Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2007
Татьяна Фирстова — окончила Московский архитектурный институт, автор статей по проблемам дизайна и поэтического сборника. Живет в Москве, в “Урале” публикуется впервые.
Вечная жизнь
Рассказ
Более идиотской ситуации я себе просто и представить и не могла. Рассказать? Наберитесь терпения.
Я холю и лелею загипсованную руку, которая прогуливается в настоящий момент вместе со мной вдоль по коридору травматологического отделения 64-й больницы.
Мама, как это ни странно, я люблю тебя. Да-а, вы сейчас скажете, что я плохая дочь и все тому подобное. Только это неправда. Я нормальная дочь. Просто в какой-то момент все становится с ног на уши. Родитель столь остро нуждается в опеке ребенка, что можно только удивляться прихотливой игре природы, сделавшей одного старшим, а другого младшим. Все думают, что детей находят в капусте. А родителей где находят — никто не задумывался? Какой овощ отвечает за качество родственных уз? Какая птица приносит родителя пред обалдевшие очи отпрыска?
Моя мама долго сражалась со мной, доказывая, какая она молодец и как все лихо умеет. А я, в свою очередь, пыталась вдолбить ей, что она совершенно беспомощна в нынешнем суровом мире. Зря, конечно. Одна глупость порождала другую. Вместе они воздвигли меж нами толстую и несокрушимую стену непонимания. И я понимала, что заниматься демонтажом придется мне. Миг наступил. Я купила любимую мамину помадку как стенобитное орудие. Был тогда нелегкий период в моей жизни — не к месту было это примирение. Я знала, что мама обязательно скажет, как она была права. Но я сломала сама себя об колено и пошла. По той простой причине, что она действительно была права. И еще по одной причине — мама никогда бы не стала ломать себя. Она бы копила в себе свои обиды и мои, щедро сдабривая чувством вины. Я совсем не хотела этого.
Встреча удалась. Мама сидела и ставила неуклюжую заплатку на мой старый джемпер, который вознамерилась носить. Услышав, как я топчусь в прихожей, она посмотрела поверх очков, отложила джемпер и отправилась ставить чайник.
Короче, чаепитие удалось. И беседа получилась на славу. Мама порадовалась своей прозорливости и моей смиренности. А я просто отдыхала и чувствовала, как обиды съеживаются и отступают куда-то далеко-далеко. А вот когда я уходила, произошло непредвиденное. Из квартиры напротив неожиданно вылетел молодой мужик, сопровождаемый энергичным пинком крупной женщины. Женщина явно входила в горящие избы по нескольку раз на дню, попутно останавливая на скаку пробегавшие мимо табуны. Мужик орал что-то гортанное, а баба приноравливалась огреть его кулачищем. Неожиданно он достал из кармана ножик-выкидушку. Я вообще-то трусиха отменная, но тут не выдержала. Вскочила ему на спину. Оба мы упали. Мужик стал энергично отбиваться и толкнул меня так, что я полетела к матушкиной двери. Инстинктивно выставила вперед руку и всем телом услышала, как хрустнула кость. Противный звук.
Я даже как-то боли не почуяла вначале. Сижу у стены и мотаю головой, вслушиваясь в эхо от хруста. Баба повязывает мужика поясом от халата. Я даже хихикнула перед тем, как отключиться.
И вот теперь я уговариваю сломанные косточки не болеть. А они болят так, что хоть вешайся. Больничка так себе, на обезболивающих экономят. Да и я не хочу злоупотреблять, рассчитывая на собственные резервы. Мама понеслась покупать лидокаин и скоро вряд ли вернется. Купить ей надо еще бинтов, йода, пузырь для льда и многое другое. Апельсины она уже принесла. И суп в термосе. Только не хочу я суп. Сигарет я хочу. Вряд ли мама догадается.
Тем не менее она догадалась. Мы сидели с ней на драной банкеточке. Мама близоруко щурилась и сообщала мне, что добьется суда над мужиком. Ага, мама, они уже приходили и сильно умоляли не давать хода делу. Я молчала и морщилась. Праведный гнев смешивался во мне с брезгливой жалостью. Могучая женщина только что не ползала на коленях. Нет, она даже пони не остановит. Конуры не погасит. Ее гордый спутник, украшенный фингалом под глазом, молчал, надменно вздергивая острый подбородок и играя кадыком.
Ушли, не добившись от меня вразумительного ответа. А на следующий день ко мне явился грузноватый следователь с оттопыренными ушами. Дело закручивалось дальше. Надменный джигит в тот же вечер поджег дерматиновую обивку материной двери. Она в испуге выбежала на лестничную клетку и напоролась на мужика все с тем же ножом наперевес. Чем бы все кончилось — трудно представить, если бы не спускавшийся сверху сосед с ротвейлером. Ротвейлер вырвался и набросился на мужика, прижав его к стене. Все орали. В том числе и баба, выбежавшая в ночнушке на лестничную площадку. Она отодвинула бедром пса и измолотила своего спутника уже довольно капитально. Кто в этом дыму и угаре вызвал милицию — не знаю.
Я честно дала показания, скрыв от следователя факт визита ко мне гражданки Сивковой и гражданина Бероева. Ну их, честное слово! Главное, с мамой все в порядке. Лежит, поди, с больной головой, надышавшись продуктами горения.
Следователь смотрел на меня добрыми глазами Винни-Пуха и производил впечатление человека нелепого. Выражение его глаз не давало мне покоя весь оставшийся день.
Назавтра снова пришла мама. Она в красках пересказала мне случившуюся историю. По ее рассказу выходило, что гражданин Бероев должен находиться в реанимации. Я смотрела на нее и чуть не плакала от нахлынувших чувств. Любовь поглотила ноющую боль в руке и сообщила всему телу приятную истому. Вечером пришел лопоухий следователь Витя. Глаза его удивили меня еще больше. Я должна была подписать важные бумаги. Не хотелось мне этого. Витя же пылал жаждой мести гражданину Бероеву, несмотря на его нездоровое состояние. Узнав, что гражданин Бероев остался без передних зубов и вывихнул плечо, я начала хохотать. Мне было стыдно, но я смеялась до слез, представляя себе всю диковинность ситуации. Я не могла понять, есть ли смысл наказывать этого несчастного. Витя не обиделся на мой нелепый смех.
На следующий день мне стало хуже. Рука болела противной дергающей болью. Я баюкала ее и уговаривала. Поняв, что упрямая кость не желает успокаиваться, решила обмануть ее в курилке.
Курилка была в закуточке рядом с пожарной лестницей. Там уже стоял мужчина и пускал дым колечками. Увидев мою зеленую физиономию, он молча протянул мне сигарету и зажигалку. Мы курили и молчали. В этой тишине было гораздо больше участия, чем в тысяче слов сочувствия.
Мужчина был красив зрелой мужской красотой. Даже не знаю, с кем его сравнить. Есть какие-то западные, какие-то отечественные эталоны, которыми нас снабжает кино и телевидение. Этот соединил в себе сонм разных типажей: красивый подбородок, прямой нос… у-у-у… не возьмусь я за это дело. Там были и седоватые виски, и смуглая кожа, и густые брови, соединяющиеся на переносице. В общем, я так шумно вздохнула, что мужчина улыбнулся. А я так разозлилась на себя, что чуть не заплакала. Хватило ума не убежать стремглав в палату — и то хорошо. Наградой за это был ночной разговор.
Ночью я выползла из палаты. Дежурила Катюшка — сутулая сестричка с добрыми глазами. Она сквозь пальцы смотрела на ночные перемещения больных с одним условием — угомониться к приходу сменщицы. И мы угомонялись. Говорят, она даже давала ключи от перевязочной одной влюбленной парочке, которая вдохновенно трудилась на столе, не издавая ни единого звука за всю ночь.
В холле на диване сидел давешний визави. Я проглотила соленый ком и изобразила дружелюбие. Щенячью радость засунула куда подальше.
— Я хочу поговорить с вами
— Э-э-э, мда, нууу… конечно! Пожалуйста.
— А можно на “ты”?
— Можно.
Мой внезапно распалившийся мозг так страстно захотел ключей от перевязочной… от клизменной… от склада грязных простыней, что мне стало за него стыдно.
Мы пошли в курилку. Путь был недолог, но количество ругательств, которыми я осыпала свои подгибающиеся ножки, превзошло все мыслимые пределы. Дальше я опущу свои эмоции и мычание. Я просто перескажу услышанное мной в чудный весенний вечер, рассказанное мне самыми прекрасными в мире устами. Немного довру по своей привычке.
Жил-был мужик. И была у него машина. Горб он на нее наломал — мама, не горюй! Черная “десятка”. Один из моих бывших говорил, что ни с какого бодуна не купил бы себе это корыто. А этот купил. Мечтал он именно о ней.
Жена его тоже не сильно поняла. Она хотела чего-то другого. Но супруг уверил ее, что сделает из полуфабриката нечто особенное. В общем, мужик перебрал изделие до последнего винтика, оснастил по своему разумению и достиг своеобразной нирваны. То есть садился в авто, поворачивал ключ и уносился в астрал. Так и катался.
Машина его тоже полюбила. Она не барахлила, не ломалась, принимала его в гараже в горькие минуты разладов с женой. Она гордо привозила его к работе и с чувством глубокого внутреннего достоинства стояла рядом с иномарками. Мужик стал подниматься по карьерной лестнице. Просветлел лицом. Заделал жене второго ребенка и зажил счастливо.
До одного февральского утра, которое разбудило его желанием поцелуя. Сумасшедшего. Который невозможно подарить сладко сопящей жене или ясноглазому детскому личику. Никому, кроме внезапной женщины, пахнущей ветром и снегом. Мужик ушел с этим чувством на работу. Ожидая зеленого света светофора, он взволнованно оглядывал мимобегущих женщин. Но сердце его было заперто на все замки. Горло комкала судорога. Жуть просто.
Машина покорно возила его после работы причудливыми маршрутами и томилась вместе с ним. Руль вздыхал и постанывал. Движок всхлипывал. Так шли недели. Каждую ночь он сумасшедшее любил жену, пытаясь отдать ей неизрасходованное томление. Жена недоумевала. Но радовалась. Томление разрасталось. Машина ждала его утром в гараже и тревожно всматривалась, слезясь поворотниками.
Мужик отыскал свою школьную любовь и попробовал поцеловать ее. Любовь была приятно польщена и предложила встречаться. Еще бы! Мужик-то был красивым, а она запомнила его прыщавым подростком. Она стала названивать. Пришлось идти до логического завершения. Суетливый секс смертно обломал обоих. Они разбежались, не глядя друг на друга. Машина кашлянула выхлопной трубой. Смеялась.
Тут я прервусь. Разговор в тот вечер был закончен, поскольку Катюшка разогнала нас. Я отправилась спать. Уснула крепко и сладко впервые за эти дни, наполненные суетой и болью.
Утром были мама, а потом следователь Витя. Витя осунулся и вообще выглядел больным. Он достал пластиковую папку с бумагами и снова принялся расспрашивать меня. Дескать, не все я ему рассказала. Не хотела я говорить про слезные моления гражданки Сивковой, но Витя выковырял их из меня. Выковырял и вздохнул. Не больно-то и хотел, но служба есть служба. За гражданином Бероевым числилось предостаточно подвигов. Гражданка Сивкова превращалась из жертвы в соучастницу. Я печально поглядела на Витю. Витя заскоблил ногтем по папке. Потом достал из портфеля шоколад “Аленка”, бросил мне его на колени и быстро ушел. Видимо, у мамы узнал про мою нежную любовь именно к этому шоколаду. Хитрец.
Вечером я извелась от нетерпения, но беседы с незнакомцем не сложилось. Дежурила Евгения, у которой все было строго. Курящих она вовсе ненавидела. Правильно, в общем-то.
Я не выспалась. Утренний обход, смена повязки утомили меня донельзя, и я продрыхла до вечера. Мама в тот день не пришла, и я наслаждалась часами, свободными от напоминаний о том дурацком событии. И ждала вечера.
В курилке мы встретились часов эдак в десять. Катюшка отчего-то сердилась, не глядя нам в глаза.
Зажил мужик фантомной жизнью. Его окружали полупризрачные образы и реальные женщины, которые стали его активно домогаться. Жена ревновала, плакала. Он уходил спать в машину, благо было лето. Опомнившаяся супруга приходила за ним и звала домой. Муж покорно шел, провожаемый теплыми вздохами амортизаторов. Томление перерастало в тоску.
Так прошел год. Мужик поуспокоился, и жизнь заскользила по накатанной.
В один февральский вечер он ехал домой. Завидев у обочины скорчившуюся от холода женскую фигурку, притормозил. Женщина нырнула в салон, окатив его ландышевой свежестью. Адрес, который она назвала, был ему незнаком, поэтому они стали искать улицу в атласе автодорог. Нашли.
Дальше произошло странное. Вначале он ехал как обычно, потом вдруг понял, что что-то тут не так. Машина пела. Она породила столько странных звуков, что мужчина даже затормозил вначале. Спросил у женщины разрешения немного подождать, пока разберется с причиной странных звуков. Для этого пришлось повернуться к ней. И тут его шарахнуло!
Лицо женщины распороло полумрак и вонзилось в память как слепящий полумесяц. Там нашлось то, что рванулось навстречу с всхлипами и бессвязными воплями. Это была та самая женщина, поцеловать которую нужно было ради спасения рассудка или даже жизни вообще. Тикала “аварийка”, постанывали “дворники”.
Они поехали дальше. Ни к чему не обязывающий разговор тек спокойно и плавно, словно не было между ними зарождающегося мощного притяжения, сминающего волю и гасящего сознание. Они без приключений доехали до ее подъезда. Женщина терла глаза руками и вздрагивала. Она была честная и порядочная женщина, а он — не менее честный и порядочный мужчина. Он был верен жене и любовнице. Он не мог променять их на эту кошмарную страсть и огромное до крика чувство. Но женщина написала ему свой телефон на клочке бумаги и вложила в атлас. Расплатилась. Ушла.
А он поехал домой. Они с машиной выли в голос, скрежетали зубами и поршнями, перемалывая оглушительную печаль. Он давил на газ, и машина ускорялась, звеня всем железным телом. Как они доехали, не столкнувшись ни с кем — неясно. Гаишники румяными снегирями задумчиво смотрели им вслед и забывали засвистеть.
У своего подъезда он вышел из машины. Встал рядом с ней, виновато урчащей. Из открытой двери сочился Вивальди. Неожиданно возник темный силуэт и, не говоря ни слова, огрел по голове. Потом вскочил в машину и дал по газам. Она закричала, как раненая.
Мужик еще пытался ухватиться за бампер, он поднялся, сделал два шага и упал. Уезжала его верная машина, вопя от ужаса, увозя атлас с клочком бумаги.
Дальнейшее он помнил плохо. Как поднялся на свой этаж, как вызвал милицию, как плакала жена — все туман и полумгла. Потерял сознание. Очнулся как следует только здесь. Сотрясение мозга, трещина в черепной кости. Не критично, по его разумению. К нему тоже ходит следователь, расспрашивает, вспоминать особо нечего. Был только силуэт. Вроде худой парень. Высокий. Какие там приметы…
Мужчина тяжело вздохнул. Его мужественный облик стал чуть менее мужественным. Он не рисовался, не пыжился, а выворачивался наизнанку. И мне уже не хотелось уединения с ним. Лучше бы молчал, что ли. Хотя… Трещина же у человека в черепе. Не фунт изюму.
Снова пришел друг мой следователь. Слово “люблю” было написано на его лбу такими крупными буквами, что заменяло глаза. Он вошел, когда я спала, и сидел на табуреточке, слушая мое сонное сопение и причмокивание. Знала б — сидела бы и ждала. А когда я проснулась, то в мое лицо уткнулись мокрые лохматые цветы на слегка склизких ножках. Я вместе с мужественным Витей вышла в коридор, и движение его брови освободило для нас ординаторскую.
Витя уселся за обшарпанный стол и тут же полез в портфель. Уши у него наливались предательским бордовым цветом. Он достал знакомую мне папку и прочитал все бумажки. Я почти не слушала — смотрела и ждала, когда Витя завершит формальности и сделает мне предложение. Я подписала бумаги. Витя поерзал на стуле и рассказал следующее.
Оказалось, что гражданин Бероев ни фига не Бероев. Подлинную его фамилию запомнить я не смогла, а записывать не стала. Не в этом дело. Дело в том, что вышеупомянутый лже-Бероев причастен к уйме преступлений. Его долго разыскивали под фамилиями Абдуллаев, Есипов, Мовсесян, Огрызко и Гагарин. В разных городах. После “Гагарина” я заржала. Витя бровью не повел. Гражданин Гагарин больше всего любил угонять машины, предварительно оглушив водилу трубой по голове. Авто разбирал на запчасти.
Теперь я заерзала на стуле. Рассказ моего полуночного красавца всплыл в голове. Я немедленно поведала обо всем Вите, и он так обрадовался, что, не попрощавшись, бросился из ординаторской. А где ж предложение-то? Так красавец второй раз ограбил меня самым бессовестным образом. Я поплелась в палату. Там уже сидела мама и светилась от счастья. Оказывается, она уже неделю подкармливала Витю. Оказывается, Витя катастрофически холост и живет в общаге. И мне срочно нужно Витю брать, потому как он страшно положительный, ужасно милый и жутко порядочный.
Ночью я лежала и думала. Я люблю богемных раздолбаев. Я обожаю в них влюбляться, колыхаться страстями, горевать, прощать, рыдать и смеяться над их шутками и пьяными мордами. О-бо-жа-ю. Ненавижу жить с ними. Но каждый раз, влюбляясь, обманываю себя. Жду. Чего? Я люблю выходить замуж за положительных, некрасивых и милых людей. С ними тепло на душе и горячо глазам от подступающих слез. Сейчас спросите: сколько ж ты раз замуж-то выходила? И я смело отвечу — три. Два из них — за положительных людей. И было мне счастье. До поры до времени.
С мыслью о том, что мне предстоит четвертое замужество, я уснула. Проснулась к завтраку и, плетясь в столовую, никак не могла отряхнуться от странной мысли, что историю красивого мужика и машины я уже слыхала. Когда-то раньше и женским голосом.
После завтрака в коридоре меня протаранила решительная женщина с волевым подбородком и сильным взглядом строителя светлого будущего. Я затрепетала руками и опустилась на банкетку. Участливая дама помогла мне подняться, пронзая вопросом. Она искала мужа. Я ничего не успела квакнуть в ответ. Муж уже шел навстречу с улыбкой. О, эти чудеса дрессуры! Такая улыбка не продается у дантистов. Такую улыбку не дарит дитя своей маме. Она воспитывается и возникает инстинктивно при виде дрессировщика. Как звериный оскал. Как заваливание кверху пузом и сучение лапками. Улыбка украшала лицо моего красавца. А ведь не так он улыбался в полумраке возлюбленной “десятки”. Ой, не так! Я не знаю как, но знаю кому. Таньке Скалкиной. Это она примерно полгода назад пыхтела мне в трубку про свое приключение. Она порядочная жена и мать. Она любит своего мужа. И муж ее любит. Но вот угораздило сесть в “десятку” и потерять голову на полчаса. Теперь забыть не может. И все потому, что нет в ее жизни ничего пикантного и головокружительного. Есть замечательный муж и умные дети, хорошая квартира и пара псов. Сейчас захотела написать, что если бы у меня было…
…но не написала. Красавец и жена смотрели друг на друга, и я видела, как она волнуется. Как сдерживает ревность и пытается казаться мудрой. Как боится за него и готова отдать себя до последнего, чтобы у него все было хорошо и здорово. Поэтому, Таня, я и не позвонила тебе. Да и не узнала бы ты его сейчас. Не поверила бы мне. Убежала бы ловить машину в смутной надежде.
Моя судьба сделала хитрый финт. Сломала мне руку, чтобы решить несколько судеб. Спасибо, что не шею. А могла бы.
Но самый интересный вопрос не в этом. Я очень хочу узнать — выходить ли мне замуж? Ведь придет и предложит. Надо соглашаться.
…напишу все-таки. Вот зарегистрируемся потихоньку (в халатах и тапочках) и поедем к Таньке Скалкиной в гости. Как гордо я ей покажу своего мужа! Только сначала он должен похудеть, по-другому подстричься (чтобы уши не так торчали) и научиться улыбаться по-человечески. И приодеться, что ли. Мужья наши подружатся и будут ходить вместе в баню. А мы застрекочем о чем-то необременительном для мозгов, отрывая накрашенные глазки от сериалов и котлет.
Но потом, пару лет спустя, случай выкинет меня к трассе и заставит ловить машину. Подъедет черная “десятка”. Я сразу поцелуюсь с мужиком, поцелуюсь до слез, до обморока, до лопнувших губ и попрошу увезти меня куда-нибудь. Не отдам его никому. Не отпущу никуда. Нарожаю детей и буду тосковать по вечерам, ожидая, что мне позвонят из больницы, куда я приеду, сяду на банкетку и буду смотреть, смотреть, смотреть на него.
И жизнь моя будет вечной, потому что все пойдет по кругу, перепутываясь и сплетаясь. И для этого нужно всего-навсего выйти замуж за следователя Витю. А вот и он идет.