Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2007
***
…Мы все сидели понемногу
Когда-нибудь и где-нибудь.
Отбытьем лагерного срока
В России сложно козырнуть.
***
Перетряхивая память,
Прошлое по шву порю:
Чу, не клацают клыками
Волкодавы на зарю?
Зацепившись за колючку,
Солнце чахнет в тишине —
Из барачных дней вонючих
Время пятится ко мне.
Как с души сорвет коросту,
Пропоет балда отбой… —
Вспоминать совсем непросто
Азиатских глаз конвой.
Вспоминать совсем не легче —
Позабыть всего трудней:
Тот, кто зоной искалечен,
Навсегда остался в ней.
Перетряхиваю память,
Наизнанку нервно рву:
Все, что вспомню, будто маме,
Гадом буду, не совру.
***
Вот дверь, заласканная жестью,
В ней глазом высверлен глазок.
Судьба, обманутая лестью,
Прильни к нему один разок.
И ты увидишь быт тюремный:
Решетку, выскобленный стол
И солнца луч не подъяремный,
Он погостить сюда забрел.
И ты услышишь сто историй,
(Запрятанную в правду ложь),
Зачатых в камерных просторах,
Фантазий буйных не поймешь.
И ты узнаешь эти рожи:
Изломанные злобой рты —
Как близнецы, тут все похожи
Ущербьем честной доброты.
Удрать!! Зарыться в тишину…
Залечь в себя, как в гроб,
Все кости вытянуть в длину,
А душу — поперек.
***
На этапе, видать, не до лоску —
Меркнет свет в благородных глазах…
Небо в клетку, бушлаты в полоску,
Лязг колес заблудился в мозгах.
Наважденье, подобно затменью,
Порождает животный испуг:
Небо в клетку опять над Тюменью
И над всею Россией вокруг.
Вновь этапы идут по Сибири —
Стук колесный, как звон кандалов,
Раздается все дальше и шире
Под напевы юродивых слов:
— В кандалах, видно, вся твоя сила
И обещанная благодать…
Эх ты, мама родная, Россия,
Век свободы тебе не видать.
***
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом
Со всей каторгой гуляла — нипочем!
Марина Цветаева
С тобой мы не были кентами,
Но пайку ели пополам,
Ты запивал свой хлеб стихами,
Преобладал в них Мандельштам.
Свеча горела Пастернака
В бараке лагерном ночном,
Когда Цветаева во мраке
Лобзалась с вором, с горбачом.
Бухой валялся Вознесенский,
Прикрыв озябшие зрачки.
Перебирал по воскресеньям
Брелоки — зэков огоньки.
В ландо моторном Северянин
По зоне, как по Островам,
Катил и взглядом, будто барин,
Скользил по лысым головам.
Стихи, казалось бы, всего-то:
Интеллигентская слюна,
А помогли не стать животным,
Перекорежили меня.
Я до сих пор еще смакую
Ночей больных угарный сон,
Как чай, зажеванный всухую:
Чифир тогда был запрещен.
Запрет гонялся за запретом
И на запретку загонял…
А ты читал… читал… при этом
Ломал блатной мой идеал.
И ночь мерцала отраженьем
В твоих измученных глазах,
Я в них искал душе спасенье,
Как искупление в грехах.
***
Я давно на свободе, но прежний кошмар
Серой камеры вижу и вижу:
От решетки к двери я хожу мимо нар
И на нерв мысли рваные нижу.
А за мною судьба наблюдает в глазок —
Надзиратель с изжеванной рожей:
Сокровенно-всевидящий взгляд многоок
На промозглые стены помножен.
Я швыряю в глазок
Свой тюремный башмак,
Он сквозь дверь исчезает, как не был.
Я снимаю другой, я беснуюсь, дурак,
Замурованный заживо в склепе.
И тогда разбегаюсь, и… в дверь головой,
И… валюсь… на кровать, на подушку,
Открываю глаза: вижу — значит, живой,
И зажмуриваюсь равнодушно.
Я на воле давно, но душа моя там —
За колючкой томиться осталась,
И приходит она иногда по ночам,
Повидаться со мною хоть малость.