Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2007
***
— Ну, как там, как, Сергеич? — я выкрикну, отчаясь.
— Моя — не зарастет. За ваши — не ручаюсь.
***
Выходит лес из леса… Вот так-так!
Ему бы оглядеться. Но куда там!
Скорее в город. Там, твердят, убрали
Уже леса
С гранитного подобья человека.
Прибавить ли ему теперь свой шелест
К шелесту знамен?
Или в сторонке молча постоять?
А может, стоит дать им две-три ели —
Иголками дорожки усыпать?
Над городом — здесь неба синь не та,
Здесь не подымешь с каждого куста
Вчерашний блеск февральского Юона.
Здесь вывески державного закона.
Булыжник здесь, трамваев теснота.
…Но вот отговорили.
Рухнет медь
На было присмиревшую Исеть.
У, как пойдут, под флагами червонясь,
Из-под прицела пристальных оконниц!
И, как в руках у матери дитя,
Прижитое, прижатое к груди,
Их будущее — им маячит май.
А лес, толпой и светом опьянен,
Из-под пыланья-веянья знамен,
Опять к себе, к своим пенькам-колодам,
К своим тенетам и своим свободам,
Где каждый — сам себе Юон.
И каждый сам себе — и гимн, и ода.
***
Отголубеют скоро тени
На рыхлом мартовском снегу.
День-два — и выступят ступени
Не в снег, не в холод, не в пургу,
А в синеву речных туманов
Перетечет голубизна,
В голубизну лесных полянок
Преобразуется она.
И мы, апрелясь и июнясь,
Не слышим в лепете листвы:
Нас поворачивают в юность
Преображения синевы.
В то, что нас с детства удивляло,
Чего всегда нам было мало,
В то, что нас с миром примиряло —
В синь-тишину, в синь-кутерьму.
И если из окна больницы
Я вижу: синевы напиться
Март хочет из лесной криницы,
Я аплодирую ему.
***
День полон шелеста и блеска —
Он сам себя зажечь бы смог.
Иду и знаю я, что не с кем
Мне разделить печальных строк.
Все — от травинки самой малой —
Здесь дышит жаждой бытия.
Мир не задумался нимало
Над возрастом своим, как я.
Стоит он, выше всяких башен
И шире всяческих знамен,
Людскою выдумкой украшен,
Людскою жизнью напоен.
А отними все то, что дали
Ему в тысячелетьях мы,
С чем он остался бы, опальный?
С песком и камнем Колымы?
Но что ему! Людских молений
Не хочет слышать он и знать.
Он верит: пена поколений
Все так же будет прибывать.
Иду я в шелесте и блеске,
Осыпан лиственной молвой.
И таю вместе с перелеском,
С его летящею листвой.
***
Урал… Привыкли на ура!
А на ура не все дается.
Пора тебе, Урал, пора
Вернуть искусство лозоходца.
Лозой промерить глубь времен,
Рельеф и складчатость породы,
Лозой привлечь грозу, озон
И благосклонность всей природы.
Лозой… Иначе жить нельзя…
Теперь несложно кануть в Лету.
Не зря и сам ты, как лоза,
Лег меж двумя частями света.
Лозою гибкой оснащен,
И в глубь земли, и в глубь времен
Ты, как проходчик, погружен,
Дни раздвигая, словно ветки,
Идешь вперед и ставишь метки.
Тебе, идущему с лозой,
Тебе, шуршащему кирзой,
Тебе, умытому росой,
Пора вернуться из разведки.
***
Жизнь рассказываемая — вся! —
Мелькнувшая, как сновиденье,
Вся вставится в стихотворенье,
Как занавеска, паруся.
И хорошо, коль довелось
Сказать, увидев эти строки:
“Белеет парус одинокий!”
Да вот белеет ли? Вопрос…
***
Ждать нечего. Народ, терпи!
Нас не спасут ни те, ни эти.
Все было на твоем пути —
За лихолетьем лихолетье.
И остается лишь терпеть…
Не звать же золотую рыбку?
Опять нашлось, кому и петь,
Кому считать свои прибытки…
***
Своим терпеньем удивляя,
Как от трамвая до трамвая,
Живем мы от обвала до обвала…
Чего тут только не перебывало!
А все народ, как лес, редея,
Стоит, не спрашивая: где я?
Не ждя, что кто-нибудь ответит,
В каком живем тысячелетье.
***
Зачем-то летела стрела
На болото, к лягушке?
Зачем-то считала года
Вещунья кукушка?
И что же, все это не счет?
И все это враки?
И солнце напрасно печет?
Напрасны прекрасные маки?
Так нет же! Когда я слежу
Вхождение рассвета,
Я с небом дружу,
С землею согретой.
Так нет же! Родимая пядь…
Здесь хватит земли мне лежать.
***
Видишь, бабуля, денежные потоки?
Слышишь, как они шелестят, омывая твой дом?
Видишь, бабуля, сколько там денег? Столько,
Что иногда даже и остаются брызги на доме твоем…
Помолись, бабуля, Господу: надоумил бы президента,
И хоть бы узенькую канавку он к избенке твоей прокопал.
Ты ли не заслужила! В рукавицы брезентовые
Въелся, поди-ка, навеки бабий лесоповал.
То, что тебе, бабуля, принадлежит по праву,
Надо просить, как милость. Слышишь, шумит поток?
Это гонит деньги родная твоя держава.
Единой капли не пало пока что на твой порог.
***
— Ты — по стенке… по стенке… Или
Упадешь. Подъемец-то крут!
Подчистую, считай, разорили,
А теперь вот советы дают.
Мать Россия! Умолкните, оды!
Прочь дежурных твоих звонарей!
Снова только терпеньем народа
Возвратишься ты к жизни своей.
А спасители… Снова на площадь —
Имена их, как встарь, выкликать?
Только молча опять усмехнешься.
Ты-то знаешь, кто спас нас опять.
***
Осень пышет — большой самовар —
Светит медью и тонким узором.
Пить бы чай за простым разговором,
Да нельзя! Подступает уж край.
Чуть прихлынет — и снова откат.
И стареет вода по колодцам.
И такой у подсолнуха взгляд —
Не дай Бог невзначай уколоться.
Зашершавел, да-да, зашершавел,
Зашершавел, щетиной оброс
Край родной.
Только солнце берез
Так же светит в осеннем расплаве.
Значит, все еще можно спасти —
Не спасенное невозвратимо,
Если каждое утро — с пяти,
Каждый день — до лампад негасимых.
***
Успею ли я выгореть дотла?
Восьмидесятое подкатывает лето.
А может, в каждом остается что-то недопето?
Смахнется прочь, как крошки со стола.
А, впрочем, стоит ли горюниться: мол, вот оно!
У каждой птицы столько недолетано!
В запасе было столько виражей!
Как у тебя, возможно, тиражей.
***
Каким я пламенем живу,
Каким я именем зову
Свои оставшиеся дни
Незапланированной траты!
Поэзия! За всех ходатай
Пред вечным небом искони,
Клони, клони, еще клони
Над жизнью незамысловатой,
Давно исчисленной по датам,
Обрывистой и узловатой,
Спрессованной меж ними, сжатой,
Замысловатости свои.
В ней, в этой жизни дыроватой,
На свет и радость небогатой,
Вполне возможно, лишь одна ты
И стоишь, чтобы, как солдату
В бою старухе тароватой,
Сказать:
— Чуть-чуть повремени!..
***
И все-таки — вот она, власть:
Сказано — и свершилось.
И вот она, Русь, понеслась,
Да так и не остановилась.
А Гоголь? Зачем ему сон?
В глазах — изумленье провидца.
И что он бросает в огонь?
Не должное сбыться?
Эко
О. К-о
Экобург, как наган в кобуру,
Втиснет толчком история
В раздавшееся межгорье:
Россия. Точка. Ру.
Он у нее всегда про запас —
Огонь, затаенный в межкаменье.
И было такое: спас и спас —
Под тем и под этим знаменем.
Что еще там, кто глядит впереди?
Осень скупа предсказаньями.
Ясно одно: гасить погоди
Плоть затаенного пламени.
Гридницей быть бы тебе, Экобург!
Слава была бы та еще!
И все же не гасни, отблеск мортир,
Купол, тебя венчающий!
***
Когда листается альбом
Нечеловеческих страданий,
Невольно ловишь воздух ртом
И ищешь четких очертаний.
Косого вымпела рывки,
Большого воздуха порывы,
И люди — словно островки,
Одной лишь жаждой выжить живы.
На небо глянешь — неба нет:
Одни какие-то лоскутья,
Звезда ли, облако — предмет,
Лишь отвлекающий от сути.
И все ж когда придет строка,
Где лес и солнечные пятна,
Как снова жизнь твоя легка!..
Вот это, правда, непонятно…
***
Я здесь, с беднейшими… Я здесь…
Среди травы, среди растений…
Здесь мне дают деревья тени,
А облака — себя прочесть.
Быть хорошо ручью ручьем,
Быть хорошо хвощу — хвощом,
Быть хорошо сосне сосной
И говорить сейчас со мной.
Здесь я не беден,
Здесь — богат
Равновеликостью утрат.
Блестят окатыши речные,
И, блеском их заворожен,
Я бы от имени России
Отвесил им земной поклон.
Как не сказать судьбе:
— Мы — квиты!
Ну, не из области ль чудес:
Быть трижды тертым, трижды битым
И — сохранить подобный блеск!
***
Казалось бы: иди под облаками
И говори с травою и рекой.
Но ты глядишь на меркнущее пламя,
Качнувшееся тихо над строкой.
Припасть к сосне плечом, как к косяку,
Найти на ней последнюю зарубку.
Как вырос мир!
Обуглить ли строку
И удивиться своему поступку?
Не надо только: Гоголь… том второй…
У Гоголя — героев целый строй,
И между них, возможно, есть прогалы.
Вот встань в один из них и — стой!
Тебя, такого, там недоставало…
***
Скрыть ее? Блеснуть издалека?
Вот она, пришедшая строка,
Взявшаяся, словно ниоткуда!
Это ли не чудо языка?
Это ли не чудо!
Захочу — могу ей поделиться.
Сам ли полюбуюсь ей пока.
Спрятать, как металл редкоземельный?
Скрыть ее в таблице менделейной?
Может, вправду спрятать под засов?
Всем сейчас — жаль-жаль! — не до стихов.
Да и к тому же так ли уж редка?
Что с ней делать, с редкостью музейной?
Что с ней делать, вещей, мусикейной,
В дни, когда идет все с молотка?