К описанию Уралфавита
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2008
Один поэт сказал, что Екатеринбург звучит неблагозвучно и молодежь в рунете зовет его вовсе E-burg. Но на самом деле ЕКАТЕРИНБУРГ звучит так, как надо. И, к примеру, Маяковский в здешних пенатах вот как разошелся:
Под Екатеринбургом
_________________рыли
______________________каратики,
вгрызались
_________в мерзлые
породы
_____и груды.
Екатеринбург могли назвать иначе. По реке, например. Ижевск, Уфа получили названия от рек, на которых они стоят, Пермь — название приуральского края, известного еще древним грекам как Биармия. Из самого названия Перми видно, что город прочили в региональный центр. Но Екатеринбургу дали статусное название супруги правящего императора, название созвучное самой столице: Петербург-Екатеринбург, и вместе с немецким названием распространяли модернизацию державы до Урала, пополняя семью западных “Бургов” (Гамбург, Зальцбург, Страсбург, Эдинбург, Йоханнесбург…). Городки на промышленном Урале назывались нередко попросту “заводами”, но тут была “крепость-бург” с некой политической идеей.
СВЕРДЛОВСК, советское название Екатеринбурга, тоже звучит непросто: семь согласных на две гласных. Но из-за льющихся (в), сонорных (р, л) и свистящих (с) очень энергично. СВЕРДЛОВСК — от “сверло/свердло”. Слово “свьрдьло”, по мнению лингвистов, делится на “свьрдь” и “ло” и созвучно древневерхненемецкому “swert” (“меч”).
Екатеринбург — не просто топоним с расквадраченной картой микротопонимов, Екатеринбург — имя, вплетенное в ономосферу мест, имен исторических деятелей, событий, идей, творений. И если Спасская башня Кремля — талисман-амулет Москвы, то овеществленным именем Екатеринбурга является Павильон каслинского литья, на алтаре которого вовсе нет ни Данилы Мастера, ни Хозяйки, здесь Дон-Кихот, Мефистофель, Афродита с амурами, — весь цивилизованный мир в обнимку с советскими сталеварами, колхозницами, спортсменками, охотниками на привале. Павильон сей — одновременно и голограмма изысканных мировых шедевров, и провинциально-чугунолитейный китч.
Космос Екатеринбурга не найти в темных кварталах и подземельях. Миф Екатеринбурга — виртуален, идеален, имагинативен. Мифы города и сам город во плоти почти не находят пересечения в неких фетишизированных уголках. Аромат-вкус Екатеринбурга определяется не микротопонимикой знаковых кварталов, вроде Харитоновского парка с подземным ходом, где медведями травили крепостных, иль Телебашней, иль воротами ЦПКиО… Все это замечательно, но то, что вчера все или многие определяли как бренд, сегодня уже исчезает на вторых ролях.
Сердце любого свердловчанина грело знание, что многие станы мира сочтут за счастье купить уралмашевский шагающий экскаватор, но мало кто видел его даже на картинке.
Екатеринбург — несомненно, особенный город. Самый отдаленный от Екатеринбурга кусок суши — остров Пасхи (Рапануи), знаменитый своими загадочными каменными истуканами, сделанными во множестве и уроненными неизвестно кем и зачем, да дощечками с нерасшифрованными письменами ронго-ронго. Рапануи — полюс эзотерического традиционализма. Екатеринбург является антиподным трендом, присущим этому тихоокеанском острову. Там традиция, нега, истуканы, ронго-ронго. Здесь же — все прямо наоборот.
Писатель А.П. Чехов (1860—1904), останавливавшийся в Екатеринбурге в “Американской гостинице” в 1890 году, записал: “Здешние люди внушают проезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, с громадными кулачищами. Родятся на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствуют не акушеры, а механики. Входит в номер с графином и того и гляди убьет. Я сторонюсь”.
В.В. Маяковский (1893—1930), будучи в Свердловске в 1928 году, сочинил следующее:
“У этого города нету традиций, бульвара, дворца, фонтана и неги. У нас на глазах городище родится из воли Урала, труда и энергии!”
Александр Блок в своих “Скифах” сердце пассионарной, непонятной уму России поместил на Урале:
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою.
А А.Твардовский в поэме “За далью даль” подписал сакральный вердикт, своей поэтической волей ратифицировал узловую роль этой территории: “Урал — опорный край державы”. Это уже даже официально помещено на областном гербе.
Воды много утекло с Урала и в Европу, и в Азию, появились бульвары, фонтаны, вымерли шагающие экскаваторы, но суть внутренней структуры города осталась та же. Это — динамика, некий футуризм, определяющий ритм города не столько прошлым или настоящим, сколько великой будущностью, грандиозной перспективой. Как и в 1890-м, и в 1928-м, отсутствует “нега”, эстетическая завершенность, царствует архитектурная эклектика, нестабильность, хаотическое, но энергичное движение.
Екатеринбург, как и прежде, напоминает “свердло”. На картине одного веселого свердловского художника посреди узнаваемого городского пейзажа с куполом цирка, шпилем горсовета-мэрии, победно помещена башня Татлина. Вот-вот, Екатеринбургу-Свердловску свойственна некая циклоничность. Вращение. Грубое движение ввысь, так что вертикальные плоскости скашиваются и распадаются.
Поэт Виктор Смирнов, рассуждая над картиной свердловского художника Николая Засыпкина, положил стихи:
На улицах чугуны лампы
угасли, пруд в глаза блеснул;
в красе бредовой город ламьей —
и абрис ее круглых скул.
Спасибо, Николай Григорьевич,
за циклонический Чикаго,
за эти синие предгорья,
зеленые эти веками.
Чакра города — разве что гостиница “Исеть” (на первом этаже, где ныне ресторан “Уральские пельмени”, изначально размещался спортмагазин “Динамо”). И, как подсказка, у подножья — необычное трамвайно-автомобильное кольцо, внутри кольца клумба, внутри которой опять круг асфальта.
Круговеть, виртуальность, рвение ввысь, покошенность, недостроенность, эклектика проявились еще и до современных построек с их постмодерновой разностильностью. Архитектурная новь лишь усилила гиперпровинциальный анархизм. К гламурно-стильным строениям с башенками, острыми крышами, в стекле, пластике, в татуировках логотипов прижимаются микрорайоны спальных девятиэтажек, там-сям бредут “знакомые и близкие”, живописно обшарпанны хрущевки, здесь-там сталинский ампир грозит своим аскетическим величием, конструктивизм нет-нет да выпрыгнет эхом авангарда 20-х, купеческие двух-трехэтажки старого уездного городка намекнут на приваловские миллионы и тут же забудутся, а из окна троллейбуса, трусящего на Химмаш, удивленный взгляд засмотрится на остатки тоскующих изб. Про современные напластования в екатеринбургском архитектурном конгломерате не беремся и говорить, знатоки урбанистических ландшафтов назвали эту буйную некрасивую красоту “бургстайлом”.
Эта эклектика не только в линиях зданий и тротуаров. Сам среднеуральский бюргер привык, и ему особо любо-дорого “прикольно-нелепое”, которое, став устойчивым, возведено в правило. Есть на ВИЗе улица Рабочий Крауль — длинная, автобусно-троллейбусная, возведенная в брежневскую эпоху. Но кто этот Крауль, почему к нему приклеили титул “рабочий”? Одна из центральных улиц названа именем Вайнера. На Вайнера толпы народа, со времен оно совершающего шопинг, на Вайнера — Горадминистрация, с Вайнера виден памятник Ленину, тут же МВД, ФСБ, ЦУМ-Пассаж, букмагазин, картинная галерея, банк, дюжина бронзовых скульптур, куча прочих магазинчиков, аптек и кафешек. Кто такой этот Вайнер? Да никто. И, честно говоря, никто и не хочет узнавать или как-то легендировать ниочемного городского героя. Комиссар Малышев — родной брат Крауля и Вайнера. Он тоже — никто и ничто, но, видимо, гораздо более великое ничто. Его имени улица — соседка Главного (Ленина) проспекта. Малышева на полкилометра даже длиннее Ленина, а в самом центре Малышеву воздвигнут памятник в полный рост. По росту, а уж по объему точно, это самая солидная скульптура города. И город вообще-то весьма скульптурный. И все эти изваяния как-то парят над городом, не смирно сидят-стоят, а вроде бы на мгновение застыли.
Сергей Мироныч, охраняющий вход в УГТУ-УПИ, кличет Свердлова: “Яков Михайлович! Спроси Владимира Ильича, где он пальтецо урвал?” Яков Михайлович кличет Ленина: “Владимир Ильич, вы где пальтецо-то купили?” Ленин работы скульптора Шадра грациозно указывает на Банковский переулок: “В ЦУМе, вестимо”.
Памятник Рабочему и Танкисту (возле ж.-д. вокзала) стал называться “Под варежкой”: бюргеры, отъезжающие в туры по окрестным природным достопримечательностям, намечали встречу под варежкой героического танкиста. Каких только каменных персонажей тут нет. Там за почтамтом сидит сам Попов, но не Гавриил, а “Шура”, который изобрел Радио. Его-то всяк знает, но как-то без ажиотажа, словно и он родственник Краулей-Вайнеров. Дальше полтора квартала вглубь от главпочтамта — памятник пуделеобразному тонкопальцевому Пушкину.
Поствремена, раскусив неприкаянность местной скульптуры, создали свои “прикольные” памятники Слесарю, Проводнице Вагона, Человеку-невидимке, Клавиатуре (невидимку и клавиатуру, прячущихся в газонной траве, и впрямь трудно увидеть), есть памятник маршалу Жукову на пони Пржевальского. Есть даже памятник американским панк-кэвеэнщикам Бивису и Бадхеду. Очень популярный, так что на него любят давать ориентировки: “Вон там — за Бивисом и Бадхедом”. Но найдет этот памятник гость уральской столицы не сразу, так как реально это скульптуры героев петровской эпохи: один — Генин, другой — Татищев. Кто есть кто, знают лишь специалисты.
И эта импрессионистская неопределенность городской турбулентности — почти закон. Где Свердловск, в Азии или в Европе? Один так ответит, другой — наоборот, третий скажет, что в аккурат на границе, а то вообще завяжется диспут, есть ли вообще тут какая-нибудь граница. Одна страна, одна область. Какая граница?! Ой не прав был великий Гумбольдт! Курам на смех эта граница! Один из местных телеканалов юморит, называя екатеринбуржцев “горцами”. Если забраться на крышу девятиэтажки, то далеко-далеко видны лесистые холмы — вот и все вам горы.
Так же затруднится городской житель ответить на вопрос, именем какой такой Екатерины назван его город. Каждый второй ошибется, сказав, что в честь Екатерины Второй, любовницы Броненосца Потемкина, а некий ушлый геральдист вообще даже докажет, что наша Екатерина суть египетская православная святая.
Главные сакральные пункты городов — это их воды.
“Исеть” — это и есть та самая сакральная водная магистраль. Пермский писатель Алексей Иванов написал книгу “Message: Чусовая”. Но можно и так: “Message: Исеть”. Тайна Чусовой, что она удобно впадает в Каму, неся груженые барки в Европейское Прикамье. Исеть несет свои воды в бассейн Иртыша по самой низменной части Урала, то есть самой транспортной, и рядышком с ней постепенно расположился Сибирский тракт. Исеть — древняя. Реки Сысерть, Бисерть, текущие неподалеку, помогают выделить исходный формант “серть”. “Серть” — это “река”. У индусов есть священная “Сарайю”, река, на берегах которой располагалось царство Рамы. В Средней Азии же бежит “Сыр-Дарья”. В современном русском языке сохранился корень “сырой”, то есть мокрый, водянистый. Исеть — “река И”, помнящая древних ариев, очумело несущихся на своих колесницах во все концы Евразии.
Город ставят у реки, а в центре города есть Площадь. Здесь это Площадь 1905 года, названа так эта площадь в “честь” главного преступления Николая Второго, “Кровавого воскресенья”, чтобы как-то тем самым погасить магичность другого места, где в советскую эпоху стоял Ипатьевский дом, место гибели царской семьи. Высокой статусностью убиенных особ Ипатьевский дом нарушал логику официального центра, а “905-й год” в названии центрального городского майдана криминальности расстрела Романовых не заслонил, да к тому же опустил идейный центр города до ранга Революции лишь третьего разряда. А однажды году в 79-м на трибуне под памятником Ленину, на гранитном постаменте, где под Лениным 1-го мая и 7-го ноября стояли партийные вожди области, кто-то ночью написал красной краской: “СВОБОДУ ПОЛИТ ЗАКЛЮЧЕ…” Из окон утреннего транспорта можно было повеселиться, прочитав крамольные граффити, увидеть, как “опозорен городничий”. Главный городской аттрактор Исетска-Татищевска-Ельцинска окончательно покосился и стал “странным” навсегда.
На острове Пасхи есть Великая загадочная традиция. Истуканы. Их так тяжело долбить. Их еще труднее перетаскивать. Они похожи друг на друга, как близнецы. Там сохранились надписи ронго-ронго. Екатеринбург расположен на обратной стороне от тотальной. Здесь “традиционна” лишь сама турбулентность.
Поэтические интуиции поэта Бориса Рыжего также улавливают эту неуловимую нетрадиционность Екатеринбурга. Акупунктура города с огоньками “над Уктусом и ВИЗом” рассыпались в его виршах..
Приобретут всеевропейский лоск
Слова трансазиатского поэта,
Я позабуду сказочный Свердловск
И школьный двор в районе Вторчермета…
Рыжий отверг все прочие буквы Уралфавита, все легенды первых пятилеток, избрал одну, он выбрал Вторчермет, завод, лишь плавящий металлическое вторсырье, но даже и не сам Вторчермет, а место проживания себя и своих “кентов-братанов”, потерявших в разгар перестройки свою “военную тайну”. В свердловско-екатеринбургско-екатеринбуржской поэтике Рыжего нет застывшего стиля-канона, нет священного слога “Ом”, нет европейских барокко-рококо, чугунных каслинских решеток. Скифская пассионарная турбулентность — вот формула “города Е”. Также прочитываются иероглифы недостроенной телевышки, башенки “Метальной лавки” со ржавыми утюгами (тоже в известном смысле “вторчермет”), полукруга гостиницы “Исеть” и 550 “недоскребов” (Екатеринбург занимает второе место в России по количеству небоскребов, уверенно обгоняя Питер и уверенно обгоняя Нижневартовск и Новосибирск, и 8-е место в Европе, где Екатеринбург скоро догонит Софию и Милан, вырвавшись в пятерку долговязых городов. Небоскребом в этой статистике, впрочем, называется любое здание выше 12-ти этажей)…
Так что эфемерно-эфирный бургстайл и есть наш кабачок “Мулен Руж”. Традиций, неги, приблатненных окраин, какого-то сакрального Бродвея-Дерибасовской, Брайтона-Молдаванки здесь нет и не будет. Здесь ветер “бургстайла” — немая песня ламы, отвергшего санскрит…
Андрей Козлов. Уралфавит. 2006—2007 гг.
36 символов уральской культуры: 1. Аркаим. 2. Бажов и его сказы 3. Верхотурье 4. Геннин и Татищев 5. Демидовы. 6. Дягилев. 7. Европа—Азия. 8. Ельцин. 9. Ермак. 10. “Исеть”, гостиница. 11. Автомат Калашникова 12. Каслинское литье. 13. Кузнецов (Пауль Зиберт). 14. Курчатов. 15. Малахит. 16. Мальчиш-Кибальчиш. 17. Мамин-Сибиряк. 18. Невьянская башня. 19. Эрнст Неизвестный. 20. “Опорный край державы”. 21. Паровоз Черепановых. 22. Пельмени. 23. Пермская деревянная скульптура. 24. Радио Попова. 25. Рок-клуб. 26. Гибель Романовых. 27. Рябина. 28. Песня о Свердловске. 29. Танк “Т-34”. 30. Начало Сибирского тракта (конец Московского). 31. УЗТМ. 32. Финно-угры. 33. Фонд “Город без наркотиков”. 34. Чайковский. 35. Чусовая. 36. Шарташские каменные палатки.
Далее возможно выявление других символов-икон, как-то: “Артамонов, изобретатель велосипеда”, “Уралочка”, “Брусиловский”, “Франсуа Дюпон”, “Борис Рыжий”, “Человек, который знал ВСЕ”, “М. Сажаев”, “Памятник человеку-невидимке”, “Памятник клавиатуре”, “Каменный гость комиссар Малышев”, “Безвыставкомные выставки”, “Старик Букашкин” и т.д.
“Икона” имеет в современном употреблении еще одно значение, кроме обычного — образ, картинка, ярлык на неком широком информационном пакете.
“Винчестер — икона Америки” — можно услышать по телевидению.
“Двухэтажный автобус” — икона Англии (www.icons.org.uk).
В “иконостасе” русской культуры: “Кремль”, “Волга”, “Матрешка”, “Балалайка”, “Белая береза”, “Илья Муромец”, “Пушкин”, “Гагарин”, “Кириллица”, “Самовар”, “Лебединое озеро”, “Серп и Молот”.
Особая сокровенная икона России, ее “опорный край”, ее сердцевина — “Урал”. (Топоним “Урал” происходит от славян. глагола “орати” — возвышать, пахать; от корня “ор/ар” происходят русские слова “орел”, “орало”, “яр”, “ярый”, санскрит. “арий” — высшее сословие.)
Урал — древнейшая часть России-Евразии. 15 тысяч лет назад на ее равнины сполз ледник. Лишь горы Северного Урала придержали льды, и Урал оказался на севере ойкумены.
Когда ледник стаял, просторы нашей страны поросли тайгой, пришли звери, переселились люди с юга. Здесь, на Урале, возник праэтнос финн-оугров, отсюда ушли в юго-восточную Европу и Малую Азию турки. С Урала началось ПОКОРЕНИЕ русскими казаками Ермака азиатской половины великой страны. Здесь ковалась основа петровских ПРЕОБРАЗОВАНИЙ, свершались судьбы РЕВОЛЮЦИИ, ПОБЕДЫ, ПЕРЕСТРОЙКИ. Здесь НООСФЕРА на руинах старых гор, в карьерах горных заводов обнажила свои геологические коды.
Строгановы и Демидовы пришли в медвежьи уголки Урала, начиная историю края. Тут селения назывались “заводами”, а население — умельцами, старателями, мастерами.
Святая Русь началась с “пути из варяг в греки”, потом ось государства переместилась на Волгу, потом стержнем державы стал Тракт, Московский — до Урала, после Урала — Сибирский.
У древних греков было предание о гипербореях, северных мудрецах. В их стране не было “традиций, бульвара, дворца, фонтана и неги”. Там не было древних триграмм и живописи по шелку, писаных космогоний и регламентов, не было ни педантичных грамотеев, ни азартных прагматиков, но здесь выросли Чайковский, Дягилев, изобретатель Попов, здесь творил физик-атомщик Курчатов.
Сюда, в непроходимую тайгу, в лютые зимы, где медведи и рыси, бежали от форматов деспотий, империй и тираний. Здесь скифы сохранили свой “звериный стиль”, ссыльные берегли свои мечты.