Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2007
Виктор Филимонов — преподаватель УГТУ-УПИ (кафедра антропологии).
Когда я познакомился с Б.У.Кашкиным, он был еще К.А.Кашкиным.
Собственно, даже не с ним я познакомился, а с его работой, занимавшей центр одного из залов и изрядную долю внимания публики на Сурикова, 31. Не помню, как называлась работа, она представляла собой некую конструкцию размером с большой телевизор, исписанную странными для меня тогда текстами и содержащую некую крутилку, требующую, для наиболее правильного созерцания, вращения, производимого самим созерцателем. Крутилка имела вид деревянного кривошипа, соединенного при помощи рукоятки от швабры, исполняющей функции вала, с пропеллером, состоящим из двух взаимоперпендикулярных досочек. Сейчас трудно утверждать наверняка, но пропеллеров могло быть два: один внутри конструкции, и один — снаружи, с противоположной от кривошипа стороны. Вращение должно было производить за свободный конец кривошипа тем же способом, которым приводится в действие ручная мясорубка. Крутилку охватывала рама, также выполненная из досочек и реечек и идейно напоминающая табурет.
Запомнился красный цвет конструкции, особенно удачный в свете начала перестроечных явлений, в сочетании с черным и белым, расположенными в живописном беспорядке. Хотя не буду спорить, если кто-нибудь скажет, что вся конструкция была красной, а черный и белый появились как результат целостного восприятия всей работы, состоящей не только из самой конструкции, но и из небольших бумажечек с напечатанным на них текстом, которыми была густо оклеена упомянутая неоднократно конструкция.
Спорить не буду, а вот добавить — буду. Работа К.А.Кашкина состояла не только из конструкции и текстов. Вот.
Меня подвели к этой конструкции и сказали: это надо читать, а это надо крутить, а если не крутить, то и читать не надо — не имеет смысла. Сегодня после таких слов я упал бы в ноги говорящему (ей), возопил бы что-нибудь нечленораздельное, но страстное, затем встал бы, отряхнул прах и стал бы вращать и вращал бы.
Но тогда я был не таков. Я подумал: м-да. Я сказал: хорошая идея. Я постоял с умным видом и отошел восхищаться живописью, которой стены на Сурикова были увешаны очень плотно. А некоторые картины даже лежали на полу.
Через некоторое время я вновь оказался в том зале, где находилась конструкция. И никого не было рядом со мною. Странная ситуация, если вспомнить, что очередь из желающих попасть на выставку простиралась далеко за пределы здания. Будем считать, что мистика. Хотя не буду спорить, если кто-нибудь скажет, что был вечер, выставка уже закрылась, а мне, как привилегированному зрителю, позволили остаться и принять участие в распитии. Как бы то ни было, я оказался один на один с какашкинской деревяшкой.
Я огляделся по сторонам и стал читать. Чем дальше я читал, тем отчетливее понимал, что с этим делом надо завязывать, и тем быстрее читал, чтобы успеть прочитать как можно больше, пока не завязал.
Я прочитал все.
Прочитанное не имело смысла.
Я снова огляделся. По-прежнему никого. Я взялся за свободный конец кривошипа и стал вращать…
Некоторое время, приличное, кстати — лет двадцать, я не мог признаться самому себе в том, что произошло. Мне понравилось! Это было мгновенное чувство, то, которое вспыхивает и сразу гаснет не потому, что слабое, а потому, что нет сил удержать его, потому, что “интимнее всякой интимности”, потому что скрываешь его сам от себя, ибо нет ему места в этом мире, ибо оно не от мира сего. Истинный восторг, за которым следуют раскаяние и стыд. Стыд происходит оттого, что испытал запретное, что совершил нечто такое, чего не следовало бы совершать, без чего другие обходятся и прекрасно себя чувствуют, а ты как дурак крутишь эту дурацкую крутилку, и тебя даже пожалеть нельзя, потому что никто тебя крутить не заставлял, а, наоборот, все звали тебя водку пить.
Чушь! На самом деле стыд происходит оттого, что перестал крутить, что был слаб и устыдился своего чувства, не удержал того, что сам же и создал.
“Будь я тогда умнее, я бы сегодня был еще умнее”.
Так вот, будь я тогда умнее, я бы вращал и вращал и внимания бы не обращал ни на окружающих, ни на самого себя со своими глупостями, а потом побежал бы к Б.У.Кашкину, который тогда был К.А.Кашкиным, и говорил бы с ним, хотя до сих пор не знаю, о чем говорить с теми, на кого ходит публика: кажется, что говорить об их работах глупо — иди и смотри, а говорить о чем-то другом — это такая фигня! Будь я тогда умнее, я наплевал бы и на это, а взял бы, да и взял бы то, что мне поднесли на блюдечке…
Пахнет ли одинокая роза? Жив ли Моцарт? А Дездемона? Куда уехал цирк? Зачем все это? Как вы там без нас?
Нет ответов.
— А вот тебе крутилка — возьми да покрути!
Работа К.А.Кашкина состояла не только из конструкции и текстов, но также из самого вращения, которое немыслимо без человека вращающего, который немыслим без создавшего его, того, кого не видно, но кто есть только потому, что человек вращает крутилку.
Вращение — само бытие. Вращением Земли создаются стороны горизонта, чтобы человек мог определить свое место в этом мире. Вращением Солнца вокруг Земли создается время, чтобы человек знал, что его мало.
Вращение — само творение.
Б.У.Кашкин — тот, кто сотворил вращающего.
Я закончил вращать, принял доступную солидность и пошел пить водку.