Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2007
Василина Орлова. Трапеза богомола. Повесть // “Новый мир”, 2006, № 12.
Прошлым летом мы с девушкой поехали отдыхать в Абхазию. Легендарная некогда Пицунда произвела впечатление, да. Я даже жалею, что так и не собрался тогда написать об этом рассказ: сюжет был бы — курортный роман, да не важно, главное — это чувство брошенной земли, где остановилось время. После 1991-го не забито ни одного гвоздя, следы советской цивилизации размываются солнцем, морем и ветром, ветшают… Но сейчас не об этом. Там было целое бедствие — богомолы. Большие. Сородичи с русского юга “отдыхают”. Эти твари осаждали наши стеклянные высотки, замирали на перилах, не давали спокойно выпить вина на балконе. Притом неприятнее было даже не обнаружить тварь перед собой, а знать, спокойно сидя с бокалом, что она затаилась где-нибудь над твоей головой.
Главное отличие богомола от всех насекомых — какая-то пугающая осмысленность. Сложно объяснить, но вы бы видели, как это существо медленно вертит головой, как обнаруживает и пристально смотрит на человека.
Прозаик и критик Василина Орлова — знает ли их с детства? Родилась в Приморском крае — море, но не юг. В 1979 году. Делаю это не очень корректное дополнение, дабы сообщить читателю, что речь идет как раз о так называемой “литературе двадцатилетних”. Одним из теоретиков которой Василина, кстати, и является, это знают те, кто следит за толстыми журналами. Они же заметят наверняка в повести какие-то характерные приметы, чтобы не сказать — общие места, этой самой литературы: аллергию на гламур и попсу, темы революции и терроризма; обнаружат ночные клубы и рекламу, “аську” и “аватары”, Чечню, наконец.
Однако пойдем по порядку. А начинают обычно с пересказа сюжета.
Я это сделать не смогу.
Перед нами одно из тех произведений, где мысль многократно преобладает над словом, сам текст — сплошная метафора, где нужно искать “подвалы”, смыслы и “подсмыслы”. Это похоже на конспект романа, легонькие карандашные наброски: едва прорисованные герои (несколько; друг с другом хотя бы знакомы и едва общаются; существуют в основном по отдельности), обрывки сюжетных линий, характеров, все словно приходит к читателю из ниоткуда и уходит в никуда.
Внимание, я не сказал, что Орлова не справилась и что ее повесть (небольшую — 39 журнальных страниц) раздавило “величие замысла”. Собственно, можно обойтись и без кавычек, потому что перед масштабом этого самого замысла нужно снять шляпу. Но ведь и читатель нужен подготовленный. Настроенный серьезно. Тот, кто не станет перехватывать листок-другой в метро, прерываться на телефонные звонки, а нырнет в повесть как на глубину — и пусть весь мир подождет. Орлова уверена в таком читателе, а потому максимально уплотняет текст. Проза, конечно, не уран, но…
Все герои шевелятся, копошатся, живут своей жизнью, не зная, что его величество богомол — существо, как я уже сказал, непостижимое, страшное, отдельное от всех собратьев-насекомых — уже замер в засаде, готовый к броску, — и жертву не спасет ничто. “Биологический” и “реальный” планы в повести (все это условно) действительно смешаны, да и в этой “реальности” богомол тоже оказывается постоянно — то как компьютерная игрушка, то как вид восточных единоборств, выливающийся в целую философию.
Не надо объяснять, что эта тварь цвета молодой листвы становится неким глобальным символом. Пройдемся же по нескольким “подвалам” — уровням этого символа.
Социальный № 1, или Духless по-нашему. Разделение четкое — есть богомол, сверхсила (то, что не видишь — и лучше не видеть), и есть все остальное — БИОМАССА. Эта биомасса ярка, весела и безмозгла, крылышками бяк-бяк-бяк. Истреблять ее не просто можно, но нужно. Орлова легко подводит под эту категорию гламур — светскую толпу непонятного рода занятий, оккупировавшую бутики и ночные клубы. Здесь и попса. Куда без нее. Здесь и зажравшиеся пиарщики-рекламщики, которые работают одной левой и легко рулят “быдлом”.
Биомасса. “Ее взрывают, а она все носится, оживленная и восторженная, с пожарища на презентацию, из больницы на премьеру, со взрыва на показ”. Сколько раз вы видели по телику или в журнале одни и те же гламурные рожи, обалдевшие — хоть земля под ногами гори! — от самовлюбленности? Вскипало глухое раздражение? Хотелось истребить?..
Я читаю повесть в новогодние дни, когда — как и у всех нормальных людей — дикая изжога от галкиных-басковых-“новых русских бабок” по всем каналам, и хохочу как ненормальный, — как желчно, в ключе “мира животных”, Василина описывает попсовый концерт. Ведущая “была похожа на тюлениху, ставшую на задние ласты. Вперевалку, перебарывая желание упасть на все четыре и передвигаться привычными прыжками, она удалилась…” Солист, похожий на пингвина: “Меня всегда так представляют, словно я только что спустился с небес… Ха-ха-ха! А ведь я обычный человек! Ничем не отличаюсь от вас!..”
Узнаете?
Богомола можно представить уже как этакого метафизического Робин-Гуда, избавляющего наш дух от паразитов… Они его жертвы. “Ты не охотник, ты всегда жертва, если твое движение продиктовано желудком”. Безмозглость и бездуховность.
А про рекламу — есть в повести такая притча. Штатные пиарщики посоветовали Игорю Валерьевичу — главе большой фирмы — взять шефство над интернатом, а чтобы пиар получился покруче, — над самыми тяжелыми инвалидами. И вот делегация с игрушками и телекамерами прибывает в интернат. И видит там такой кошмар… Такое уродство и такие “катастрофы человеческого тела” (так называлась, кажется, какая-то выставка восковых фигур)… Это, опять же, наказание свыше за цинизм: те, кто явился в интернат с низкими целями, нормально жить дальше не смогут, увиденное окажется им “не по зубам”, — в рекламщице Кате, например, поселится патологический ужас перед беременностью.
И все-таки не удержусь от шпильки. Финал, когда выясняется, что фирма, отпиарившись, обманула — не перечислила интернату никаких денег, это уже слишком, это потеря прозаиком чувства меры…
Социальный № 2, или О революциях и проч. Собственно, второе вытекает из первого. Оппозиция “богомол / биомасса” слишком явно отсылает нас к одной великой фразе: “Тварь я дрожащая, или право имею?” — тем более твари дрожащие здесь в самом прямом смысле. Метафора сверхчеловека: насекомое, которое не считает себя таковым, считает себя выше, презирает всех — и жрет.
Наверное, мимо этого подтекста можно было бы пройти, если бы не заводилась в повести речь о скинхедах, а некоторые из молодых героев не вели умные беседы о партиях, листовках, революциях и проч.
Дело в том, что вся эта тема в молодой литературе становится если не главной, то, по крайней мере, самой выигрышной и годной “на экспорт”. Вспомните, как много говорили и спорили о романе “Санькя” Захара Прилепина, каким вниманием была встречена публикация Натальи Ключаревой в том же “Новом мире”, какие споры велись вокруг вещей Сергея Шаргунова. Повесть Василины Орловой отчасти можно поставить в этот же ряд.
Не хотел бы подробно на этом останавливаться, так как считаю политико-стачечный крен “литературы двадцатилетних” явлением отчасти спекулятивным. Книги пишутся для читателей, это понятно. Но также и для критиков, издателей, распорядителей премий. Многие из “старших” — совершенно искренне — хотят видеть в текстах “молодых” что-то определенное и получают это, ведь спрос рождает предложение. По крайней мере, мне так кажется.
Социальный № 3, или Памятка заложнику. Вот мы и добрались до того, что можно назвать главным — внешне, по крайней мере, — мотивом в повести. Чеченский терроризм. “Норд Ост” и Беслан. Шахидки в метро и в авиалайнерах. “Весь мир театр, а люди в нем заложники” — жуткий каламбур.
“Трапеза богомола” — редкий документ, летопись, нет, мгновенный снимок того времени, когда москвичи были помешаны на терактах. Не берусь утверждать, что сейчас это кончилось, но по крайней мере притупилось, отошло на второй план. Люди уже не спят с паспортами под подушкой (как было той параноидальной осенью, когда регулярно взрывались дома) и не боятся спускаться в метро. Метро, кстати, один из главных символов (и мест действия) у Орловой, а его грохот, шипение и лязг — это челюсти богомола.
Рискну предположить даже, что перед нами рефлексия испуганной москвички, которая ищет для себя ответы на вопросы: что происходит, что есть терроризм, чего они от нас хотят, а главное — как не стать жертвой. Это аутотренинг, переходящий в заклинания. Это целая философия, в центре которой — “не бояться, не бояться”. И метафора богомола здесь играет, понятно, главную роль. Все вокруг летают, ползают, живут, не замечая, что это не листик — это он в засаде, это не ветка… Даже — предпочитая не замечать. Здесь и фатализм: спастись невозможно. Здесь и поиски: ну можно же не быть бездумным, бездуховным, не трепетать перед ним яркими крылышками…
Вот она, рефлексия во всей красе. “Все мы взорваны еще до взрыва… Если помнить, что ты уже умер, можно на многое решиться”. Решиться в узком смысле, оказать террористу сопротивление. Я же говорю — попытка сочинить себе же памятку “Если вас захватили”. Ответы ищутся и в буддизме (как не бояться участи жертвы = не бояться смерти), и везде. Мучит Орлову вопрос о причинах терактов, о том, что “заказчики” — мы, вся страна, собравшаяся у экранов… “Все, что нужно сделать для предотвращения терактов, — так только всем сразу выключить телевизор”. Автору вторит герой Рамзан, странная фигура, нет внятного ответа — террорист ли он сам: “А я так скажу: кто смотрит это по телику, тот подлец”.
Философский б/н. А если отбросить чеченский терроризм и московский гламур, то эта повесть, пожалуй, о жизни. Как жить, если над каждым сидит в засаде его богомол? Понимайте это и как смерть, и как что-то другое. Просто как какую-то критическую черту, которую человек не должен перейти, соблюдая какие-то правила жизни. И у каждого эта черта своя. Обе героини “Трапезы…” — тележурналистка Ирина и рекламщица Катя — потеряли тормоза, нарушили правила жизни, разбились. Каждая попала в лапы своему богомолу. Ирина надорвалась на работе, ударилась в буддизм, кончилось все на койке психбольницы. Катя перешла свои границы, когда предложила пиар-трюк с детьми-инвалидами, и увиденное в интернате сломало ее.
Да и все дошли до черты. Финал: Москву сметает громадный сель. Это же история Содома и Гоморры: грехи превысили порог и физически уничтожили город. Негатив накапливается, материализуется (вот и телерепортажи, по мысли автора, приводят к новым и новым терактам), достигает точки кипения, и вот зажравшуюся, потерявшую осторожность и совесть Москву уничтожает ее богомол. Такая нехитрая, вполне религиозная притча Василины Орловой.
…Кончать рецензию всегда труднее. Нужно сказать о хорошем и о плохом. Начнем с последнего. Я чувствовал себя дешифровщиком-египтологом, продираясь сквозь несовершенства текста, его эскизный характер. Приходилось угадывать, толковать, и я извиняюсь, если прочел что-то неверно. Плотность текста слишком большая, посмотрите диалоги — вот уж воистину “ни слова в простоте”, ни одной простой человеческой реплики, не нагруженной пудами философской мысли…
О достоинствах много говорить не буду. Повесть хорошая. Такая цельность, сложность, полноценная и внятная мировоззренческая система в произведении молодого автора — большая удача. Имя Василины Орловой только начинает еще звучать в литературе, и пока все очень многообещающе.
А если вернуться в прошлое лето — в Пицунду, то мы держали на балконе пластиковую бутыль с водой. Если приходил богомол, мы плескали в него, смывали вниз. Надежней было бы прихлопнуть сразу чем-нибудь тяжелым. Но если честно — не хотелось приближаться.
Игорь САВЕЛЬЕВ