(Этюд в синем и розовом)
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2007
Пришел к Б.У.Кашкину в подвал художник СЭВ. Это аббревиатура по начальным буквам ФИО. Как его зовут на самом деле, я, честно говоря, не знаю, как не знаю, где он сейчас, чем занимается, жив ли вообще. Пришел весь черный, синий и, как говорил один мой знакомый, “вельветовый”. Ему было трудно.
Есть в православном монастырском обиходе такое словечко — “трудник”, которое переводится просто как “работник”, но имеет одну стилистическую особенность, а именно, применяется к людям, работающим за корм и крышу над головой, т.е. обозначает бомжей, прилепившихся к монастырю. Именно эта особенность позволила одному моему знакомому священнику произвести слово “трудник” от слова “жизнь трудная, полная невзгод и лишений, так и мучаешься, пока другие жируют”. Институт трудников, понятное дело, востребован.
Б.У.Кашкин, понятное дело, гений. Поэтому во времена тотального поклонения Золотому Тельцу, ему не составило труда внедрить на своей территории почтенную традицию натурального обмена. В ответ на жизнеописание и упование на милосердие в виде необременительного количества спиртного напитка, с большой физиологической силой озвученное, Б.У.Кашкин выступил с предложением, в котором, как в слезинке узника — камера, отразилась вся Святая Русь с ее вершинами отшельнической мудрости и оврагами практической сметливости:
— Напилишь досочек — налью “тройняшки”.
Используя все доступные средства, СЭВ отправил в пространство сообщение, которое было экспрессивно и физиологично, но понятно и означало согласие.
Мгновенно перед СЭВом возникла груда досок, и гонец выскочил из подвала и побежал в… (где в районе ул. Толмачева продается одеколон “Тройной” — все знают). Прибежал обратно. Все. Ура.
И представшая взору гонца картина была замечательная. Б.У.Кашкин брякал на балалайке и сочинял песню, присутствующие красили досочки и пытались разговаривать с Б.У.Кашкиным, который обращался к ним время от времени с какими-то фразами, но ответов не слушал, — все были заняты делом. А СЭВ пилил досочки.
“Я заметил, — говорил впоследствии Б.У.Кашкин, — что вначале СЭВ был весь черный и пилой водил слабо, но постепенно начал розоветь, рука стала тверже, движения увереннее, через двадцать минут передо мной сидел другой человек, здоровый и талантливый — нормальный СЭВ”.
Б.У.Кашкин, по его словам, отнес такую метаморфозу на счет трудотерапии и порадовался изяществу, с которым спас товарища, попавшего в беду.
Но, как сказал классик, “жизнь все равно опрокинет все ваши телячьи построения”.
СЭВ уже заканчивал распиловку и порозовел настолько, что лишь слепому не пришло бы в голову налить ему немного. Налили. Выпил. Продолжил работу и розоветь. Досочки уже напилены, можно приступать к шкурению. Розовое свечение наполняет подвал и сердца присутствующих. Если провести спектральный анализ досочек, раскрашенных в тот день, то наверняка можно обнаружить сдвиг в сторону синего и зеленого. И причиной этому не банальная зависть к живущему полной жизнью СЭВу, как может показаться на первый взгляд, а то, что только данные цвета остались контрастными в разлитом вокруг сиянии. Не налить ему еще раз не поднялась бы рука. Налили. Выпил.
Б.У.Кашкин радовался и пел песню, причем эти занятия у него не были связаны между собой. Такой вот он, Б.У.Кашкин. Присутствующие завидовали и транжирили синюю краску, тоже, как уже выяснилось, безо всякой связи. Но бессвязнее всего на первый взгляд было поведение СЭВа. Только на первый взгляд. Вдумчивый наблюдатель, не без труда, правда, но обнаружил связь.
Итак, СЭВ выпил ровно половину наличной “тройняшки”, пришел в полный порядок, сделал большую часть работы, и перспектива перед ним была самая радужная — стакан был наполовину полон. И не сразу присутствующие, занятые делом, обратили внимание на то, что свечение, наполнявшее подвал, приобрело белесоватый оттенок, стало слабеть и вскоре совсем погасло. СЭВ шкурил, и движения были ровными и мощными, как мертвая зыбь, когда ветра уже нет, а море продолжает волноваться, не замечая, что источник его ярости давно упорхнул и небо давно стало синим.
СЭВ тоже стал синим. Движения постепенно замедлились, стали слабеть, и через двадцать минут…
Б.У.Кашкин: “Он снова почернел, как будто не пил совсем”. И далее он же: “Ну, если бы все кончилось и негде было бы взять… но не только еще было, но и вокруг были друзья… Я ломал себе голову, пытаясь понять, что же произошло”.
Началась суета. Налили. Выпил. Лучше не стало, только еще больше почернел и ослаб настолько, что даже физиологическая экспрессия сошла на нет. Даже суета кончилась. Допив остатки, растворился в небытие. И никто не помнит, как исчез из подвала. Говорили разное. Одни говорили — сублимировал, другие — вознесся, третьи — сам ушел, но этим никто не верил, потому, что так не бывает.
Нет связи.
Б.У.Кашкин: “Я сломал себе голову, пытаясь понять, что же произошло”.
И он понял.
Есть связь. Все просто. СЭВ видел дальше. Он видел, что всему настанет конец, нет ничего устойчивого в этом мире, ничего вечного. И от этого невыносимо тяжело, даже… нет, особенно тяжело, когда вокруг друзья, которые веселы и не понимают, что вот он, конец, уже вот он, конец уже. И нечего тут болтать про наполовину полные и наполовину пустые стаканы. В вечности стакан всегда пуст, ибо все свершилось. Уже.
“Все просто, если положить в основание вечность”.
А как ее положить, если мы не вечны, если разум требует четкого разделения между тем, что пусто, и тем, что полно, если там, где есть верх, необходим низ, чтоб знать, где верх, если для того, чтобы хоть что-нибудь видеть, нам необходим контраст, если нам на каждый порыв требуется твердое основание?
Пока СЭВ розовел и сиял, присутствующие налегали на синюю гамму. Он парил, а его приклеивали к твердому основанию. Синим клеем.
Его нарисовали синей краской.
Синюю звездочку в розовом небе.