Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2007
Театральный сезон 2006/07 в Екатеринбурге
Театр — живой и беспокойный организм, чье бытие подчиняется законам не менее чудесным, чем законы природы. Изучать театральную жизнь даже в одном отдельно взятом городе за один сезон — все равно, что наблюдать за развитием какой-нибудь цистозейры бородатой: понять общие закономерности бесконечно трудно, остается лишь наблюдать. С эмпирической точки зрения, которую развенчанный классик считал единственно верной, большинство екатеринбургских театров в минувшем театральном сезоне жить стали лучше, жить стали веселей и — после скандалов сезона предыдущего, в частности, забастовок в оперном, выселения Коляда-театра — продуктивно и позитивно.
Менеджмент ренессанса
Самые сильные изменения претерпел академический театр оперы и балета. Сезон он начал с новым директором. Энергичного топ-менеджера Андрея Шишкина перевели из Уфы указом сверху, его назначили чиновники, утомленные многочисленными ябедами коллектива, которыми тот засыпал Москву. Вообще люди театра обожают сплетничать, но только между собой, выносить сор из избы как-то не принято; коллектив же оперного позволил себе огласку по полной программе.
Представлял нового директора лично руководитель Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой с напутствием: “Хватит модернизма! Вы “Травиатку” сначала поставьте, зрителей в зал верните”. Завет руководства выполнили, “Травиатку” поставили. От сырых и скучных предыдущих премьер этот спектакль отличался как небо от земли. “Травиата” получилась роскошной, — еще и потому, что изначально делалась в экспортном варианте, для гастролей в Португалии. Первую премьеру сезона, “Снегурочку” Мусоргского, тамошний импресарио отверг как слишком сложную, которую португальский зритель может и не оценить, потому в рекордные сроки подготовили “Травиату” и успешно откатали ее за границей, куда театр не выезжал уже почти десять лет. В октябре оперный снова поедет на заграничные гастроли — к океану и пальмам, в столицу Таиланда Бангкок.
Таким образом, оперный, совсем было увядший, воспрял и вышел на новый, современный уровень. Для академического государственного театра такое стало возможным, лишь благодаря работе директора, знающего толк в бизнесе, объектом которого служит театр. Шишкин изменил сложившуюся еще в советские времена систему, упразднив должности главного режиссера, хореографа, художника, — сейчас таковых, по западному образцу, только приглашают на отдельно взятую постановку. Очевидно, ему удобно работать с людьми, которых он знает давно и которым доверяет, поэтому в постановочных группах так часто появляются “варяги” из Уфы.
За сезон в театре подняли четыре премьеры: три оперы (“Снегурочку”, “Травиату” и “Тоску”) и один балет — “Корсар”, который поставил Etoile Парижской Гранд-опера Жан-Гийом Бар. Предпочтения, как можно заметить, отныне отдаются опере.
Появилась в театре и новая традиция: ради повышения статуса премьерные спектакли работают специально приглашенные исполнители. На Виолетту, например, приглашали великолепное сопрано из Челябинска, злодея-барона в “Тоске” пел баритон с Сицилии, а в “Корсаре” заглавную роль Конрада танцевал солист Гранд-опера. Такой же традицией стало посещение премьер чиновниками из Минкультуры РФ.
Претерпела изменения и труппа. В оперной — новый солист, молодой, под 40 лет, тенор, который хотя бы в силу возраста и худощавого сложения более подходит для исполнения заглавных теноровых партий героев-любовников, чем его коллеги. Владимира Чеберяка называют “самородком”: выросший на конезаводе “Омский”, он начал профессионально заниматься вокалом лишь в 27 лет, работал в театрах Омска, Калининграда, Башкирии, номинировался на “Золотую маску”.
В балетной труппе также пополнение. Хореографом-репетитором и одновременно, так сказать, “играющим тренером”, который время от времени появляется на сцене, пригласили (конечно же, из Уфы) 26-летнего танцовщика Дениса Зайнтдинова. Таких великолепных прыжков, какие исполняет он, на екатеринбургской сцене не видели давно, если видели вообще. Сложные па даются ему непринужденно, причем его парение отнюдь не выглядит акробатическими этюдами: страстный, чрезвычайно мужественный исполнитель, пожалуй, единственный пример настоящего мачо в екатеринбургском балете.
Бар выбрал для своей постановки “Корсара” самый сложный вариант па-де-труа, самого знаменитого фрагмента этого балета, предложенный в 20-х годах прошлого столетия знаменитым Вахтангом Чабукиани. Многие балерины крутят 32 фуэте, визитную карточку женской партии этого трио, но танцовщиков, которые могут повторить револьтад Чабукиани (прыжок через согнутую ногу), можно пересчитать по пальцам. В Екатеринбурге такой только один — Зайнтдинов.
Разболтанный ранее кордебалет весьма достойно проявляет себя не только на премьерах, — и другие репертуарные спектакли выглядят гораздо чище и достойнее. Хор великолепно проявил себя в той же “Травиате” в многочисленных и сложных по географии массовых сценах. Теперь в этот театр можно ходить, не настраиваясь заранее на всепрощенческий лад (пусть поют неважно, зато “свои” и музыка живая), спектакли можно оценивать по гамбургскому счету, без всяких скидок “по блату” и “для своих”.
Словом, театр ожил. Возможно, в знак перемен вскоре загорится и, казалось бы, навеки потухший фонарь в руке одной из трех граций над входом во вместилище муз — в Екатеринбургский театр оперы и балета.
Гордость патриота
Театр музкомедии пошел на рекорд: второй год подряд он привозит в Екатеринбург “Золотую маску”, что для театра, не имеющего счастья существовать в Питере или Москве, является практически невыполнимой миссией. Предыдущую “Маску” музком получил за “Ночь открытых дверей” по “Рождественским повестям” Диккенса, причем тогда дико возмущенная московская театральная общественность довольно злобно шушукалась, что уральцы “Маску” “купили”. По вручении нынешней премии шепотков стало поменьше.
Самую престижную театральную премию России завоевала Елена Костюкова, которой еще и двадцати лет нет, студентка училища им.Чайковского. Ее мальчик-паж Керубино из “Figaro” признан, как ни парадоксально это звучит, “лучшей женской ролью” в музыкальных спектаклях России всей. Спектакль-эксперимент, окрещенный создателями remix-оперой, как коктейль, взболтали из разных жанров — классической и рок-оперы, клубной музыки и мюзикла. По признанию его постановщика Дмитрия Белова, такого экстрима столичные театры просто не могут себе позволить — зрители не поймут.
К чести зрителей екатеринбургских, музком и в нынешнем сезоне продолжил дерзать и осваивать, вроде конкистадоров, “белые пятна” на карте музыкальных жанров. Премьера-next этого сезона “www.СИЛИКОНОВАЯ ДУРА.net” обозначена как “reality-мюзикл в 2-х действиях”.
Со времен Эсхила театры нуждались в актуальных пьесах: тому пришлось сочинять “Персов”, а Александр Пантыкин с Константином Рубинским написали “Силиконовую дуру” (“CD”), архиактуальный спектакль под знаком компьютерной зависимости. Поэт Рубинский — екатеринбуржец, композитор Пантыкин ныне эмигрировал в Москву, где в основном пишет музыку к сериалам, но продолжает именоваться “молодым уральским композитором”. Кому как, а лично мне как патриоту гордо за местные силы, сумевшие создать современный мюзикл, приправленный высокими технологиями.
Ставшее возможным только сейчас знакомство в чате — подарок для завязки сюжета, пока еще не оцененный драматургами по заслугам. Часть действия происходит в Интернете, который режиссер Кирилл Стрежнев сумел визуализировать. Мы знаем, как выглядит Всемирная сеть в кино — “Матрицу”-то все смотрели, — но в “CD” она впервые выражена средствами хореографии. Воплощение сети в танце, придуманное хореографом Сергеем Смирновым, позволяет понять: “Так вот ты какой, килобайт интернетовский!” Ломаные движения виртуальных призраков и их наряды идеально соответствуют непостижимому для разума феномену Интернета.
“CD” рождался долго и в муках. Почти два года сходились придумывать спектакль Пантыкин с Рубинским и режиссер Кирилл Стрежнев с помощником Еленой Обыденновой. Каждый поворот сюжета, каждый музыкальный фрагмент обсуждался коллегиально. Финал придумали практически накануне премьеры и сделали его замечательно: историю про конфликт поколений, достойную желтопрессных страниц, которая, казалось бы, неминуемо должна завершиться трагедией, оставили без развязки, в воле зрителя додумать любое ее продолжение. И весь спектакль получился светлым и романтичным — “про любовь”.
“CD” уже успела завоевать одну, быть может, самую ценную награду — от публики, спектакль идет при переаншлагах. И его зрители в большинстве своем — в том же возрасте, что и герои на сцене. А ведь завлечь в зрительный зал эту возрастную категорию практически невозможно. Младшеклассников организованно водят к Мельпомене на сказки или сценические версии произведений, которые проходят в школе. Затем театры посещают выпускники вузов, уже не стыдящиеся потратить свое свободное время на неподвижное сидение в зрительном зале. Но между ними — провал.
Как я понимаю, музком уже “Figaro” делал как раз для “племени младого”, но одних только современных ритмов и пластики для выполнения этой цели оказалось недостаточно. Next-поколению требовалась еще и соответствующая story, какую им предоставили в “CD” — ко всеобщему удовольствию.
В спектакле заняты артисты, немногим старше своих героев. Главный режиссер музкома Кирилл Стрежнев озаботился ковкой молодых кадров для своего театра еще в начале 90-х годов прошлого века. В театральном институте он взял под свое руководство курс, не оставляет вниманием и перспективных студентов “чайника” и “консервы”, как в просторечье именуют училище им. Чайковского и консерваторию. И сейчас музком может себе позволить вывести на сцену семнадцати, восемнадцатилетних артистов, что для театров, вообще говоря, большая редкость. Например, в “CD” главную роль исполняет обладатель голоса сексуального тембра, студент IV курса ЕГТИ Евгений Зайцев, в театре он работает уже два года. Его однокурсник Алексей Литвиненко, “хорошист” по жизни, играет двоечника и барыгу по кличке Дуремар.
Во время оно екатеринбургский театр музыкальной комедии называли “лабораторией советской оперетты”. Один из лучших музыкальных театров в стране смело экспериментировал, постановки тогдашнего главрежа, легендарного Владимира Курочкина, оставались эталонными многие годы. Сейчас можно говорить о том, что “эпоху Курочкина” достойно продолжает “эпоха Стрежнева”, театр остается дерзким и молодым — и в буквальном смысле тоже.
Чертовщина, сеновал и игра в бисер
Как личинки ручейника принимают форму убежища, где им удалось затаиться, — так же, по моему мнению, на драматический театр влияет внешность здания, где он обитает. Вместилище академического театра драмы выстроили сильно похожим на мавзолей, под боком у обкома партии. Неудачный проект и неудачное место, куда не ходит общественный транспорт (надо полагать, чтоб не мешал чиновникам), — да и бытие театра проистекает не самым лучшим образом.
Премьеры сезона — что “Всё кончено”, переименованная режиссером Евгением Ланцовым из “Все в саду” Олби, что булгаковская “Кабала святош”, поставленная главным режиссером театра Владимиром Рубановым, — неинтересны и скучны. Не особо спасла ситуацию даже “Смерть Тарелкина”, которую выбрал для постановки литовский режиссер Сауляс Варнас, хотя по сравнению с предыдущими занудными спектаклями она выглядит прямо-таки шедевром.
Опыт приглашения “варягов” для Драмы оказался удачным. К “Тарелкину” написаны световая и звуковая партитуры, подобрано современное музыкальное оформление, используются видеопроекции. На сцене появилась давно не виданная “география”: артисты не толпятся в середине сцены, попеременно убегая в правую или левую кулису, а плетут козни в ее глубине, за прозрачным занавесом и даже выбегают в зал. Сама пьеса Сухово-Кобылина трактуется неожиданно — в мистическом ключе, не без чертовщинки. Но, увы, как одинокая ласточка весны не делает — так и один спектакль не в силах изменить общую атмосферу увядания, свойственную этому театру с его уже немолодой труппой.
Сухово-Кобылин стал сейчас модным автором, ставят его наперебой, например, в московских театрах в прошлом сезоне было 14 постановок его пьес. Следуя за модой, не отстал от драмтеатра и любимец городских властей — Камерный театр. Его выстроили на излете социализма, тратя средства без меры. Модерновое здание спрятали за фасадом деревянного дома, впихнув в историческую застройку. Избыточная и уже устаревшая социалистическая роскошь давит на зрителя, что сводит на нет впечатление от удобного зрительного зала и просторной сцены, — в этом театре неуютно.
Неловко и на спектаклях. От “Свадьбы Кречинского”, зачина трилогии Сухово-Кобылина остается одно неудобство. Режиссер Евгений Ланцов отдал постановку на откуп артистам с напутствием: “Сделайте мне смешно”, — что, при всем уважении к актерской профессии, недопустимо: сапоги таки должен тачать сапожник, а спектакль ставить — режиссер. В результате артисты скатились до шуточек, уместных, скорее, на капустнике.
Такая бесхребетная постановка — для Камерного не исключение. Скажем, в прошлом сезоне тот же Ланцов сделал в том же театре невыносимо скучного “Дядю Ваню”, которого этим летом все-таки поощрили областной театральной премией “Браво”, — поскольку Камерный театр принято ободрять. Премию, впрочем, дали художнику Владимиру Кравцеву — “за какой-то сена клок”, если использовать слова Гамлета. Он уставил и увесил сцену тюками источающего упоительный аромат свежего сена, расширив средства воздействия театра за счет обоняния.
Кравцев, скорее всего, сам того не ведая, стал первооткрывателем. И перспективы этого пути очевидны: арома-медиа, машинки, источающие незаметные, но приятные ароматы, успешно используются в торговле, в шоу-бизнесе, но в театре до сих пор носы зрителей бездействовали. Возможно, вскоре эти нехитрые аппараты придут и в зрительный зал, и к спектаклям будет сочиняться партитура запахов.
Сеновал присутствует и в новой постановке ТЮЗа — “Жак и его господин” по модному Милану Кундере — только не в натуральном виде, а заключенный в цирковой аппарат, так называемое ренское колесо, которое перекатывается по сложной двухэтажной конструкции.
ТЮЗ сражается с данной ему архитектурой, и в “Жаке” из сцены большой сделали маленькую, сократив ее за счет рядов стульев для зрителей. В таких непростых условиях — нос к носу со зрителем — прекрасно и естественно работает Валерий Смирнов. Его Жак-простолюдин бесконечен как Вселенная, как любой из нас.
Столичный режиссер Олег Рыбкин и одна из самых сильных постановочных групп в стране (сценограф Юрий Гальперин, художник по костюмам Фагиля Сельская и художник по свету Сергей Грачев) создали современный, интересный спектакль, который надо смаковать, как хорошее вино, обнаруживая все новые оттенки букета. Кундера написал “Жака” по мотивам романа Дидро, который, в свою очередь, вдохновлялся Стерном. Такая многослойность, философия века Просвещения в современном изложении, дает нелегкую нагрузку на мозги зрителя — в самый раз для любителей интеллектуальной “игры в бисер”. Вот так уж получилось в этом сезоне, что самый глубокомысленный спектакль создан в театре юного зрителя, а в его епархию, в свою очередь, вторгся театр музыкальной комедии.
Игра в кости
“Гамлет” — произведение программное для театра, для режиссера, поэтому нет ничего удивительного в том, что Николай Коляда в честь юбилея (уже пятилетнего!) театра имени себя выбрал именно эту пьесу Шекспира. Коляда — режиссер боли, страдания и надрыва, его кредо “ничего не слишком”, скажем, единственного черепа бедного Йорика на сцене ему мало, он заменяет его кучей костей.
Такая избыточность сделала “Гамлета” самой что ни на есть трагедией. “Несчастья начались, готовьтесь к новым”, — сулит принц Датский, и режиссер выполняет данное обещание. И в этом смысле его работа передает саму суть феномена театра. Непревзойденный авторитетом Аристотель ратовал за катарсис как высшую цель театрального искусства, подразумевающую очищение души. К сожалению, та часть аристотелевой “Поэтики”, где об этом говорится, до сего времени не сохранилась, но “Гамлет” Коляды вполне позволяет прочувствовать ее содержание. Его Гамлет настолько несчастен, что по сравнению с его страданиями любые неприятности реальной жизни кажутся трын-травой, — и зритель обретает искомое очищение души или, в других терминах, психологическую разгрузку.
Как режиссер Коляда позволил себе такую абсолютную свободу самовыражения, о какой другим остается только мечтать. Бестрепетной рукой он сократил текст Шекспира в переводе Пастернака почти наполовину, поставив себя с ними на равную ногу, что требует не просто смелости, но — ощущения демиурга в себе: “Стихии мне подвластны”. Поэтому спектакль получился таким интересным — жестким и страстным, исключительно авторским, показывающим, что думает Коляда о Шекспире, мир его праху.
Та же свобода, которая, как нас учили, есть “осознанная необходимость”, позволила режиссеру появиться на сцене в ключевой роли Призрака, дающей толчок всему сюжету. Коляда развеял сожаления тех, кто горевал по поводу чересчур краткого пребывания этого интереснейшего персонажа на сцене: Призрака в спектакле много, он же отчасти исполняет роль могильщика, забирая с собой умерших. И начинается “Гамлет” с похорон его отца, которого, как известно, звали так же — и лишь потом, “прислонясь к дверному косяку” появляется Гамлет-сын. Его играет большой артист Олег Ягодин, самый молодой из “заслуженных” в Екатеринбурге, он же — рок-музыкант, по которому сохнут фанатки.
На мой взгляд, одна из несомненных заслуг “Коляда-театра” — создание труппы единомышленников, цельной, как кристалл. Другая — воспитание зрителя, заточенного именно под это культурное учреждение, зрителя не случайного, интеллигентного, чуткого, понимающего, такого, о каком другие могут только мечтать, в чье существование даже не верится, пока не увидишь.
…Тот же Гамлет поучал: “Цель театра во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное — низости, и каждому возрасту истории его неприкрашенный облик”. Жизнь меняется, и театры меняются вместе с нею. Затишье летних каникул кончилось, и новый сезон, я уверена, приготовит не меньше сюрпризов. Театры-зеркала в Екатеринбурге совсем разные, но от этого только интересней.