Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2007
Тарас Трофимов родился в 1982 году в Свердловске. Учился на филологическом факультете Уральского государственного университета. Публиковался в журналах “Урал”, “Воздух”, в альманахе “Вавилон”, антологиях “Анатомия ангела”, “Братская колыбель”, “Знаки отличия”. Лауреат премии “ЛитератуРРентген” (2006). Живет в Екатеринбурге.
Тарас Трофимов
Звуки музыки
1.
Павел Стаканович поднял седую голову от журнала.
— Ну что, все собрались? — спросил он.
Идиоты Петя и Вова закивали. Петя кивал вправо, а Вова — как-то наискось.
— Как же вы похожи, мальчуганы, на близнецов из статьи “Близнецы: что?!”, — буркнул Павел Стаканович и хлопнул ногой по журналу, словно Джерри Ли Льюис.
— Дядя Паша, мы тебя любим! — промычал Петя, а Вова наискось кивнул.
— Пацанята, пацанята… — Павел Стаканович выпрямился. — Ну, начнем урок музыки.
Он подошел к пианино мебельной фабрики “Урал”, поднял крышку и ударил по клавишам. Раздался глухой стук.
— Что за оказия? — пробормотал Павел Стаканович и заглянул вовнутрь пианино мебельной фабрики.
Струны отсутствовали.
— Гы-гы-гы! — веселились Петя с Вовой. Вова даже чуть намочил от смеха.
— Вот сорванцы! Негодники! Срезали струны! — проворчал учитель, стараясь казаться строгим, но добрые водянистые глаза выдавали его.
— Сняли и пы-родали за сто ры-блей! — Петя полез в ранец и достал оттуда два бутылька спирта.
— Дядя Паша, это сюрпы-риз! Сюрпы-риз!
— Ах, негодники, негодники, — оттаял дядя Паша и с хрустом свинтил пробочку одного пузырька. Хлебнул спирта и, проглотив, лукаво расплылся: — Ладно, без пианино проживем. Будет чем зимой в интернате топить. Но на следующей неделе — смотрите! Будем учить “То березка, то рябина”! Шкуру с вас спущу!
— Гы, шкура! Шкура! — засмеялись ученики.
Прозвенел звонок.
2.
Павел Стаканович пришел в класс с таинственной улыбкой. Под мышкой он держал какие-то омерзительные алюминиевые палочки. Петя и Вова, не заметив прихода учителя, развлекались. Вова, повязав на башку наволочку с печатью “ДПБ №19”, развязно подходил к Пете и визжал фальцетом:
— Петя! Я Машка!
— Гы, Машка! — Петя хватал Вову за задницу и изображал глубокие фрикции.
После этого Вова отходил метров на пять, снова, виляя тазом, приближался к Пете и верещал:
— Петя! Я Машка!
— Гы, Машка!..
— Так-так-так! — Павел Стаканович похлопал в ладоши. — Начнем-ка, ребята, наш урок!
Он глянул на севших за парту идиотов, повертел перед ними алюминиевыми палочками и загадочно спросил:
— Отгадайте, что это?
— Писька, Машку е…ь! — пробубнил Вова.
Когда ребята отсмеялись, учитель хитро покачал головой:
— Нет, пострелы. Это не писька, а пю-пи-тр!
— Пюписька! Гы-гы-гы! Пюписька! Гы-гы!
— Пю-пи-тр, — торжественно повторил Павел Стаканович. — Сюда кладут ноты. Помнишь, Петя-Петушок, что такое “ноты”?
— Фасоль, — тупо вымолвил Петя.
— Правильно, фа и соль. А ты, Володенька, помнишь?
— Фасоль, — повторил Вова.
— Верно, фа и соль. Есть еще много других нот, мы как-нибудь о них узнаем.
В дверь постучали. Учитель вышел. В коридоре стояла нянечка Айгендяль Кундалбаевна.
— Павел Стаканович, опять эти уродики все лавки сломали, — прошептала она. — Может, почините вечерком?
— Починить-то можно… — протянул учитель и вопросительно посмотрел на Айгендяль Кундалбаевну.
Из-за двери доносилось: “Пюпитыр, пюпитыр — Пал Стаканыч пидыр! Гы-гы-гы!”
Нянечка достала из кармана халата бутылку водки и протянула ее Павлу Стакановичу.
— Только вы уж покрепче чините, — попросила она, — чтоб в следующий раз попотели говноедики!
Павел Стаканович вернулся в класс. Петя и Вова играли в “Машку”.
— Вот, бесенята, запомните слово “пюпитр”, — сказал учитель.
Бесенята загыгыкали. Павел Стаканович отпил граммов двадцать водки и продолжил:
— Ну, а после каникул мы с вами разучим “То березка, то рябина”. Отдыхайте, мальчуганы!
Прозвенел звонок.
3.
По Павлу Стакановичу было видно, что отпуск дался ему нелегко. В мешках под глазами он, казалось, прятал жетоны метрополитена, пиджак был слегка надорван. Сегодня учитель пришел с гитарой в тряпичном чехле. Петя с Васей, отожравшие на каникулах порядочные рожи, сидели за партой и исподлобья смотрели на учителя. Тот вздохнул:
— Помню, ребятки, как в семьдесят девятом “Аиду” в Харькове дирижировал… Сама Баданюк пела! Первая скрипка — Харитонюк! Радамес — Фондюк! Эхе-хе… Будет, — хлопнул он головой по гитаре, как Джимми Пейдж. — Начнем наш урок.
— Дядя Паша, мы тебя любим, — плаксиво прогундосил Петя.
Зеленоватый Павел Стаканович некоторое время смотрел на него, потом зажал рот рукой и выскочил из класса.
Вернувшись из туалета бледным и вспотевшим, учитель застал в классе веселые минутки. Гитара была расчехлена, поперек всей деки было коряво нацарапано: “RAMSTAIM”. Петя валандался рядом с гитарой, изображая рок-певца. Вова изображал Машку на концерте.
— Ох, озорники, — покачал лысой седой башкой Павел Стаканович. — Гитару мне изрисовали… Знали бы вы, кто мне ее подарил!
— Кто-о, дядя Паша? — присмирел заинтригованный Петя.
— Великий Комбандюк! В Харькове! — приосанился Павел Стаканович.
— Дядя Паша! — умилились идиоты, не знавшие ни Комбандюка, ни Харькова.
— Протянул инструмент и говорит: “Всю “Аиду” не мог на месте усидеть, пока вы, Павел, дирижировали! Может, гитару вам подарить? И оркестром управлять не надо: вся музыка под рукой!”, — пустился в воспоминания учитель, скребя желтым ногтем по надписи “RAMSTAIM”.
Подняв глаза на учеников, он обнаружил, что Вова вынул из портфеля три пузырька настойки боярышника.
— Это ва-ам, дядя Паша, — промычал Вова.
— Сюрпы-риз на днюху! — сообщил Петя.
— Какую “днюху”? — нахмурился Павел Стаканович. Глаза его бегали по пузырькам. Петя напрягся и расшифровал:
— День ры-ждения!
— Вот негодники! — засмеялся, откинувшись на стуле, учитель. — Вспомнили, подлецы! Ну давайте, давайте сюда свой “сюрпыриз”! Давайте, давайте, давайте-ка сюда! Давайте-ка! Давайте, давайте!
Павел Стаканович сделал большой глоток, крякнул и потер руки.
— Так-то лучше! Это тебе не “RAMSTAIM”! — подмигнул он Пете.
Идиоты влюбленно хрюкнули.
— Что же, озорная команда, приболел я с утра. Толком и не позанимались, — протянул учитель, бултыхая боярышником в пузырьке. — Через неделю — “То березка, то рябина”! Как штык!
— Штык! Гы-гы-гы! — отозвались ученики.
Прозвенел звонок.
4.
Утром перед уроком идиоты обнаружили Павла Стакановича в прекрасном расположении духа. Заходила Айгендяль Кундалбаевна, благодарила учителя за починенные дверь, духовку и калькулятор, а также выдала авансом бутылочку водки, чтобы Павел Стаканович покрасил раковины.
Дядя Паша рассеянно ходил по кабинету, мурлыча вальс про вечность. Ронял на пол листы, классный журнал. Опрокинул стол. Разбил окно. “Завтра починю”, — мельком подумал учитель. Завидев на пороге Петю и Вову, Павел Стаканович заорал:
— О-о, ребята мои пришли! Ребятки мои учиться задумали! Сесть!
Петя и Вова втиснулись на свои места и, фыркая, глядели на учителя. Тот, шатаясь, подошел к идиотам, нагнулся к Пете и, дыша спиртовыми парами, сказал:
— Вот, архаровцы, был у меня друг Валерка Вибзор… Сколько пережили с этим чертякой!.. А на Ахтарлычи, бывало: палаточка красная… Тушеночка… Костерок… Медвежонок-трехлеток за сосенкой… Гитарка… Песенка задушевная… Валерка-то и научил меня любить поэзию!.. Дай-ка, почитаю вам… Из любимого…
Павел Стаканович достал из ящика лежащего стола затрепанный желтый томик, сам открывшийся на середине. Откашлялся и глухо произнес:
— Вот… У Константиновича нашего:
В ЛЕСУ ДО РЕВОЛЮЦИИ
Играли малыши в лесу:
А ну-ка, догони-ка!
Туда я ноги унесу,
Где зреет костяника.
— Нечестно! — Филька закричал, —
Володька с Галькой жулят!
Вот у меня сапог упал
В смолистый птичий улей!
— Кричи, кричи! — ему в ответ
Смеется Галька звонко.
— Придет с надельщины отец,
Так выбьет селезенку!
С рябины вниз смотрел скворец,
И дрозд смотрел с осины.
А на лугу, среди овец,
Был слышен шаг лосиный.
Смотрел лукаво чиж с ольхи,
С сосны сова смотрела.
Отца не видно. Хи-хи-хи!
Он не пришел с расстрела.
— Срывайте палочки с дупла! —
Нам приказал Сережка.
В дупле акация цвела,
Малиновки сторожка.
И тут же стайка мурашей
Промчалась к ягодицам.
Я в детских играх малышей
Не мог остановиться.
Родные, крепкие на вид,
Устало все купались.
Бродил квасок, хрипел бронхит,
Сочился кровью палец…
Павел Стаканович всхлипнул и прекратил читать. Петя с Вовой приглушенно фыркали, шепча друг другу: “Ягодицы… Х-х-х…”
— Гениально, — шепнул учитель и лег в углу.
Идиоты, стараясь не шуметь, выбрались из-за парты и покинули класс.
Прозвенел звонок.
5.
В починенное Павлом Стакановичем окно весело било весеннее солнышко. Учитель легким ветерком ворвался в класс, отвлекая Петю и Вову от увлекательной игры в “Машку”.
— Все, башибузуки! — воскликнул дядя Паша. — Долго мы время тянули, теперь учиться начнем!
Почуявший нехорошее Вова с наволочкой на чане сжался.
— Дядя Паша, мы тебя любим! — пролепетал он, кивая наискось.
— Любите? Значит, будете учиться! По любви! — Павел Стаканович захохотал, с размаху сел на починенный стул.
Вынул из кармана починенного пиджака заплеванную и побитую металлическую штучку и показал ее идиотам.
— Это, ребятены, губная гармоника! — победно взвизгнул учитель. — Вчера починил! Сейчас я вам сыграю на ней песню “То березка, то рябина”. И спою! А вы послушаете.
Павел Стаканович поднес гармошку к губам и начал извлекать из нее протяжные, рвущие душу звуки, одновременно напевая в дырочки. По немытому коридору интерната разнеслось тоскливое:
— Жо жежожка, жо жяжижа,
Жуст жажижы жад же-жой,
Жай жожжой, жажеж жужижый,
Же жажжош еже жа-жжош…
Петя и Вова рыдали. Петя вспомнил мать. Вова вспомнил мать Пети.
Довольный эффектом, Павел Стаканович подскочил к доске.
— Сейчас я напишу вам текст, а вы его ак-ку-рат-нень-ко скопируете в тетрадки! — он занес мел над гладью доски, и тут в окне показалось грязное рыло.
— Стаканыч! — прохрипело рыло. — Ну ты че, когда зафиналишь?
— Сейчас, Хоттабыч, — отмахнулся дядя Паша. — Не видишь, урок идет?
— Мы все взяли! — возмутилось рыло. — Без тебя употребим!
Учитель мялся.
— Давай сюда, — буркнул он и заскрипел мелом.
Рыло исчезло. Когда на доске появилась строчка “То березка, то рябина”, оно явилось вновь с пластиковым стаканчиком, наполненным некоей коричневато-зеленой жидкостью.
— Стаканыч! Держи стаканыч! — хрипнуло рыло.
Павел Стаканыч взял протянутый через оконную решетку напиток и медленно всосал его в себя. Постоял с круглыми глазами, выдохнул и произнес:
— Забрало!
— Еще полторашка у Дуськи загашена! — похвастался Хоттабыч. — Тебя ждем!
Дядя Паша заторопился.
— Давайте, обормоты, перепишите название хотя бы!
Петя уже написал в своей тетрадке “То бто бе”, рядом зеленым карандашом нарисовал условный куст, похожий на минный взрыв, и с гордостью показал текст дяде Паше:
— Вот, бы-резка! Бы-резка!
Павел Стаканович глянул и улыбнулся:
— Сойдет, Петюня. Отдыхайте. Не нагулялись небось за каникулы?
Учитель сунул губную гармошку в карман, выбил решетку и вылез в окно.
Прозвенел звонок.
6.
У доски висел странный кусок картона, повернутый картинкой к стене. Петя и Вова завороженно смотрели на него, силясь угадать, что за загадку приготовил им учитель. Задвинув принесенную завучем банку краски под стол, Павел Стаканович глянул на подопечных.
— Готовы, ребятки? — спросил он. — Сегодня у нас важный урок!
— Важный, — эхом замычали идиоты.
— Да-а, — протянул Павел Стаканович.
Помолчал для пущей торжественности и продолжил:
— Сегодня мы будем проходить жизнь и творчество великого композитора Моцарта. Великого! Он написал много всякой гениальной музыки. Оперы писал.
— И про березку… — предположил Вова.
— Да, Володенька, и про березку Моцарт написал, — покривил душой ради дела Павел Стаканович.
Его желание сбылось: ученики заинтересовались.
— Про березку! Моцырт! Березка-то рябина!
— А сейчас, охламоны, я покажу вам портрет Моцарта, — учитель поднялся, подошел к картонке и перевернул ее.
Оттуда глянула мерзкая женоподобная харя.
— Гы, Машка! — зашелся в смехе Вова.
Петя подошел к изображению более серьезно. Он начал мастурбировать, во все глаза уставившись на Моцарта.
— Тьфу, балбесы! — рассердился дядя Паша. — Это же великий композитор Вольфганг Амадей Моцарт!
— Машка! Машка! — ржал Вова.
— Машка… — шептал Петя.
Учитель махнул рукой и тяжело опустился на стул. Моцарт смотрел со стены лукаво. “Да Машка я, Машка”, — казалось, говорил он.
Павел Стаканович достал из-под стола банку краски, подцепил ногтями крышку. Темно-зеленая жидкость для ремонта раковин призывно булькнула. Секунду учитель смотрел внутрь банки, затем схватил ее и начал жадно глотать краску. Изумрудные струйки потекли по подбородку. Осилив полбанки, Павел Стаканович закашлялся и рухнул на пол.
— Дядя Паша, мы тебя любим! — хором прогундосили оторопевшие идиоты.
Но Павел Стаканович этого неожиданного признания не услышал. Его обняли жаркие руки Оксаны Баданюк. Как тогда, в Харькове, в семьдесят девятом…
Прозвенел звонок.
7.
Вот пока у нас реформы образования не сделают, а учителям не начнут платить нормально, все так и будет! Да-да! Врачам и учителям!
Руку не меняют
1. Поливалка с мигалкой
И вообще, надо зарабатывать деньги. Не то чтобы я ощущал себя бедным. Был бедным — это да. Но не ощущал, мне много не надо, так: покурить-выпить. Какая там бедность, если у меня есть четыре знакомых с прозвищами Атилла, Годзилла, Горилла и Текила!.. Сидели под новый год в какой-то дыре, разодранные пивные банки вместо пепельниц. Справа — Горилла, слева — Текила. Вот, думаю, горилка и текилка, праздник удался! Пили, кстати, тоже какую-то мерзость.
Ночью проехала поливальная машина, и я подумал: лето. Вот и лето. По обоям — блики от мигалки. Поливальные машины с мигалками ездят, ну, вы знаете.
— Ты не спишь? — жена спросила.
— Нет. Слышишь, машина проехала?
— Ага.
— Знаешь, что за машина?
— …
— Поливалка. С мигалкой.
— Спи давай.
2. Финансовый план
У меня, благодаря поливалке, созрел финансовый план. Продать секрет настоящего капуччино. Наш бывший басист Володя на днях открыл его мне.
— Берешь, — говорит, — гранулированный растворимый кофе, сахар, и все это растираешь ложкой в стакане. Получается пенка! Настоящий капуччино.
— Ага, как в Венеции. В девятнадцатом веке.
Но я, увы, заснул. И пока спал, забыл про свой финансовый план.
3. Ящерица-цыганка
Проснулся часа в два, покурил, съел очень полезную кашку, еще покурил и сел смотреть телевизор. Проклиная себя, долго глядел туда. На экране лежал больной пудель. Бархатный голос за кадром сказал: “Тяв — три породы…” Собака измученно отвернулась от миски. После пуделя я пересилил себя, выключил. И надумал погулять, причем решил, что пойду за художественными образами. Которые потом дико талантливо воплощу. Пока ждал трамвая, придумал название поэмы, “Ящерица-цыганка”. Не оплатил — вновь вошедший — за проезд, документы не предъявил. “И вот я без хвоста, / Святая простота, / В ломбарде запылились / Золотые мо-ни-ста!” Или “монисто” не склоняется? Тут представил себе черноглазого ящера-барона, на гитаре — красный бант. И жилетка. Жилетку сбрасывает по весне, отрастает новая, блестящая. А следующая остановка была моя, вышел и встретил приятелей-пьяниц. Когда-то я начинал писать о них роман, перенес действие в начало восьмидесятых. Бросил. Кем я был в начале восьмидесятых?
4. Кем я был в начале восьмидесятых
Был я в начале восьмидесятых красивым, стеснительным, черноглазым и маленьким. Был я, и были талоны. Но как-то насрать на талоны, так как еще был велосипед. И приятели. Не пьяницы. Нормальные такие приятели, Владики там, Кости всякие, с алюминиевыми револьверами. Скололись все на хер или сидят. А иной купил машину и сейчас работает, а с работы ездит на машине… Без мигалки. Кто знает?
Одного звали Леха Нижний. Потому что жил на первом этаже, а Леха Верхний — на четвертом. Я на третьем. В выпускном классе я написал ораторию и посвятил ее Лехе Нижнему. Немудрящую такую ораторию, слова были следующие: “Леха Нижний — го-го-го! Вно, вно, вно…” Все. Леха ораторию не слышал. Я думаю, к лучшему.
Пьяных было очень много. Эдакий глобальный запой, везде валялись. Особенно кучно — в беседках детского сада и у грибков. Или там было заметней? А если не валялись, так ссали посреди улиц или говорили со стенами, водосточными трубами, воздухом. Ну что я мог в них понять? Что я мог написать о бухариках начала восьмидесятых? Могу лишь о бухариках начала тысячелетия. Инсайд.
5. Боч и седой
А было это примерно так.
Знакомые лица. Сказал бы, многолитражно знакомые — Боч (Бешеный Очкарик) и Седой. И знакомая ситуация — денег у них нет. А у меня есть. Деньги появляются от концерта к концерту. Летом меньше, в основном с корпоративок на свежем воздухе. Пьяные инженеры трубного завода. Не встречали? Рекомендую.
Ну, у меня не так много, в последние дни я все деньги из дома не беру. Мало ли что, мусора попадутся или силы не рассчитаю. У Седого денег вообще нет. Если у Седого есть десятка на проезд, он тратит ее на пиво и идет пешком с Пехотинцев, из самого крепкоспального района. Боч с другим раскладом. Он может иметь на кармане сотни две, но на водку у него две суммы: “по мифу” или “двадцаточка”. “Двадцаточка” — еще куда ни шло.
Они забавно выглядели: стояли, ждали. Солнце светило, две тени на крыльце. Седой оброс, как для съемок. В позапрошлогодней рубашке. Эрнест Хуемгоним. Год не может паспорт получить. Я — четыре. Боч тощий, нескладный, очки накось. Дебиловатая бородка. Воинствующий пубертат.
— О, Большой, привет! — и такие рожи, будто не знали, что я подтянусь.
А я подтянулся. Скучно дома, не пишется, не играется. Трезвый, в общем.
— Че у кого?
— Вообще ноль.
— Двадцаточку могу подбить.
— Ну, погнали.
6. Зело
Некоторое время Боч очень любил слово “зело”. То у него “зело”, это “зело”. Пошли раз — куда, не помню. За бухлом, видать. Навстречу — знакомая девушка. Спрашивает Боча:
— Что это у тебя с очками?
Я присмотрелся — а он очки в трех местах перемотал скотчем. Сохранил от полного разрушения. Гляжу на него, тоже ответа жду. Боч приосанился и говорит:
— Так падаю много. Зело!
7. Магнум Змей
Около университета — нашей вечной стрелки — магазин “Магнум Змей”. Алкомаркет “Магнум Змей”. По-латыни — “богатый”.
Зашли — ох, богатый алкомаркет! Между прочим, и кофе продают. Мимо холодильников с пивом, стеллажей “Перье”, дорогих вин и коньяков — к водочке. Охранники уже не смотрят; действительно, который год одно и то же зрелище, можно не беспокоиться.
Нашли мы в глубине водочных полок новый продукт: “Осинка”. И стоит сорок пять рублей. Чудеса прямо. Созвали Ялтинскую конференцию. Боч, как всегда очень быстро и неразборчиво, сказал своим тонким, противным голосом:
— Еще не пробовали. Надо взять, посмотрим.
Седой кивнул. Я заметил на рукаве его рубашки следы краски.
— Покрасился…
— Да это вчера…
Вчера было весело.
8. У кассы
По сути, чего там рассуждать; только время тратить. В “Магнуме Змее” продается — значит, можно пить. Написано “водка” — значит, нужно покупать. Что я и высказал.
На кассе я улыбнулся девушке, но безрезультатно. Плохая партия, лицо мое реет в алкомаркете с ошеломляющей регулярностью. Рюмок пластмассовых по два рубля у них, конечно, не было. Мы расплатились и встали у выхода.
— Пожалуемся! — и Седой вытащил из шкафчика на стенке книгу жалоб и предложений. С удовольствием посмотрели отзывы на наши прошлые жалобы. Семь жалоб за четыре дня.
9. Книга жалоб и предложений
“Нету кюрасао!!! Чем поить любовниц?!”
“Ваша претензия рассмотрена. К сожалению, в данный момент на складе компании “Гамма” отсутствует разыскиваемый Вами товар. Приносим извинения”.
“Кассирша Елена не посчитала жвачку в общую сумму. Спасибо кассирше Елене!”
“Ваша благодарность рассмотрена. Виновные подвергнутся взысканиям”.
“Вчера купили 3,5 литра водки “Тверская Беспохмельная”. Она совсем не беспохмельная! Зачем вы дурачите народ?!
Народ”.
“Ваша претензия не имеет отношения к работе алкомаркета”.
“За Гагарина! Кто не выпил, тот чмо”.
“Ваша претензия не имеет отношения к работе алкомаркета”.
“Ар. .. и п. . .. не совс. . … .элементарную вежл. …ь”
“Ваша претензия не имеет отношения к работе алкомаркета”
“В ночную смену работают очень печальные охранники. Вы что, их бьете, или просто не любите?”
“…”
“Афиша с изображением клоуна Юрия Гальцева напрочь лишает охоты употреблять купленные у вас спиртные напитки. Пьем с омерзением, долго не проходит”.
“…”
9. Запивон
— Они уже почему-то не хотят отвечать, — погрустнел Седой.
— По закону должны, — ответил я.
— Наверно, по поводу охранников разбираются. Веселят их, афишу Гальцева показывают.
— Так не развеселишь, — вздохнул Боч.
На нас напала меланхолия. Мы написали гневную жалобу по поводу рюмок. Подписались “Вечно Ваши” и отправились покупать стаканчики и запивон.
Ближе к Универу торчал фургончик фаст-фуда. Там продавали мерзейшие хот-доги. Невкусная вареная сосиска, мокрая холодная булка, дешевый кетчуп, сверху валяется желтая зелень, иногда зеленая желть — enjoy. Там же стаканчики, рассчитанные на покупателей кофе. Пустой — рубль. И газировка из армянских подвалов. Если не ошибаюсь, на витрине фигурировали “Тархун”, “Апельсин”, “Байкал” и “Колокольчик”. Напитки подозрительно пахли водопроводной водой, были подозрительно несладкими. Одно было вне подозрений — цена. Десять рублей.
— Только не “Колокольчик”! Только не “Колокольчик”! — заголосил Боч.
— Чем тебе “Колокольчик” не нравится? — поинтересовался я.
— Он мерзкий. Вообще мерзкий!
Странновато. Словно выбирать, в какую из какашек приятней наступить. “Байкал” или “Апельсин” немногим лучше. Взяли “Байкал” и три стаканчика, хотя то один, то другой из нас таскался со своей рюмкой. Сегодня случайно оставили все втроем.
10. Первые рюмки Боча
Вы бы видели, как Боч пьет первые рюмки! Что там афиша Гальцева! Губы трубочкой. Не вливает стакан в себя, а наклоняется к нему. Потом опрокидывается всем корпусом, словно цикуты хапнул. Запивает до и после рюмки (я, впрочем, тоже). А выпив, делает страшное лицо, как у брезгливого фашиста. Это значит, что водка медленно проваливается. Морщится, говорит сдавленно “ах ты, б…”, “не идет че-то”, “щас-щас-щас”. Закуривает, и его перекашивает еще больше. Выдохнув дым, он начинает порыгивать короткими очередями. И только на половине сигареты распрямляется и констатирует: “Вот, теперь хорошо”. Наблюдать за такими брачными плясками — мучение. И выпивка-то невкусная после этого. Но я за пару лет выпиваний с Бочем изобрел противоядие. Глотая водку, следует мысленно произнести одну из двух фраз. Либо:
— Как в конторе Перри Мейсона!
Либо:
— Fussball, Ficken, Alkohol!
Помогает.
11. Движуха
В последнее время наши посиделки все больше похожи на наркоманскую движуху. Да, по сути, и есть наркоманская движуха. Или только мне так казалось? Ребята постарше нас лет на пять, те в реальных героиновых системах вертелись. Все подохли, все. Кто не сдох, тот сначала сел. Тоже сдох, но попозже. У нас движуха-лайт: мусора, п…юли, язвы-циррозы. Квартиру пока еще никто не вынес. Пока еще никто не отъехал.
Застреливаемся, срастаемся. “У кого че?” Выгребли карманы, посчитали — а мозг уже раскладывает: это у нас получается 0,7 в четыре жала, маловато. 1,25 запивона по тридцатке, “Колы”. Стакаши — четыре. Двигаем. Взяли — и уже хорошее настроение, уже шутки и смех. Хорошо, когда в компании воздушные есть — Найк, допустим, почти всегда с деньгами. Дима тоже. Тогда можно взять сразу литра два. Но и компании получается с нашими богатствами человек десять. Шкуроходов лучше отметать сразу.
— Вы куда, в магаз?
— Да так, до предков моих дойдем, там помочь надо…
— На собеседование пошел…
— Домой, денег нет…
12. Медведя
Собственно, купили. Где принять, думаем. А пьем мы в теплое время года на природе. Кусты, скамейка, близость магазина и тишина — пять звезд. Пару точек мы уже завалили. “Медведя” (ударение на “я”) были хорошей точкой. За Универом — дворик перед жилым домом, весь заросший. Кусты, деревья и два бетонных медвежонка. Давным-давно они держали лапами доски, все это было скамейкой. Уцелели только медведи. Раньше тут пили пиво ролевики, пару лет назад облюбовали место мы. Году в 2004 была снята фотка: стоит вся бух-компания, включая этих медвежат, подняв грабли с бутылками и стаканчиками. Такой вот “превед”.
В прошлом году мишки исчезли. Наверное, их какая-то падла выкинула. Никому не мешали. Потом исчезли из этого чудного места мы. Мы мешали всему дому. Та же самая, очевидно, падла позвонила мусорам. Мусора заехали во двор, взяли банку (1 литр водки) и вылили на землю. Через дозатор, то есть происходило это долго и жестоко. В гробовой тишине. Только водяра булькала. Сказали “расходимся” и свалили. А я миллион раз говорил: нех… орать на весь двор! Особенно это касалось Мяса и Боча. Нажрался — не бузи.
Хороший был уголок. Именно там родился “Зороастрийский Баку” по мотивам песни “Долалай” Полада Бюль-Бюль Оглы:
Парень песню поет о девчонке одной,
А кого же он сжег, отгадай!
Вместо имени трупа звучит под луной:
“Долалай, долалай, долалай!”
Сердце ревность сжигает на тайном костре,
Услыхала жена невзначай —
Муж, сжигая коня, напевал во дворе:
“Долалай, долалай, долалай!”
Долала-ай, до-ола-ла-а-ай…
13. За “Спорттоварами”
Вторую точку мы не палили. Она просто была настолько удобной и душевной, что местные бомжи подумали: “Братцы! Да что ж такое! У нас тут вписка, можно сказать, постоянная, а эти молодые алкоголики облюбовали! Покусились! Пьют нашу кровь”. И давай отжигать с утра пораньше. Подходим с пакетами, а на месте уже сидят грязные бородатые рожи и давят боярышник. Из чувства брезгливости пришлось Эдем оставить. Ребята, правда, пытались там усугублять. Но у Седого вышла неприятная история с полупоножовщиной. А Стас поймал после посещения точки какого-то зверя в паху. Зверя он идентифицировать не стал, просто тщательно помылся и больше в этом дворе не выпивал.
14. За Медведями и на ЧК
Остались два хороших двора — “за Медведями” и “на ЧК”. “За Медведями”, собственно, за Медведями и находились. Торчал гараж, а у его стены — скамейка. Как-то раз эту скамейку сломал головой Захар, когда его в очередной раз били. Хозяева скамейку починили, причем добротно. Теперь ей не был страшен даже Захар. Крыша гаража над скамейкой нависала, так, по кропалям. В дождь это было бесценно.
“На ЧК” — во дворе Городка Чекистов. Безумный городок, известный многим. Один одичавший конструктивист в тридцатые годы замыслил построить микрорайон для аппарата госбезопасности. В квартирах не было кухни: предполагалась общая столовая. Не было ванн: общая баня. И целые подвалы-катакомбы. Хотя без пыточных — чекисты все-таки разделяли дом и работу. Двор был чудесный. Масса скамеек, углов, кустов. Мусора не тревожили. Именно потому, что во дворе находился опорный пункт милиции. Мусора были немного похожи на чекистов. Работали они по другим улицам, а в опорнике отдыхали.
15. Мамки
Седой и Боч голосовали за ЧК, я — за Медведей. На ЧК в это время выходили гулять мамки с тачанками. Полноценный минус дворика. Они начинали варавить, едва мы позволяли себе лишние действия. Особенно бесил их Резкий. Меня он тоже бесит, уже своим внешним видом. Если он начинал ссать на ближайшее к скамейке дерево или с помощью глагола “х..ть” комментировал расклад футбольного матча — не выдерживали мамашки. Когда на ЧК мы бухали вдвоем с Саньком, никто не свистел. Мы заслуживали одобрительного молчания. Стоит напомнить: нажрался — не бузи.
16. Осинка
Я подавил собутыльников авторитетом, и мы устроились за Медведями.
Командира никогда
Не покинет командa.
Расставили стаканчики, открыли запивон. Закурили. Я решил почитать надписи на водке. Всегда ведь интересно, чьего она производства? Куда катится мир? Что мы вообще пьем? Уж не Беслан ли — город-производитель? В чем сила, брат?
По фронту: “ОСИНКА. Водка особая. 40 %. 0,5 л. Домашнее качество”. Последнее настораживает. Ладно, а с другой стороны…
“Алкоголь противопоказан… тык-мык-пык… органов пищеварения. Рекомендуется употреблять охлажденной. Произведено в г. Орел, ул. Беринга, 15б, ООО “Alсo-Life”. Станешь удачливым!” Забавное предсказание. “Мне бы выпивку пиарить, да кому рекламу впарить?”
— Орел, — сказал я ребятам.
— Орел? — переспросил Боч.
Он журналист. Ни одной его статьи не читал.
— Орел.
— Белый орел? — это Седой.
— Седой орел! Да такой, обычный. С Орловщины.
— Сейчас заценим.
17. Приход
Город как город. Водка как водка. Ничего особенного. Боч впихнул в себя третью рюмку и пустился во все тяжкие. Начал травить анекдоты. Раньше он даже ходил с блокнотиком. Как настоящий репортер, на память не полагался и все шуточки, которых еще не слышал, аккуратно записывал. Не исключено, что напротив каждого анекдота у него был и список — кому что уже рассказал.
Анекдоты Боч последнее время копает в Сети, на работе. Выбирает самые для него удачные по двум признакам: либо хохме уже лет сорок, либо по сюжету присутствуют гельминты, мандавошки, блевотина и тому подобный гламур.
— …А в п… тогда что? — закончил Боч очередную сагу и посмотрел на нас с Седым.
— Ты это девушке какой-нибудь расскажи, — посоветовал я.
— Ну че, наливаю? — Седой потянулся к бутылке.
— Руку не меняют. Боч наливал.
Боч, как заправский химик, смотрел через каждый стаканчик на свет. В стаканчик Седого он недолил, а себе хапнул лишку, и теперь переливал содержимое туда-сюда. У нормальных людей это называется “еврейский бильярд”. Но я молчал. Меня очень странно, противоестественно накрыло. Мне вообще выпить надо много при моих массе и стаже. Но тут было не опьянение. Я вдруг вспомнил, что точно так же трава пахла, и шелестело так же, и кто-то на балконе разговаривал, как в конце одиннадцатого класса, когда я был сильно-сильно, по-настоящему, влюблен. Когда я уже знал, что зачислен на первый курс и думал, что скоро получу диплом. И почти не пил, и слушал необычную музыку, и втайне гордился, гордился.
Дежа вю — штука обычная. Но тут почему-то перестала работать башка, совершенно. Чистые ощущения. Видимо, у индусов про это и написано.
18. Мусора
А когда голова вновь заработала, во двор въезжал уазик с синими полосками. Откуда что берется? Не было тут никогда мусоров.
— Так, молодые люди, употребляем?
Бутылка уже опустела, но по последней мы хлопнуть не успели.
— День рождения у меня, товарищ сержант.
— Друга вашего мы забираем.
Седой от изумления встал со скамейки.
— Да я трезвый!
— Вижу, какой трезвый.
— Товарищ сержант, мы чуть-чуть совсем выпили!
— Ему вон хватило.
— Я же не шатаюсь, нормальный!
— Так, быстро в заднюю дверь. А вы — все из карманов!
Седого запихнули в коробок. Он и не сопротивлялся. Легче в отделении нормально поговорить. И мы, в принципе, знали, что через полчаса Седой вернется. Таких просто не закрывают.
С Бочем вытащили сотовые, мелочь, сигареты, зажигалки. У меня — какая-то свалка трамвайных билетиков. Все чисто.
— Собирайте, — сержант повернулся к машине.
Двое других мусоров и не вылезали. Не терракт, знамо.
— Товарищ сержант, а друга отпустить нельзя? — просто из любопытства спросил.
Он кинул на меня путинский взгляд.
— Государство у нас бедное. Товарищ ваш поспит — государству двести рублей дохода. Страну любить надо!
— Долбоеб, — подытожил Боч, когда машина завернула в арку.
19. Санек
Мы разлили третий, ставший лишним, стаканчик по нашим. Выпили за упокой души Седого, не чокаясь. У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Клон.
— Здорово, ты где? — Санек поинтересовался.
— С Бочем за Медведями. Был еще Седой, его только что приняли.
— Круто. А я бабки получил.
— Замечательно.
— Подгоняйте сразу к “Магнуму”, иду уже.
— Оки.
Что хорошо — никаких ненужных подробностей. Все и так ясно. Весело и вкусно. Макдональдс.
Боч собрал стаканчики в сумку, экономим. Швырнули бутылку за забор детского сада. Детям. Пустые бутылки — детям. Нам — полные.
Труба вновь пискнула. Пришла эсэмэска от жены. Такой дикой фразы я давно не читывал: “Где початый рафинад?” Написал, что Рафинад Початый уехал на ПМЖ в Израиль. Смайлик. “Не знаю, ищи”. Пока я набирал сообщение, Боч стоял шагах в пяти и смотрел на меня труакатр, недообернувшись. Носками кроссовок уже к магазу. Так делают собаки, когда гадят, а ты сзади ненароком привлек их внимание. Оглянутся, а взгляд укоряющий…
20. Санек и деньги
Санек и деньги — это целая драма из жизни киноартистов. Они не любят. А ему пох…, и тогда они начинают ревновать без любви. Он смотрит презрительно, они позволяют ему чуть больше, оседая раз в полгода на кармане: полюби нас, полюби! Короче, бабосов у Санька не появлялось почти никогда. А если появлялись, Санек от них избавлялся. Опрометью. Среди нашей компании с учебой у него было лучше всех — стоял на пороге бакалаврского диплома. Философ-бакалавр. Действительно, при чем тут деньги?
Последнее время Санек молотил на каком-то мутном предприятии. Его обязанностью было ходить по магазинам и впаривать дирекции рыбу. Всякую: сушеную, копченую, соленую. Язей, сомов, камбалу. Платили мало, нерегулярно. С такими заработками только пропивать.
Чем и займемся.
21. Снова Змей
Санек стоял на ступеньках “Змея” с каменной мордой мачо в аптеке. Клыки терзали сигарету. Поздоровались. Я сообщил об открытии.
— Полбанки — сорок пять, и пьется обалденно. По вкусу — вообще нормальная! — замашки алкаша сказались. Станет вкусной за сорок пять!
— Кошерно, — прокомментировал Санек. — Ну, двинули?
У шкафчиков для сумок почему-то не было ключей. Ни в одном. Мыть унесли, что ли? Поэтому мы скинули рюкзаки Бочу, и он остался ждать на входе.
К стеллажу шли вожделеющей походкой. Это значит, что все идет как надо и вот-вот произойдет. Уже не следует торопиться, можно потянуть секунды. Цель близка…
— Ё… твою мать! — вырвалось.
Охранник отошел неприязненно. Интеллигент.
“Осинки” не было. Неизвестные нам жадные твари за пятьдесят минут расхватали экспериментальный ящик водки. Несчастные пятьдесят минут. Больше такой и не ищи.
Санек расстроился гораздо меньше:
— Ну, давай возьмем как всегда. Мне три косаря выдали, чего экономить?
— Погоди… Погоди… — бормотал я, шаря взглядом по стеллажам.
Предавало нас Иудино дерево. Но на нижней полке стояло нечто необычное. Новое нечто.
“КАЛИНКА”. Сорок два рубля. Город Орел, “Alco-Life”.
— Во, смотри! “Калинка”! А была “Осинка”…
— Вы сколько приняли? — подозрительно спросил Санек.
— У завода фишка всю водку так называть. Наверное. Попробуем “кал инка”?
— Давай, хули…
22. Как надо пить
На запивон мы взяли барской “Фанты”. Одна девушка, помнится, упрекала “этих синеботов”, то есть нас:
— Есть деньги — берут “Фанту”. Нет денег — берут “Тархун”. И никогда — сок!
При этом с довольной рожей пила наравне. Запивая “Тархуном”.
Разлили.
— Ну, за встречу! — Санек умеет пить “по-советски”, вкусно пить.
Зимой пришел ко мне с литрухой и банкой огурцов. А жене моей взял красного грузинского — все правильно. Правда, она на работе была, к сожалению. На улице под тридцатчик, окна к е…ям замерзли, темнеет уже, а мы порезали колбаски, огурцы открыли. Сидим, курим, выпиваем, Костю Беляева слушаем. Шикарно! Это не Бочевские гримасы.
— Хорошо пошла… восьмая! — похихикали.
Санек начал рассказывать этапы сегодняшней рыбной одиссеи:
— В кафешке рядом с тобой директриса — ничего себе краля. Ножки, попка. Чувство юмора. Говорит: “У нас другой поставщик. Но вы такой путь к нам проделали, давайте я вас кофе угощу”. Тут заходит бык, насколько я понял — е…рь ее. “Ну, че, поедем, че?” — Санек изобразил е…ря с плечами. — Она ему, прикинь: “Сергей, на х… пошел! Не видишь, я разговариваю!”
— Да, госпожа…
— Госпожа. Из кафе через черный ход уходил, думал — убьет он меня на дверях. Ничего. Сижу, пью. А Седого когда забрали?
— Минут тридцать-сорок, — почесал в затылке Боч.
— Долго чего-то. Сходить выкупить, пока трезвые?
— Не надо, сейчас вернется.
— А! Я же тебе диск твой притаранил! — Санек порылся в рюкзаке и вынул сборник “The Best Of Rock’N’Roll”.
— Ну и как?
— Так себе.
— Говорил же, говна не бери.
23. The Best Of Rock’N’Roll
Эти сборники рок-н-ролла — отдельная тема. В нашем городе раньше годами невозможно было купить приличного рокабилли. Ездили в Питер, потом стали качать по инету. Сейчас пираты сообразили что к чему. А тогда из-за одной не слышанной раньше песенки, случайно затесавшейся, покупал весь сборник. Их у меня в итоге целая гора скопилась.
С ходу можно назвать десять-пятнадцать номеров, которые точно собраны на подобной вшивой пластинке. Bill Haley с остопи… Rock Around The Clock. Jerry Lee Lewis с остопи… Great Balls Of Fire. Honey Don’t — почему-то в исполнении Beatles. И тому подобное. Причем если набившие оскомину фифтисовые боевички еще можно было воспринять в две тысячи пятидесятый раз, то песни вроде “Sweets For My Sweet” или “Let’s Twist Again” с полупинка отбивали охоту слушать рок-н-ролл у человека неискушенного. Лет’с Свист Эгейн. Половину такой х…ни я раздарил, оставил себе раритеты: например, компиляцию, где было напечатано: “Be-Bop-Ba-Bula (!)”. А на втором диске значилось: “Onliyu (!!) — Elwys Prastley (!!!)”. Пел там, конечно, не Prastley, и даже не Presley, а “Platters”.
24. Калинка
Я взял бутылку, Санек предостерег:
— Большой, руку не меняют! Боч наливал.
— Я не наливать. Я почитать.
— “Вино нэ чытают. Вино п’ют”, — процитировал Санек.
“КАЛИНКА. Водка особая. 40 %. 0,5 л. Домашнее качество”. Приходите в мой дом…
“Алкоголь противопоказан… бла-бла-бла… органов пищеварения. Рекомендуется употреблять охлажденной. Произведено в г. Орел, ул. Беринга, 15б, ООО “Alсo-Life”. Станешь богатым!” Ого. На первой, “Осинке”, было “удачливым”. Седому, видно, подфартило с той бутылки.
25. Захар
— Ну вот, — вздохнул Санек, глядя за мое плечо.
Я решил, что проморгал грустную историю из жизни. Оказывается, она только начиналась. Из-за спины послышалось басовитое:
— Здорово, алкоголики!
Захар. Десять пудов халявы, невежества и блэк-метала. Очень, очень жаль. Очень жаль, что он нас нашел. Потому что мы ему не нальем.
— Че, пьете?
Бестактный вопрос.
— Нальете?
Со стороны, наверно, весело: мрачная троица с бутылкой на скамейке и пузан кривоногий нависает.
— Захар, а у тебя деньги есть? — спросил Санек.
— Нет, вчера все пропил, — Захар сокрушался.
— Вот и не хнычь сегодня. Ты не в доле.
— Вчера бы пришли, я бы угостил!
Возмущается.
— Вчера мы тут были, тебя не нашли. Ты как-то хитро выпивал, нигде тебя не видно было. И вообще, бля, — Санек вскочил с лавочки, — хули ты так себя ведешь?!
— Как?!
— Да, б…, приходишь всю дорогу — налейте, налейте! Исчезаешь на пару дней, потом — че не пришли, я бухал, два дня бухал, б…, пять косых пробухал, налейте рюмку!.. П… тебе налить большой половник!!!
— За что? — удивился Захар.
— За хар! В смысле, характер!
— Нордический, — добавил я.
Помолчали. Захар вздохнул:
— Злые вы…
26. Как не надо пить
Злые — это да. Не спорим. Хорошо, что заткнулся. Обычно он начинает полемику. Мол, когда я с деньгами, я всегда… А вы — так никогда… Один раз я с ним пил на его бабосы. Бестолковый бухич получился. Захар прикупил баснословно дорогой украинской горилки, сала и хлеба. Жрать на скамейке я вообще не привык. Стыдно, конечно, но за всю жизнь не научился. А хозяин стола еще занялся саморекламой, журил:
— В тебе ведь тоже украинские корни! Вот, горилка с рiдного мiста, киевская. Сало! Хорошо сидим!
— Найкраще сiдаемо, — вяло хохмил в ответ.
Я сидел плохо. Жрать надо дома. Пить алкоголь за такую цену тоже лучше дома. По большим праздникам. Пришлось оперативно нае…ся и уползти домой. Даже в таком состоянии я понимал, что нелепая пирушка будет припоминаться мне годами, лишь попробую зажать рюмку: я — так всегда… А вы — никогда… Чего гордиться корнями, за которые в итоге не любят всю нацию? “Ну ты, как хохол совсем, — раздалось у приоткрывшегося одеяла, под которым Петр доедал восьмую банку тушеной свинины”.
27. Руки из жопы
— Ладно. Давайте, глотайте, — обозленный Захар повернулся, чтобы уйти, но еще чуток притормозил — якобы закурить.
Чего он ждал? Что кинемся в ноги, взмолимся о прощении? Вместо этого Боч внимательно раскидывал бухло по стакашам, а мы за паразитом-барменом следили. На Саньковской порции у Боча зазвонила труба. Он потянулся к сумке, задел стаканчик. Водка вылилась. Санек только вздохнул: Боча не исправить.
— Руки из жопы, а жопа в Китае собрана, — отметил я.
— Эта как раз, видимо, была захаровская. Не жопа — рюмка, — ответил Санек.
Захара догонять мы не стали. Пофантазировали на тему, как наш обиженный здоровяк лихорадочно слизывает со скамейки водку. Шелушинки краски, пепел, птичье говно. Невесело и невкусно. Макдональдс.
Боч договорил по телефону, поправил очки и произнес:
— Извините, я водку пролил.
28. Хохма Тимы
Это у Тимы была такая хохма. Скажем, упадет ручка. Ты нагибаешься, поднимаешь ручку, от пыли вытираешь, прячешь в карман. Секунд через пять Тима серьезно:
— Большой! У тебя ручка упала.
29. Мясо
— Проливший пропускает! — вспомнил Санек. — Ладно, фигня.
Боч налил ему по новой. Выпили, порассуждали, почему так долго не открывают Седого. Мимо прошла моя первая школьная учительница с крохотной собачкой — так, не собачка, спичешная мерзость. Живут в доме неподалеку. Когда мы поздоровались, я уловил в ее улыбке жалость. Идет, наверное, с собакой и размышляет: “На кой хрен я учила его писать “барсук сидит в норе”? Сидит тут не первый год, спивается. Как ни пойду со своей спичешной мерзостью — уже шары залил. Зарплата в школе маленькая. Муж — говно. А сын — хам и онанист”. Примерно в таком ключе.
— Сейчас Анька придет, — сказал Боч.
Анька — это его подруга. В смысле, женщина. Прямо скажем, не очень страшная.
— Кстати, и Николя должен подтянуться, часам к пяти, — вспомнил Санек.
Однако вместо Аньки и Николя появился Мясо. Уже накуренный.
— Здааровааа! — начал он издали. — Пьете, что ли?
— На клавесине играем, — возразил Санек.
— Привет, привет, — очень похоже на ведущего Малахова поздоровался Боч.
— Я угощусь? — Мясо хищно танцевал “калинку” вокруг “Калинки”.
— А деньги есть? — хором с Саньком.
Санек добавил:
— Или уже весь кредит спустил?
30. Кредит
В апреле Мясо взял в банке кредит. На какую-то тяжелую сумму: тысяч девяносто, что ли. Часть отдал старушке-матери, а за порядочный кусок кредита купил сноуборд. В апреле. Самое время. Что куда — короче, деньги разлетелись. Думаю, половина или более ушла на ганджубас. Я решил Мясо подвергнуть психической атаке. Каждую неделю неоднократно спрашивал, как он собирается возвращать бабки. Раз за разом Мясо отвечал все более вяло и туманно. Недавно оживился. Оказалось, хитрый травокур нашел другой банк и взял еще больший кредит, из которого покрыл первый. Купил велотренажер. В июне. И травы, естественно.
Я не знаю, был ли второй банк конкурентом первого, или там работали лохи, плюющие на кредитную историю. Сказал Мясу, что в девяностые за подобные шахер-махеры с займами человека просто угондошивали. Неважно, на скейтборде человек был в это время или велотренажере. И успокоился. А Мясо побежал искать третий банк.
31. Пропавший Седой
— Полтинничек есть, вроде есть, — гнусавил Мясо, шаря по карманам.
Мне объяснили пару месяцев назад, что Мясо гнусавит не из рабоче-молодежной привычки, у него просто сломан нос. В восьми местах.
— Кстати, Седой не подходил?
— Седого забрали, недавно, — ответил Боч. Мясо с надорванной полтяхой в руке остановился:
— На Толмачевку?
— Ну, а куда? Здесь забрали. По-любому на Толмачевку.
— Я полчаса как оттуда, — изумился Мясо. — Нету там Седого!
— И уже успел дунуть? Во дворе мусарни? — вставил Санек.
— Ну, может, его сразу в трезвак определили, — Боч пожал плечами.
— Х…-то! — возразил я. — У нас даже самолеты с такой скоростью не летают. И Седой легкий совсем. Точно не было?
— Да меня там часа три парили. Кропали на кармане остались…
— Значит, другие ехали. Хули, деньги у мусоров кончились! Где кончились, там и искали, — Санек отобрал у Мяса полтинник и щедрой рукой плеснул в свой стаканчик: — Давай.
— Руку не меняют, — издевательски произнес Боч, — я наливал.
— Ты вообще молчи. Кусок гарнитура, — последнее Санек произнес с яростью.
Боч шутку оценил.
32. Гонцы
— Нет, че-то не так. Трезвак… — Мясо размышлял.
В одной руке водка, в другой — запивон.
— Не микрофонь! У нас три стакана, хапни уже!
Мясо выпил, и тема сама собой закрылась. Разлили по последней.
— Кто пойдет? — спросил я.
Мне было в ломы. Не устал, не опьянел. Странное чувство накатило, вроде давешнего дежа вю. Нужно было посидеть, обмозговать его. Вроде как забыл одну строчку. Ненужную сейчас, абсолютно левую. Но уже не отпустит — хочется вспомнить, и на душе станет спокойно.
— Вдвоем с Бочем сгоняем, — Санек покосился на Боча.
Тот быстро ответил:
— Я Аньку жду. Анька должна прийти.
— Хер с вами! Вон с Мясом пойдем!
— Погнали.
Ребята зашли за левый угол гаража, а из-за правого появилась Анька. Боч вскочил и быстро пошел ей навстречу. Я стал свидетелем романтического поцелуя. Жалко, не в жопу.
Вслед за Анькой появился и Николя, почему-то в компании Беляевой. Сели.
33. Беляева
Беляева — огонь-баба. Со многими из бух-банды знакома не понаслышке. Сидели однажды на крыльце Универа, рыл десять, неподалеку прохаживалась Беляева. Ждала очередного ухажера, думаю. Боч тихо сказал Седому: “А вот Стасу Беляева еще не дала…” Беляева грозно повернулась, руки в боки, и на все крыльцо, голосом княгини:
— Кому я еще не дала?!
34. Николя
— Привет!
— Привет!
— Здорово!
— Привет!
— Привет!
— Здорово!
— Вы не видели Мишу? — обратилась к нам Беляева и чмокнула меня в щеку.
— Знать бы еще, кто такой Миша.
— Ну, Миша, ну… Ну, такой мальчик…
— Ха-ха. Понятно, ха-ха, что не девочка, ха, — в своем стиле заметил Николя.
— Ну, Миша… В “Скифах” работает…
— Нашла с кем.
Беляева секунды две меня рассматривала. Подняла телеса со скамейки, вздохнула — “Ну, ладно” — и поплыла прочь.
— Ты куда?! — всполошился Боч.
Это при живой-то Аньке!
— Я на Универе. Если что, — добавила огонь-баба и скрылась.
Николя достал свой понтовый портсигар. Вынул из него беспонтовую сигарету и, поймав мой взгляд, объяснил:
— На Универе и встретились. Видишь, Мишу искала. Ха-ха. Где Санек?
— За бухлом пошел, — я потянул граблю к портсигару. — Можно?
— Бери, конечно.
— Надо Саньку сказать, чтобы покурить купил, — я достал телефон.
Боч подкрался с ладонью лопаткой:
— Пока.
— Уходите уже?
— Но, домой пойдем.
Заслуга Аньки. Она появляется — и Боч немедленно уебывает. Скорее всего, она говорит ему, когда отходят от нашей компании: “Пойдем, дорогой! Зачем ты якшаешься с этим отребьем? Убежим от них в лесную глушь! Решайся же, мой рыцарь!” Тут же сорокакилограммовый очкастый рыцарь свинчивает. Если Анька запаздывает, бухого Боча в лесную глушь приходится тащить.
35. Потеря
— Да? — резко ответил Санек.
— Санек, сигарет еще захвати. Я пятнарик отдам.
— Не выйдет. Я где-то деньги посеял.
— Все?!
Санек сопел в трубку.
— Всю зарплату, что ли?!
— Ну да, бля! Карманы обшарил! Щас еще вокруг посмотрю, перезвоню!
— Давай.
Я обрадовал новостью Николя. Он грустно выдохнул дым и произнес:
— Он не найдет. Никогда. П…ц, сухой вечер.
— Я уже выпил. Для тебя — сухой.
Недовольный Николя вертел в руках пустую “Калинку”. Поднес ближе к глазам, всмотрелся, потом протянул:
— “Станешь богатым”. Смешно. Особенно к Саньку, ха-ха, это относится…
И швырнул бутылку. Детям. Пустые — детям.
36. Рябинка
Я промолчал. Николя без лишних слов протянул мне вторую сигарету. Когда она превратилась в окурок, из-за угла показался Мясо. Один. Но с бутылкой и запивоном.
— А куда Санек делся?
— Он вроде бы сказал, что вроде понял, где деньги выпали. Вроде бы. И вроде типа пошел подбирать.
— Вроде понятно.
— Вроде бы. Ха-ха.
— Вроде как типа да.
— Ну чего, — отвлек нас Мясо, — давайте? — и начал откручивать пробку.
— На что же вы водку купили?
— Я полтус отдавал. На него и купили. Водка, — Мясо, как в телевизоре, откинул в сторону руку с бутылкой, — сороковник стоит! Ну и запивон за дичку взяли.
— Мне это до боли знакомо, — сказал я. — Дай глянуть.
“РЯБИНКА”. Не поверите, город Орел! “Alco-Life”! “Алкоголь противопоказан…” А где очередное обещание? Вот: “Станешь здоровым!”
Стало не по себе. Видно, кто-нибудь из нас что-нибудь сломает. А то и вовсе кони двинет. Употреблять ее следует вообще?
— Пить-то можно? — озвучил мои подозрения Николя.
— В “Змее” брали, нормально.
У Мяса все нормально.
— Здаароваа!
— Как дела?
— Нармальнаа!
“Ллехаа! Касманавтаам!” Лучезарный травокур. Дитя кредитов.
37. Серьезные подозрения
— Оцени, Коля, — я повернулся к Николя и начал излагать всю цепочку ab ovo. — Этим вечером мы выпили две полбанки водяры. Первую — с Бочем и Седым, вторую — с Бочем и Саньком. Обе, что характерно, налиты в Орле, на заводе “Alco-Life”. Назывались напитки “Осинка” и “Калинка”. Сейчас на руках “Рябинка”. На “Осинке” была надпись: “Станешь удачливым!” После нее Седого закрывают. Закрыли — и вообще чувак пропал куда-то! На “Калинке” напечатали: “Станешь богатым!” Махнули — и Санек моментально теряет деньги. Ну, пока не исчез, бабки ищет по дворам. “Рябинка” обещает, что мы будем здоровыми. Мне что-то и наливать страшно.
— Да, Мясо, жить тебе без ноги, — интерпретировал мой рассказ Николя.
— Чушь все это! — отмахнулся Мясо. — Вот я православный, например. Не стоит в такую фигню верить. В Бога надо верить!
— Аргумент, — кивнул Николя. — Разливай тогда. Позвонишь Саньку? — у меня спросил.
— На счету кропаль, набери сам.
Николя вслушался в трубу, потом вздохнул.
— Батарейка села у него. Или в подвале где-то рыщет.
— В метро, ага?
— В метро.
— Вот и Санек сгинул. Черная водка… Нехороший завод “Alco-Life”…
— Ладно, — Мясо вклинился, — случайности просто. Держи.
Взял стакан. Конечно, случайности. Сам тоже в это не верю. Забавно просто.
38. Как не надо спать
Я человек доверчивый. Много лет не сплю на спине, потому как увидал в подростковом возрасте на страницах одной желтой газеты письмо в редакцию. Женщина писала, что не может спать на спине, потому что ночью ее что-то душит. И ходит по груди. Мы с двоюродным братом такие газеты покупали ради голых теток. А тетки внутри чередовались с подобной корреспонденцией. Подрочил, успокоился — и читаешь всякую ахинею. Женщина, писавшая письмо, скорее всего, была больная. Я это понимал. Но спать на спине перестал. И сейчас не могу. Будто душит что-то.
39. Найк
Николя водку просто так пить не стал, налил сам себе в емкость на четверть, залил “Тархуном”. Придирчиво попробовал. Эстет. Глотнул побольше и замычал, требуя внимания. Потому что к скамейке подходил Найк с каким-то своим знакомым. И рюкзаком. А в рюкзаке, мы знали — бухло.
Найк — душевный человек. Долгое время я подозревал его в гомосексуализме. Думал — вот ведь, бля, квартиру ему не дарил, на войне с полей не таскал, а он всю дорогу так рад меня видеть? Обнимает. Неспроста.
Позже я встретился с Найком в “Свинаре”, легендарном рок-клубе. Блевотину там не отмывали годами. Шли к стойке бара через толпу, и Найк регулярно мне на ухо: “Вон ту бабу я пежил… И эту, кстати, пежил. Не очень понравилось…” Со временем я узнал, что он и вправду преуспел. И подозрения несколько рассеялись. Ну, рад чувак меня видеть, вот и обнимает. Не за яйца ведь цапает.
40. Перцовка
Николя коктейль проглотил и мычать перестал.
— Привет! — обрадовался Найк.
Давай руки трясти. Приятель его, не представленный, стоял поодаль. Я и ему руку пожал.
— Джон.
— Большой.
— Водки?
— У нас есть.
— Нашу добьем, от вашей не откажемся, — улыбнулись.
Найк гадливо поглядывал на скромную “Рябинку”.
— Что это вы пьете такое? В “Подвальчике” покупали?
— В “Магнуме”.
— Мы такой радости в “Магнуме” не видели. Вот — перцовочка!
— На улице плюс двадцать пять, — заметил я. — Не рановат месяц для перцовочки?
— Украинская, — протянул Джон. — С родины.
Был тут не так давно один шановний пан. Сейчас на болте висит.
— Попьем перцовочки, — сказал Николя. — Я не против.
— Только “Рябинку” догрызем сначала. Тут эксперимент проводится, — добавил я.
— Какой? — поинтересовался Найк. — Помрем или нет?
— Вроде того, — и я пересказал ему выкладки насчет “Alco-Life”.
— Круто. Готично, — оценил Найк. — Ну давайте, раскидывайте.
— Три стакана у нас.
— Мы купили, — Джон достал упаковку маленьких, красивых рюмочек. Про них хотелось сказать: “немецкие”.
— Живем!
41. Ностальгические сумерки
— Ничего водка, — бросил Найк, попробовав “Рябинки”. Стакаш он держал в руке, словно сомелье из “Максима”.
Солнце скрылось, стало очень душевно. Прохладно, бухло есть. Разговоры всякие. Вон Джон Мясу про режиссера Гринуэя что-то доказывает. Нашел кому. Найк меня посвящает в график выступлений своей группы. Играют они ню-метал, в таком подобно роде. Я не спец, больше в рокабилли шарю. Когда Найк нажирается, он порой поет адским голосом. “Гроул” называется. Подобный вокал и под музыку-то невозможно переносить. Мамашки на ЧК очень любили слушать пьяного Найка.
Я захмелел. Снова навалилась ностальгия. Она всегда ждет до четырнадцатой рюмки, а после начинает по-черному гопничать. Подумалось: “А если бы я из-за той курвы не бросил Универ, уже три года был бы с дипломом. Ходил бы на работу. Не бухал. Может, купил бы машину. Без мигалки. Свинчивал бы с работы на тачке. За женой заезжал. Никакого рок-н-ролла, никаких корпоративок за девяточку. Да ну на хуй!..” Ностальгия отступила. No pasaran.
Все равно тоскливо стало. Как у Ободзинского: “Что изменилось — мы или мир?” Я решил вскорости свинтить.
42. Победа над пробкой
Джон открывал перцовку. Пробка была хитрая — с неким ушком, сургучной печатью. Вокруг — веревочки и бумажки. Одна эта пробка тянула на половину цены пузыря.
— Ну что за х…я?! — в конце концов поразился Джон.
Он уже оторвал ушко и пару веревочек, но пробка держалась, как на допросе. Украинские ракетные технологии.
— Хитровы…но, — оценил Николя. — Может, она москалям не открывается?
— Пусть попробует, — хищно процедил Джон и щелкнул кнопарем.
Мы тупо разрезали ножиком все ракетные технологии. Сосуд, как говорится, отверзся.
43. Как упал Мясо
— “Рябинку” допили. Ждем эффекта, — Николя заговорил шифрограммами.
— Хорошая перцовка.
— Хорошая? Угостите барышню перцовкой.
— Где барышня?
— Я ей передам. Блюэээ… — общий смех.
Незатейливый казарменный юмор.
Это вернулся Боч. Шутка принадлежала ему. Вот человечище: посадил подругу на трамвай — и допивать.
— Седой не приходил? — поинтересовался Боч.
— Мало того! Санек прое…ся! — наперебой заголосили мы.
Такая интересная ситуация. Очень хорошо, что все исчезли. Славный злой рок внес… разнообразие, что ли. Я в третий раз посвятил всех в алко-лайфовские козни. Боч оценил. По-журналистски въедливо повыспрашивал подробности, глянул на пустую “Рябинку”.
— Мясо умрет, — заключил рыцарь.
— Ну вот. Ну все, — обиделся Мясо. — Все! Я пошел!
— За кредитом?!
— Домой! — Мясо круто развернулся, налетел на какой-то кирпич и шлепнулся в пыль.
— Б…, — раздалось из пыли.
Мы подбежали. Мясо невыразительно смотрел на пятерых выпивших парней с рюмками в руках, обступивших его колечком. Думает, наверно — вот фашисты.
— Чего сломал?
— Ничего не сломал! Идите на х…! — Мясо поднялся и принялся выбивать брюки.
Вроде и правда все в порядке. Мы с Николя переглянулись. Судьбина шла на попятную. Становилось забавно и скучно. Макдональдс. Предвкушали тут удары колоссальной силы, вплоть до смерти ректора. А Мясо даже ничего не сломало…
44. Козырек
Раздался тоскливый треск. Вся бух-компания обернулась и стала, как говорится, свидетелем небывалой картины: козырек, наш честный, простой козырек над гаражом, словно в песне Горовца, “неизвестно почему”, накренился. Кренился-кренился и в итоге рухнул на скамейку. Наш честный, простой козырек рухнул на честную, простую, старую добрую скамейку за Медведями, похоронив под собой начатую перцовку с хай-тек крышечкой, рюкзаки, запивон и немецкие рюмки. Впился в лавочку всеми ржавыми гвоздями — именно в том месте, где минуту назад находились колени пятерых выпивших парней. С рюмками, разумеется, в руках.
— Вот, — констатировал Найк. — Ни хера себе.
— Если бы Мясо не е…ся, эта байда упала бы на нас, — Боч подошел к скамейке и начал сволакивать козырек.
Я помог. Спаситель Мясо и Джон тревожно закурили.
Перцовка — вдребезги. Рюмки сломались. Рюкзаки все в пыли и говне разной степени достоинства. В моем рюкзаке лежал сборник рок-н-роллов. Туда ему и дорога.
Между делом мы с Бочем выяснили причину обрушения крыши: некоторые из пустых бутылок, которые мы отдавали детям, до детей не долетали. Скатывались обратно по крыше гаража на козырек, в ложбинку. Копились. И накопились. То есть бухали мы в прямом смысле на свою голову.
— Конечно, не московский аквапарк, но все равно как-то неприятно, — я стрельнул у Найка сигарету.
— “Alco-Life” больше не пьем, — сделал выводы тот.
45. Счастливое возвращение
— Преве-ед! — издали раздалось.
Санек, сияющий, подходил с востока. Увидев прислоненный к гаражу козырек и загаженную скамейку, он поинтересовался:
— Вы что, ох…ли?
Рассказали. Включая всю подноготную орловских заводов. Санек отмахнулся:
— Ерунда! Деньги-то нашлись! Купил уже все!
— “Тростинку” какую-нибудь? — спросил Николя.
— Нет, что всегда берем. А вон и Седой!
И впрямь: с запада шел Седой. Не мятый и даже веселый. Причину веселья он объяснил:
— Я у мусоров сигареты спи…! — расстегнул рубашку и достал непочатый блок.
— Вот кто ох…л! — показал я Саньку на Седого.
46. Вечер
Короче, было как в хорошем конце не очень кассового фильма. Остатки вечера прошли удачно. Все нажрались. Первым вырубило Боча. Седой просто упал, круче Мяса упал. Санек с трудом влез в маршрутку, я остался ждать предпоследних трамваев. Стемнело, в голове стоял привычный, полуприятный шум.
Я сел на заднее, тройное, сиденье трамвая, получил билетик. Несчастливый. Порция счастья в сегодняшнем меню уже была. Даже не счастья, а отсутствия горя. Все нашлись, всё нашлось. И козырек на нас не свалился.
В одном плохом переводе романа Рекса Стаута я прочитал безумную фразу. Арчи Гудвин успокаивает Ниро Вульфа: мол, все хорошо, и это нормально, и то, “и бык нас не изранил”!
Ну, и козырек не свалился, и бык нас не изранил. Вдруг такая тоска навалилась, подумал: уж лучше бы на меня это все попадало. К чертям собачьим, рухнул бы этот ебаный козырек и проломил мне череп. Не размышлять, что бы да как бы, если бы вот так вот… Не крутить загадочно пальцами узоры перед лицом. Никаких запоев, стихов, дурацкой ностальгии. Лежал бы в могиле. А кореша на поминках: “Хороший был человек… Как глупо умер…” Скучновато. Вышел за две остановки до своей — покурить, подышать. Ладно, вот меня козырьком не убило. Завтра пойду, выпью. И послезавтра. Весело и вкусно. Макдональдс. Сопьюсь и сдохну. Приятели будут вздыхать над рюмкой: мол, хороший был, а умер глупо. Такой же расклад.
47. Развязка = завязка
Думал я про эти тоскливые дела, думал и в итоге купил бутылку водки. Пришел домой, что-то съел, лег с женой. А водку не трогал. Ночью поливалка разбудила. Похмелье. Открыл холодильник — кухня осветилась загробным светом. Водка стоит. Сок. Огурчики. Намахнуть стопарь — и в койку? Плюнул, налил минеральной. Выпил, лег и уснул.
И утром проснулся — не откупоривал. Написал стишок, не про ящерицу. Про что-то другое. Не про ящерицу. Вышел, купил газету с вакансиями.
Неделя прошла. Две. Бутылка стоит, пробочка нетронута. На Универ не ездил. Первые дни звонили все, потом реже, реже. Отсеялись, называется. Хожу на работу. Вчера заплатили за месяц. Порядочно заплатили. И тратить некуда. Отдал жене.
Бутылка стоит. Неоткрытая. Хотел ее было выкинуть или вылить в раковину. Потом передумал. Пускай стоит, не мешает. А то мало ли что — “Малинка”. Город Орел все-таки. “Alco-Life”.
Вечный медведь
Этот вопрос был вечным, как деревянный медведь во дворе у скамеечки. Где достать много денег? Денег где много достать? Чтобы много? И денег?
Жудя Петров докурил ужасную сигарету местной табачной фабрики и затушил окурок о медведя. В боку медведя зияла основательная черная дыра — все тушили сигареты. Удобно. Покурил на лавочке — а окурком ткнул в медведя. Ничего не скажешь, удобно.
Петров знал, что максимум через час начнется кумар. Ах, зачем он вчера мешал водку с героином! Теперь похмелье. А сейчас закумарит. Не надо было пить водку! Лучше бы оставил денег.
Срочно искать ресурсы. А всех ресурсов — мамина шапка. И в ней мама ушла на работу. А больше продавать было нечего. Имелся, правда, шкаф. Дома. Но у Жуди мама отобрала ключи еще два месяца назад. Уходит на работу — выгоняет, приходит — запускает. Тоже ничего. Лысый с год как на теплотрассе. Расскажет порой — и на х… так жить?
Покрашенная почему-то синим цветом оббитая морда деревянного медведя выражала кумар. Кумарило воробья, клюющего гадости под ногами. Каким-то ломким стало небо… И тут Жудя понял, что его кумарит.
Недавно Петров прочитал на умняках про купеческую Москву. Обычно, набухавшись, купцы кричали: “А теперь — к цыганам!” Жудю приятно поразило, что московские купцы XIX века тоже упарывались. Наши люди! Больше всего Жуде теперь хотелось именно к цыганам. На машине, на трамвае — один хрен. К цыганам, по-купечески. Хотя бы грамм вымутить…
Медведь грустно покачал одноухой башкой. “Были бы деньги, братец, — говорили его глаза, — а там и хорошо…” Жудя целиком и полностью согласился с мудрой мыслью животного.
У соседей не занять — знают уже все. У друзей? Какие там друзья, вчера на все мутили — “давайте отметим Первомай!” Отметили. В гараже, потом в каком-то подъезде. Вышел нервный дяденька в майке и с молотком. Говорил, еще раз увидит у себя под дверями — руки оборвет, молотком. Чтобы не кололись. Будем знать.
Слава что-то говорил про видак у сестры. Якобы завтра выкружит ключи от ее квартиры и вынесет. Да, шкуроходина, знаем мы твои ключи. Тогда стояли в арке. Только клиент пошел — буржуй, раковые шейки в сторону — этот заметался, закружил: “Ребята, я пойду, сигарет куплю?!” И ломик — Жуде в руки. Пришлось так и отрабатывать. Жудю скрючило с кумара, но барсетка в руке (чужой) сделала свое! Представив, сколько там денег, Жудя в легкую подлетел и ломанул…
Долго куртку стирал…
Медведь участливо подмигнул: “Зато сколько вымутил? Месяц без мыслей!!!”
Месяц без мыслей. Хороший был месяц. Даже мать расслабилась. Сын, понятно, упоротый, но из дома ни волосинки не вынес. “Я люблю тебя, мама!” — чмок в щеку. Мама утирает слезинку — ну слава богу, вроде помогло лечение…
Медведь глухо сказал:
— Знаю я это лечение. Каша-малаша, капельницы. И с утра до вечера над тобой костями трясут, потому что уплочено. Два месяца прошло — свободен. Вроде лечёный. Как жид крещёный, как вор прощёный. А то, что ты уже месяц порешься, через окно дозу берешь…
— Цыц! — стукнул Петров кулаком по дурацкой балясине. Разболтался…
Медведь обиженно смолк. Удар, прямо сказать, не вышел. Легонький какой-то. На кулаке — капли пота. Да и руку саму потрясывает.
“Мутить. Мутить. Мутить”. Стучится. Стучится. “Надо. Надо. Надо”. Стучит.
По двору пошел некий фраер. Неформал, не неформал — не разберешь. Может, какой-нибудь сотрудник радиостанции, телеканала. Холеные волосы собраны в конский хвост, курточка не нашего разлива, казаки. Вот и дошагал, гнида.
— Э-эй! — глухо позвал Жудя со скамейки.
Фраер подошел.
— Десяточки не будет взаймы? — поинтересовался Жудя.
Лох с готовностью ответил:
— Будет, конечно!
И полез в карман моднявой курточки. “Сколько у него вообще?!”
Тот вытащил разлохмаченную пачку купюр и отделил от нее грязненькую десятку.
— Держи, брат!
— Какой ты мне брат? — заскрипел Жудя. — С братьями по-братски делятся!
— Разводишь? — искренне удивился фраер.
— Концы попутал, — усмехнулся Жудя Петров. — Ты где сейчас стоишь? Давай, звонок один сделаю — и через пять минут тебя весь квартал раком ставить будет!
— Звони, — просто ответил парень и оперся о деревянного медведя.
Сотового у Жуди не было. Не так давно, на жутких кумарах, он его за бесценок сдал перекупщикам. Хватило на 0,8. Кусок вечерней дозы. Поэтому Петров приподнялся и закричал:
— Куда ты облокотился, сука?! Ты в чьем дворе, гондон?!
Фраер оскорбительно засмеялся:
— Ты начальник тут? Ручки-то вон как трясутся!
— Отойди от медведя!!! — завизжал Жудя.
Денег было не выкружить. Этот лох больше, выше, а, главное, здоровее. Он тут Жудю в бараний рог, в фитю засранную цыганскую…
“Сейчас мне как дадут п…, останусь я в своем дворе отпи…, на кумаре…” — Жудя не понял, что у него получились вполне приличные стихи. За такие порой дают литературные премии.
Но пацан только хихикнул разок и отошел.
— Я тя, бля! Я тя, нах! Ебн в рот! — ругался Петров русскими междометиями, не подозревая, что за подобное словотворчество тоже иногда дают литературные премии.
Фраер, не реагируя, удалялся. Тут на плечо Жуди легла тяжеленная рука. “Все, мусора”, — пронеслось в голове. Жудя Петров обернулся.
Положив на него свою бревноподобную лапу, наклонил свою синюю морду деревянный медведь.
— Что ж это ты лаешь тут, а?! — мягко, но с угрозой произнес медведь.
— А-а! А-а-а-а! — повторил запутавшийся вконец Жудя.
Лапа держала крепко.
— Я тебя каким помню, Гоша? — укоризненно заворчал медведь. — Сидел тут, ходить еще не умел. Потом из садика веселый прибежал. Щеки красные, как помидор! На меня полез. Кто ухо мне второе сломал? Не помнишь…
Жудя Петров, потрясенный, молчал. Какой там кумар! Началось — медведи деревянные с ним разговаривают. Причем, заметьте — по душам!
— В школе — портфель на меня, и давай в снежки! Курил тут первую сигарету, — бурчал медведь, — а после вступительных, помнишь? Когда узнал, что поступил? — Мишка стеснительно почесал морду. — Тогда у меня зеленым было выкрашено… Поцеловал меня, Гоша, прямо в пасть! — Медведь смахнул крупную деревянную слезу.
Та со стуком улетела к песочнице.
— Так вот, Жорик ты мой… Ухо ты мне отбил — ничего, зажило. Чинарики об меня тушил — бывает. Ссал за мной неоднократно — и это стерплю. Но то, что ты наркотом блядским заделался — тут уж извини!
Медведь выпростал свои лапы из грунта. Две большие, обросшие корнями лапы, которые раньше выглядели, как один кусок дерева. Теперь они обрастали смолистыми когтями, хвоя перла шерстью.
— Прости-ка меня, друженько, — очень по-русски вздохнул мишка и обхватил шею Жуди цепкими деревянными лапами.
Где бежать? Куда? Очередная сигарета ткнулась угольком в песок площадки и завалилась набок. Фильтром на северо-восток.
Замутил.