Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2007
Валентина Викториновна Артюшина родилась 11 ноября 1926 года. Закончила отделение журналистики УрГУ в 1948 году. Двадцать лет возглавляла редакцию художественной и детской литературы в Средне-Уральском книжном издательстве, двадцать два года заведовала отделом прозы журнала “Урал”. Член Союза журналистов России. Заслуженный работник культуры России.
Два десятилетия в “Урале” советского периода
Первый юбилей — десятилетие “Урала” — официально отмечали в писательском доме на Пушкина, 12. Поздравления принимал В.К. Очеретин, накануне постановлением бюро обкома КПСС утвержденный главным редактором.
Хорошо помню атмосферу события, потому что вручала адрес от имени книжного издательства. Пришла, что называется, на именинный пирог, а пирог оказался с горчинкой. Этим же постановлением от двадцать восьмого ноября 1967 года был освобожден от своих обязанностей главного редактора Г.К. Краснов.
Краснов и Очеретин были моими сокурсниками по университету. Жора пришел на первый курс сразу после школы, экстерном закончив десятый класс. Вадим появился на втором курсе, имея трудовой и фронтовой опыт. После окончания университета Краснов с женой уехали на Сахалин, Очеретины остались в Свердловске. Со временем Очеретин возглавил “Уральский следопыт”, Краснов, вернувшийся с востока, — журнал “Урал”, сменив Олега Фокича Корякова.
В 1962 году Краснов и его редколлегия задумывают дискуссию под рубрикой “Писатель и время”. Виктор Астафьев открывает ее в одиннадцатом номере статьей “Нет, алмазы на дороге не валяются”. В номере двенадцатом продолжают Вадим Очеретин статьей “С веком наравне” и Павел Макшанихин — “Почему трудно писать правду”.
Статья Астафьева написана неожиданно светло по тону, писательски по стилю, целиком посвящена творческим вопросам.
У Очеретина задача политическая. Он указывает на близорукость, обывательскую успокоенность низшего партийного звена, “партдур”, не видящих ревизионистского критиканства части интеллигенции. “Главное в нашем труде — борьба за коммунистические идеалы”. И обещает: “Буду бороться пером так же, как автоматом”.
Макшанихин сетует на то, что писать правду мешают проявления культа личности.
Гром грянул незамедлительно. Уже через месяц, пятого февраля, собирается бюро обкома КПСС. Предостережения Очеретина были восприняты как поклеп на партию, Астафьев обвинен в невнимании к задачам коммунистического воспитания, поставленным перед литераторами, Краснову объявлен партийный выговор “за грубые политические ошибки”.
Минуло четыре года. И вот неожиданный поворот событий. Прощенному Очеретину надлежало теперь ликвидировать в журнале “беспринципность и нетребовательность в отборе литературного материала”, допущенную его товарищем.
Георгий Константинович Краснов был вполне профессионален. Несложно понять, что формулировка “нетребовательность” не была связана с художественными достоинствами текстов. Наступали идеологические заморозки.
“Урал” возник в благоприятное оттепельное время. Время расцвета журнальной художественной прозы и публицистики. “Новый мир”, “Знамя”, “Дружба народов”, “Звезда” — эти центральные издания не только отражали общественное мнение, но и формировали его. Их выписывали, покупали, передавали из рук в руки. В библиотеках за литературными журналами выстраивались очереди.
Лучшая советская литература рождалась в это время. Какие имена! И какие трудности в преодолении цензуры… КПСС рассматривала литературу как свой рабочий инструмент, стремилась подчинить творчество примитивной схеме соцреализма. Естественно, что молодой журнал уральских литераторов становился на ноги под усиленным идеологическим контролем партийных организаций — своей, писательской, и высшей, обкомовской.
В.К. Очеретин был членом редколлегии кочетовского журнала “Октябрь”, слывшего оплотом соцреализма — метода, творчески близкого автору романа “Я твой, Родина!” Товарищи из обкома доверили ему “поправить” журнал. Вадим предложение принял. Началось второе десятилетие истории “Урала”.
Как это часто бывает, новый главный редактор обновил штат, поставив во главе творческих отделов крепких профессионалов. Собственно, почти все они отдадут журналу по двадцать и более лет жизни, завершат советскую его историю и выйдут на пенсию после поворотного девяносто первого года. Но до этого еще далеко.
Может быть, самую благодарную память о себе Очеретин оставил тем, что пользуясь авторитетом в эшелонах власти, отвоевал для редакции прекрасное помещение, четвертый этаж в здании на Малышева, 24.
В 1969 году я пришла в “Урал” заведовать отделом художественной прозы. Прощаясь со мной, коллега из книжного издательства написал: “Нет, нет, ты с нами не прощаешься, ты только вверх перемещаешься”. Я и правда считала этот переход с третьего на четвертый этаж более высокой ступенью в квалификации. Мне импонировало стремление Вадима Очеретина сделать журнал общеуральским. Это расширяло авторский круг, давало возможность лучшего выбора рукописей для публикации. Очеретин инициировал публичные встречи с читателями, выезды на предприятия, конференции, любил так называемую массовую работу. Все вместе способствовало росту тиража и рентабельности журнала. Авторский костяк прозы сохранялся тот же, что и при Краснове. Это были писатели старшего и среднего поколения. В Челябинске Валеев, Петров, Прокопьева, в Перми Давыдычев, Крашенинников, в Оренбурге Бурлак, Струздюмов, Уханов, свердловчане — Александров, Власов, Долинова, Никонов, Путилов, — перечислять всех нет смысла.
Но… Шло время, и неладно становилось в “Датском королевстве”.
Приняв журнал, Вадим Кузьмич своей творческой программой объявил “горьковское направление”. Главным в оценке произведений у него было наличие социального оптимизма. Открыто, жестко заявил: “Астафьев у нас печататься не будет”. “Пока я в журнале, Александру Филипповичу здесь не место”. Отклонил предложенный нам и рассказ Петра Краснова из Оренбурга: “Деревенщик!” (Дебют Краснова в “Современнике” долго ставили нам в укор.) В результате журнал начал терять талантливых авторов.
Хлопнув дверью, ушел из редакции Николай Никонов. Невозможны стали публикации А. Ромашова, писателей новой волны, острых публицистов. Поэты были недовольны заведующим отделом поэзии Л. Шкавро. Очеретин неизбежно входил в конфликт с писательской организацией и, хуже того, со своим творческим коллективом. Ситуация оказалась настолько накаленной и бескомпромиссной, что Очеретин вынужден был подать заявление об уходе “по болезни”. Обком нехотя удовлетворил его просьбу.
Вадим Кузьмич тяжело перенес поражение. Не привык к этому. Здоровье его действительно пошатнулось. Но драма его как руководителя журнала — вовсе не результат чьих-то козней. Она создана была им самим, непониманием роли литературы в период, когда из тихой заводи мнимого благополучия она вырвалась на главный фарватер общественной жизни.
В 1980 году в журнал пришел новый главный редактор — Валентин Петрович Лукьянин. Его достаточно хорошо знали как автора отдела критики, участника дискуссионных столов. Интеллигентный, умеющий слушать собеседника, терпимый к резкостям порой строптивых, уверенных в себе оппонентов, безотказно читающий все, что исходит из отделов, твердый в принципах, но способный к компромиссу — он творчески сплотил коллектив. Одобрив рукопись, он уже никогда не отрекался от публикации, защищал ее на обсуждениях, не предавал отдел или ведущего литсотрудника, брал ответственность на себя.
Шло третье, советское еще, десятилетие журнала. Материальная база издания позволяла расширить и географию, и тематику публикаций. Радовали самобытностью языка, близостью к земной народной жизни, искренностью испытанные А. Чуманов, Т. Чекасина, А. Титов. Вернулся Никонов. Напечатали “Диафантовы уравнения” Ромашова. Журнал открывал новые имена. Талантливая молодежь приходила со своей темой, стилем, с новым чувством времени.
У нас с Лукьяниным сложилась хорошая практика отбора публикаций. Я вела “разведку” и держала связи с областными писательскими организациями, он часто выезжал в Москву, участвовал в разных союзных акциях. Авторитет журнала в центре вырос.
Остановился у нас “Человек убегающий” В. Маканина, мы первыми познакомили читателей России с “Делом Тулаева” Виктора Сержа, с романом М. Осоргина “Сивцев вражек”, с романом лауреата Нобелевской премии И.Б. Зингера “Шоша”. Напечатали повесть О. Мирошниченко-Трифоновой, в которой за художественным вымыслом угадывался образ замечательного советского писателя Юрия Трифонова… Но все-таки это были “гости” достаточно редкие. Журнал печатал прежде всего своих — молодых уральских авторов.
Литературу делают яркие личности. Их рукописи сразу же выделяешь из общего потока. Читаешь и, как в кювете с проявителем, проступает образ автора. Когда я читала дебютную повесть Леонида Юзефовича “Обручение с вольностью”, видела за ней человека честного, образованного, даже… опрятного. Так и оказалось при знакомстве.
Редактор наедине с рукописью не только настройщик инструмента, ювелир-огранщик, но и психолог. А в награду ему — радость открытия нового имени. Вот несколько примеров.
Александр Иванченко, “Автопортрет с догом”. Известие о рукописи принес Владимир Турунтаев. Приехал с семинара молодых: “Талантливо, ново, но цензуру не пройдет — тема лишних людей. Попробуйте хотя бы дать фрагмент”. Мы с Валерием Исхаковым, тогда сотрудником отдела, прочли повесть. “Никакого фрагмента, надо печатать целиком!” — решили оба. Оказалось, Валентин Петрович знал о рукописи, участвовал в том семинаре, но в другой секции. Наше намерение он одобрил. Не без некоторых трений при редактировании текст был напечатан и имел большой успех, стал открытием “сердитых” молодых людей — предтечи нового перестроечного поколения.
А. Иванченко еще дважды у нас печатался, потом уехал в Москву. В Москву закреплять свой успех отправились Л. Юзефович, Т. Набатникова, А. Королев, А. Дудоладов, а позже и О. Славникова.
Кстати, о Дудоладове. Мне попал в руки его рассказ “Капля”. Идет человек в ясный день по улице и несет свисающую с пальца огромную, прозрачную, дрожащую перламутром водяную каплю. Все. Скажете, чушь? Нет, читая эту миниатюру, ты испытывал чувство счастья, света, добра. Вся проза у Саши была такая — неожиданная, окрашенная светлым юмором.
Сам Саша был такой. Общение с ним, его улыбка, милое добродушное лицо покоряли вас обаянием. Подборку его рассказов, вопреки обыкновению, мы поставили на открытие номера — место большой прозы. Обычно этот веселый жанр вел Феликс Вибе в отделе юмора и сатиры, которым номер завершался. Но не обиделся перехвату, понял. В Москве Дудоладов был хорошо принят, печатался, звучал на радио, но, к сожалению, рано умер.
В моей памяти остаются, однако, и публикации как бы проходные. Их авторам не хватало мастерства, но они привлекали внимание остротой темы. Таким был дебют Юрия Тупицына из Орска. Его фантастическая повесть “Дьяволы” рассказывала о существовании некоего биологического сообщества, организованного по коммунистическому принципу. Страшноватая. Нечто оруэлловское. Тупицын — авиатор, уехал потом в Куйбышев, печатался в “Волге”, вступил в Союз писателей.
Другой дебютант такого рода — Григорий Медведев, инженер-атомщик из Москвы. Его повесть “Ядерный загар” и рассказы раскрывали тему радиационной опасности. Очень тогда актуальную, а для нас, уральцев, особенно. В Москве у Медведева стали выходить книги. Он также был принят в СП.
В январе этого года на церемонии вручения Бажовской премии я впервые услышала: “Игорь Одиноков (…) за повесть “Наблюдательная палата”. И шпилька: в восемьдесят седьмом году рукопись отклонили в “Урале”. Не было в отделе прозы такой рукописи! Выяснилось — отклонил ее Андрей Грамолин, недолго служивший замом главного, — человек милый, но для журнала — фигура случайная. Он не усвоил нашей практики. Обычно судьба рукописи решалась в отделе в сотворчестве с главным редактором.
Каждое время имеет свои особенности. Для меня мое последнее десятилетие в “Урале” было высшим взлетом. Думаю, и для других сотрудников журнала. Вместе мы пришли к переломному девяносто первому году.
И сейчас не могу не выразить благодарность своим коллегам за долгое и доброе сотрудничество: В. Лукьянину, В. Черных, Н. Полозковой, Е. Зашихину, Н. Мережникову, Ф. Вибе, Е. Арбеневу, А. Гущину, В. Исхакову, добросовестнейшим корректорам Н. Федотовской и Л. Ососковой.