Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2007
Анатолий Гущин. О чем молчала тайга. — Екатеринбург, 2007.
Литературная слава И.С. Тургенева началась еще до романов, с “Записок охотника”, непритязательных, казалось бы, очерков о кратких путешествиях автора по полям и лесам вокруг родового поместья. Написалось: “непритязательных”. Однако увидевшие случайно Ивана Сергеевича на платформе маленькой железнодорожной станции двое молодых людей отдали ему поясной поклон — дань уважения гражданственной смелости писателя, введшего так называемых простых людей в круг равноинтересных граждан России…
Жанр очерка-путешествия, очерка-исследования до сих пор не скудеет в русской литературе. Наоборот, интерес к тому, что “не выдумано”, только растет. Документальное живет и крепнет, отдаляясь все дальше от маловдумчивой беллетристики, особенно в ее тошнотворной женско-детективной части, чурается всякой литературы для литературы, особенно в провинциально-пародийном ее варианте. Очерковая проза хочет дела, разговора на высокой общественной ноте, разговора о действительной жизни с ее бесчисленными проблемами…
Книга очерков Анатолия Гущина “О чем молчала тайга” — как раз из этого ряда. Очерки эти, может быть, и непритязательны (употребим это слово еще раз), но по-настоящему содержательны. К уму и сердцу нашему обращается, скажем, “записка” под выразительным названием “Народ, однако”. Автор в компании друзей приезжает в поселок Бурмантово. Это север Свердловсой области, севернее Ивделя, недавняя мекка государства Гулаг. Но не про возвышающиеся по углам лагерных квадратов сторожевые вышки речь — речь о населяющем эти края народе манси.
Вот первый бурмантовский абориген Изосим Собянин, рыбак и охотник, радушный хозяин, всегда готовый оказать гостеприимство приезжим из “столицы”. “Однако на этот раз дом Изосима и без нас оказался полон: несколько человек в клубах табачного дыма сидели на кухне за столом, заставленным грязной посудой и пустыми бутылками. Разумеется, изрядно выпивши. Среди них были и знакомые: сосед Афоня со своей худой, как щепка, и громкоголосой женой Марией. Один гость, свернувшись калачиком на полу, уже спал.
Бессмысленная пьянка нас, конечно, не устраивала. Но и “не присоединиться”, то есть не выставить по такому случаю бутылку-другую хорошей, а не “паленой” водки, тоже было нельзя: не так поймут…”
Приняли решение устроиться в летней кухне и только там “поставили”. Однако надолго оторваться от окружающей действительности не получилось. Очнулся и подошел к приезжим только что спавший на полу. “Это был круглолицый старик. Рот наполовину беззубый, на лице несколько небольших шрамов, на шее то ли грязь, то ли сажа, в руках небольшой мундштук с дымящейся сигаретой.
— Кто это? — спросил я у Изосима.
— Да Пашка-вор, — бросил он на ходу. — Куриков. Слыхал, может?
— Манси, что ли?
— Какой же с фамилией Куриков не манси? Куриковы все манси… Садись ближе (это уже Курикову). Есть-то будешь?
— Однако я бы выпил лучше…”.
Вот про это “выпил бы лучше”, про черную пьянку в северных наших местах речь. Не про рыбалку, которая вынужденно ушла в повествовании на задний план.
“Что же они делают? — спрашивает автор. — Ведь они — маленький, исчезающий народ. Чувство сохранения у них должно быть развито особенно. Но нет! Пьют, как заколдованные. Почему?”
Глава администрации города Ивделя на этот вопрос отвечает вопросом:
— А отчего киты на берег выбрасываются? Конечно, причин хватает. Осознать их манси не могут, лишь чувствуют. Тайга как место их жизни сжимается, словно шагреневая кожа. Прокормить семью охотой становится невозможно. Женщин для продолжения рода нет. Разве не тупик?
“В настоящее время на севере Свердловской области, — подводит итог Анатолий Гущин, — насчитывают около 200 манси. Вместе с детьми. Средняя продолжительность жизни — 42 года. Естественным путем умирают редко. В основном от несчастного случая: перепил, утонул, замерз, медведь задрал… Стариков в возрасте 60 лет — единицы. В армию последние три года никто не призывался. Дети в школе не учатся. Официально ни один из манси нигде не работает. Но и в безработных тоже не значатся. Материальной помощи от государства никто не получает…”
Нельзя сказать, что власть никак не заботится о судьбе несчастного народа. Как-то упомянул о манси в одной из своих речей губернатор Э.Э. Россель. Был ли какой-то резонанс? Одно время в Ивделе появилась внушавшая надежду организация “Общество по выживанию и развитию малых народностей”. Дело завершилось разворовыванием государственных средств…
Другой очерк книги — “Хандыбина юрта” — наслаивает на заявленную тему вымирающего народа еще одну — “оленью” проблему. В местах, где некогда паслись тысячные стада рогатых животных, не осталось ни одного олешка! Позор и парадокс нашего времени: богатый Ханты-Мансийский национальный округ закупает в Канаде оленьи стада. Авось, оленеводство возродится? Но мансийский народ Урала в его нынешнем состоянии способен только на то, чтобы олешков этих перерезать и съесть… “Если так дела пойдут и дальше, конец предсказать не сложно. В ближайшие годы манси просто исчезнут как редкий вид флоры или фауны…”
Очерк “Уха с горчинкой” — отчет о путешествии на катере по реке Лозьве — тоже не освобождает нас от грустных раздумий о судьбе здешних краев и народа манси…
И все же повествование Анатолия Гущина не лишено оптимизма. Он — в глубоком вдохе, в глотке свежего воздуха на просторах севера, в шелесте листьев, в неумолчном журчании рек на бесчисленных перекатах, в потрескивании сучьев костра. И пусть автор не сильно озабочен отысканием самого выразительного эпитета, пусть трудно его заподозрить в следовании за чьей-то понравившейся манерой, но приток кислорода от этих бесхитростных рассказов драгоценен сам по себе. Веришь, что не все еще пропало, выправится все. Не из таких передряг выходила страна, народ бессмертен.
Откуда эта вера в наше бессмертие? Что питает ее, эту веру? Нескончаемые наши щемящей красоты северные просторы? Или так до конца и не проясненное бегство Валерия Беляева, брата прославленного космонавта, из московской цивилизации и суеты сует в глухую уральскую тайгу (очерк “Охотник Беляев, брат космонавта”)? Или упрямое и святое почти нежелание восьмидесятилетнего Василия Алексеевича Сычева покинуть свой дом во всеми покинутой родной деревеньке на крутом берегу Тавды (“Крутые берега”)?.. Бог весть, что питает нашу веру, но она — спасибо честной исторической и документальной литературе — зрима и жива.
Отдельно стоит в книге Анатолия Гущина документальная повесть “Убийство у Горы Мертвецов”. Это — об известном трагическом лыжном походе и гибели группы туристов из Уральского политехнического института на Приполярном Урале. Многие пишущие обращались за прошедшие годы к этой теме. Благородное преимущество сегодняшнего автора — золото документа чистой правды, не допускающего ни одного сбоя в украшательство, в “беллетристику”.
Горькое заключение в эпилоге повести: никому уже не может принести удовлетворения наказание виновных в том давнем убийстве. Бог им судья, тем, кто навел прицел или нажал кнопку на секретном пульте. Истекли все сроки давности. Все прощены. “Но если бы нынешнее государство решилось прояснить ситуацию, рассекретить какие-то документы, несомненно, до сих пор сохраняемые в глубокой тайне где-то в сейфах бывшего КГБ или военных ведомств, это дало бы сильный и всем понятный знак, что теперь оно стало, ну, хочет стать иным… Но нет такого знака!”
Ох уж эта притворная глухота слуг отечества, эта их немота! Вот оно как причудливо извернулась демократия по-русски! Но ведь ответы должны будут однажды прозвучать!..
Гражданственность, гражданская позиция, не то что смело выраженная, но органично присутствующая во всем, что пишет Анатолий Гущин, — качество драгоценное и такое нужное нам в наши дни, не свободные от предчувствий смуты…
Феликс ВИБЕ