексей совсем пропал. — Да, вот… За революцию в общем… Чуть чего — вы к нам не стесняйтесь. Всегда поможем — дело обоюдное. Да! — И он кинул содержимое рюмки в рот.
За ним деловито последовали другие. Саша начал сказанное переводить:
— Ну, там… революшн… весь уорлд… эраунд. Фазе оф дядя Леша — из революсьонер ту… Энд хи вери глэд ту си ю… Фидель из э гуд чиф, энд ю кэн камин хиа эни тайм.
Диего кивал головой с озабоченным лицом, а Стенин разливал по второй. Когда Саша закончил, Диего, воспылав, вскочил, держа рюмку, и темпераментно тараторил, мешая английскую и испанскую речь. Проскочило “патриа о муэрте”, и Петька заерзал на стуле, вглядываясь в застольщиков — поняли, нет ли? Неожиданно обрадовавшись после долгой тирады, Диего на манер Стенина ахнул коньяк, но скорчил затем такую рожу, что мать укромно окрестила себе живот. Все смотрели на Сашу. Тот с лицом до крайности серьезным отрезал:
— Родина или смерть! — и хватил порцию. Остальные почтительно сделали то же самое. Далее дружно и добросовестно лопали.
Первым от поглощения оторвался Диего, — он начал рассказывать, по-видимому, что-то веселое, ибо через неровные промежутки времени смеялся. Саша с Серегой внимательно следили и вслед первому хохотку закипали смехом. Стенин, мгновенно уяснив метод, тоже вступал радостно. Так же старательно выполнял отбой.
— А ну-ка за молодежь… — предложил Алексей Федорыч. — Доводилось и нам побывать, вы не думайте. Подходяще резвились… Как говорится…
Закончить, однако, не удалось, потому что произошел короткий стук в дверь и в комнату вошел дядя Вася Трисвятский. В одной руке он держал бутылку столичной, другую вытянул для рукопожатия. Диего вскочил и тряс ладонь, слушая аттестацию:
— Трисвятский Василий Степаныч — старшина!.. Демобилизован, служу по строительству… — Дядя Вася доверительно принизил голос, придвинул голову: — Если какая надобность — со всей душой… (Построжал.) Имею боевые награды и готов предоставить полную отчетность!.. — Смягчился. — Впрочем, вот здесь, напротив, моя квартира. Получена совершенно законно по выслуге лет и остальным достижениям! Сосед, если можно так выразиться — так что прошу, в любое время… (Лоб сморщился в сомнении.) Правда, теперь идет ремонт… если только в другой раз…
Дядя Вася, был одет в парадную военную форму, впрочем, только с колодками, но Стенин своим упущением оказался раздосадован и смотрел на приятеля жадно. Марина, полоснув в маленькую комнату, вышла оттуда со стулом. Усевшись (следом Диего) и нежно сжав двумя пальцами рюмку, дядя Вася вежливо улыбался и осведомился:
— Случайно не шпрехен зи дойч? А то мы битте, ферштеен!
— Но, но! — махал руками Диего. — Инглишь, Эспаньоль.
Дядя Вася сострадающе глядя на него, поднял рюмку и категорически вякнул:
— Зря!.. Тем не менее, за вашу Хаймат! Фройндшафт, так сказать — миру — мир!
Выпив, дядя Вася гордо откинул голову и предпринял наставление:
— Значит, решили, так сказать, последовать примеру!.. Достойно. — Указательный палец резонерски впер в высоты: — Ленинское учение истинно, потому что верно! Иными словами, абгемахт! — Адепт, похоже, сам пораженный изречением, приобрел помпезную мину.
— Ленин из… э-э, тру… — попытался Саша втюхать речь старшины.
— Начиная с Диего Веласкеса и Кортеса, до жестокого американского приспешника Батисты многие хотели поработить свободолюбивый народ… Не выйдет! — заученно и страстно выпалила Нина.
— Мэни пипл уонт… — Чего они “уонт”, Саша довести не успел.
— Да чего там рассуждать, — выспренно удивился Серега, — космос, считай, почти освоили. Надои на молоко — рекордные… Войну какую победили!
— Милк из… э-э… Уо уоз уин, — испуганно лепетал Саша.
Диего смиренно крутил головы на голоса.
— Бомбу водородную как жахнем и… капут! — самоотверженно подвел итог Петр.
Все засмеялись. Последнюю речь Саша оставил без перевода, тем более что в дверь постучали и появилась чета Шамриных. Со своими стульями, но без спиртного. Дядя Леня при белой рубашке и галстуке, тетя Зина в бархатном вечернем платье. Она мяла руки, заворожено глядела на Диего и говорила:
— Ах здравствуйте! У вас, оказывается, гости, а мы вот случайно зашли… В таком случае — в другой раз!
Стенин выпорхнул из-за стола и, взяв тетю Зину под руку, сокровенно выдохнул:
— Нет уж, вы бросьте! В другой раз — само собой.
Он церемонно подвел даму к революционеру — сзади семенил дядя Леня. Тетя Зина порозовела и, потупляя взор, одергивала платье.
Через час в комнате кроме первых сидели: майор Кочурин, отец Нины, подружка матери тетя Соня, бывший сослуживец отцов Климчук с женой и две подруги Марины. Стояли гам, дым и восторг.
Стенин бил себя в грудь и доказывал:
— Ты ж соображай, Диега! Кеннеди вон и тот Советскому Союзу улыбаться начал — уважает. Чует, что с кондачка здесь не возьмешь… А ежели вы там у себя в Латинской Америке еще пару революций сообразите, мы ж его, имперьялиста, за яблочко возьмем. Давить его, змея! — Алексей крутил большой палец о стол.
Диего следил за манипуляциями соратника и вставлял после каждой фразы:
— Янки — плеко… совьетико — корошь…
Стенин вдруг расстроился:
— Эх, подлец Алексашка, пропил Аляску. Как бы мы его сейчас хорошо с тылу подперли!
Диего поддакивал стратегу:
— Альяска — бррр, колед… Куба — тьепло…
По другую сторону от Стенина Диего теребил датенький Серега, пытаясь всучить открытку, и бормотал:
— Подпиши, райт, на память. А я тебе буду ту райт летерс… Я и приехать могу, я такой. Я запросто кэн камин ту ю.
Улучив момент, когда Стенин погнался за маринованным грибом, Диего написал пожелания. Петя подлетел со своей открыткой. Он по-приятельски хлопнул Диего по плечу и коротко распорядился:
— Черкни-ка и мне, Диего.
— О! — обрадовался тот. — Олюк пайонер Пьетя!..
Переступив отрезок времени, обнаружим, что народ разбился на группки. Девушки сбились в кучу, о чем-то шептались и хихикали. Мужики важно сидели за столом — не отдаляясь, заметим, от хмельного — степенно перетирали актуальное. Тетя Зина, поигрывая шнурочками платья на груди, замысловато поглядывала на Диего, а затем устремляла взгляд в дали… Стенин вдруг стукнул ладонью по столу и убежал в маленькую комнату — оттуда послышались кряхтение и шум. Вскоре он появился красный, счастливый и с баяном в руках — все разговоры враз оборвались. Ему подставили стул. Алексей вальяжно уселся и, закатив глаза, сделал перебор. Угадывались “Амурские волны”. Диего бойко подлетел к Марине. “Мэрин, — произнес он с галантным поклоном, — я вас хочет к таньес”. Марина сделала книксен.
Танцевал Диего бесподобно — правда, в движениях его присутствовали и самба, и румба, и, как сказал бы классик, прочая нецивилизованная сволочь. Закряхтел сдвигаемый стол, закружилась молодежь, эвон дядя Леня залихватски повел супругу… После трех номеров тетя Зина томным голосом затянула “Степь да степь кругом”. Все дружно подхватили, даже Петя что-то там фистулил. Диего отличным голосом, даже с легкой колоратурой на лету брал мелодию. Подпевали и ребятишки, сгрудившиеся у окна — всем было отменно. Пошли частушки — почему-то никто приличных не знал и давали явную скабрезу.
На спортивной площадке собралась, кажется, вся молодежь городка. В волейбол играли, но для блезиру, в основном внимали сообщениям, передающимся от оконной осады.
— С Нинкой пляшет! — докладывал малый, отбежав от окна и порскнув обратно. Тот, что стоял у волейбольного столба, доводил:
— С Нинкой Кочуриной бацает.
Играющие жадно интересовались:
— А что Серега?
Парень лениво отходил от столба, возвращался:
— Серега с дядей Колей Климчуком трет.
Мяч промахнул на головой игрока.
— Ну ты чо, Вовка — ну турок!!
— Потеря!
Шлеп, шлеп.
— Курит-то сигары, не иначе — забойная вещь!
— Вроде вообще не курит.
— Слабак.
— Да он и в очках.
— А-а, понятно, переводчик, наверно. Борода есть?
— Ты чо — совсем, что ли? У негра — какая борода!..
Замечены были кучки взрослых — поглядывали на обсаженное окно.
А там продолжался концерт, пели “Рула, тэрула”. Вот сквозь рулады слабо пропищал сигнал дверного звонка. Марина убежала изобличать виновника и вскоре бочком вплыла в комнату, производя жесты, в которых угадывалось приглашение пройти посетителю. Песня как раз кончилась, и все смотрели в дверь. Там возникла она, пресловутейшая Марья Даниловна Гитара. Петя незамедлительно подскочил к своему закадычному другу Диего и с вызовом смотрел в популярный музыкальный инструмент. Увидев этот натюрморт, Марья Даниловна испытала потрясение: глаза ее сделались овальными, приготовленные слова приветствия, наверняка язвительные, погибли еще в утробе — извлекся лишь странный болезненный звук. Отец обработал ситуацию:
— Марья Даниловна, какими путями? А у нас тут небольшое, понимаете, мероприятие. Вот, товарищ Родригес в гости зашел.
Марья Даниловна полоскала взгляд от товарища Родригеса к Стенину и обратно.
— А я и не знала… — виновато лепетала она. — Какой ужас!
— Ну что вы, Марья Даниловна, — исходил Стенин, — мы завсегда!.. — И, грациозно прикосаясь к локотку, провел ее к гостю. — Вот, не обессудьте.
— Диего Родригес! — проникновенно поделился негр, обдавая напалмовой улыбкой завороженную женщину.
— Марья Даниловна — учительница этого мальчика. — И (о Боже!) рука ее легла на голову Петрушки и ласково погладила волосы.
— Хороши Пьетя! — Диего похлопал пацана по плечу. — Олюк пайонер будет болшой мушик. — Око его щурилось.
— Действительно, славный растет мальчишка, — заговорщицки молвила учительница, поворачиваясь к Стенину. — Конечно, не без шалостей, но такой уж возраст. — И хихикнула.
Ну что, Колька Малахов — схавал?
Между тем кто-то из девушек вновь завел песню. Все дружно работали легкими, наполняя комнату жизнерадостными звуками. Под шумок Стенин протянул Марье Даниловне рюмочку с пожеланиями “не обессудить” (по причине сдвинутого стола и стульев происходил фуршет). Марья Даниловна попунцовела слегка, со словами “Ой, что вы, как-то так сразу… мне, право, неловко” взяла посудинку и, сделав губы кралечкой, высосала содержимое.
Все — она ручная. После достаточного количества улыбок и жестов, показывающих всю полноту счастья лицезреть славного мальчишку и его родителей, Марья Даниловна внезапно открыла уста, и, удачно вплетаясь в хор, полился изумрудный голос. В результате затейливого маневра рядом с ней оказалась Стенина-мама. Она донельзя душевно подтягивала Марье Даниловне и вообще соответствовала… Песни чередовались и совмещались с танцами и разговорами.
На сцене появляется управдом Степан Ефимыч, по прозвищу Козырек. Поскольку двери в квартиру уже не закрывались, мужчина вплыл в комнату без предвариловки, однако осторожно, бочком. Молодежь как раз затеяла петь популярную “Куба — любовь моя”. Диего песню знал и надрывался, если можно так выразиться, до красноты лица. При этом он поваживал тазом и прищелкивал пальцами. Увидев такой пейзаж, Степан Ефимыч крайне умилился и начал артикулировать губами, явно воспроизводя текст песни. По окончании вещи, когда Диего почти без перехода завел незаменимую “Бессаме мучос”, Степан Ефимыч, окончательно расстроившись, начал протираться к Стенину.
— Ха, Ефимыч! — обрадовался ему хозяин. — Давай-ка дернем.
— Оно, конечно, понятно, такой гость… есть резон… уж не прими за обиду, — отвечал Козырек и… выпил.
Превежливо откусив огурчик, управдом канючил:
— Войди в положение, Леша. Народ хочет повстанца уважить, давай, что ли, митинг спроворим.
— Окстись, Ефимыч, он по-нашему ни бельмеса.
— Да ты что, — сокрушался Козырь, — а вы как общаетесь?
Старший значительно вздохнул:
— Это, брат, наука.
— Нет уж, Леша, как хочешь, а у меня претензия — подавай негра! — и, сделав хитрое лицо, подвинулся к Стенину. — Ты ж вникай, мы под это дело деньги на окраску забора вышибем.
— Ох жу-ук! — сузил глаза Старший и подначил: — А вспомни, я у тебя стекло просил. А?.. Не дам.
— Не было стекла, вот и не дал! — воспылал, дерзко трухнув перхотью, Степа. — Да и о чем речь — тут государственный случай…
Стенин засмеялся и согласился:
— Ладно, пусть потешит. Верно, что всем поглядеть охота.
Тут Козырек пальчиком хитро призвал товарища чуть нагнуть ухо и нашептал в оное что-то сокровенное. Стенин-старший пополз в улыбке и душевно хлопнул по спине Ефимыча:
— Вот тут ты лихой.
Старший кликнул Сашу, парень неуклюже побрел к нему.
— Слышь, Сашок! Ты Диеге поясни, что народ любопытствует. Пусть, что ли, мировую обстановку нарисует.
Сашок кивнул и, в несколько приемов развернувшись, подступил к Диего. За ним посеменил Козырек. Саша с вялым лицом объяснил задачу:
— Пипал ин зе ярд… э-э, собрался тугеза… Зей уонт ту лисн… м-м, ю маст то спик эбаут… в общем, ля-ля-ля насчет политики… Короче, митинг… сечешь?
Ефимыч синхронно переводил:
— Народ на улице… ждут и просят… как-никак, не всякий день… уж сделайте расположение.
Диего улыбался, глядел то на Сашу, то на управдома и, кажется, не понимал. Потом, враз сообразив, замахал руками и яростно согласился:
— Да-да! Говорит! Я ест…
Тронулись. В коридоре Степан Ефимыч заскочил вперед и семенил, сделавшись важным; периодически оборачивался — при этом улыбался заискивающе. За Диего толчками пульсировал Саша, остальные нестройно валили сзади.
Народ уже гуртовался у скамеек перед небольшим открытым помостом, где происходили общественные мероприятия. Располагалось это недалеко от волейбольной площадки, и все физкультурники перебрались сюда. Когда избранники подошли к сцене, городкисты дружно захлопали в ладоши.
Перед самой сценой Козырек остановился и причесался. Взмыв на помост, он совершенно изменился, пожалуй, даже ростом увеличился. Диего приветствовал всех, маша руками, как боксер на ринге. Саша на ступеньках оступился и, подойдя к Диего, хихикал над собой, покраснев при этом. Остальные расположились на скамейках. Степан Ефимыч завел одну руку за спину, другой подбоченился и в последней помпезности открыл митинг:
— Уважаемые сожители нашего городка! Знаменательный в город к нам прибыл случай в лице геройского Фиделя Кастро. Все мы об этом знаем, а многие имели радость лицезреть его, так сказать, собственноручно… Вчера это было. Сегодня же мы имеем налицо представителя от геройского друга, так сказать, живьем. Вот он — смотрите на него и аплодируйте руками… (Народ послушно зааплодировал.) И поскольку товарищ представитель добродушно согласился выступить, то дадим ему слово. Попросим, товарищи, усердными хлопками! — Тут Козырек сам заработал ладонями.
Диего радостно глядел на публику. Затем ударил кулаком в воздух и иерихоном провозгласил:
— Буэнос ночес, камарадос! — Дальше без передышки начал быстро говорить по-испански.
Выпалив несколько долгих фраз, Диего останавился, перевел дух. Саша во время речи оторопело смотрел на него, а когда тот замолк, испуганно повернулся к публике и нерешительно молвил:
— Родина или смерть… — хотя “патриа о муэрте” не прозвучало.
Диего с гордостью смотрел на Сашу и молчал, тот, переминаясь с ноги на ногу, добавил:
— Тяжело было, товарищи, что там говорить…
Саша виновато повернулся к Диего, тот продолжал смотреть на него. Саша расстроился и потерянно лепетал:
— Хлеба не было… (пробормотал совсем малослышно: “черт, что они там жрут”) патронов… бритвенных принадлежностей…
Спохватился и, сильно краснея, замолк, глядел жалобно на Диего. Кубинец снова вдарил кулаком и воодушевленно заговорил. Рассказывал долго и закончил словами о “либертад” и “барбудос”. И снова пустился смотреть на Сашу. Парень окончательно сконфузился, теперь он не делал сочинений и с натугой промямлил:
— Либертад — это свобода, барбудос — повстанцы… В общем, победили они… Черт его знает, товарищи, я испанский не изучал!
Все засмеялись, встали и отчаянно захлопали в ладоши — Петька с пацанами яростней всех. После выступления некоторые, в основном молодые, взлетели на сцену и норовили пожать Диего руку. Восторг был дикий… По чьему-то предложению Марина стрельнула домой сооружать проигрыватель на улицу. Томная тетя Зина тускло завела насчет “степи кругом” — не отыскав поддержки, села на скамью и закручинилась.
Старики вели азартное обсуждение. Дед Бондаренко, бывший моряк, доказывал:
— Вот в Африке — там негр принципиальный… что вар. На термометре, веришь ли, пятьдесят, а к нему подойдешь, потрогаешь — кожа холодная, ровно сейчас из морга. И все потому как чернота настоящая, без примесей… — Дед, соболезнуя, поджал губы и чуть кивнул головой. — А тут — подкачал…
Старики вглядывались в Диего и соглашались. Бондаренко умствовал:
— Хотя понятно: Куба — она широтой выше Африки. Стало быть, у них прохладней. Оттого и синева.
Марья Даниловна стояла рядом с матерью Пети и тетей Соней, увлеченно доказывала что-то относительно консервирования компотов. Стенин расположился в группе зрелых мужчин и, с достоинством попыхивая папиросой, молчал. Мужики говорили о политике.
Вокруг Пети столпились ребята: он форсил открыткой с надписью и подаренной авторучкой. Оборзевший Колька Малахов тоже потянулся, цапнул открытку:
— Дай позырить.
— Не хапэ-э, не купил! — всклокотал Петя, вырывая вещь. — Вали кулем, после разберем!
Колька, скуксившись, отошел в сторону, потому что Чипа, король двора, держал на плече Пети руку. Чипа, оказывается, был давно большой его друг, просто раньше об этом как-то не представлялось случая удостовериться. Они тронулись.
— А чо к вам кучерявый-то приперся? — спрашивал Чипа.
— А! — махнул рукой на такой пустяк Петя. — В сеструху влюбился и прилетел с Фиделем.
— Коронно.
Петя показал на студента:
— Сашка тоже с сеструхой ходит — что надо кадр, у него пласты западные.
Петя с Чипой степенно фланировали, скептически осматривали публику, гурьба ребят послушно плелась сзади.
— А вон учиха моя. Я ее с Диего познакомил, — Петя небрежно мотнул головой.
Чипа отвязно обозрел учительницу и резюмировал, предварительно классически сплюнув меж зубов:
— Ништяк шмара — с пивом потянет!
Приспособили проигрыватель, зазвучал “Сибоней”. Молодежь ринулась на площадку, мужики потянулись домой — выпить за политику и дружбу. Впереди шагал Стенин, рядом семенил Козырек, размахивая руками и доказывая, что забор красить в настоящий момент — первейшее дело, ибо “налицо ситуация, когда зачастили иностранцы, и городку не к лицу из-за несуразного облика ударять в грязь лицом”. Когда взрослые подошли к дому, возле подъезда увидели двоих незнакомцев. Один из них быстро ступил к Стенину и мягко попросил:
— Можно вас на минуту?
Стенин отошел с человеком, остальные последовали в квартиру. Недолго попереговаривались, и товарищи удалились. Алексей Федорович, донельзя важный, вошел и приглушенно, значимо сообщил:
— Из органов ребята. Вроде как бы охраняют.
Козырек почему-то испугался и, вытаращив глаза, перехваченным голосом спросил:
— И что теперь делать?
— Да ничего, — засмеялся Стенин. — Просили в гостиницу проводить не позже двенадцати. Порядок вроде такой.
Управдом сразу возблагоговел и упрятал в себя рюмку зелья. Остальные догоняли, далее в окно наблюдали за танцплощадкой. Там праздник: молодежь плясала, причем, выкаблучивалась нещадно — Диего выделывал невообразимое.
Через полчаса Козырек вдохновенно изрек:
— Пора.
И вот тут должно снизить тон и поправить воротничок, так как выясняется следующее: пока все угощались, управдом спроворил дело… Баня! А как же — регламент!
Уж упоминалось, что зачинался городок как обыкновенный военный гарнизон. В соседнем со стенинским доме жил генерал, страшенный любитель бани и водных процедур. Воевал генерал, похоже, еще до рождения, прошел все допустимые войны и привез с одной крупную любовь к сауне, о которой тогда обыватель помина не знал. Вот и соорудил он в гарнизоне капитальную баню с сопутствующими штуками, вплоть до бассейна — не сказать небольшого озерца. Теперь озеро и баня поместились на территории одного заводика и доступ туда имели только избранные. Именно Козырек в дислокацию был вхож и нынче укатал заводское начальство под всемирное мероприятие… Баня, словом, поспела.
Через окно кликнули повстанца. Вместе с ним ввалилась орава молодежи, в комнате поднялся невообразимый гам. Козырек, плотно приблизившись к личности, гордо и витиевато изложил:
— Диего Родригес, дорогой и уважаемый — баня!.. Если хотите — кондер… так сказать, русского свойства души… Для вас — насколько позволяет ресурс, а уж с нашей стороны — всеполномочно… Словом, ассортимент, уж вы не извольте… — Козырек окончательно вытянулся и повелительно повернулся к толмачу.
Однако Сашок не потребовался. Диего возмутился:
— Баня? О, иес!!. Парить тэля и мозгоу!
Козырек от уважения сразу обмяк и впал в абсолютную сокровенность — он протиснул руку под локоть Диего и дышал:
— Достопримечательность… собственно, лучшая баня в городе! А кто знает, может, и в ином масштабе… Понимаешь, дорогой, начальник какой приедет и моментально сюда. — Козырек впер палец в небо и помог глазами. — Сауна!
Услышав о затее, молодежь ликующе возопила. Ликование относилось отнюдь не к процедуре — все понимали, что допустят только старших. Дело в том, что упомянутое озерцо являло собой оазис — оно было любимо и посещаемо.
Расположился этот оазис, повторимся, на задворках завода, и если бы не хилый заборчик, обобщающий водоем с баней и достаточно удаленные заводские здания, купность сооружений вызвала бы недоверие, потому что в отличие от завода озерцо являло прямое очарование. Сам бассейн, продолговатая рытвина в полфутбольного поля, занятая тяжело мерцающей водой, обнесен был густо и декоративно растением притязательным, от ивы и шиповника до ели и вереска, и сочными, всегда свежеокрашенными скамьями. Наивно и симпатично смотрелся здесь тэобразный мостик с ограничивающими перилами, скамеечками для одежды в конце его и с проемом в перилах для спуска в воду по лесенке. Отчаянно и лукаво устроился в центре озерка дикий на быстрый взгляд островок. И довершала ансамбль баня — аккуратное, умелое сооружение западной архитектуры, стоящее метрах в тридцати от озера и сопряженное с ним песчаной, ухоженной дорожкой.
По относительной удаленности озерка от основных заводских построек либо по щедрости начальства от глубокого надзора рай не надсаживался, и в жаркие летние дни местная молодежь и детвора прохладой себя угощали (собственно, имелась калитка в мирскую обитель), впрочем, вполне дисциплинированно.
Коротко сказать, патефон тотчас прибрали и перенесли в оазис. По достижению места шалман прямо на берегу ударился в пляс, — патефон задействовали от бани — и, пожалуй что, сам Диего померк. Однако Диего и баней особенно озабочен не был: здесь содержалось столько сияющих и глубоких глаз, столько движения, форм, флюидов… и он был так хорош!
Занятие нашлось всем. Что-то происходило в бане — туда и обратно шныряли люди, кипел Козырек. Детвора шастала по берегу, пожилые блюли степенство: прогуливались вдоль озерка, — городок, кажется, весь перекочевал сюда. На светопреставление прибежал заводской представитель, и управдом утрясал ситуацию.
А смена диспозиции предложила новые мероприятия. Кто-то из молодых, отчаянных полез в воду. Сентябрь, уж охра в листве съела хлорофилл, да и сам лист поник или слез на землю — озерцо основательно было укрыто корочкой листопада, тяжелая глыба воды даже на вид дышала ознобом. Нет, чмокнуло от упавшего тела, заколыхалась на волнах аляпистая листва. Вот второй сиганул — герои. И пошло дело, мелькали черные трусы на голых телах. А это что за чудо? Никак Диего, океанский человек, решил проявить удаль. Ну верно, обнажил смоляной торс, очки аккуратненько свернул, положил на скамеечку, — бултых.
Тетя Зина ритмично переступала ногами, покачивая обширной грудью в такт музыке, таинственно смотрела на воду. Марья Даниловна поваживала плечами.
— Вы, братцы, умеренность используйте, не усугубляйтесь, — озабоченно бросал пустые слова в захлопнутую воду Козырек.
А дело простое — молодежь игру затеяла. Один ушляк шмальнул в озерко шампанистую бутыль, теперь все рыли песок, искали награду. Хлесь, упал предмет. Никак Петька, шалопут, тело уронил. Взвизгнула мать, да где там — добудь рукой.
И ведь Петька бутыль нашел. Да каков шельма, нет бы изъявить гордость, так подплыл к Диего исподтишка, совал тому — на, друг дорогой. Улыбались у Диего зубы — ну зачем это?.. И вдруг поползла лукавая губа, палец у рта образовался. Тсс… Мы, Пьетя, бутыль пока заныкаем, а потом сюрприз сделаем. И Диего надолго вмялся в воду.
Козырек тем временем командовал аврал — в баню героев-неудачников, подальше от хвори. Петю тоже, как потенциального пневмониста, пихнули в баню… В бане житье — эва стол стоял с надлежащим веществом в переднем зале. Петька осмотрелся, оценил — водкой обнищали, вон пятилитровая мензурка с приятно розовой влагой. Настойка ясно-понятно, Козырька продукт — мастак.
Шасть в пекло — там держался стон. Это Диего под вениковым изуверством бати пропадал. И Пете до кучи по жопе — славно… После Диего батя хорошенько прогрел сына. Вышли — народ вареный, дымящийся за столом, принимали.
— Ну, православные, с божьим днем, — пропел умильный тенорок управдома. Диего указал на жидкость и поковырял обстоятельство:
— Что это ест?
Козырек возмутился:
— Это, товарищ замечательный, центральный реквизит. Необходимая вещь и сам скроил.
Дока Диего догадался (чай, полстраны освоил) и проголосил:
— Хоу, русски твас!! Я знай!.. — Он начал разворачивать пальцы. — Шугэа… м-м… сакор, дрожки. О-о! — Щелкнул себя подле кадыка, Степан Ефимыч, блеснув слезой, полез чокаться…
— Ну что, Диега, — пытал Стенин, — сподобился русского душеприкладства?
Диего для верности поддакнул:
— Е-е, парить мозгоу!
— Значит, так: еще заход — в чистилище, а потом — прямиком в рай. Это, брат, не карнавал там всякий.
Хихикнул дядя Вася Трисвятский:
— А чего, я б на карнавал-то — за милу душу. Шоколадину бы другую, хабанеру, понимаешь.
Мужики плотоядно заржали. Стенин предусмотрительно отослал Петю:
— Погрелся, и будет. Нечего тут…
На воле — тоска: девки с парнями телесами трясли под музыку; не Чипа бы, и жить наплевать… А этот — бес, вот привычно клал руку на плечо Пети, нарочито согбенно вышагивал, под блатное тянул:
— А не хотится ли пройтиться, воды напиться.
Петя гордо ступал в темп. Чипа кивнул на баню:
— Слышь, Пит, чего там мужики-то творят?
— Дело простое, — уступил Петя, — халкают.
— Много водки-то?
— Не-а, — оплошал Петя, — на Козыреву настойку перешли. Банка пять литров.
Чипа сморкнулся, затем длинно плюнул, еще упражнения. И произнес:
— А подтянуть граммулю — слабо?
— Ты что, Чипон, — испугался Петька, — как это! Не умею я, да и поймают.
— Ты чо такой Вася! — отчаялся Чипа. — Революционный день, раз, поди, в жизни выпал — грех же не стырить… Да и кто увидит, все бухие да горячие. Вон, гляди, прут из бани… (Действительно, перли.)
— Не-е, Юра… да как это?! — Петя попытался отстраниться. Не те ребята — Чипа навис над парнишкой, доказывал в ухо:
— Перчатки боксерские на неделю — твои.
Петя хлопал шаренками — страсти рвали парня. Предпринял торг:
— Малуха продаст — он такой.
— Этот фикус?! — Чипа по-блатному перекосил рожу и резко вскинул, как бы пугая, руку. — Да я его сделаю, как хочу!
— Юр, давай я лучше Сашку попрошу — он добрый.
Чипа вынул убойный аргумент — для безотказно смертельного воздействия употребил в тоне театральную жуть:
— Чапаев что говорил? Год не пей, а после бани укради да вмажь! (Беспощадно лупил глаза.) Ты чо, в натуре, Иваныча не уважаешь?!. — Прижал паренька сокровеннейше. — Держи тару, все будет в ажуре.
Устряпал полководец Петю — сунул парень сосуд за пазуху…
В бане никого не наблюдалось. Вот и банка, опустевшая изрядно, но при содержании. Опорожнял ее Петя сперва в стакан, потом в свою емкость, нервничал, ронял жидкость мимо узкого горла. Здесь и пошел спектакль.
Раздался звук. Петя моментально прыгнул за шкаф, держа перед собой недобранную бутыль. И не случись в руках злополучной емкости, освоили бы причинно-следственные события другую стезю.
Из парилки вывалился голый Диего. Что уж он хотел с собой сделать, неведомо (не иначе — рай сподоблял), только находился мужик в критическом состоянии. Он был раскален, из пор мелкими фонтанами бил пот, глаза оставались мало не порваны. Уронив на грудь челюсть и переваливаясь, словно пьяный шкипер, вытянув руку с растопыренными пальцами, Диего в страшном усилии искал стол (Петя, убитый жутким видом Диего, замер).
Диего тем временем достиг-таки стола, припадочно шарил по столешнице. Пить ищет? Ничуть: руки миновали емкости… Наконец наткнулся на искомое, им оказались очки (Диего, оказывается, немилосердно близорук.) Не тут-то было: как только он водрузил очки на нос, они мгновенно запотели… По отчаянью, которое читалось в его лице и дальнейшим действиям, сразу стало ясно, что происходило — Диего смертельно хотелось на улицу, ему не хватало воздуха, прохлады, однако он не мог найти свою одежду.
Уж как мучился мужик, глядеть было невозможно — но самое мерзкое, что на Петю из-за проступка напал столбняк, и он с ненавистью к себе наблюдал из закутка пытки Диего… Ура! Петька облегченно увидел, что Диего все-таки нашарил завалившиеся брюки — наконец-то он прекратит хождения, выйдет и перестанет мучить мальца. Господи, что он копается? Не может быть — трусы не может найти. Ну что за наказание! Хорошо хоть, что и сам Диего был измучен и принял обоюдовыгодное решение — он натянул брюки на голое тело. Скорей на воздух.
Фигу, рано радуемся — Диего не мог найти дверь. И тут случилась вообще пакость. Диего озирался и тыкался совсем не в ту дверь. Эта вела в подсобную клетушку, и она была заперта. Пырк, мырк — нету. Диего в отчаянии воздел голову (Петя чуть не плакал от возмущения — ну вот же дверь на улицу, рядом). Где там, Диего, слепо шаря глазами (очки-то — запотевши), отходил от искомого. И, о боже, он двигается совсем в противоположном направлении. Ба-а! Он увидел то, что искал.
И тут необходимо пояснение. Баня, вероятно, постоянно находилась в стадии усовершенствования, и некоторые предметы, ждущие водружения на место, занимали площадь. В том числе довольно массивная дверь, прислоненная к одной из стен комнаты. Вот ее и углядел Диего.
Диего, тяжело дыша, поспешил к оной — уф, нашел. Он шарил в поисках ручки, он нашел ее. Он дернул за ручку. Дверь шевельнулась, отслонилась от стены и мягко прильнула обратно. Диего гневно смотрел на нее — карамба! Он дернул с удвоенной силой… И дверь, упруго отвалившись от стены, мощно, неукротимо навалилась на Диего и упала на пол, погребая под собой перепуганного революционера.
Самое непонятное здесь, как Петя сумел удержать в руках чекушку. Теперь он уже совершенно вжался в стену, слился с ней и практически перестал дышать.
Диего в это время, произнося горячие слова, выкарабкивался из-под двери. Он был смят, растерзан. Он разогнул стан, тер ушибленное место, губы шептали что-то ужасное. Он поднял отчаянный взгляд, и его глаза, в конце концов, различили настоящую дверь. Он открыл ее — в комнату ворвался свежий воздух, и плечи Диего счастливо вздрогнули.
Минуты через три Петя вслед за кубинцем выскользнул из бани. Он передал сосуд Чипе, на похвалу того лицо Пети плохо скрыло несметное желание послать ближнего во все возможные и невозможные области… Крепился в глухой таинственности малый минут пять (революционная солидарность обязывала не разглашать обстоятельство), однако — сами понимаете. Слушателями получились Мишка и еще пара самых близких и надежных:
— Ребя, что было! (Слюна вдохновения пузырилась в уголках рта.) Захожу в баню — раз только, а там Диего выходит из парилки. — Петька досконально и красочно изображал всю сцену. — Бум, а очки не показывают… Шарит, шарит — дверь не находит. Подходит к ну той, ну, которая для замены… Ха ее на себя — ни фига… ха еще раз — она дэдэнц на него… Я запал!
Дружки падали со смеху. В молодежной кутерьме тоже взрывались залпы хохота, там были затеяны аттракционы. Мужичье совершало очередной поход в баню — уж не за паром, за градусом исключительно.
А день иссякал: клубились сумерки, шаяла багрово-золотая река, нежничал прохладный ветерок. Однако попробуй, уйми молодежь. Всплеснулось озерцо, это двое оголтелых добытчиков опять тревожили дно в поисках той бутыли шампанского. Впрочем, геройство уже сникло: нырнули по разу, поковыряли тщетно песок и вымахнули, вогнувшись в крючок и умеряя осеннюю дрожь.
Тут и произошел апофеоз дня. Когда молодежь толпилась подле неудачников, растирая их, покрывая ерными шутками, веселя гамом себя и страну, вездезрячий Петя подметил, что ведет себя Диего загадочно. Тихонько отстранившись от толпы и соорудив плутоватую улыбку, он сперва крадучись, а потом резво устремился на мосток. Там, быстро сдернув очки, положив их аккуратно на скамью, буквально сорвав рубаху и брюки и отнюдь не аккуратно шмякнув их о ту же скамейку, мелькнув голым негритянским задом, Диего бултыхнулся в воду… Петя ахнул, вытаращив глаза. Посоветовался беспокойно с Мишкой:
— Да что же он голый-то?!. — Обрушилась догадка, и сам горячо пояснил: — Бали-ин, да Диего же забыл, что потерял трусы в бане!
Петя с опаской смотрел на воду, и видно, что тело его наполнялось тревогой. Однако от развития событий парень ускользнул, потому как пьяненький Чипа поставил перед ним, взяв за шкирку, Кольку Валова и внушал тому следующее:
— Ну ты, флюй! Вот этого человека зовут Пит. Повтори нараспев.
— Пи-ит, — выполнил указание Колька.
— О чем говорит это имя? О том, что лучших пионеров в мире не существует. Из таких людей вырастали Кибальчиши и Тимуры… (раж обуял юношу) Гастеллы и Зои Космодемьянские… (Сопел, пучил глаза.) Ты усек?
— Усе-ек.
Чипа остыл, соболезновал:
— Тебе мама сегодня на буфет филки давала?
— Давала, — Кольку посетила легкая паника.
— Куда дел?
— Проел.
— Никогда так не поступай. Настоящий пионер всегда должен носить деньги при себе. Понял?
— Уху, — подозрительно малослышно кивнул Колька. Петя, разумеется, не мог отстраниться от этих педагогических экзерсисов.
И вот тут в Советском Союзе произошел вопль. Это был ликующий и признательный, торжественный и благородный вопль. Народ резко обернулся к озерку и… обмер. В проеме перил на конце мостка, на фоне угасающей зари и изящной глади мерцающего озера, воздев победно с бутылкой руку, улыбаясь в полнеба, стоял великолепный, совершенно голый негр.
Зрелище сие, безусловно, составляло масштабнейшее явление современной истории и на зрителей имело воздействие колоссальное. Нет и крупинки сомнения, что общее мнение было таково — мировая революция произойдет в ближайшую же неделю.
Дамы. Первым делом отметим, что тетя Зина без лишних предисловий свалилась в обморок. Марья Даниловна, скажем, встала к явлению в профиль, и в этой позе отчего-то просматривалось желание улизнуть. Молодые девицы, запросто открыв рты, рассматривали шампанское не мигая. Мужики конфузливо сучили ногами. До последней крайности зачарованный народ безмолвно созерцал происходящее. Весь перец ситуации состоял в том, что никто не знал, как себя держать с голым негром на фоне умирающего неба.
А в обморок тетя Зина ушла, заметим, необдуманно, потому что еще предстояли краски. Первым из задумчивости выполз Козырек.
— Подождите, — выступив из толпы и, пожалуй, с некоторым торжеством сообщил он, — здесь надо разобраться. Все дело в том, что у нас как бы не принято. Собственно, пардон.
С этими словами Козырек начал перемещаться к Диего. Походка его отчего-то приняла несколько развязный и одновременно вкрадчивый характер.
— Собственно, виноват, — как бы боясь спугнуть Диего, сопровождал себя управ. — Оно, конечно, мероприятие, но тем не менее…
Чем бы закончились переговоры, неизвестно, поскольку Сашка, который оказался ближе всех к Диего, поступил поразительно заурядно — он указал пальцем на пресловутую область тела. Диего проследовал взглядом к указанному и вздрогнул. И дальше чудеса возобновились.
Вероятно, можно представить, как поступил бы в данной ситуации простой обыватель. Скорей всего, натурализм он попытался бы сократить руками, возможно, скорчился бы, наконец сиганул в воду. Диего двинулся иным путем, совсем против правил. Он присел и в совершенно великолепном пластическом вихре дал вприсядку вправо от трапа. Дойдя до конца мостка, он быстро распрямился, абсолютно виртуозно сделал пируэт на сто восемьдесят градусов, и в том же упоительно жарком темпе, той же присядкой устремился влево. Дойдя до другого конца мостика, Диего, продемонстрировав гуттаперчивость половины земной фауны, начал проделывать ряд движений, которые можно представить, если вообразить, что в человека бросают ножи и прочие нежелательные предметы, а он с бесподобной ловкостью уворачивается от них. Но самое поразительное, что голова его при том жила самостоятельной жизнью и медленно вращалась вокруг шеи из стороны в сторону. И только когда из уст Диего вырвался спасительный клич, когда он бросился к скамье, достал из-под нее сгоряча зашвырнутые туда брюки и впрыгнул в них, всем открылось содержание этой мизансцены.
Вот тут все упали. Происходила канонада, светопреставление, Помпея. Нет, конечно, ржали не над Диего — просто этому дню органично было извержение. И когда смятый, уничтоженный Диего, глядя на погибающую толпу, сделал выражение лица, из которого было ясно, что он готов покончить с собой, его элементарно подняли в воздух и долго таскали на руках. Его отчаянно подбрасывали, его обожали. И день закончился.
Ночь раздалась, обуяла, съела сумерки, и фонари возили в радостных лицах неверные, причудливые блики. Лукаво улыбался месяц, и брызги звезд плясали в небе. Прохладно-веселый воздух прилипал к телам, умильно поигрывали листья деревьев.
Совершались проводы Диего. По улице шла толпа и пела. Редкие встречные останавливались и долго провожали толпу взглядами. Люди шли медленно, потому что знали — когда возле гостиницы они будут прощаться с мужественным и красивым Диего, тот будет стоять и молчать, прижав руки к сердцу, и по щекам его будут бежать сверкающие отблеском фонарей и душевного огня слезы.
Люди шли и думали каждый о своем, но в результате это было общее. Диего скорей всего рассуждал, что “русски твас” гуд, “русски девушки” — безусловно, файн. Вообще, жизнь — вполне симпатичный предмет, и есть подозрение, что товарищ был в настроении.
Марина мечтала, что вот сейчас они проводят этого хорошего, сильного парня, и потом ее пойдет провожать Саша, они долго еще будут стоять в подъезде и разговаривать, а если он и на этот раз не решится, то она сама первая его поцелует. И ей было страшно, лихо и трепетно.
Стенин смотрел на своих детей и размышлял, что Маринка получилась красивая девка, и, конечно, они поженятся с Сашей и будут жить неплохо, потому что он стоящий парень. Бывший старшина с улыбкой наблюдал за сыном. Петька сильно вырос за лето и хоть, пока оболтус, вполне смышленый и самостоятельный пацан. В нем уже чувствуется характер, а это значит, что он сможет управляться с жизнью.
Петька ни о чем не думал. Он просто был счастлив.