Журнальная полка Сергея Белякова
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2007
Наталья Анико в гостях у Журнальной полки Сергея Белякова
Время от времени ко мне на Журнальную полку заглядывают литераторы, читатели и даже инфернальные существа. Последний раз, вы помните, забегал Бес. Я его не приглашал. Он ворвался неожиданно и вел себя бесцеремонно. Сегодня же я сам предложил встретиться постоянному читателю толстых журналов Наталье Анико. В редакцию она прийти отказалась, и мы договорились побеседовать в парке на Вознесенской горке.
С.Б. Почему именно в парке?
Н.А. Парк, как и книга, располагает к беседе. Тем более этот парк. Самый старый парк нашего города, самый загадочный и самый литературный.
С.Б. Как вас представить?
Н.А. Читатель, просто читатель, доверчивый и неутомимый.
С.Б. На вопрос о вашем возрасте вы, наверное, откажетесь отвечать?
Н.А. Напротив, охотно отвечу. У меня нет возраста, как не может быть возраста у человека, преданного своему призванию, как не может быть возраста у хороших книг.
С.Б. Певцу нужен голос, ученому-экспериментатору терпение, а читателю?
Н.А. Прежде всего любопытство и воображение.
С.Б. А критику?
Н.А. Вся история литературы показывает, что критику для успеха необходимы острое чутье, крепкая хватка и агрессивность.
С.Б. Но ведь это почти повторяет важнейшие качества караульной собаки (вспомним “Верного Руслана” Георгия Владимова).
Н.А. Вот именно! Если триада не нарушена, то критик, как сторожевой пес, держит писателя в тонусе. Впрочем, писателям впечатлительным лучше критику не читать. Если же доминирует агрессивность, как у Джульбарса все в том же “Верном Руслане”, критика перестает быть искусством, превращается в банальный лай.
С.Б. Какие литературные жанры предпочитаете?
Н.А. В последнее время меня более всего интересует мемуарный детектив. Беру две, три, четыре (возможно, и больше) книги об одном герое или историческом периоде. Например, литература пятидесятых годов в “Записных книжках” Лидии Гинзбург, мемуарах Надежды Мандельштам и Эммы Герштейн. Выстраивается любопытный детективный сюжет.
С.Б. Чего вы ждете от литературы сегодня?
Н.А. Как и много лет назад, я ищу книгу, которая стала бы спутником моей жизни. Такие книги очень редки, но надежды найти ее не оставляю, пока же перечитываю классику. А просто интересное, забавное можно найти почти в каждом номере литературного журнала. Предлагаю вам свои заметки.
ПРОЗА, НАПИСАННАЯ ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ И ПОСЛЕ
Анатолий Найман. Литература и бессонница. Рассказ. // “Октябрь”, 2007, № 1.
Андрей Столяров. Дублет. Рассказы. // “Знамя”, 2007, № 2.
…Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.
Сегодня их я набросал.
А.С. Пушкин. “Моцарт и Сальери”
В “Октябре” новый рассказ А. Наймана “Литература и бессонница”. По названию мысленно представляю возможный вариант сюжета: тяжелые ночные мысли (легкие разве ночью приходят?) постепенно вытесняет прекрасный обман, литературный вымысел. Начало несколько обескураживает, чуть коробит авторская откровенность на грани цинизма: “Рассказ напечатан — вы подумали: раз напечатан, чего-то он да и стоит — начали читать. И вот этим вашим приступом к чтению я воспользовался… выложу, что на ум приходит, даже поболтаю просто так… вы и так уж обманулись”. Мне бы насторожиться. Но я читатель доверчивый, если автор назвал свой текст рассказом, то я пытаюсь найти в прочитанном именно рассказ.
Увы, это, скорее, эссе из трех слабо связанных фрагментов. Первый о книге Константина Козлова “Пропажа невидимки”. История жизни поэта. И поэт выдуман, и строки его стихов, и письма к нему Пастернака, Ахматовой, Мандельштама. Найман пишет об этой книге очень доброжелательно, вымысел считает удачным: “Симпатично. Напишу ему [автору. — Н.А.] на издательство”.
Две короткие фразы меня озадачили: “Козлов [автор “Пропажи невидимки”. — Н.А.] из Козельска. Бывший Мичуринск”. Откуда все-таки Константин Козлов? Из Козлова или из Козельска? Это город Козлов, основанный в 1635 году по указу царя Михаила Федоровича как крепость для защиты от набегов крымских татар, действительно был в 1932 году переименован в Мичуринск. Находится он недалеко от Тамбова. Старинный русский город Козельск не переименовывался никогда. Он упоминается в летописях с XII века. Город знаменит свое славной историей, прежде всего героической обороной от войск хана Батыя в 1238 году. Известен Козельск и расположенным в его окрестностях монастырем “Оптина пустынь”. А находится Козельск недалеко от Калуги. Мне почему-то кажется, что это не просто досадная оговорка. Равнодушны столичные жители к провинции, совсем она им не интересна: “Волга разделяет страну на две половины, московскую и сибирскую”. Такая вот география.
Все-таки книгу о поэте рассказчик не зря читал. Она подействовала умиротворяюще, и рассказчик, кажется, начал засыпать. Но вой ночного мотоцикла его потревожил. Так начинается второй фрагмент эссе. Мысли Наймана по поводу мемуаров Лени Рифеншталь: “Тягомотные, неталантливые, фальшивые, слащавые”. Высказавшись так определенно, Найман еще долго будет их пересказывать, цитировать, спорить с ушедшей в мир иной мемуаристкой. А попутно будет спорить о русской интеллигенции с какими-то неведомыми читателю противниками.
Наконец, выбравшись с трудом из тяжелого спора и окончательно проснувшись, Найман переходит к третьему фрагменту эссе. Он начинает подробно (с цитатами) излагать рассказ из книги американского писателя (Шерман Алекси, “Что случилось с Фрэнком Змеиным Храмом”). Недоброжелатель может упрекнуть рассказчика, мол, растягивает свой текст за счет чужого. Я так не думаю. Здесь не корысть, а любовь к Америке и баскетболу. До сих пор Найману было скучно: и чужие тексты не трогали, и свой рассказ не увлекал. А тут возник искренний, неподдельный интерес, и Найман потерял чувство меры. Хорошо хоть американская история закончилась вовремя.
Вот здесь следует вспомнить об единственной зацепке, о маленькой интриге этого затянувшегося повествования. В самом начале рассказчик сообщил, что утром ему предстоит поездка в город Кашин. “По причинам материальным и духовным”. По каким? Сообщит позднее, в конце рассказа. Сообщил: на кашинском рынке Найман покупает парную телятину, угличское масло, свежую речную рыбу и другие полезные плоды материального мира. А для жизни духовной посещает храм. Для любителей географии сообщу попутно, что Кашин находится в ста пятидесяти километрах к северо-западу от Твери.
И вот эти разнородные фрагменты (как будто взял, что было под рукой на даче) едва-едва связаны ночными мыслями о смерти, о детстве в эвакуации, о тёте в Израиле, об американских студентах, которым читал лекции о русской поэзии. Вот они и мелькнули — сюжеты для рассказов. Разве сложно опытному прозаику написать рассказ? “Не бином Ньютона”. Зачем выдавать эссе за рассказ, вводить читателя в заблуждение? Может, у творческих людей свои представления о литературных жанрах? Не стану спешить с выводами.
Поделюсь впечатлениями о двух рассказах из журнала “Знамя”. Андрей Столяров. “Дублет”. Рассказы. Помня недавний опыт, настораживаюсь, но подкупает предисловие от автора: “Иногда кажется, что сквозь мир, к которому мы привыкли, проступает какой-то совершенно иной, необычный, существующий по другим законам — “мерцающая реальность”. Заинтриговал. Люблю иррациональные мотивы в прозе. Первый рассказ “Нон-стоп”. Многотрудные будни дилера и риелтора. Он (без имени). Она (Марита). И жизнь “нон-стоп”, когда “усвистываешь из дома в семь, а приплюхиваешь обратно не раньше десяти”. Герою надо срочно созвониться с Забурдером, который обязательно что-нибудь начальственно пробурчит. Приструнить Гришу Писляна, иначе тот непременно напортачит. Ёршику напомнить. Митяю “врезать”. Да, еще Лорхен! И вдруг свет вырубили во всем микрорайоне. За окнами темно, дождь. Его мобильник остался в машине, а у Мариты разрядился. Ну, думаю, началось самое интересное. Герои, по крайней мере, многое для себя открыли. Он не знал, что Марита уже три года как ушла из института и “припухает” в риелторской фирме. Причем довольно успешно. Она не может вспомнить его друзей, он — ее подруг. Но самое любопытное, Марита утверждает, что у них дочь, Валентина, помнит “бабочку синего банта”, дачу в Смоленке, электричку с Балтийского вокзала. Он же убежден, что у них сын, Валентин. Вспоминает “стриженую мальчишескую голову”, сосны в Старице, электричку с Витебского вокзала. Может, герой в чужую квартиру заскочил и не заметил? Вот оно, развитие сюжета! А может, как обещал автор, другая реальность замерцала? Тем более что во дворе, под дождем бродит какое-то странное, похожее на человека существо и всматривается в темные окна. Но нет. Свет появился, и герой умчался по делам. А когда глубокой ночью, наконец, “приплюхнулся”, тоже ничего не произошло.
Между тем странный человек продолжает бродить по двору: “Он будто заворожен дождем. И если присмотреться, то можно увидеть, что глаза у него закрыты”. На этом рассказ и кончается. Померцали другой реальностью, поманили читателя и перед самым носом дверь захлопнули. Может быть, во втором рассказе, “Вид с холма”, будет какое-то продолжение? Увы, это даже не рассказ, а рецензия на роман из альтернативной истории. Только в самом конце статьи (а это именно статья) автор вспомнит о другой реальности: “И все-таки что-то такое в романе присутствует. Что-то заставляет нас всматриваться в него, пытаться различить недосказанное”.
Почему автор, объединив рассказ и статью, назвал эту ничем не связанную пару текстов “дублет”? Словари Даля, Ожегова, Словарь иностранных слов определяют главное значение слова “дублет” как две равные одинаковые вещи, второй экземпляр какой-либо вещи. В отношении художественных текстов такое определение бессмысленно. Зачем два одинаковых рассказа? Второе значение слова “дублет” — два выстрела по одной цели из двуствольного ружья. Если имеется в виду метафора — “двойной выстрел в читателя” — то вряд ли автору удалось попасть в цель. Есть и другие значения: фальшивый камень, склеенный из двух, удар в игре на бильярде и др. Они тоже ничего не проясняют. Вернусь к Далю. Он всегда дает много оттенков значений слова. Нахожу подходящий: “две вполне равные, одинаковые вещи, из которых посему одна в излишке”. Я думаю, “Вид с холма” среди рассказов лишний.
Произошла подмена, как и в случае с рассказом Наймана. Может, это профессиональный цинизм (ничего, мол, читатель проглотит, и не такое глотал!), Недавно уральский поэт Андрей Санников признался в телевизионном интервью, что каждую свою книгу пишет как последнюю. Сильно сказано! Есть все-таки инстинкт самосохранения, да и мы, читатели, зрители, не ждем от художника столь разрушительной самоотдачи. Но всякая работа должна быть сделана профессионально. Роман — это не конспект романа, рассказ — не рецензия, не эссе. А как же редактор? Неужели он не увидел подмены?
В рассказе Гилберта Кийта Честертона “Сапфировый крест” хитроумный отец Браун насыпал соль в сахарницу, а сахар в солонки. В лавке зеленщика он поменял таблички (над мандаринами табличка “орехи”, над орехами — “мандарины”). Отец Браун таким образом оставлял следы, чтобы привлечь внимание сыщика и полисменов. Может, у редактора тоже была какая-то цель? Но для меня она скрыта. И тогда я останавливаюсь на мотиве иррационального. Может быть, на редактора, как и на меня, читателя, произвела впечатление “мерцающая реальность”, заворожила его. Вот он и перепутал определения.
ГДЕ-ТО НА ЛУНЕ…
Луна, ее загадочный, изменчивый свет — вечные спутники литературы. С незапамятных времен. Вот и наших писателей таинственный лунный свет коснулся и потревожил.
Сегодня вечером, полна истомой нежной,
Луна не может спать…
Шарль Бодлер. “Печаль Луны”
Повесть Надежды Горловой “Луна на ощупь холодная” (“Новый мир”, 2007, № 1) о любви. Красивой, неземной и неразделенной. Очень редкое, я даже скажу — странное на фоне иронической женской прозы печальное повествование. Оно ведется от имени молодой женщины. Таня приезжает из Москвы, где уже год живет и работает, в деревню. Здесь она родилась, но, по ее признанию, “не жила, а спала в тяжелом наркозе” и осталась всем чужой, непонятой, прежде всего бывшему мужу. “Слишком ученая” для него. Замечание существенное. Оно объясняет, в какой-то степени оправдывает литературность повествования, свободу от бытовых мотивировок и подробностей.
Бывший муж Тани Арсений живет с беженкой из Таджикистана Асей, совсем девчонкой. Ася очень больна: травма позвоночника, камни в почках, атрофия седалищного нерва, недержание мочи, близорукость, полипы в носу, к тому же с головой не все в порядке. И что же испытала Таня? Ревность и неприязнь к сопернице (оказалось, что связь Арсения и Аси давняя)? Сострадание к больной? Вы не поверите. Любовь! С первой встречи в сельской больнице. “Я повезла ее по темному коридору, пахнущему хлоркой. Так началась моя единственная и невозможная любовь”. Как это понять, объяснить? Как поверить? Классика выручает: “Сердцу девы нет закона”.
Ради Аси и ее маленькой дочери Таня отказалась от личной жизни, она “открыла перед Асей все закрома своей квартиры”. Мысленно Таня умоляла Арсения: “Тебе не нужна эта дочь, как не нужна и эта жена. Отдай их мне”. Она тайно следила за Асей и любовалась ею из какого-нибудь укрытия. Не пожалела денег на частное сыскное агентство, чтобы найти неожиданно пропавшую Асю. Красоту Аси скрывал слой вульгарной косметики, и Таня была этим счастлива: “ей хотелось одной обладать сокровищем”. Вновь я прибегну к высокому слогу литературной классики: “Если это не любовь, так что же?”
Однажды Таня назвала свое чувство материнским. Но этот мотив в повести очень слаб, не разработан. Нет намека и на однополую любовь. Таня не испытывает чувственного влечения к Асе. Это скорее созерцание красоты, поклонение красоте. Рыжая, белокожая, сероглазая Ася очень красива. Это совершенное создание природы напоминает Тане то Венеру Веласкеса, то восковую Мадонну. “…Я смотрела на нее, собирая в ларчик памяти черты и жесты чудесного существа, полуразумной русалки, прекрасного нечеловека”.
Портрету красавицы необходима достойная рама. “Мутные, мутные зеркала, серое, серое кружево салфеток”. “Свет прятался по углам серыми жемчугами”. Так описан в повести старый деревенский дом, где живет Ася. Ну и, конечно, Асю сопровождает лунный свет. С начала повествования: “И я увидела Асю — на восходе месяца, белого и полупрозрачного, как и ее кожа”. И до последней фразы: “Наши судьбы теряются в тумане. Асина — просияла белым, полупрозрачным месяцем…”
Хочу поделиться еще одним наблюдением, которое очень точно передает мое впечатление от этого текста. Героини произносят несколько грубых слов, уже широко вошедших в современную прозу. Сказать, что слова, еще недавно считавшиеся ненормативными, в этой повести чужеродны — ничего не сказать. Они, на мой взгляд, здесь невозможны. У меня было ощущение, что героини их и не произносили, это мне вдруг что-то померещилось среди неземной красоты.
И вот я думаю, можем ли мы, читатели, отрешиться от нашего жизненного опыта и от тех реалий, которые все-таки названы, обозначены в повести. Тяжелые недуги уродуют тело и ранят душу. Это в жизни. В повести Ася сохраняет красоту, выходит замуж за богатого человека и уезжает жить в Италию. Старый, разрушающийся дом в деревне, грязная квартира Асиных родителей в Москве, где больная бабушка, отец алкоголик, многочисленные, сменяющие друг друга постояльцы, узбеки и таджики, занятые, как и Асина мать, торговлей. Неуютный мир для прекрасного цветка и неземной любви. Могла ли произойти такая история на нашей земле? А может, все это случилось где-то на Луне?
По мне и бедность — не беда,
Не будь любви на свете.
Роберт Бёрнс. “Любовь и бедность”
Андрей Немзер назвал роман Марины Москвиной “Дом на Луне” (“Дружба народов”, 2007, № 1—2) “недурной городской сказкой”. Конечно, сказка. Представьте себе “простую” московскую семью. Папа (художник Кеша), мама (писательница и сценаристка Маруся), их сын (“мальчик, чудо-мальчик”). Больше двадцати лет они беззаботно и весело живут в небольшой однокомнатной квартирке с чуланчиком, даже ремонт никогда не делали. Здесь же, в однокомнатной квартирке, и мастерская Кеши. Удобно. Замечу для полноты картины, что Кеша создает крупногабаритные “инсталляции”. Где-то между его шедеврами Маруся часами медитирует. На диване большой королевский пудель Герасим отдыхает. В обнимку с ним коротают ночи приехавшие в Москву погостить дальние родственники и припозднившиеся гости.
А неподалеку в крошечной однокомнатной квартирке не менее безмятежны и счастливы Серафим и Маргарита, родители Маруси. Им за восемьдесят. Серафим (сын замминистра путей сообщения) в прошлом известный дипломат, а в настоящем профессор дипакадемии. Среди его многочисленных родственников был даже преуспевающий подпольный предприниматель советских времен (дядя Эфраим). У Серафима и сейчас огромные связи. И не только в деловых, но и в артистических кругах (с Виталием Вульфом “на дружеской ноге”). У Маргариты тоже богатое прошлое и не менее замечательные родственники. “Доблестный дед Степан, рыжий, веснушчатый, солнцеподобный предок Маргариты” в 1917-м экспроприировал стулья из дворца. Они до сих пор украшают однокомнатную квартирку Серафима и Маргариты. В разные годы на них успели посидеть Дмитрий Ильич Ульянов, Инесса Арманд, возлюбленная Есенина Шаганэ, Ляля Черная и Юрий Визбор. Маргарита хранит личную переписку деда Степана с Кларой Цеткин и многочисленные собрания сочинений с автографами авторов, от Валентина Катаева до Льва Троцкого. Квартирка ломится от реликвий, правда, обитатели ее бедны. Но и в бедности Серафим сохраняет благородную осанку и светские манеры. Маргарите цветы дарит. На дороге найдет и подарит. Маргарита и Серафим, с одобрением и умилением сообщает автор, “веселые, особо не запариваются”. Вы скажете: зачем иронизировать, таков жанр. Да, конечно. Но степень бедности, неустроенности быта известных дипломатов и потомков крупных государственных чиновников все-таки преувеличена. Даже для сказки.
Плавное течение событий сменяется крутым поворотом сюжета: “мальчик” решил жениться. Молодые вить гнездо в чуланчике не хотят. В течение года надо собрать деньги на однокомнатную квартиру. Вот основа сюжета, его двигатель. Но сначала о “мальчике”. Хочется сказать: “Злой мальчик”. Маруся не согласна: “мальчик — чудо, идеальное воплощение моих грёз”. Трудно разделить умиление матери. Хотя “чудо-мальчик” и слушал с младенчества старинную лютневую музыку, а потом недолгое время учился на армянского священника, людей почему-то не полюбил. В детстве он хотел жить с аквариумными рыбками и жабой. “Любой человек производит неприятное впечатление”, — заметил он однажды. Особую неприязнь “чудо-мальчик” испытывает к своим родителям и потому добрые порывы невесты жестко пресекает: “Ты что, собираешься это сборище охламонов взять на иждивение?” Вы думаете, Кеша и Маруся на любимого сыночка обиделись? А может, невеста сбежала от нравственного урода? Нет, нет и нет! Она “только молча влюбленными глазами глядела на мальчика и вся светилась от пяток до макушки. Ну и мы за ней вслед залюбовались им — какой он все-таки славный получился бутуз!”
Невеста мальчика, Тася из Анапы, поистине сказочный персонаж. Хрупкое создание, рыбка мгновенно превращается в акулу бизнеса. Сначала сказочным образом девочка из провинции получает место коммерческого директора боулинга. Затем не менее сказочно превращает заштатный кегельбан в огромный развлекательный центр, самый крупный (?!) в Москве. Мне даже показалось, что над задуманным сюжетом нависла угроза. Действительно, что могло помешать предприимчивой Асе за год найти деньги на квартиру? А еще проще — найти более перспективного в плане финансов “мальчика”? Но Марина Москвина миновала опасный риф и направила сюжет по иному пути. Еще не раз деньги будут в последний момент ускользать из рук героев, что позволит автору соединить простой, но достаточно прочной нитью множество сюжетных звеньев, а по сути множество несмешных, на мой взгляд, эпизодов.
Впрочем, есть и другие мнения. Андрею Немзеру роман Марины Москвиной понравился: “Понимаю. И понимаю, что как раз на мое (точнее — людей моего социально-психологического типа) понимание текст рассчитан. Прочие — чужие”. Я без колебания записываюсь в чужие. Но вот вопрос, на который не нахожу ответа: чем роман М. Москвиной мог заинтересовать читателей круга Андрея Немзера?
Банальности и шутки не первой свежести. Анекдот о приехавшем в Москву неизвестном племяннике неизвестной тети из Тбилиси всем знаком по кинофильму “Мимино”. А вот байка, над которой, наверное, смеялись еще первые пионеры: на берегу пруда писатель Тургенев с камнем на шее и табличкой “За Муму”. Несмешных шуток так много, что не знаю, какие выбрать. Какие хуже? Известный дипломат Серафим неистощим на банальности: “Кто не рискует — тот не пьет шампанское”, “Аспирантки делятся на красивых и умных”. Эпизоды с трусами и спущенными штанами дипломата я, пожалуй, цитировать не буду. У меня вдруг мелькнула догадка: может, сатирический подтекст, вот они, бездарные госчиновники. Довели страну. Но нет, эти мотивы М. Москвина не развивает. Есть просто хамские шутки. Кешин друг, Борька Мардухович, известный тем, что бегал голый по пляжу, привязав между ног газовую горелку, высказался на литературную тему: “Достоевский внутренне был какой-то козел”. Герой может многое себе позволить, но у автора всегда есть возможность дистанцироваться от героя. В романе Москвиной такой дистанции, на мой взгляд, нет. Она позволяет своим героям шутки на грани фола. Как-то мальчик поделился с родителями открытием: “Знаете, почему древние люди так любили войны… Потому что нет ничего хуже старости”. Кеша как-то придумал шутку о просроченных ветеранах. Бизнесмен Коля Ёлкин, пират Химкинского водохранилища, уже не шутит, а действует. Приватизировал пансионат для престарелых и выгнал стариков. “В зоне отдыха ничто не должно напоминать о старости”. Это герой, причем явно не симпатичный. Но и автору кажется прикольной история о стариках-ветеранах, которые живут в лесу, “маневрируют, меняют места обитания”, не даваясь в руки злым охранникам Коли Ёлкина. Я думаю, что старость и болезни — опасная для смеха территория. И наконец, фактические ошибки. Комдив В.И. Чапаев назван в романе командармом, Красная Армия времен Великой Отечественной — Советской. Хрестоматийно-известную картину В. Маковского “Дети, бегущие от грозы” М. Москвина приписала Ф. Васильеву. Искажено и название картины: “Дети перед грозой”. Попробуйте представить. Создается впечатление, что Марина Москвина творила экспромтом, совершенно доверяясь памяти. А может, не перечитывала?
Вы спросите: при чем же здесь Луна? Искусственная Луна стала самым успешным проектом Кеши, принесла ему славу и деньги. Даже Оксана Робски захотела увидеть это рукотворное чудо. А еще герои романа на собственном опыте убедились, что купить квартиру в Москве труднее, чем дом на Луне. Это, пожалуй, единственное в романе М. Москвиной, с чем приходится согласиться.