Строгановы и Демидовы: противостояние традиций
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2007
Алексей Иванов — выпускник кафедры истории искусств Уральского государственного университета им. А.М. Горького (1996). Автор повести “Географ глобус пропил” (2002), романов “Чердынь — княгиня гор” (2003) и “Золото бунта” (2005), краеведческих статей и очерков. Лауреат литературных премий “Эврика!”, “Старт”, премии имении Д.Н. Мамина-Сибиряка и премии имени П.П. Бажова. Живет в Перми.
Рядом и порознь
Строгановы и Демидовы: противостояние традиций
Современный “новоиспеченный” крупный бизнес мало интегрирован в общество. Но интеграция — вещь долгая, затратная и требующая морального авторитета. А хочется побыстрее и подешевле. И потому бизнес с особым усердием “приватизирует корни”, когда каждый второй банк или торговая сеть провозглашают себя “Строгановскими”, “Демидовскими” или основанными в тысяча восемьсот забытом году.
Но “ничто не ново под луной”. Все уже было. Надо только вспомнить — как. И река Чусовая дает замечательную возможность освежить память. Потому что именно на Чусовой (или, что точнее, на примере Чусовой) можно увидеть столкновение, пересечение главных тенденций русского капитала. Эти тенденции история словно в поучение нам персонифицировала в двух знаменитых фамилиях: Строгановых и Демидовых.
Автор не “передергивает”, не подбирает события с каким-то коварным умыслом. Автор даже не лезет в спецхраны или семейные архивы. Автор предлагает просто компиляцию известных фактов, которая, однако, оказывается красноречивее многих ангажированных утверждений
Строгановы и Демидовы… Оба рода канули в вечность, навсегда оставшись друг против друга, как Монтекки и Капулетти. Две разных судьбы, две разных традиции, две ментальности, две парадигмы, две стороны Урала, две горных столицы — Пермь и Екатеринбург, связанные воедино общей рекой — Чусовой.
Ведь они очень похожи, Строгановы и Демидовы: и Аника Строганов, и Никита Демидов поднялись из толщи народа и были облагодетельствованы деспотичными государями — Иваном Грозным и Петром I. Оба родоначальника были призваны историей для спасительной миссии, и оба глядели на поле своей славы поверх Уральского хребта. Только Строгановы смотрели на восток, а Демидовы на запад. И тем, и другим судьба открыла общую дорогу к славе: Чусовую. Но как они шли этой дорогой и какими пришли к победе?
Начнем с побрякушек — с титулов. Строгановы были на 200 лет “старше” Демидовых, но за эти два века государство не озаботилось как-то отметить заслуги их рода. Удивительное “самопальное” звание “именитых людей” в табели о рангах не значило ничего: ни дворянской, ни боярской чести. Лишь в 1722 году постановлением Герольдмейстерской конторы сыновья Григория Строганова — последнего “именитого человека” — Александр, Николай и Сергей Строгановы стали баронами. А Никита Демидов был пожалован личным дворянством в 1720 году. В 1726 году его сыновья были возведены в потомственное дворянское достоинство Российской империи и получили герб. Строгановы “обошли” Демидовых в 1761 году, получив из рук австрийского императора Франца I титул графов Священной Римской империи. В 1798 году барон Александр Сергеевич Строганов был возведен в графы Российской империи. Зато в XIX веке Анатолий Демидов купил себе маленькое европейское княжество и стал князем Сан-Донато.
Однако не только титулы придавали имени блеск, но и браки. Разветвленные “древа” двух уральских родов переплелись и друг с другом, и со многими сиятельными родами России, в том числе и с родом Романовых. Соперничество в этом плане лишено смысла. Хотя Демидовы всегда гордились браком представителя своего рода с французскими Бурбонами (пусть брак этот был неудачный, скоротечный, да и “бурбонша” — принцесса Матильда де Монфор — попалась не первого ряда).
Счастливый супруг принцессы Матильды Анатоль Демидов князь Сан-Донато был известен своей наполеономанией. На острове Эльба он устроил музей Наполеона, помогал деньгами Наполеону III и вообще Франции накануне Крымской войны. Его развод с Матильдой стоил уральским заводам 3 000 000 рублей… С другой стороны, именно Анатоль Демидов за 40 000 франков заказал Карлу Брюллову картину “Последний день Помпеи”, а потом подарил ее императору Николаю I.
Имелся еще и третий показатель “блеска”: дворянский авторитет. Граф Александр Строганов 27 лет был Петербургским губернским предводителем дворянства. Но вот Демидовы на столичное дворянское предводительство претендовать не могли: репутация оказалась подмоченной. Это случилось после того, как в 1830 году Павел Демидов в подарок своей невесте Авроре Шернваль за полмиллиона франков купил у некоего перепродавца алмаз “Санси” — сокровище Бурбонов, украденное во время Великой Французской революции (53,7 карата). Н. Ионина в книге “100 великих сокровищ мира” пишет: “…об этом стало известно в высших кругах французского общества, и правительство предъявило судебный иск П. Демидову в том, что, решившись на приобретение краденой вещи, он уронил свое достоинство. Многие из общества отвернулись от Павла Николаевича, а торговый дом Демидова обрел репутацию непорядочного”.
Впрочем, все эти вещи вряд ли важны для нации.
А что важно? Для общества важны семейные ценности. Каковы были отношения внутри семей? У Строгановых — совместные земельные владения. То есть распоряжаться богатствами представители рода могли только сообща. Не кто-то один, кто половчее, орудовал капиталами, а вся семья целиком. Принцип Строгановского землевладения сформулировал Г.Д. Строганов, который в эпоху Петра сумел собрать обратно все земли своего предка Аники. Григорий Дмитриевич и провозгласил: “Родовые вотчины остаются в роду!” Поэтому до 1757 года, до брака А.А. Строгановой с князем М.М. Голицыным, Строгановы сумели сберечь свои земли.
В книге “Усолье: мозаика времен” мы читаем: “Среди владельцев пермских вотчин “чужаки” появляются довольно поздно. Два века наследники основателя династии обладали имуществом обособленно, не позволяя никому покушаться на их совместное владение. Почему совместное? Были же после смерти Аники Строганова разделы и между братьями, и дядьями, и племянниками, да и другими родственниками. Но все эти разделы проходили внутри семьи и не приводили к уводу части вотчин в собственность других. К тому же потомки Аники, как привило, отвечали на покушение на их имущество “единым фронтом”, сплоченно”.
Историки Г. Головчанский и А. Мельничук в книге “Строгановские городки, острожки, села” приводят пример такого отпора “единым фронтом”: “…к началу 1638 г. долги Ивана Максимовича достигли 20 тыс. рублей, и кредиторы “любезно” предложили ему продать треть бывших вотчин Никиты Григорьевича — часть Орла-городка, Нового Усолья и Очерского острожка. Однако, почувствовав, что вотчинной системе, созданной Аникой Строгановым, будет нанесен серьезный имущественный удар, в дело срочно вмешались Андрей и Петр Семеновичи Строгановы. Они добились у царя Михаила Федоровича указа о насильственном выкупе у Патокина, Шорина и Никитникова долгов своего незадачливого племянника. Расплатившись с долгами, дядья Ивана Максимовича забрали в свое распоряжение всю треть бывшей вотчины Никиты Григорьевича Строганова, что было утверждено жалованной царской грамотой от 28 мая 1641 г. В дальнейшем Строгановы никогда не допускали подобных сделок с конкурентами”.
С 1757 года, когда был заключен брак Анны Александровны Строгановой с князем Михаилом Михайловичем Голицыным, началось отчуждение строгановских земель в пользу других дворянских родов. Это отчуждение продолжилось браком Варвары Александровны Строгановой с князем Борисом Григорьевичем Шаховским. Отчуждение земель — но не отчуждение ветвей рода, потому что историческое единство бизнеса не позволяло плюнуть на всех родственников и жить так, как заблагорассудится.
Конечно, все были живыми людьми: случались и ссоры, и расхождения в принципах, и разводы, и супружеские измены, но все равно интерес, престиж и честь рода были превыше прочего. Поэтому с 1817 года Строгановские землевладения стали “майоратом” — неделимыми. К тому времени по разным причинам Строгановы потеряли уже примерно треть своих территорий и не желали терять их дальше. Отныне их земли считались общей собственностью всего рода, а в наследство доставалась лишь рента с какого-либо участка. Такая общность была не только необходимостью, но и традицией — если вспомнить, как в 1579 году дядя и два племянника, два двоюродных брата, обдумывали способ покорения Сибирского ханства.
Идеализировать Строгановых, разумеется, не стоит. Тот же вышеупомянутый “дядя” — Семен Аникеевич Строганов — после смерти Аники Федоровича развел в 1572 году такую свару с братьями за раздел пермских имений, что пришлось вмешиваться самому Ивану Грозному. Однако врагами друг другу Строгановы все-таки не стали.
Им и в дальнейшем приходилось неоднократно делиться друг с другом, и всегда раздел оказывался таким, что, перефразируя Стругацких, “никто не уходил обиженным”.
Но к конкурентам Строгановы могли быть беспощадны и свирепы. Например, в конце XVII века звериный оскал продемонстрировал Григорий Дмитриевич Строганов. Он, “положив глаз” на Ленвенские соляные промыслы, принадлежащие промышленникам Шустовым и Филатьевым, не постеснялся фальсификации документов, взяток и угроз физической расправы — и завладел промыслами. Историки Г. Головчанский и А. Мельничук вполне оправданно пишут о Строгановых: “...они воспринимали каждый рубль в кармане другого как личное оскорбление”. Можно вспомнить и злую усольскую поговорку: “Не тряси берегом — Строганов соль весит!” Но способность к беспринципному хищничеству у Строгановых проявлялась все-таки редко и не обращалась против своих.
А семья Демидовых дает совсем другие примеры. В семье Демидовых никогда не было лада друг с другом. Общеизвестна тяжба трех сыновей Никиты Демидова — Акинфия, Никиты и Григория, когда отец завещал все заводы одному Акинфию, а двум другим братьям оставил какие-то мизерные суммы. Акинфий поступил так же, завещав капитал сыну Никите и обделив других детей. С таким “наследством” и “отеческому завету” грош цена: поэтому Прокофий Демидов вопреки завещанию отца продал “родовое гнездо” Невьянск (и весь горный округ вместе с ним) чужому человеку — Савве Яковлеву. Это было торжество принципа “моему карману родни нет” (так Акинфий Демидов в 1733 году ответил племяннику Василию на его просьбу о помощи капиталом для строительства Васильево-Шайтанского завода).
Показательна история брака Н.Н. Демидова, владельца Шайтанских заводов. Демидов попросту купил себе жену — сестру захудалых гороховских купцов Ефима и Сергея Ширяевых. Он за бесценок продал Ширяевым свои Шайтанские заводы. Брак Софьи Ширяевой был гарантией благополучия ее братьев и матери. Тем не менее Софья дважды убегала от Никиты Никитича. Несмотря на гнев матери и брата (второй брат уже был убит “холопами”), в прошении о разводе (1779 год) Софья писала императрице Екатерине: “…во все время ея замужества жизнь ея была горестная, что безчеловечный нрав и зверские мужа ея поступки доводили ее до того, что она должна наконец или сама себя лишить жизни, или быть жертвою его гонения. Все 27 лет ея замужества провождает она в безпокойстве и всякой, наконец, опасности жизни”. “Совестной суд” развел супругов Демидовых.
Но это все мелочи в сравнении с тем, что Григорий Никитич Демидов вообще был убит собственным сыном, побоявшимся, что отец, подобно деду, оставит все наследство одной только его сестре Акулине. Друг другу все Демидовы — отцы, сыновья, братья, племянники — всегда оставались конкурентами. И в общем-то говорить о “захвате” Чусовой Демидовыми можно лишь с определенной натяжкой, потому что их “семейное” владение не составляло единого альянса.
Что еще может служить “назиданием потомству”? Соучастие в истории Отечества. Соучастие не только капиталами, но и лично. И Строгановы показали великолепный пример, когда представители их рода сражались за родину на всем протяжении истории — от Куликова поля до Цусимы. Даже знаменитая Ялтинская конференция Сталина, Черчилля и Рузвельта проходила в бывшем строгановском дворце, и на ней присутствовал американский морской офицер Георгий Щербатов-Строганов. Примером служения Отечеству могут быть Александр Сергеевич, Павел Александрович и Александр Павлович Строгановы.
Богатый и знатный вельможа граф Александр Сергеевич Строганов (1733 — 1811) был президентом Академии художеств, главным директором императорских библиотек, главным начальником Екатеринбургской гранильной фабрики и Петергофской гранильной и шлифовальной мельниц. Человек высокой культуры и отличного образования, он положил начало личной коллекции “Пермского звериного стиля” и персидского (иранского) серебра (ныне в Эрмитаже), составленной из крестьянских находок в его имениях. В 1790 году он передал короне из своих владений 10 000 000 десятин земли, так как считал, что его владения слишком обширны для “частного человека”. Сыну своему Павлу он писал: “Мое величайшее желание есть, чтобы целью твоей жизни было истинное, великое, прекрасное…”
Из городка Усолье на Каме Александр Сергеевич взял на воспитание талантливого крепостного мальчика Андрея Воронихина, своего внебрачного сына, который получил образование наравне со своим “законным” братом. (Воронихин получил “вольную” от Строгановых в 1787 году в возрасте 27 лет.) Воронихин стал великим русским архитектором, украсившим Санкт-Петербург Казанским собором.
Сын А.С. Строганова, граф Павел Александрович, вместе с Андреем Воронихиным был на обучении в Париже, когда там началась Великая Французская революция. Граф Павел Александрович со всем пылом молодости примкнул к восставшим, стал секретарем якобинского клуба “Друзей народа” и подписывал конспекты речей Робеспьера. Он принял новое имя — Поль Очер, по названию города из своих вотчин. (Этому событию посвящен последний рассказ Ю. Тынянова “Гражданин Очер”.) Вернувшись в Россию, молодой граф сначала участвовал в проектах реформирования Русского государства, которые лелеял, но так и не воплотил слабовольный император Александр I. Потом Павел долгое время был посланником в Англии. Но, не сумев сделаться царедворцем и разочаровавшись в государственной деятельности, Павел поступил на военную службу простым волонтером. Он сражался в коалиционных войнах, дослужился до звания генерал-лейтенанта, воевал на поле Бородина. Его сын, граф Александр Павлович, восхищенный примером отца, тоже отправился служить в армию в чине прапорщика и в 1814 году в возрасте 19 лет погиб в битве при Краоне.
Ну, а что же совершили для Отечества лично Демидовы за двести лет их величия? Тут Демидовы — как в советской анкете: “не состоял”, “не привлекался”, “не участвовал”…
Возьмем пример владельца Нижнетагильских заводов Павла Павловича Демидова (1839 — 1885). Во время русско-турецкой войны (1877—878) он выполнял обязанности уполномоченного Красного Креста по перевозкам, выпускал газету “Россия”, финансировал ультрареакционную организацию аристократии “Священная дружина”. В Европе и России П.П. Демидов был известен как меценат и благотворитель. Столично-европейское меценатство П.П. Демидова обошлось тагильским заводам в девять с лишним миллионов рублей долга, а хозяйский проигрыш 600 000 рублей в Монте-Карло Тагил отрабатывал несколько лет. Русский металлург В.Е. Грум-Гржимайло, работавший в Нижнем Тагиле, писал о любви П.П. Демидова к отчему краю: “Павел Павлович лишь раз приезжал на Урал на тягу вальдшнепов”. Мамин-Сибиряк называл П.П. Демидова “набобом” и посвятил ему очерк “Один из анекдотических людей”.
Можно сказать, что дело заводчиков — строить заводы, а не махать саблей под пулями врага. Конечно, это верно. Никто не сравнится с Демидовыми по масштабу заводского строительства. Десятки заводов по всему Уралу! Кто еще из русских промышленников — или даже царей! — основал больше городов, чем Демидовы? Но ведь и Строгановы тоже были не лыком шиты, хоть и уступали Демидовым в количестве новостроек. В XVIII веке в семейном бизнесе Строгановых производство металлов встало на один уровень с производством соли (на чем Строгановы и сделали свой капитал). В XVIII веке “строгановский альянс” построил на Урале и в Предуралье 20 заводов — а это, согласитесь, тоже впечатляет.
Впрочем, дело не в количестве. Демидовы первыми в России сформулировали принцип “срывания вершков”. Это когда с минимальными капиталовложениями берется только то, что легкодоступно, а прочее выбрасывается вон. Истощились поля в Советском Союзе? Да к чему потеть, ухаживая за землей? Вспахать свежую целину — и готов урожай. Иссякла нефть в скважине? Да зачем бурить глубже? Перепрыгнуть на другое месторождение и снова сосать легкую нефть чуть ли не из-под сапог. Вот Демидовы “посессионно” и прыгали по землям. Надо ли организовывать подвоз леса и руды, надо ли переоборудовать производство, если гораздо дешевле, проще и быстрее построить новый завод на “нетронутом” месте? Когда нет своих земель, но есть права Берг-привелегии, только такое отношение к делу и воспитывается. Так что десятки демидовских заводов — это типично экстенсивный путь развития, а не триумфальное шествие прогресса.
К примеру, Н. Корепанов пишет: “...Акинфий Никитич оказался вовсе не тем хозяином, каким полагают: “Хотя к заводам оного Акинфия Демидова повсегодно на Точильной горе камня вынимается не по малому числу, и Обер-бергамт потому мнит, что на заводах его довольно запасено, но оный от небрежения много тратится напрасно”. Домны казенных заводов действуют безостановочно по три года, и по четыре, и больше, пока горн не прогорит. У Демидова же — по году, редко по два, ибо задувают (останавливают) домну сразу, как кончится уголь, а запасать надолго не понимают”.
Прогресс на демидовских заводах вообще был гостем нечастым и нежеланным. Примеров — тьма. Когда на Нижнетагильском заводе мастер Егор Кузнецов предложил заменить профильную машину Шталмера листопрокатным станом своей конструкции, то Егора Кузнецова попросту отогнали от производства подальше, чтобы не досаждал. Когда рудник Выйского завода начало топить грунтовыми водами, мастера-самоучки Черепановы предложили установить для откачки воды паровую машину их собственной конструкции. Демидовы же раздраженно отмахнулись от мудреной затеи. И для откачки воды мастером Климентием Ушковым была построена полутораверстная линия железных тяг, которые приводили в движение насос на руднике от старинного водобойного колеса.
Демидовский мастер Климентий Ушков вообще отличался склонностью к простым и “титаническим” проектам и потому был понятен Демидовым, как фараонам — проектировщики пирамид. До сих пор от Черноисточинского пруда к речке Черной тянется “Ушковская канава” — рукотворная река, выкопанная под руководством Ушкова для наполнения водой Нижне-Тагильского пруда. За этот проект Ушков получил свободу от крепостной зависимости.
И речи не ведется о том, что паровые машины для Демидовых долгое время были настоящим жупелом. Отец и сын Ефим и Мирон Черепановы, построившие первый русский паровоз (тогда он назывался “пароход”), так и прожили жизнь недооцененными, а паровоз их заржавел и развалился, когда мастера умерли, не оставив учеников. К счастью, на демидовских заводах работали замечательные инженеры, которые, зачастую ценой конфликта с хозяевами, бесперебойно вводили технические новшества, “за уши” подтаскивая заводы к передовым требованиям времени.
Поразительны таланты демидовских мастеровых. В заводе Суксун на Сылве был придуман и на тульских заводах Демидовых растиражирован русский самовар. В Каслях изобрели способ фигурного чугунного литья. В Нижнем Тагиле для расписных жестяных подносов изготовляли “вечный” лак, секрет которого не могут раскрыть и поныне. Мастеровой Артамон Кузнецов построил “самокатку-костотряс” (“дурацкую двухколесную телегу”, как сказано в полицейском донесении) — первый русский велосипед. Но при всем преклонении перед одаренностью мастеровых надо признать: это были вершины ремесла, но не высоты прогресса. Когда не было возможности приложить разум и силы в “серьезном”, настоящем производстве, свой божий дар люди вкладывали в чудачества, в “куриозы”. Так какой-нибудь инженер, попав в зону на лесоповал, виртуозно мастерит наборные рукоятки финских ножей. К примеру, уже упомянутый Егор Кузнецов сгодился Демидовым только на то, чтобы построить “дрожки” (повозку) с музыкой и счетчиком верст.
Конечно, Демидовы не увидели и выгод капитализации после реформы 1861 года. А Строгановы сберегли свой завод Кын тем, что сделали из него первую в России фирму, и завод-банкрот проработал еще 47 лет (с 1864 по 1911). Строгановым не привыкать было к товарно-денежным отношениям, ведь они первыми в России отменили для своих крепостных крестьян барщину и натуральный оброк, заменив их оброком денежным.
В некоторых имениях Строгановых мастеровые начали страховать свой скот аж с 1842 года.
В эпоху крепостнических горных заводов, когда научно-индустриальная мысль во многом зависела от конкретных работников, прогресс определялся отношением заводчика к своим мастеровым. И в данном случае Демидовы и Строгановы демонстрируют принципиальную разницу в подходах.
Барон Август фон Гакстхаузен, приглашенный в 1843 году в Россию для обзора русского сельского хозяйства, о строгановских заводах пишет: “Условия работы на вновь построенных фабриках повсеместно лучше, чем в Западной Европе. Поскольку основная масса рабочих из деревни, они проводят только часть своего рабочего времени на фабрике, так как работодатели берут на себя обязательство предоставлять им многонедельный отпуск для того, чтобы они, особенно на пасху и во время уборки урожая, могли возвращаться к своим семьям. Этим можно объяснить их здоровый вид и жизнерадостность…”. И Мамин-Сибиряк вторит заморскому барону: “Фамилия Строгановых в отношении к своим крестьянам всегда выдерживала нечто вроде семейной традиции, переходившей из рода в род: здесь не было ни притеснений, ни прижимок рабочим, а наоборот. Подобное явление вернее всего можно объяснить не обширностью и богатством строгановских вотчин, которые видали и черные дни, а тем духом исконно русских промышленников, каким отличается эта самая древнейшая уральская фамилия”. Может быть, поэтому Строгановых почти не коснулась пугачевщина?
В 1827 году на Урал для расследования притеснений рабочих был командирован граф А. Строганов. Вот показательные цитаты из его письма министру финансов Канкрину: “...весьма усилена добыча золота и усовершенствована выплавка железа, но не заведением новых машин или особенными средствами, а несоразмерным усилением работ, жестокостью и тиранством. …нет следов христианского попечения о людях, которых можно сравнить с каторжниками и неграми. …большая часть ревизоров обращалась только к угощению и к экстраординарной сумме прикащиков”.
Строгановы не забрасывали дел своих имений, лично контролировали приказчиков и управляющих. В крестьянах они поддерживали дух религиозности и праведной, трудовой жизни. А отличившихся в труде или, по-нынешнему, общественной работе Строгановы ежегодно награждали премиями, благодарственными грамотами и даже медалями. Поэтому в их имениях сформировался целый пласт крепостной (а затем просто провинциальной) интеллигенции — иконописцы и художники, актеры, семейные историки (П. Икосов, Ф. Волегов), лесоведы и археологи (Теплоуховы, М. Зеликман). Строгановы поддерживали их устремления, высылали в пермскую глушь специальную литературу, вели переписку, не гнушаясь разницей положений.
Там, где были больницы, врачи имели от хозяев хорошее жалованье, а рабочие лечились и получали лекарства бесплатно, причем если работник болел не больше месяца, то за ним сохранялась и зарплата, и натуральные выплаты. Цитата из книги “Строгановские городки, острожки, села” Г. Головчанского и А. Мельничука: “В социальной сфере, устраивая свою вотчину, Строгановы во многом опередили время, в котором жили. Служащим, в том числе и крепостным, предоставлялось бесплатное лечение, по выслуге лет им начислялась пенсия, давались отпуска. Для XIX в. звучит фантастично, но это было так”. Вот пример из книги “Усолье: мозаика времен” (2004 г.): “Уточним, что пенсии страждущим выплачивались уже в 1770 году. Так, в Верхне-Чусовских Городках “Ване Плутовой причиталось в год 1,3 рубля пенсии, да еще трем человекам по 70 копеек”. Им же полагалось на одного: ржи по 2 четверти 4 пуда (всего 16 пудов); овса 1 четверть (6 пудов); ячменя 2 пуда”.
Демидовы же относились к своим холопам с презрением нуворишей. На их заводах талантливые люди оставались не у дел, пропадали даром, спивались, сходили с ума и гибли. Народ для Демидовых всегда был только быдлом. Например, тот же изобретатель “музыкальных дрожек” Егор Кузнецов был внесен в реестры под издевательской фамилией “Жепинский” (о ее смысле легко догадаться, скорректировав орфографию на современный манер).
И ничего не менялось со времен затопления подвалов Невьянской башни. Прошло сто лет, а Демидовы все также не посчитались с жизнями погибших и отправленных в остроги рабочих, когда в 1824 — 1826 годах они спровоцировали бунт углежогов в Ревде, чтобы дискредитировать заводчика Зеленцова и вернуть себе завод. Еще Акинфий Демидов сказал о своих крепостных: “Много в них лукавства и пронырства живет”. По этому принципу Демидовы всегда и относились к людям как к уже изловленным и осужденным ворам, которых следует держать на каторге.
Для иллюстрации хочется привести пусть длинные, но очень выразительные цитаты из обычного письма Никиты Никитича Демидова своему шайтанскому приказчику Якиму Алферову, который по делам куда-то отлучился с завода, а хозяина не предупредил (1790 год). Хозяин гневается: “Какую же ты, раскольническая свинья Яким, имел нужду и власть самовольно так с заводу, не сказав никому отлучаца?.. Или ты, сукин сын, сверчок поганой Яким, захотел точно длиннаго лыка и каторги в ссылке?.. …я давным давно да и всегда подтверждал… дабы вы, правители… за своими какими либо паршами, отнюдь не отлучалися…”. Далее следуют угрозы: “…как бестиев, виноватых размучу за дурности и ослушности в запрещенном, и оберу и жилище ваше разорю, ибо моей мочи уже нет подтверждать к таким смелоотчаянным ворам… …скоро уже дождетесь от меня присылки отсюда праведного журавля с длинным носом”. “Журавль” — это виселица. Но наказания плетьми одного Якима хозяину мало. Для крепости вразумления достается Авраму Алферову, отцу Якима, и дяде: “Цыц каналья, раскольник! — корень ваш искореню… и ребра, Яким, во всем роде вашем не оставлю… Да и стариченку Авраму с братом, не взирая на старость, за потачку и дурности детям и внучатам, с оковами крепких плетей урвать”. Заодно уж Демидов считает необходимым проучить и жену приказчика: “…когда такая точно дурная и вредная наставница… то ее, каналью, разсечь же плетьми. Цыц, цыц и перецыц… а то всех вас, как раков, раздавлю…”. Далее: “А плутовке зассыхе, такой доброй Якимовой жене и протчим бабам, к наказанию плетьми крепко-прекрепко в проводку прибавить, и при том подтвердить Якимовой жене наикрепчайши, ежели она мешаться станет хоть в чем малом, то отдам ее, яко ослушницу, с наказанием в ссылку и ничем ни мало не подорожу такою раскольническою свиньею-зассыхою, да и никем; да и Яким чтоб того ж скоро не урвал за плутовство и за нерадение”. Можно подумать, что этот Яким и весь род его — воры и бунтовщики “хуже Пугачева”, так ведь нет: Яким Алферов еще долго работал у Демидова в прежней должности, во всем устраивая хозяина. Это просто стиль отношений у Демидова к холопам был такой своеобразный, а вовсе не холопы — “свиньи”.
Тяга к единоличной власти у Демидовых была так велика, что они, игнорируя многочисленные обращения общественности, до самой Октябрьской революции отказывались признавать Нижний Тагил городом, хотя по размерам тот превосходил многие даже губернские города империи. Демидовы не хотели делить свою власть с гражданскими институтами городского самоуправления, и до революции огромный Тагил продолжал считаться “селом”.
Конечно, нельзя огульно рисовать всех Демидовых со звериными ликами. Бывало, что и Демидовы совершали благородные поступки. Случались среди них и люди образованные, достойные. Например, Григорий Никитич Демидов, который переписывался с Карлом Линнеем и основал в селе Красном под Соликамском удивительнейший ботанический сад (сейчас его пытаются восстановить). Прокофий Демидов вложил более миллиона рублей в постройку воспитательного дома в Москве и учредил коммерческое училище, в Петербурге построил госпиталь для бедных рожениц, а на войну с Турцией выделил 4 миллиона рублей. Демидовы строили на своих заводах церкви — пусть и скромные, пусть и неохотно. Демидовы учредили премию своего имени при Академии наук (1832 — 1865 годы), ныне, заметим, воскрешенную, они финансировали научную экспедицию в южные провинции России. Но все-таки своим скупым и бессистемным меценатством они скорее откупались от России, чем помогали ей. Мамин-Сибиряк говорил открыто: “Деньги летели из демидовского кармана, но отнюдь не на заводы, а в центральные города и за границу. Пятидесятитысячное же население, доставляющее Демидову миллионные доходы, ничем не пользовалось от него”.
Меценатством прославился Николай Никитич Демидов (1773 — 1828). Во время второй турецкой войны он построил на Черном море фрегат; в 1807 году пожертвовал дом в пользу Гатчинского сиротского института; в 1812 году выставил полк (правда, полк не участвовал в войне); в 1813 году подарил Московскому университету богатейшее собрание редкостей; в том же году построил в Петербурге четыре чугунных моста; в 1819 году пожертвовал на инвалидов 100 000 рублей; в 1821 году после наводнения в Петербурге раздал нищим 50 000 рублей; он развел в Крыму виноградники, тутовые и сливовые сады. С 1815 года он был русским посланником во Флоренции, выстроил там Дом для престарелых и сирот, и благодарные тосканцы назвали в честь Демидова площадь, на которой и поныне стоит памятник Николаю Никитичу. Но — всегда есть это “но”… Свою деятельность Николай Никитич начал с того, что едва не пустил по ветру родительское состояние, и “удержался на плаву” лишь благодаря браку с мадемуазель Строгановой и строгановскому капиталу.
Почему же так получается? Рок, что ли, какой навис над Демидовыми? Благодать, что ли, какая осенила Строгановых? Пожалуй, что нет. Автору видятся две главных причины такого вопиющего несходства этих именитых семей.
Первая — то, что Строгановы были на два века “старше”. Следовательно, у них было на 200 лет больше родовой, наследственной культуры. Хотя, конечно, все равно начинали Строгановы более “человеколюбиво”: монастыри основывали, художественные промыслы, да и Ермака снарядили в поход. Но все-таки ведь не зря, наверное, взбунтовавшийся посадский люд убил в Сольвычегодске Семена Аникеевича Строганова. Что было — то было. Но чего не было — того не было, и нам уже никогда не узнать, стали бы Демидовы в XXI веке такими, какими Строгановы были в веке XIX.
А вторая причина — специфика русской провинциальной жизни. Нынче СМИ все уши прожужжали про то, что нет в России гражданского общества. Откуда же ему взяться, если его никогда и не было? А гражданское общество формирует стереотипы поведения. (Нравственные и моральные ценности формирует культура, не надо путать.) Но свято место пусто не бывает. Что же формирует стереотипы поведения народа, когда нет гражданского общества? Формирует их облик земли, на которой этот народ и живет. Говоря “узко”, “по-немецки” — ландшафт.
Строгановы пришли на Западный Урал, а западный склон хребта — долгий, медленный, покатый. И народ привык делать все не спеша, с ленцой. В общем, “долго запрягать”. Изменять облик этой земли столь трудоемкий процесс, что за него и браться не хочется: все равно плодов своего труда не увидишь. И главным побудительным мотивом становится приказание начальства. Вся активная энергетика Западного Урала воплощена в административном рвении (в хорошем смысле этого слова). На Чусовой ниже поселка Кын, в Пермской области, крестьяне и ныне даже картошку продают на треть дешевле, чем в Свердловской области — ну нету в них “деловой жилки”!
Административное начало общественной жизни, в свою очередь, порождает засилье бюрократии. Пока есть харизматические начальники — бюрократия работает. Как только такие начальники исчезают, бюрократия принимается взбивать себе подушки. И Западный Урал всегда лидировал в бюрократической гонке. И Строгановы собою выражают дух Западного Урала. Да, они — “харизматические лидеры”. Но лидеры в патерналистском обществе, то есть в таком обществе, которому всегда нужен начальник, царь-батюшка. Строгановы и стали “батюшками”. И другие “батюшки” им не были нужны. Поэтому на Западном Урале, в “строгановском регионе”, с большой натугой развивается предпринимательство; поэтому не было такого количества “кулибиных”. Зато здесь умели красиво петь “по крюкам”, красиво вышивать, писать иконы, вырезать “пермских богов”, печатать книги и вообще заниматься “душеполезными” делами.
Например, Алексей Накаряков, доцент Пермского госуниверситета, пишет: “Почему в Кунгуре и окрестностях храмов так много, а в Невьянске и вообще на восточном склоне Урала — так мало? Это несмотря на то, что обороты денег на восточном склоне были очевидно больше, он все-таки считался мировым лидером по металлургии и золотодобыче в XVIII—XIX веках. Страна одна, губерния была одна, георграфически расположены рядом, народ один, вера одна. Историки это объясняли тем, что живут там староверы. Мне это объяснение представляется частичным. Староверов немало было и на кунгурской земле. “Уральский Афон” на Белой горе возводился как миссионерский. Более убедительной выглядит народная версия, что “золотые” деньги и “хлебные” деньги — разные деньги”. Хотя, конечно, причина не в деньгах. Деньги, как это ни прискорбно, “не пахнут”.
И совсем другое дело — восточный склон Урала, взрастивший Демидовых. Восточный склон не тянется пологими холмами-“пармами”, а резко обрывается скалами в плоскую болотистую равнину Западно-Сибирской низменности. Из этого “перепада” словно высыпаются все земные богатства — внезапно, как в бажовском сказе. И потому дух населения совсем иной: с готовностью к крутым поворотам судьбы, с умением совладать с резкими переменами жизни (или оседлать их), со склонностью к экстремальным, крайним проявлениям своей натуры. “Пассионарность” менталитета Восточного Урала, конечно, прагматична, утилитарна. Но для индустриальной цивилизации интересы “базиса” всегда актуальнее интересов “надстройки”.
Мамин-Сибиряк нашел отличное определение такому менталитету: “дикое счастье”. О “диком счастье” мечтали золотодобытчики. Вот вдруг, ни с того, ни с сего, найдут они самородок или золотоносную россыпь — и пойдет совсем другая жизнь!.. А какая? История нам рассказывает, как внезапно разбогатевшие золотоискатели в Екатеринбурге мыли лошадей шампанским, строили дворцы и кидали в толпу ассигнации. Савва Яковлев для московской церкви Спаса на Сенной приказал отлить гигантский 500-пудовый колокол, но повесил на язык колокола замок, чтобы звонарь звонил лишь по его, Саввы, дозволению. Сошедший с ума заводчик Любимов умер, подавившись, когда жрал со сметаной бумажные деньги. Даже дедушка Слышко, полевчанин Василий Алексеевич Хмелинин, рассказывавший сказки Павлику Бажову, в молодости, откопав самородок, два года провел в кабаках, до смерти споив любимую жену. Это — “дикое счастье”.
Не всегда, конечно, оно так чудовищно, цинично или трагично. Но в менталитете Восточного Урала намертво закреплены и воистину жертвенная готовность на титанические усилия ради этого счастья, и щедрая способность распорядиться им во всю мощь фантазии, зачастую — просто “пробожить”, пустить в распыл. Вот ведь и ныне екатеринбургские богатеи, имеющие на озере Таватуй чуть ли не эскадрилью гидропланов для увеселения души; екатеринбургские бандюганы, ради потехи стрелявшие по зданию областного правительства из гранатомета; екатеринбургские священники, купившие для своих проповедей целый телевизионный канал, — разве в них не проявился менталитет “дикого счастья”? Ведь все исходит еще из тех давних времен, когда сын екатеринбургского золотопромышленника Тита Зотова женился на дочери екатеринбургского золотопромышленника Аники Рязанова, и эта свадьба бушевала целый год.
Уральский менталитет “дикого счастья” в 90-е годы ХХ века вообще воцарился в России, подмяв под себя ее историю. Екатеринбуржец Борис Ельцин… Первый президент РФ… Как намертво он вцепился во власть, на какие риски и жертвы шел, чтобы прорваться к русскому трону — и зачем? Чтобы в запое “дикого счастья” спустить с привязи всех бесов нации ради безумной пляски на развалинах державы — совсем недавно еще великой и могучей. Ради чего? Семья Ельцина не попала в топ-листы журнала “Форбс”, хотя рулила богатейшим государством. Весь пыл “ушел в свисток” — в лихую плясовую “дикого счастья”.
Дух Западного и дух Восточного Урала, дух Строгановых и дух Демидовых выражают собой два уральских города-гиганта — Пермь и Екатеринбург. “…У городов, как и у людей, есть свои физиономии и с очень определенным выражением”, — писал Мамин-Сибиряк.
Пермь и Екатеринбург — “непохожие близнецы”. Они появились в один год — в 1723, и основателями их были одни и те же люди — В.Н. Татищев и В. де Геннин. Оба города — мощные промышленные и транспортные узлы. Оба — областные центры. Оба — “миллионеры”. Один (Екатеринбург) стоит неподалеку от Верхней Чусовой, другой (Пермь) — неподалеку от ее устья. И все же какие они разные! Разные — как памятники Татищеву. В Екатеринбурге Татищев державен, да еще и в компании с де Генниным, а в Перми — маленький и потерянный, напоминающий Медного всадника, из-под которого ускакала лошадь.
Пермь вытянулась вдоль Камы на 70 км (с ума сойти!). Нынешняя Пермь — это рожденная в тридцатых годах ХХ века агломерация из множества мелких городишек и поселков: Егошихи (собственно Перми), Мотовилихи, Закамска, Гайвы, Левшина, Голованова и так далее. Город расколот на куски, разбросанные по лесам. Центральная часть “распилена” глубокими логами мелких речек, затрудняющими сообщение. Улицы прямые и длинные. В центре — много пустырей, трущоб, долгостроев. К главной своей красе — к Каме — город повернут унылым промышленным “боком”. Город низкий. Современной архитектуры мало. Город не цельный, аморфный, какой-то “недовоплощенный”, без легенды. Архитектор В. Новинский, подводя итог характеристики Перми, язвительно пишет: “Изрезанная протяженность местами пустынна. А где же бедуины?”. В облике Перми — менталитет горожан, жителей Западного Урала. Лишенный строгановской “харизмы” и направляющей опеки, он представлен здесь в “чистом виде”.
А Екатеринбург, который “богаче” на 200 тысяч человек, собрал свои районы “в кулак”: центр, Уралмаш, Эльмаш, Химмаш, Каменные Палатки, Синие Камни… Город компактный: его можно пересечь пешком с юга на север и с запада на восток за несколько часов. Город насыщен легендами: тут и золотопромышленники, и Мамин-Сибиряк с Бажовым, и расстрелянный Николай II, и Уралмаш — крупнейший завод в мире, и президент Ельцин. Город современный, высокий, красивый, да еще и метро есть. В советское время он был схож с Пермью — советская “парадигма” нивелировала все региональные менталитеты. Теперь они распрямились, как пружины. И за 15 лет Екатеринбург полностью переменился, превратившись в настоящую столицу. Да, Екатеринбург — столичный город, не провинциальный. Он развивается не просто активно, а даже чуть ли не “взрывообразно”. Новые, современные дома облепляют богатый исторический “интерьер”, лезут друг на друга, взлетают вверх, на тротуары. Вот оно — “поперло” “дикое счастье”! И не нужно никакого начальственного руководства: нужны только средства — и энергия, чтобы заставить средства работать.
И Николай Корепанов, научный сотрудник Института истории и археологии УрО РАН (Екатеринбург), сравнивая пермяков и екатеринбуржцев, пишет: “Не такой здесь воздух, не так ступают люди по земле, а и то, что под землею, зреет не знакомыми жилами и “флецами” (пластами), но гнездами… А от недр — и самый характер людей”.
И дело вовсе не в том, что “лучше”, а что “хуже”. И у того, и у другого состояния духа есть и хорошие стороны, и плохие. Дело в том, что надо всегда помнить: есть и это, и то. Как в истории есть и Строгановы, и Демидовы. А Чусовая, как и положено великой реке, собирает все воедино. И притяжение Чусовой не только в том, что на ней сошлись Строгановы и Демидовы, “западный” менталитет и “восточный”. Притяжение в том, что на Чусовой воплотились две основные линии “русского пути”, и значит — два варианта будущего.