Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2007
Александр Чуманов. Житуха: Проза текущего века. — Екатеринбург: Банк культурной информации, 2006. — (Библиотека прозы Каменного пояса).
Еще не так давно в редакционных вводках к публикациям Александра Чуманова автор именовался не иначе как “писатель-фантаст”. На страницах книги с неопределенным на первый взгляд названием “Житуха”, вышедшей в прошлом году в серии “Библиотека прозы Каменного пояса” (что уже говорит и об облике, и о весе, и о масштабе издания), сверхъестественного немного. Разве что фантастическое одиночество героев — несмотря на всех родственников, знакомых, сослуживцев и т. п. Люди, встречающиеся едва ли не ежедневно на лестнице общего дома, прогуливающиеся по двору с внуками, соседствующие по гаражу, идущие рядом по трапу самолета, — все они остаются друг для друга только “окружающими”. У каждого — своя жизнь, как правило “банальная и, пожалуй, не катастрофическая”, своя смерть, равно обыденная и неизбежная.
Даже тот, кто не фиксировал ранее свое внимание на этой всеобщей людской обособленности, на страницах “Житухи” ощутит ее физически. Впрочем, А. Чуманов в подобном “вселенском холоде” отнюдь не теряется. “Со всевозрастающим любопытством наблюдаю за собственной эволюцией, фиксирую подмеченное в специальном, невидимом для постороннего глаза журнале наблюдений”, — написал как-то ранее автор в одном из своих рассказов. Постепенно писатель сформировал собственный стиль (заверяя читателей в собственной нелюбви к этому слову). К чумановскому стилю — витиеватой манере изложения, многословию, откровенности — нужно привыкнуть. Иногда приходится просто-напросто “продираться” через рассуждения автора, который всегда не прочь пойти туда, куда повела внезапно пришедшая мысль, и вовсе не склонен на этом пути прерывать последнюю. В конце концов, если какое-то соображение “безотказно утешает и согревает подавляющее, как ни крути, большинство, а также озаряет светом путеводным его беспросветную, нелепую, бессмысленную жизнь, то вовсе не грех повторять [его] при всяком удобном и не совсем удобном случае”. Соображения, кстати, могут касаться чего угодно — национального вопроса, политической обстановки (хоть в стране, хоть в родном “муниципальном образовании”), публичного выяснения отношений (“Интересно, характерно [оно] лишь для российской глубинки или это явление общечеловеческое?”), гипотетических ситуаций (“В общем, если бы автор был градоначальником Изергили…”), писательской жизни… И ничто не мешает, например, раздумьям о последней обособиться, заслонить собой тот сюжет, из-за спины которого они уверенно выступили, вырасти за пределами сборника в самостоятельное эссе (да хоть в те же заметки “Век трансурановых”, где автор “презабавно наблюдает” за современным издательским процессом).
При этом, наблюдая за собой и окружающими, многословно и размеренно повествуя об увиденном и обдуманном, А. Чуманов очень сдержанно проявляет свои чувства. Даже в ключевых эпизодах, даже на эмоциональном подъеме рассуждений — только констатация фактов (“Наши обе столицы нынче сияют и лоснятся самодовольством да сытостью, даже слегка сияет и лоснится третья, самопровозглашённая. Но лишь — снаружи. А в головах та же самая разруха. И безысходность, и паника в сердцах большинства. В глухой провинции так и вовсе — морально-физический мор”). Позиция наблюдателя, хроникера, собственно, и определяет основные стилевые черты, не зря жанр, в котором пишет А. Чуманов, характеризуют как “провинциальную хронику”. Конечно, черты муниципальной Арамили-Изергили (“наилучшего на земле места, единственного в своем роде… где автор ощущает себя достаточно комфортно”) А. Чуманов фиксирует едва ли не в каждом своем произведении. Однако ключевым в книге оказывается не провинциальный колорит, а заданное автором уже с первых страниц “экзистенциальное” восприятие процесса существования. И уже становится не столь важно, где именно протекает это существование — в столице или на глухой периферии, в России или в Австралии. Тем более что все возвращается “на круги своя”, подобно тому как закономерно приезжает обратно на Урал из далекого австралийского города Перта героиня открывающего книгу романа “Три птицы на одной ветке”.
Вспомним психологов, констатирующих, будто “чувство бытия”, особенно сильное в детстве, как правило, ослабевает с возрастом и обостряется лишь в пограничных ситуациях, например во время болезни. В книге А. Чуманова больничным будням отведен целый раздел, и в нем соединенная с “кардиоповестью” “уропоэма”, которую критики, помнится, назвали “странной публикацией”, оказалась вполне на своем месте. Оба произведения имеют сходный сюжет: герой (в первом случае выступающий под именем сварщика Павла Космакова, а во втором — уже под собственным именем автора) с “перспективной хворью” попадает в соответствующее этой хвори медучреждение и, “приуготовившись к процессу пролечивания”, начинает активно приобретать новый опыт. Прислушиваться к своему организму, преодолевать стыд “чувствительной натуры”. Радоваться заключению: “Без патологий” на бланке с результатами очередного анализа (“всего-то два слова, но дух от них занимается — всем метафорам мира делать нечего!”). Фиксировать незнакомые ранее чувства, впрочем, не удаляясь слишком далеко от больничной реальности. Словом, перед нами — ситуация, знакомая каждому, кому довелось хоть однажды в нее попасть, и говорящая сама за себя. Остальное — между строк.
Начинается же “больничный” раздел “Плоть и суть” с того, что герой “кардиоповести” “Курс терапии” привозит в поликлинику свою внучку. Чуть позже в книге уже зазвучит вовсю тема детства: воспоминания о собственном “босоногом периоде” (“Палка, палка, огуречик…”), а главное — общение деда с внуками (“Творческий день”). Именно последнее в холодном пространстве сборника и станет “лучом света”, теплым дыханием — тем, что делает “житуху” жизнью. Склонный вдаваться в лирические отступления автор здесь не считает необходимым что-либо пояснять. Все и так понятно: с детьми проще, чем со взрослыми, “если их любишь — взаимность гарантирована. Вот почему дети — самая вменяемая часть человечества”.
В своей сдержанно-отстраненной манере рассказчик создает своеобразный дневник, читатель которого, проникнув в чужую “житуху” и проникнувшись ею, вполне вероятно, начнет “мыслить на той же волне”. Кстати, дневниковый жанр многое объясняет, прежде всего — обнаженность мыслей и прямолинейность тем. Дневник ведь всегда остается дневником, даже предназначенный для публичного чтения. Здесь можно, не заботясь об адресности или безадресности апелляций, говорить о чем угодно — хотя бы и о собственной исключительной продуктивности (“И так уже томов на десять всякой херни настрогал, а кто всё это читал?.. Хотя для меня, между прочим, литература — служение…”) Но самое главное: “в процессе творчества… не так противно глядеть на несовершенный этот мир”.
По книге-дневнику щедро рассыпаны близкие автору детали, эпизоды, и они вовсе не должны каждый раз в новой обстановке приобретать “новое звучание”. Просто “житуха” (жизнь!) вся соткана из повторов. Дочь воспроизводит судьбу матери, а та умирает — исчезает, как не было. Герой уходит из больницы, и постепенно рассеиваются больничные воспоминания, чтобы когда-нибудь непременно вернуться. Вырастает очередной внук, променивая деда на игровую приставку. Все повторяется. И патетика здесь действительно совершенно ни к чему. Нужно лишь “сесть за компьютер и набрать некий текст. Ну, в частности, данный”.
Наталия ИВОВА