Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2007
Андрей Расторгуев. Дом из неба и воды: Стихи, поэмы. — Екатеринбург: Уральское литературное агентство, 2006. — 152 с., ил.
…После заката, омыты короткой прохладой,
людские тела — точно солнцем налитые кубки,
что переливают друг в друга горячую влагу,
вобравшую море и ветер, и зелень магнолий,
настоянный запах самшита, сосны и полыни,
упругую плоть абрикоса, черешни и сливы
и радостный ливень тяжелого свежего меда,
и пряное млеко из вымени матки пчелиной,
и сок огуречный, и кровь помидора и вишни,
и первые сладкие слезы лозы виноградной…
Даже для поэта — удивительно чувственное восприятие мира. Андрей Расторгуев словно пробует его на цвет, вкус, запах, на ощупь — “окатывает” на языке и вбирает в себя, “вникая в мировую наготу”. Земля ощущается живым существом, и прикосновение к ее плоти — грубой, шершавой — позволяет уловить то дыхание древности, которым сборник покоряет уже с первых стихотворений. Покоряет, по крайней мере, того, кто и сам чувствовал, как “кожа земная коробится / под океанской водой”, “льняной качают сединою / гибкие степные ковыли”, а “под толщей скалы и травы” таятся “водяные и жильные медные швы”.
При этом “природное” не противопоставляется “человеческому”. Такой же “плотью мира” предстают слова, особенно имена, топонимы, старинные и не очень, которых в небольшом по объему сборнике рассыпано немалое количество. Они тоже “весомы” — материальны, предметны, рождают созвучия, соощущения, соприкосновения.
Именно соприкосновение — рук, земных половин, веков, “древесной и земной коры и неба”, солнца и домов, которые “нежны от солнечной щекотки”, — ключевое движение в книге. Неудивительно, что расставание здесь — это только “попытка разлуки”. “А. Расторгуев объединяет… слова стилистически полярные”, — пишет в предисловии к сборнику Юрий Казарин. Но мир сборника и не делится на оппозиции, поскольку “вовеки постигнуть нельзя / одно без иного”. Нет отдельно существующих “историко-культурного”, “книжного” и “народно-бытового”, “просторечного”:
Тяготу яблока, дух травяного отвара,
ток листопада и снова ржаное жнивье
припоминаю, когда на холсте Ренуара
вижу налитое щедростью тело твое…
Точно так же нет абсолютно неподвижных элементов или исключительно текучих стихий. Да, столетья текут над землей-материком. “Времена, имена, города”, “вереницы племен, караваны родов” пропитывают ее до корней и камней, оседают, покрываются илом, становятся эхом. И при этом “твердь земная все еще зыбка”, и при этом кружение земли — “веками неизменное в основе”. В таком “нескончаемом продолжении” уже не только соприкасаются, а смыкаются жизнь и смерть. А в итоге? В итоге “ко праху прах, ко плоти плоть, любовь к любови — / все возвратится на круги своя”.
Здравствуй, мама!
Ты уйдешь со мною
с этой удивительной земли…
“Невемое” время складывается из конечности человеческой жизни, периодичности человеческой истории (“времени Рюрика, времени Петра”), пространство — из вполне конкретных координат. Россия “по изгибу материка”, Урал, где “земные сомкнулись края”, степь, наполняющая “соками солнца и почвы”, — три ключевых географических понятия книги, где родина ощущается физически, и ее отчаянный запах “ни в каком спирту не растворить”.
При этом мир Андрея Расторгуева — это еще и “страна городов” — ориентиров на пути от одного рубежного конца до другого. Земная ткань прошита ими — их соборами, каменными мостовыми, именами. Порой автор оживляет их, “собственной жизнью делясь”, впитывая родство “из небесных и каменных пор”. Порой — начинает “играть”, “на края именные планету кроя” (завершающая сборник поэма так и называется “Игра в города”). Вот только тогда вкус вечности вдруг пропадает, жонглирование названиями оборачивается искусственным перечислением.
Гораздо отчетливее “зыбкая твердь” мироздания ощущается в неброских строках, где соприкасаются — сливаются — “земное” и “вечное”:
И запахнет пирогом,
и покоем да ладом
мы с женою проживем
до неотвратимой росстани…
Наталия ИВОВА