Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2007
Очередной выпуск “Лебядкина” открывается пятью стихотворениями Алексея Сальникова. Возможность публиковать такие тексты — честь, я считаю его одним из лучших поэтов поколения тридцатилетних. В культовом издательстве “Контрабанда” только что вышла новая книга Сальникова “Людилошади”, но публикуемые стихи ещё новее!..
Маша Кротова — лауреат поэтических фестивалей. Очень и очень симпатична мне её позитивная, свежая, ироничная манера письма, такой, я бы сказал, — “мягкий панк”.
У Артёма Экгардта (а он, кстати о панках, — солист хорошей панк-группы) в этом выпуске — примитивистская, трогательная поэма “Дефект”.
Анна Андросенко занимается в литстудии “Мир”, тагильское юное чудо, десятиклассница. Тексты у неё (сейчас будет несложный каламбур) первоклассные, а не третьесортные.
Андрей Санников, руководитель клуба
Алексей Сальников, г. Екатеринбург
1.
сырее сыра, жеваной промокашки, носа,
более серый, чем дым, свинец, крыса, вода —
снегопад, смыкающий шестерни и зубчатые колеса,
трамвай идущий, налипший на провода.
сидят пассажиры, падает снег, идут моторы,
краснеет надпись “ГК”, мужик стоит на углу,
апельсиновое молчаливое пятно светофора
так и остается разбрызганным по стеклу,
по каплям стекольным в шахматном их порядке,
или в беспорядке, или в порядке лото.
похоже, что все на свете играет в прятки,
да так давно, что и не ищет никто.
но как бы то ни было — каждый глядящий
на это со стороны или изнутри, устав слегонца,
не забывает заводить музыкальный ящик,
читай шкатулку, чтобы все это двигалось без конца.
2.
вот мы стареем, вот мы почти генсеки:
обрюзгшие педы, помятые лесби, неспившиеся гетеросеки,
пожизненные КМС, не только от физкультуры,
кегли, не выбитые раком и политурой.
если требуется кому-то звездная мера — вот она мера:
Брюс Уиллис, все более смахивающий на Гомера
Симпсона, стоящего вроде столба соляного, или же пыли,
типа, “d’oh!”, “ах, ты маленький…”, “ у-у, кажется, мы приплыли”.
настолько ты старый, что путают с Мережниковым,
что точкой на карте
видишь себя, пробегая рощу, ища инфаркта,
пока снегопад дымится, почти поется,
смыкая за тобой шестерни, зубчатые колеса.
* * *
на то и пыль, чтобы пальцем ее стирать,
ее поднять, чтобы столько же наросло,
на то и память, чтоб изредка, но стоять,
как старый х…р, над тем, что уже прошло.
поскольку зарею новой горит восток,
то, глядючи здраво, какая же в том беда,
что ты был мал, что ты любил “Холодок”,
что словно тебя и не было никогда.
а никакой, поэтому, все равно
все больше различных предметов лежит вокруг,
и свет постепенно выдавливает окно,
но сигареты, но фармацевтика, милый друг.
* * *
обычные лыжи намажет улитка мигрени,
ну, ладно, ну, смажет, пойдет — и замрет на лыжне,
сама себе конь и сама себе как на коне.
табачные пеплы роняя себе на колени,
один человек с угольком у себя у лица,
похожий на демона врубеля, маму и камень,
но все же не демон, не врубель, не мама, не камень —
глядит на герани и кактусы, будто овца.
поскольку давно уже понял: одно лишь кино,
один только синематограф он помнит и любит,
снесут в крематорий, а там даже дыма не будет,
настолько пустой он, такое он, на …й, говно.
и нет у него ни отчаянья, нет ничего,
что близко б лежало к отчаянью, даже и грусти
и той не бывало, покурит, суставами хрустнет,
и только улитка одна на уме у него.
* * *
белым белы — двери, замки, ключи,
белым шумом полон каждый аккордеон,
весь мир — дурдом, люди в нем — главврачи,
один только Юрий Аврех — Наполеон.
таким красивым можно быть лишь во сне
так пионерка, приехавшая на слет,
он расцветает, как пятна крови на простыне,
как те четыре гвоздики, что мне несет.
вот он подходит, снег с моего креста
обмахивает, рассыпает крошки для снегирей, кладет цветы,
вот он уходит, следов уже больше ста,
гляжу ему вслед и не засыпаю его следы.
земля пропитана известью с молоком,
а сердце мое под нею алеет так,
что русским и не высказать языком,
закроешь глаза — и видишь японский флаг.
Маша Кротова, г. Екатеринбург
ЖРЕЦ
Я так и знала: этот дом —
Такой же точно храм Господень.
Под потолком от светлых сходен,
Искрясь, взлетают мотыльки.
А жрец не стар, но старомоден,
Шаги легки,
Хоть поступь ровной не была —
Как бы боясь
Ступить на белые крыла,
На золотую перевязь,
Скользит он тихо в этом храме
И, обложив алтарь дарами,
Всё время молит об одном —
Чтоб боль не лезла в этот дом.
Он юн, как я, и так же беден,
Слегка сутул, неразговорчив,
Как будто жертва чьей-то порчи,
Жрец в этом храме одинок,
Лишь с фресок рожи ему корчит
Какой-то бог,
И в тишине хрустит огонь.
Ему молясь
И поднося к лицу ладонь,
Из сердца вынув мрак и грязь,
Он чист и так великолепен!
Но в этом храме, словно в склепе,
Среди остывших костровищ,
Он юн, как я, и так же нищ.
* * *
Подметённая Нилом
пустыня лепёшкой
шлёпнулась мне под ноги.
Это Николай Ставрогин
с лукошком,
доверху набитым взрывчаткой,
с такой большой опечаткой
под глазом.
Берёт микрофон зубами
и смотрит мне в голову дрелью,
и в душу едет КамАЗом:
“Старайся, уродец, старайся!
Как я тебе говорил!
Это fiction. —
Фекалоидом плещется Нил —
это fucktion,
своего рода даже abstraction”.
Ну, короче, дебил:
ведь у Нила душа нараспашку,
из китайского шёлка рубашка…
рукавами пустыню метёт.
А Ставрогин плывёт на байдарке,
ему жарко.
В шапке — деньги друзьям на подарки…
Идиот.
БАРАШЕК
Цветёт повилика, мышиный горошек —
Затянут весь дом, и не видно окошек.
Лоза винограда опутала двери,
И ходит барашек в зелёном вольере.
Его, бедолагу, подстригли небрежно,
А он почему-то тоскует о прежнем.
Ему теперь кажется небо холодным,
И ветер змеёю шипит подколодной,
А стебли гороха в упругих кудряшках —
Должно быть, и есть шевелюра барашка.
Он ходит несчастный, с большими глазами,
Как бедный студент, заваливший экзамен.
Боится он шума соседей зелёных —
Лозы виноградной, черешни, паслёна.
И смотрит он в небо с тоской шашлыка,
А там его братья бегут, облака.
* * *
Я не буду раздаваться по округе зычным матом,
я не буду понтоваться на мопеде поломатом,
я не буду безрассудно выдавать координаты.
Буду псиною приблудной, неумытой и лохматой.
Я пройдусь с торчащим ухом мимо вашего дурдома
слепошарою старухой на верёвочке ведома,
помашу хвостом корявым, поведу опухшим носом.
Да. Вот так и не иначе. Буду дурой, буду пёсом.
* * *
Снежинки падают, падают, такие прямо колючие,
В мою разбитую лодочку, да на ключицы-уключины.
А вёселки — прям конечности, прям крылышки загребущие,
Вморозились в зеркало Вечности, в ледышку прям вездесущую!
Со всех сторон мою лодочку ледышки эти замучили!
А снежинки всё падают, падают — такие, твари, колючие!
И нет конца их падению в мою несчастную лодочку!
Февраль, б…, мой день рождения! Хотела сплавать за водочкой…
Памяти Л. Маргарилл
За гробом шли, согнувшись,
И в кулачки рыдали.
Надели все медали,
Платочки всем раздали,
Молитвы все пропели,
Ещё когда в постели
Едва жива лежала,
Шприцов терпела жала,
А тучи — акварели
В её окно глядели.
Скорбели, как умели:
Печаль разъела лица…
И солнце в гроб светило.
Как Райский Сад приснится?
Могила.
* * *
Разбили липкое окно
в порезах радуги блестят
в волнистых трещинах темно
и даже кажется сквозняк
там долгожданный Райский Сад
лишился грешников и змей
которых били об косяк.
Там за звенящей темнотой
когда-то были все как Ты
в посмертных муках пустоты
молился Ной
а обезьяны и коты
обменивались ДНК
за Ноевой спиной.
ЛЕОНИД АНДРЕЕВ ПОВЕСИЛСЯ
Как гнусная улыбочка,
Натянута верёвочка —
Андреев в чёрной масочке
Висит под потолком.
А Летов в белом саване
Смеётся — заливается —
То красный смех, то водочка,
То пропасть за стеной.
— Да будь ты проклят, дяденька! —
С улыбкой серебристою,
Картавою наждачкою
И бархатной тряпицею,
По наученью Горького,
Точил себе сюжет.
* * *
Меня уронила скамейка,
Меня растоптала земля,
Расплющила узкоколейка,
Трамвайным звонком веселя.
В меня влетел ветер из поля,
Мной вытерся тёплый газон,
Навстречу мне вылезли Воля
И Публий Овидий Назон.
Отчаянно крепко и пылко
Из горла выпрыгивал альт:
Меня напоила бутылка,
Мне лёг на затылок асфальт.
Анна Андросенко, г. Нижний Тагил
* * *
Верно, мне как немногим обидно до гриппа,
Влёт из холода в холод — на автопилоте
Я молчала о бегстве — до крайнего хрипа,
А теперь убеждаю в цитатах напротив.
Раздираемый болью, Дзержинский гриппозный:
Из засаленных окон мне ЭМО взывает.
Уезжать, ставить диск с аспириновой дозой,
Что подтекстом глухим вроде в бред разбирают.
Там сенсация сверху: за небом феномен —
На луну в близнецах проецирует числа,
Когда псевдопрожектор мой ляпает номер,
Пью остаточный кофе, машина зависла…
Скрип виолы пронзает, как смрад канифоли.
Гений стонет и стынет вне минус константы.
Наплевать на врача, править шоковой болью:
А запутаюсь в кодах — достаньте. Отстаньте!
* * *
Снег с Хэллоуина, и… он, и просодия лета…
Убийственной по телефону кипишь тирадой.
От стен замирают очки, феромония слева
Уныло гуляю по Мира — Луна тесновата.
В витрине другая (уж) тень отражается мимо.
Две “бусины” в текст (запрещённый) глядят упрямо.
Я дала слово не обращаться в мима
В маске. Поскольку лишь латекс, и нет изъяна….
Стёртая мысль (штрихом) — не меняет сути.
Стандарты (и тут!) ведут в “Земляники” сами.
Я — любовь из саундтрека к ещё одной мути,
Не слышу, тебя, Сайонара скажу руками…
Заш(Т)орю очками, проеду (четвёртый маршрут),
Мой мозг не по части бусин — а просто смотрю, идя
Никто не умрёт здесь, дарлинг, я лишь меняю игру.
Шаг обращая в бег(ство) — домой, от себя. От тебя.
Я снова в соизмерении — стрелки назад (на зад?).
А раньше смирилась — вакуум был запасным зонтом.
Но уже нет той Psyche, она пролила яд (в мат),
Никто не поверил мне, и выдохся снег в( )ином.
* * *
Я не аморфна — и я не предатель.
В кофе, как тень, навсегда погружено,
Буду само совершенствовать, кстати —
По пусту — тушью, а венам — озоном…
Всё это — мы, и мы родственны странно,
Темы или м(а)кроснежные сонно —
(Ты отзываешь мой вызов спонтанный?)
Кратных дуэлей — бабаззиллионы.
Вспышка — и после всё необоснован-
но, или ночью, как бред за стеною,
Гром убаюкает (чу)до бессонно-
е… Ты засыпай, я побуду с тобою.
* * *
Метёт в Рождество — в следы…
Весёлого, что ли, брат?
Разрыв деформаций — ты,
Где я — телефоны спят.
Забьёшь снегопадом текст,
В трамвае забыв стереть —
О-ё!.. шизматричный тест
Опять примелькал в сюжет.
Фонарный рассыплешь пух
Там, за поворотом, ты!
Слепое “Привет” на слух
На рамах снежинки — три.
Обратный отсчёт — забить!
До скрипа достал нажим.
До скорого — буду жить…
От кофе до новых зим.
* * *
Первое — безлюдье — ближе к вечеру,
Пред иным подлогом одиночества
Устремиться в глубину подсвеченных
Прошлым улиц, выснеженных дочиста.
(Пофигизм 7Б — увы, неоново
Излечим сам по себе эскизами,
Тушью представлять унылых клоунов
Для себя — фанфаровыми лицами).
Старые витрины — свет безвреден их,
Как раскол варваровый сознания
По масштабу рисовать неведенье,
Дневниковым жить воспоминанием…
Артём Экгардт, г.Копейск
ДЕФЕКТ
Поэма
1. Пьяная собака
Пьяная собака с бледными щенками
Плачет у забора, ведь один котенок
Что он будет делать, как он будет лаять,
Жалкое подобье с синими глазами
Маленький котенок хочет быть хорошим
Для родни и мамы тоже лезет в драку,
Он пытался лаять и ругался матом,
Разорвали в клочья серенький комочек.
2. Бог
Я накуплю сто килограммов
Сочного сала,
Свежего мяса,
Я созову всех местных хамов
И бога позвал для контраста.
Надеюсь, что бог не будет есть мяса.
3. Забродивший джем
Во мне кипели силы,
Но нет, не хватит сил,
Я вышел из могилы,
Я только забродил.
Сорвало силой крышу,
Ударил в потолок,
Но как подняться выше,
Я вниз угрюмо стёк.
Недолго я скитался,
И мой окончен путь.
И розовые пальцы
Мою смывают суть.
И даже не запомнят,
Как будто понарошку,
Весной меня заполнят
Капустой и горошком.
А я бы им устроил
И светопреставленье,
Ну что я есть такое,
Я — мутное варенье.
Сидел бы уж как милый,
Пока б меня не съели,
Во мне кипели силы,
Зачем они кипели?
4. Небо
Жить я хочу,
Чтоб земли не касаясь,
Но увязаю в земле, словно в тесте.
С силой ударил я палец о палец,
Пальцы сломались,
А я все на месте.
5. Самоубийца
Я пишу, пишу, пишу,
Я — слоёный карандаш.
6.
Осень. Трасса. Водолазы
Не берут который час.
Будто брать меня опасно,
Будто сам я — водолаз.
7. Мамин рэп
Ну почему же не сушишь ботинки,
Сколько твержу я, как будто бы годы,
Ты ж ничегошеньки не понимаешь,
Ну почему родила я урода.
Ну почему же не сушишь ботинки,
Ну почему родила я урода.
8. Герой
Герой — борец сумо
Пошел на харакири.
Но подлый ятаган
Застрял в холодном жире.
9.
Лил дождик, а художник
Лил водку по стаканам.
10.
А днем от одиночества
Заплакала сиропщица,
Ведь ей ужасно хочется
О грузчике забыть,
А он мукою мается:
Мешок — его красавица,
И даже не стесняется
Ее не полюбить.
11.
Облако войны.
Коршун на сирень
Влез, содрав штаны,
Чтоб убить мигрень,
Чтобы кукушат
Зря не побранить,
Чтобы их душа
Жизнь смогла любить,
Чтоб не разрослось
В обе стороны,
В нас рождая злость,
Облако войны.
12. Харакири
Поводил по воде,
И себе же в живот.
Самурай. Идиот.
13.
Улыбается потертая фляжка
С пробитым дном:
— Зато у меня
Бесконечная глубина.