Начало
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2007
Евгений Розйман — поэт, депутат Госдумы.
В марте 1987 года в г. Екатеринбурге (тогда — в Свердловске) на улице Сурикова, 31 состоялась экспериментальная выставка неформальных художников. Событие было из ряда вон выходящее. Мы всей группой “Интернационал” отправились туда. Залы были заполнены работами неофициальных художников, в частности, в центре зала возвышалась скульптурная композиция Е. Малахина, работавшего тогда под псевдонимом “К.А. Кашкин”. Выставлялись все, кому не лень. Жук да жаба. Помесь гонора с ущербностью. Короче, д… редкостное. И вдруг на этом фоне — картина Валеры Гаврилова “Удвоение мадонны”. Мы были поражены. Мне до сих пор не удается купить эту картину.
Вообще, работы выпускников Архитектурного института выделялись на общем фоне. Например, ныне покойного Вити Трифонова и Игоря Шурова, картинку которого “Фонарь” я купил за 30 рублей. Она легла в основу будущего Музея художников Екатеринбурга. А через несколько лет я купил и знаменитую картину Вити Трифонова “Вид с Вороньей слободки” и до сих пор считаю, что это один из лучших видов Екатеринбурга. Трифонов много пил, ну, как и все другие. Рисовал очень реальные вещи, например, “Фарца”, где изображены Игорь Зимин и Стас Гарсель. Умер Трифонов в 1999 году. Несколько его картин удалось сохранить.
Следующая выставка размещалась на Ленина, 11, в старом здании Станции вольных почт. Она просуществовала больше года. Руководил ею замечательный художник Витя Махотин. Я до сих пор считаю, что это была идеальная форма организации выставки. Все художники, не нашедшие официального признания, приносили Махотину свои работы. Витя развешивал их по своему усмотрению, каждой картине назначалась цена, и любой желающий мог купить любую картину. Довольный покупатель тут же забирал покупку, а на ее место вешалась новая картина.
На этой выставке собирались все поэты, художники. Это был глоток свободы. Жители города очень любили выставку. Мне удалось купить несколько работ Валеры Гаврилова. Там же я впервые увидел картины Алексея Языкова “Азия” и “Пастухи”. За “Пастухов” была назначена цена 1000 рублей. В то время я вообще не знал, что в природе существуют такие деньги. Как оказалось позднее, автор тоже не знал, и никакой разницы — 1000 или 10000 — для него не было. Тем не менее я решил эту картину купить. Насобирал денег, пришел к Вите Махотину, и он, потупив глаза, скорбно мне сообщил, что картину уже купили. “Ты делаешь мне больно” — сказал я Вите. “Конечно”, — радостно согласился он.
Языкова я искал семь лет. Найти его помог опять же Витя. Он жил в маленькой комнате на окраине города. Мы приехали к нему на ЖБИ с Витей и Костей Патрушевым. В своей маленькой чистой комнатке он показал нам сотни фотографий, эскизов и сказал, что работ у него не больше пятнадцати. Мы спросили, почему так мало. И он честно ответил, что на одну большую картину у него уходит не меньше года. Я был несказанно рад узнать, что “Пастухи” не проданы, а находятся у него. На следующий день Языков привез нам с Костей восемь живописных работ, запросив за них 20000 долларов. Мы с Костей осторожно предложили пять, на что Языков тут же согласился. “Пастухов” я сразу же забрал себе, остальные работы мы с Костей разделили. Разделили удивительно, потому что до сих пор завидуем друг другу.
На эти деньги Алексей купил себе квартиру, и мы продолжаем с ним сотрудничать. Однажды я спросил у него, почему он нигде не показывается и не любит выставляться. Он поведал мне грустную историю. В 1985 году он выставлялся в Доме художника и одна тетушка, известный в городе искусствовед, встав перед замечательной картиной “Три имени”, громко изрекла: “Такое мог нарисовать только шизофреник”. Что б ты понимала, старая перечница! Через пятнадцать лет состоялась выставка Языкова в резиденции губернатора Свердловской области. Все гости губернатора, главы администраций, краев и областей, профессиональные искусствоведы и многие жители города увидели эти работы. Скажу без преувеличения, никто из них и не представлял, что в Екатеринбурге есть такие художники.
В нашем городе живет один удивительный человек — Александр Андреевич Лысяков. Когда-то он был фотографом, потом стал художником, а сегодня он — кузнец и городская достопримечательность. В 1989 году в здании драмтеатра проходила выставка его работ. Костя Патрушев купил эту выставку и подарил мне ее на день рожденья. В результате я стал счастливым обладателем почти всех картин этого художника. Одну из лучших работ Лысякова — “Корову” с грустными глазами я купил у художника Юдкина, а одну из лучших картин художника Юдкина мне подарила уже в 2000 году хорошая журналистка и просто милая девушка Кася Попова. Музей пополнялся.
……
Я уже говорил, что свое время на меня очень сильное впечатление произвел один из лидеров местного андеграунда Валера Гаврилов, трагически погибший в 1982 году. Как все большие художники, он был плодовит (в том числе у него было много детей). Работы Гаврилова, и живопись, и графика, продолжают стекаться ко мне со всей страны. Сегодня в собрании музея достаточно полно отражено его творчество. Однако каких это стоило трудов. Мы с Витей Махотиным знали, что в ДК ВИЗа хранилось около двухсот Валериных работ. Насобирав 100000 рублей, положив их в мешок, мы поехали разговаривать с Валериной вдовой. Приехав к Зине на Автомагистральную, застали там большое скопление непонятых поэтов и непризнанных художников. Витя предложил Зине выкупить все Валерины работы и показал деньги. На что Зина, встав в позу римского сенатора и обведя рукой обшарпанную квартиру, произнесла: “Мне что этими деньгами? Стены оклеивать?” Когда мы вышли, мудрый Витя пожал плечами: “Невозможно работать, блинами жопу вытирают”. Загадочная русская душа…
В настоящее время 183 живописные работы В. Гаврилова находятся в галерее в свернутых холстах, осыпаются и требуют немедленной реставрации. Сын художника Феликс пожаловался мне, что нужны деньги, чтобы спасти отцовские картины. Я ответил, что могу выкупить пять работ на свой выбор и ему хватит денег на реставрацию оставшихся 178. Феликс думает.
Случайно вспомнил, как ко мне попала первая работа Валеры Гаврилова. Мой друг, известный журналист и поэт Женя Касимов, в те годы сильно выпивал. А так как у него дома постоянно крутились какие-то приблудные поэты и художники, все стены знаменитой квартиры на Малышева, 84 были увешаны картинками. На почетном месте висела работа Гаврилова “Зеленый мальчик”. Однажды я встретил Касимова и замечательного графика Серегу Копылова в антикварном магазине на углу улиц Энгельса и Белинского. Им хотелось выпить. Они с печальным видом повели меня домой к Касимову и разрешили выбрать картинки. Я выбрал работу Вити Махотина, которую он подарил Лене (жене Касимова), картину Валеры Гаврилова, а в нагрузку мне достались клопы и полотно музыканта Воха. Получив деньги, они продолжили выпивать, а я помчался прятать картинки. Вечером вернулась Лена. Копылову повезло, он спал. Касимов пришел ко мне утром печальный и трезвый. Лену мы все вместе задабривали полгода, дарили всякие подарки. Воха мы ей вернули, на остальное она махнула рукой. Касимов бросил пить и не пьет уже больше десяти лет. Все довольны.
…..
Каждого свердловчанина моего возраста с детства сопровождали две фамилии — Волович и Брусиловский. В 1988 году в Доме архитектора состоялась выставка Брусиловского. Ажиотаж был невероятный. Все интеллигентные люди, встречаясь, вместо “здравствуй” говорили: “Вы уже были на выставке?” или “Как вам Брусиловский?”. Причем в кулуарах одни сообщали “Брусиловский только что откуда-то приехал”, другие — “вот-вот куда-то уезжает”. Сама фамилия “Брусиловский” произносилась с придыханием и почтением. Короче, заинтриговали они меня. Сходил я на эту выставку. Мне не понравилось.
Через некоторое время после Брусиловского в этом же зале выставлялся Миша Сажаев. Эта выставка меня поразила. Поразила ценами. Хоть бы постеснялся. Вообще, Миша Сажаев, бесспорно, интересный художник, который, однажды поймав несколько определенных приемов, тиражирует ряд сюжетов. В свое время мне удалось у одного старого коллекционера выкупить ранние акварели М. Сажаева, которые украсили будущий музей. А первая его работа появилась у меня в 1987 году. Мы с Юлей Крутеевой пришли к поэту Роме Тягунову. У Ромы в его однокомнатной квартире на ул. Викулова на стенах висело несколько картин. Был Новый год. Рома с гусарским размахом сказал Юле: “Выбирай”. Я Юле подсказал, и она выбрала. Рома стал скучный, но картинку отдал. Картинка называлась “Молодой Иван Ситников”. Так у меня появилась первая картинка Миши Сажаева.
Можно сказать еще несколько слов о его однофамильце — Александре Сажаеве — мощном и самобытном художнике, чьи работы тоже имеются в собрании музея. Но контакт с ним всегда осложнялся его несговорчивостью.
…..
В 1991 году у меня уже было достаточное количество графики для того, чтобы сделать выставку. Первая выставка графики была в музее им. Свердлова, там же до 1995 года хранились все мои картины. В 1994 году Женя Касимов помог мне сделать выставку в Доме-музее Мамина-Сибиряка, а в декабре 1995 года мы выставили собрание в картинной галерее. Резонанс был очень большой. Надо сказать, что раньше музеи андеграунд не покупали и неофициальных художников тоже не жаловали. Когда ситуация поменялась, музеи спохватились, но оказалось, что большая часть андеграунда находится на Западе или в частных коллекциях. Получилось, что наше собрание, насчитывающее на сегодняшний день более семисот работ, — одно из крупнейших в Евразии.
Картинки я покупал. Зачастую мне удавалось общаться с художниками напрямую. Мне помогала в этом замечательная женщина Эмилия Марковна Горонкова. Однажды мне попал в руки маленький проспектик года так 1978-го. Назывался он “Александр Свинкин”. Некоторые картинки меня просто удивили, и я попросил Эмилию Марковну найти Свинкина и договориться с ним о встрече. Эмилия Марковна договорилась, и мы пошли в мастерскую. “Только он теперь не Свинкин, а Алексеев”, предупредила меня Эмилия Марковна. Надо сказать, что я всегда общался с неофициальными художниками. Жизненное пространство неофициальных художников — это их квартира, а чаще кухня. И картинки у них маленькие. Свинкин же — художник официальный, он был одним из самых молодых членов Союза художников, и картинки у него были большие, каких я раньше и не видел. Мы несколько часов их рассматривали, в результате я отобрал работ больше чем на 10000 долларов и попросил показать художника старые работы. Нехотя и стесняясь, он достал с антресоли пыльную работу и показал нам. У меня закружилась голова. Он запросил за эту картинку всего 700 долларов, хотя остальные стоили по полторы-две и даже две с половиной тысячи. Картина эта называется “Не все вернулись с войны”. Я считаю ее лучшей свинкинской работой и не продам ни за какие деньги. Картинок мы наотбирали на 13000 долларов, десять из которых мне дала Юля. Свинкин купил на эти деньги квартиру. В том же каталоге я увидел замечательный портрет Льва Фельдмана (70-х годов). В свое время эта картинка называлась “Портрет молодого еврея”. Выставкомы удивлялись: “Тебе что, русских мало?” Короче, с этой картинкой были связаны всякие скандалы. Для начала я нашел Леву Фельдмана. Портрет был у него. “Старина, — сказал Лева, — Я не могу продать тебе этот портрет, я могу его только подарить”. — “Так подари”, — сказал я. “Не могу, — сказал Лева, — мне очень нужны деньги”. Сошлись на двух с половиной тысячах. Когда проходила выставка, Лева привел к этому портрету своего престарелого отца и гордо сказал: “Вот, папа, а ты говоришь, что я алкоголик!”
…А с картинкой “Во саду ли, в огороде” (1974 г.) была целая эпопея. Она висела в ординаторской палате больницы № 27 на третьем этаже. Я предложил больнице 2500 долларов и оказать помощь одноразовыми шприцами и медикаментами, а также предложил им несколько картинок взамен. Отдал я им за нее две картинки Чеснокова, которые до сих пор висят там. Разговаривал с врачами знаменитый доктор Вайман, начмед Иванов, Женя Касимов, сам художник Свинкин, главврач больницы и даже министр здравоохранения Скляр. Умные врачи посчитали, что если я даю 2500, то картинка стоит гораздо дороже. Они даже стали названивать в музей и просили, чтобы музей забрал у них эту картинку. На что искусствовед Зоя Таюрова резонно ответила: “Зачем она мне нужна!” Они ей жалуются: “Дак Ройзман просит”. — “Ну, так, продайте”. — “А-а, мы к ней так привыкли”, — сказали доктора. В результате замечательный художник Ренат Базетов сделал мне точнейшую копию этой картины темперой на дереве. Получилось гораздо лучше, чем у Свинкина, и я успокоился. Вот тебе и люди в белых халатах. Мне очень жаль, что художник Александр Свинкин гораздо лучше, чем Алексеев.
Однажды Женя Касимов сказал мне, что нужно помочь одному художнику Андрею Алферову, который носил гордую кличку Граф. Так за 40 рублей была куплена картинка “Въезд в Иерусалим”, которая радует меня и сегодня. С Графом я общался очень плотно, постоянно бывал у него в мастерской и покупал большую часть того, что он делал. Кроме меня картинки Алферова покупал только замечательный врач и добрый человек Сергей Владимирович Нудельман. В свое время нам удалось сделать выставку Алферова в Уральском музее комсомола. Был полный аншлаг. В конце концов, Алферов бросил рисовать, потому что рисование картинок не приносило ему денег. Это более чем странно, потому что за одну из его картин, “Городовой”, мне давали 15000 долларов. В настоящее время Алферов занимается программированием и картин его в свободной продаже практически не встречается.
….
В середине 90-х годов мне пришлось столкнуться с работами официальных художников. И я почувствовал разницу. В годы войны в эвакуацию в Свердловск приехал знаменитый художник Бершадский. Сам прямой ученик Репина, он оставил после себя много учеников. И вот его родственники решили расстаться с некоторыми работами. Костя Патрушев и Олег Пасуманский подарили мне на день рождения женский портрет (1919 г.), купленный за 3500 долларов. Я был счастлив. И принялся разыскивать другие работы Бершадского в Екатеринбурге. Но тут появился у меня злой конкурент, какой-то банк, который решил насобирать собственную коллекцию. Я уже мысленно попрощался с Бершадским. Через некоторое время меня нашла завотделом современной живописи ЕМИИ и предложила выкупить те работы Бершадского, которые ранее принадлежали банку. Я выкупил знаменитую работу “Художница” (1911 г.) за 5000 долларов. “Что себе думают умные банкиры?” — спросил я ее. “Да ничего. Они своими могучими головами решили собирать западную живопись”, — ответила искусствовед. Следующую картину этого замечательного художника предложили родственники. Я очень долго торговался с этими достойными людьми. В результате стал счастливым владельцем “Портрета жены” (1909 г.). Но на этом история не закончилась. Картина требовала реставрации. И когда сняли холст, чтобы продублировать его, оказалось, что под ним еще одна картина — мне повезло. Еще несколько акварелей и этюдов я купил в галерее “Уралпостер” на ул. Пушкина. Среди них чудесная обнаженная женщина на снегу у костра. Так что Бершадский у нас сегодня хоть как-то представлен.
…Итак, Свинкин был первым официальным художником, с которым я столкнулся.
…Иногда мне кажется, что художники андеграунда набивают оскомину, потому что большей частью пыжатся друг перед другом: один другого мохначе.
…Однажды Салават Фазлитдинов (директор “Уралпостера”) договорился со старейшим уральским художником Бернгардтом посмотреть его картинки. Приехали мы к Бернгардту, он начал показывать нам свои старые этюды. Я удивился — это было то, что я хотел увидеть всю жизнь! Причем этюды Бернгардта мне понравились значительно больше, чем законченные картины. Бернгардт был очень плох по здоровью, тем не менее работал и строил планы на будущее. Он много нам рассказал о своих учителях, старых художниках Слюсареве, Волкове, Сазонове. Мы купили у него практически все этюды — больше тридцати. Самая старая работа датировалась 1928 годом. Один из этюдов назывался “Завоеватель”, — работа мастерская. Гитлеровец, полузасыпанный снегом, и возле него ворона (датируется 1943 годом). Я зачем-то показываю эту картинку всем немцам. Через два месяца художник Бернгардт умер. Брусиловский отзывался о Бернгардте очень высоко.
…Однажды я сидел на ул. Пушкина на лавочке и увидел художника Мицника, который прошел мимо меня с двумя большими, завернутыми во что-то картинами. Он зашел в галерею “Постер” и вышел оттуда через десять минут. Еще через минуту из галереи выскочил Салават и начал махать мне рукой. Я зашел посмотреть и увидел две картины размером метр на два. Первая картина — вид на Каменный мост от Вороньей слободки. А вторая — вид на Дом Союзов и городской пруд. Обе работы датировались 1947 годом и были подписаны А.Ф. Бураком. Когда-то Саша Мицник наводил порядок в ДКЖ, наткнулся на эти работы и не знал, что с ними делать. Принес их Салавату, а я их купил долларов за 500 и очень доволен. Незадолго до этого у Леонида Аркадьевича Орлова я также купил работу Бурака — жанровую картинку, написанную в лучших традициях русского критического реализма. (Эмилия Марковна Горонкова, посмотрев на картинку, воскликнула: “Ну, этот везде свою Клавку умудрился нарисовать!”)
В 1999 году я встретил Бурака в Доме художников, по-моему, на выставке Германа Метелева. Мы договорились, что созвонимся и я приду к нему посмотреть работы. Через два месяца Бурака не стало, а договориться с родственниками у меня не получилось. Но тем не менее у нас в собрании насчитывается пять работ этого замечательного художника, и я думаю, что они не последние.
Много лет назад, в начале 90-х, я совершенно случайно в магазине “Букинист” на ул. Вайнера купил картинку художника Лаврова “Рыбаки” второй половины 19 века. Тогда же я купил “Портрет старика” Денисова-Уральского. В 2001 году Вите Махотину в Башню принесли большую работу (1х2 м). Очень милый примитив с домиком, с пароходиком и закатом, который мне Витя легко подарил. Когда картину очистили от пыли и грязи, обнаружили подпись “Лавров”. И этим художником, работавшим во второй половине 19 века в Екатеринбурге, мы откроем наш музей.
В настоящее время в нашем собрании есть работы замечательных русских художников Туржанского, Слюсарева (работы Слюсарева мне принесла его дочь, за что я ей очень благодарен); старых екатеринбургских художников: Сазонова, Волкова и многих других. А также — работы мастеров середины 20 века: Зинова, Игошева. Практически все работы Игошева выкупили москвичи, и он почти не встречается в свободной продаже. Работы этих художников украшают многие мировые музеи и частные собрания. И моя задача сделать так, чтобы они были хоть как-то представлены у себя на родине в Екатеринбурге.
Брусиловский для меня был таким переходным этапом: от андеграунда к официальным художникам. Причем, что интересно, и те и другие считали его “своим”. Вообще надо сказать, что Брусиловский — одна из главных достопримечательностей нашего города. У меня был случай, когда мы с Брусиловским и Воловичем пошли через два квартала с Пушкинской, от Салавата, до музея “Невьянская икона”: на нас оглядывались и с нами здоровались все подряд! Я чувствовал себя примазавшимся халявщиком. Благодаря Брусиловскому я узнал о художниках очень много нового. “Вы думаете, это был Союз художников? Нет, Женя, это был Союз алкоголиков!” Но это, конечно же, исключение. В целом надо заметить, ни о ком из художников никогда Брусиловский не отзывался плохо. Однако некоторых он хвалил, очень осторожно подбирая слова.
Однажды Брусиловскому подарили большой узбекский нож. Он положил его в сумку и забыл о нем. И когда они полетели домой из Узбекистана, на проверке в аэропорту этот нож занял весь экран на мониторе. Когда Мишу Шаевича взяли под белы руки и спросили, чей это нож, он, честно смотря, сказал: Давида Марковича Ионина, председателя Союза художников. Естественно, спросили, как он оказался у вас? На что Брусиловский ответил: а я его телохранитель! А Давид Маркович Ионин был репрессированным, отсидел 50 лет и всю жизнь боялся рассказывать анекдоты, думал, что его прослушивают и за ним следят. А тут такой моветон.
А также всему городу известна история про шаль Беллы Амадулиной. Она приехала в Екатеринбург выступать, и ее привели в гости к Брусиловскому. Теща Миши Шаевича кормила Ахмадулину фалирчиками, и гоминташами, и всякими вкусными еврейскими штучками. Белла так растрогалась, что подарила ей свою знаменитую шаль. На следующий день Белле надо было выступать. От нее пришли парламентеры и говорят: Дора Абрамовна, надо бы Белле шаль вернуть. Она без нее выступать не может, это — как талисман. На что Дора Абрамовна, запахнувшись в эту шаль, гордо молвила: нет, не отдам — Беллочка обидится! Когда я рассказал эти истории одному седому заслуженному искусствоведу, он отреагировал более чем странно: а, Мишка все время что-нибудь врет! Сам ты врешь, скажу я! Однако этот же самый искусствовед высказал, на мой взгляд, очень ценное замечание: “Пока здесь не было Миши Шаевича, все эти Бураки-Уральские мазали свои картинки серым, темно-коричневым и темно-зеленым. Мишка со своей Украины, из Киева, привез сюда солнце!” Надо сказать, что я всегда сам это видел, но никогда не мог сформулировать. Вот что значит академик!
А вот история про Витю Махотина, когда он был директором выставки на Ленина, 11. У Вити была замечательная картинка “Бабушкино кресло”. В глубоком старом кресле дремлет величественная старуха, а сбоку тихонечко на цыпочках подкрался ее маленький рыжий внучек. Я эту картинку видел на фотографиях, она мне очень нравилась. Я знал, что она находится в частной коллекции, и это немало меня удручало. Однажды на выставке на Ленина, 11 я читал стихи при большом скоплении народа. Витя выпил водки и перевозбудился.
— Что я могу подарить тебе? — кричал он. И тут я увидел на стене эту картинку. — Витя! — сказал я холодея от собственной беспардонности. Витя сказал: “Все, она твоя!” Перевернув картинку, я увидел надпись: “Диме и Наташе от Виктора”. Как же так, Витя? А вот так — ответил он и приписал фломастером: “А также Евгению”. Как выяснилось потом, Витя выпросил эту картинку у хозяев на выставку под честное слово на три дня. Был скандал. Картинка осталась у меня.
Однажды мы с Брусиловским решили выпить бутылочку вина. И встретили Витю Махотина. “Витя, выпьешь с нами?” — “Нет. Никогда. Я не такой. Разве что в виде исключения”. Сидели на берегу Исети. Брусиловский, глядя на воду, задумчиво сказал: “Все-таки Махотин — замечательный живописец”. — “Уж получше вас-то, Миша Шаевич” — ответил Витя. Невозможно расслабиться…
Брусиловский может себе позволить быть добрым, потому что он сильный. Удивительно, он видел все, что показывали евреям в 20 веке — погромы, Бабий Яр, войну — но не испугался и не озлобился. Один раз я его спрашиваю: Миша Шаевич, а Нина Костина хорошие картинки писала? На что он мне очень жестко ответил: доносы она на нас писала!
….Вообще-то в этом городе Брусиловского любили всегда. В 1994 году меня нашла Зоя Таюрова и сказала: у меня есть “Портрет Валентины” работы Брусиловского. Я посмотрел — работа мастерская, очень интересная — за 1700 долларов. Я говорю: Зоя, дорого! Она на меня посмотрела как на идиота: “Ты что, это же Брусиловский!” С тех пор каждый раз, когда я покупаю работы Брусиловского не у него самого, эта фраза звучит как правило.
В начале 90-х годов у свердловских евреев существовало странное поверье, что деньги на Запад везти бесполезно, а везти туда надо картины Брусиловского, потому что на Западе за них платят сумасшедшие деньги. Евреи — вообще наивные люди! Картинками Брусиловского 1990— 1991 гг. у меня забито все хранилище в музее, и ко мне сейчас приходят и говорят: Брусиловского не возьмешь? А Миша Шаевич, как все великие художники, очень плодовит! Более того, все жулики считали, что если уж воровать, то воровать надо Брусиловского. И воровали! Короче, Брусиловский оказался востребованным в этом городе. На самом деле мифы о том, что работы Брусиловского стоят сотни тысяч долларов, не лишены основания. Действительно, известны случаи, когда его работы и во Франции, и в Америке уходил за такие деньги и исчезали из поля зрения. В свое время Миша Шаевич нашел меня и сказал, что ему очень жалко, что исчезла знаменитая работа “Homo sapiens”. “Обидно, что этой работы не будет в городе. Пока у меня нормальное зрение, давай я ее сделаю снова?” Да.
Одна из лучших работ последнего десятилетия это, конечно, “Изгнание из рая” (2х3 м, 1996 г.). Когда картина была готова, он пригласил меня в мастерскую и говорит: Женя, у меня к вам есть деловое предложение, давайте вы продадите эту картину за 100 тысяч долларов (что было очень реально), а деньги поделим пополам: вам 50 и мне 50. Я подумал и сказал: давайте, Миша Шаевич, продадим ее за 20 тысяч долларов, а деньги поделим пополам: вам 10 и мне 10. Он пожал плечами и говорит: давайте, какая разница! В результате Юля подарила мне эту картинку на день рождения. Кстати, Брусиловский мне свои картинки иногда дарил или продавал по льготным ценам. В свое время, по-моему, Гохфельд поднимал вопрос о том, что в Израиле не успели сделать музей Шагала, так давайте сделаем музей Брусиловского! На самом деле, я столкнулся с тем, что в мире Брусиловского знают больше, чем в России, поэтому тот альбом о мастере, который задумывался и был издан, стал акцией по восстановлению исторической справедливости. Сегодня наш музей насчитывает порядка тридцати работ Брусиловского. Ценно, что это работы с 1953 по 2001 гг. Такого объема нет ни в одном музее мира. И я рад, что все эти картины остаются в Екатеринбурге. Брусиловский оказал огромное влияние на многих художников в Екатеринбурге, да и не только в Екатеринбурге!
К Калашникову меня впервые тоже привел Брусиловский. К Герману Метелеву — он же. Мы купили все лучшие старые работы. В том числе и “Старый аэропорт в Уктусе”.
Интересы художника Рената Базетова тоже всегда представлял Брусиловский. Ренат — самый тщательный художник из всех, кого я знаю.
Спрашиваю как-то у Брусиловского: “Миша Шаевич, почему так мало картин Рената продается?”
— Понимаешь ли, Женя…
— Понимаю, Миша Шаевич.
…Однажды мы с Брусиловским отправились к Чеснокову. Николай Гаврилович Чесноков — народный художник, в Свердловске фигура культовая. Когда-то он руководил народной изостудией в ДКЖ. Через нее прошли все самые известные художники нашего города. Он помогал всем, кому только мог. Все о нем отзываются с уважением.
— Навестим старика, ему уже немного осталось — сказал Миша Шаевич. Мы знали, что Николай Гаврилович очень болен, фактически при смерти, и торопились его застать. Когда мы со скорбными лицами пришли в его мастерскую на Куйбышева, мы увидели Николая Гавриловича, который на инвалидной коляске, с кистью в руке, катался вокруг неоконченного портрета. Позировала ему молодая красавица с обнаженными плечами. “Мы не помешаем?” — вежливо осведомился Брусиловский. “Нет, на сегодня мы уже закончили”, — сказал Чесноков. “Как здоровье, Николай Гаврилович?” — поинтересовался Брусиловский. “Плохо, — честно ответил Чесноков. — Но я все равно скоро на ноги встану”. Мы посмотрели старые этюды, купили славную картинку, договорились о сотрудничестве. Вышли мы оба под впечатлением. “Да…” — говорю. “А то!” — сказал Миша Шаевич и великодушно добавил: “Учитесь”.
…..
Постскриптум. Был случай — Миша Шаевич принес оформлять две свои картинки. Картинки назывались “Юдифь и Олоферн”. На одной картинке Юдифь — в момент осуществления задуманного. А на другой — задумалась после осуществленного. Картинки я купил. У меня тогда была еще одна картина “Юдифь и Олоферн” Брусиловского. Видно, что художнику эта тема близка. Ничего, Миша Шаевич, я и сам часто об этом же думаю.