Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2007
Недавно вышел из печати 3-й выпуск альманаха о Булате Окуджаве “Голос Надежды. Новое о Булате”. Мне посчастливилось принять участие в этом издании. В нем опубликована моя переписка с ним, а также ранее не известные фотоматериалы.
Вместе с предыдущими двумя выпусками (2004 и 2005 гг.) это издание дополняет полученные ранее “Дела”* НКВД 1937 г. по обвинению в контрреволюционной и вредительской деятельности наших отцов Марьясина Л.М. — начальника строительства Уралвагонзавода и Окуджавы Ш.С. — парторга ЦК на этой гигантской стройке, одной из крупнейших 2-й пятилетки. Строительство курировалось самыми высокопоставленными руководителям СССР, включая Орджоникидзе, Берию, Пятакова и самого Сталина. В результате у меня скопился обширный уникальный материал по истории сталинских репрессий, методам работы карательных органов и по поведению участников тех событий. Обширный эпистолярный материал, состоящий из многочисленных писем и интервью, а также из статей и книг разных авторов, дает возможность сделать некоторые обобщения и прийти к однозначному выводу, что страшные события тех времен стали прологом всей будущей истории СССР и России — их провалов во внутренней и внешней политике.
Наши отцы были арестованы органами НКВД в 1936—1937 гг. один за другим: вначале Марьясин, а затем Окуджава, причем второй в должности секретаря Нижнетагильского горкома партии немало потрудился, чтобы “разоблачить” первого. В книге Ю. Домбровского “Факультет ненужных вещей”, впервые опубликованной в “Новом мире” (№ 10, 1988), на стр. 16 читаем о реакции Сталина на события на Уралвагонзаводе: “Секретарем парткомитета на Уралвагонзаводе был вредитель троцкист Шалико Окуджава. Несколько месяцев как вредители разоблачены. В феврале с.г. по поручению Наркомтяжпрома для проверки вредительских дел на Уралвагонзавод выехала специальная авторитетная комиссия. Во главе этой комиссии были поставлены такие тт., как нач. Главстройпрома Гинзбург и кандидат в члены ЦК ВК П(б) Павлуновский. Эта комиссия не привела ни одного факта вредительства на стройке. Получается, что матерый вредитель Марьясин вместе с другим вредителем, Окуджавой, сами на себя наклеветали. Между тем, пока комиссия ездила на Урал, Марьясин дал новые показания, где более конкретно указывает, в чем заключалась его вредительская работа на стройке. Он указывает при этом на целый ряд фактов вредительства на Уралвагонзаводе, которые прошли мимо глаз уважаемой комиссии, значит, после того, как правительственная комиссия сделала благоприятные выводы для Марьясина и Окуджавы и уехала восвояси, Марьясин снова был вызван к следователю и дал, как пишет “Большевик”, новые, уличающие его показания. И этим, конечно, подписал смертный приговор себе и Окуджаве. А вот Окуджава тогда ничего не дал — ни на себя, ни на Марьясина. Да он, очевидно, и сначала ничего не давал. Вот грузин! Если стоит, так уже до смерти!.. У прямые, упрямые люди! Марьясин показал, а Шалико Окуджава нет! А ведь допрашивали их одинаково. И вот Марьясин — да, а Окуджава — нет”. Можно себе представить, как выбивались эти “признания”! На основании этих “мудрых” сталинских мыслей можно было бы сделать вывод о возможной неприязни обоих обвиняемых или даже о вражде между ними, намерениях свести счеты в условиях тюрьмы.
Для иллюстрации истинной картины обратимся к книге Г.М. Кузьмина, В.И. Костромина “Гордость моя, Вагонка”, 1986 г. На стр.75 написано: “И Марьясин, который и без того был человеком редкой работоспособности, казалось, превзошел самого себя. Все, что он делал, без преувеличения можно назвать борьбой за правильную организацию, механизацию и дисциплину труда”. И далее “Щедро поощряя лучших тружеников и принимая строгие административные меры к нарушителям трудовой дисциплины, Л.М. Марьясин шел к цели. Своими средствами помогала ему партийная организация. Между начальником строительства и секретарем парткома Ш.С. Окуджавой установилось полное взаимопонимание”. Другое подтверждение сказанного читаем в воспоминаниях С.И. Яновского (представитель Агитпропа ЦК ВКП(б) на УВЗ) из той же книги: “Ш.С. Окуджава остался в моей памяти образцовым партийным руководителем. Спокойный, уравновешенный, он никогда не повышал голоса. В резком, вспыльчивом Марьясине поражали удивительная работоспособность и преданность делу. Его горячий характер проявлялся во всем. Такой человек, как Лазарь Миронович, не мог не вызывать восхищения”. Таким образом, никаких оснований для предположения о взаимной антипатии наших отцов не могло быть речи. Однако Ш.С. Окуджава на фоне разворачивающейся кампании борьбы с врагами народа находился под сильным давлением вышестоящих партийных органов, требовавших от него результатов разоблачения вредительства на стройке. Трагедия усугублялась тем, что у Шалико сложились далеко не дружелюбные отношения с Берией. Как честный и порядочный человек, Окуджава долго сопротивлялся давлению, но, в конце концов, был вынужден заклеймить Марьясина, выступая на разных собраниях и митингах, обвиняя его во вредительстве и троцкистской деятельности. Читаем из “Дела” Окуджавы в протоколе его допроса 19.02.37. На вопрос следователя: “О каких ошибках в Вашей практической работе Вы говорите?” — Ш.С. отвечает: “В моей практической работе. Начиная с 1924 г. я допустил, по-моему, две грубейшие политические ошибки”. (Первая относится к работе в Тбилиси. — И.М.). “Вторая: моя политическая ошибка заключается в том, что я при проверке и при обмене партдокументов в г. Тагиле не мог разоблачить троцкиста и террориста Марьясина и выдал ему партийный билет нового образца. Я также не мог своевременно разоблачить троцкистов Тамаркина и Бурова”. (А это были лучшие люди стройки, которые провинились только дружбой с врагом народа Марьясиным. — И.М.) Кстати говоря, М.А. Тамаркин стал прообразом инженера Моргулиса в известном кинофильме о строительстве Днепрогэса “Время, вперед!” по сценарию В. Катаева — его роль играл С. Юрский. Чтобы закончить с характеристикой одного из “троцкистов”, названных на допросе, приведем такой уникальный факт. Перед арестом Марьясина партийные органы по заданию НКВД исподволь готовили свидетелей по фактам вредительства. Одним из главных свидетелей они выбрали именно Моисея Александровича Тамаркина. Не выдержав давления и пытаясь противодействовать провокации против близкого друга и учителя, он кончил жизнь самоубийством, бросившись на шины высокого напряжения. Молодой жене не дали его похоронить по-человечески.
Можно представить, каким моральным и физическим испытаниям подверглись наши отцы. Не выдержал и Л.М. Марьясин. Из “Дела” Марьясина: на его допросе 8.02.37 на вопрос следователя: “Являлся ли Окуджава участником контрреволюционной организации?” он без колебания ответил “Да, являлся”.
Сравнивая материалы “Дел”, приходишь к выводу об удивительном единообразии методов добывания доказательств. Листы дел испещрены типичными фразами: “вы не искренни со следствием”; “у следствия имеются веские доказательства”; “приведите факты Вашей вредительской деятельности”. Подобные перлы ведения следствия свидетельствуют о полном нарушении прав заключенных на защиту. Обвиняемые сами должны были клеветать на себя и выдумывать липовые, высосанные из пальца факты. Обвинения поражают своей неправдоподобностью. Обвиняемому Марьясину приписывалась связь… с японской разведкой(!) и получение инструкций на вредительскую деятельность от самого Троцкого через “врага народа” Пятакова. Случайный инцидент с пустяковым столкновением товарного порожняка со служебным вагоном Орджоникидзе был выдан как основной факт запланированного террористического акта против вождя. В отношении Окуджавы следствие копалось в фактах его якобы троцкистской деятельности в Закавказье в далекие студенческие годы. В соответствии с традиционным российским обычаем, толпа далеко не безмолвствовала и требовала мести. На митингах и собраниях выражалось “единодушное мнение” и требование уничтожить “предателей и врагов”. Интересный факт. Будучи в служебной командировке на коксохимзаводе в Нижнем Тагиле в 60-е гг. (даты не помню), я в библиотеке случайно обнаружил старую тагильскую газету 1937 года, в которой приводился факт “вредительства” Марьясина. Оказывается, он специально дал распоряжение проектировщикам удлинить строящуюся трамвайную линию между городом и УВЗ аж на несколько сотен метров!
Суды был неправьми и скорыми. 1 апреля 1937 г. был расстрелян Л.М. Марьясин, а 4 августа 1937 г. — Ш.С. Окуджава. У палачей не нашлось даже нормальной бумаги для написания “секретных” справок о расстрелах. Расстрельные акции, судя по подписям, осуществлялись одними и теми же людьми. У них была такая специализация.
Незадолго до ареста отец практически закончил написание интересной книги “Записки хозяйственника”, в которой изложил опыт своей обширной деятельности на УВЗ, описал трудности и впервые применившиеся новые методы организации работ, содержание хозяйственных дискуссий и пр. Такой ценный документ оказался лишь предметом в перечне конфискованных при обыске предметов. А в описи вещей, оставшихся после расстрела, перечислены: испорченный электрический фонарик, кальсоны с завязками, зубная щетка и другие не менее важные предметы. Там также указывалась степень их износа и стоимость на момент выдачи описи. Оригинал этой описи вещей, изъятых у отца, я передал в музей УВЗ по их настоятельной просьбе в качестве символа эпохи террора. В последующее время, в период, как тогда говорили, “позднего реабилитанса”, сохранились многие дикие нелепости и формальности предыдущего расстрельного времени.
Обратимся снова к “Делу” Ш. Окуджавы. Там приводится определение № 06062/56 военной коллегии Верховного суда от 22 .04.56 г., в котором среди прочих неподтвержденных фактов обвинения сказано: “Контрреволюционная связь (!) Окуджава с его женой Налбалдян А.С. также не подтвердилась. Налбандян по суду реабилитирована в членах КПСС…” Другой перл: “Бывш. ответственные работники УНКВД Свердловской области (названы конкретные фамилии, включая следователя Дашевского, проводившего работу по обоим “Делам”. — И.М.), расследовавшие и разрешавшие дело Окуджава, осуждены за создание искусственных антисоветских организаций, за необоснованные аресты советских граждан и за принадлежность к антисоветским организациям, по заданиям которых проводили вредительскую деятельность”. Непонятно, кто же принадлежал к этим фиктивным организациям. Грамотность высоких прокурорских чинов, составивших это невразумительное определение, было на уровне самих обвинений. С большой степенью вероятности можно было бы предположить, что все эти высокие чины, родись на 15—20 лет раньше, оказались бы в числе перечисленных дашевских… Не они командовали!
Среди прочего в цитированном определении было рекомендовано ЗАГСу выдать справку о смерти Ш.С. Окуджавы. Что касается моей мамы, то она получила такое свидетельство о смерти Лазаря Мироновича Марьясина в городском ЗАГСе г. Кагановичи (№ 5 от 31.08.56). В нем указано, что он умер 14.08.1940 г., а в графе “причина смерти” стоит прочерк. Интересно, откуда взялась эта дата. О времена, о нравы!..
О том, какие последствия для нас, сыновей, имели “Дела” наших отцов, написано достаточно. Булат писал об этом особенно много. Он часто возвращался к оценке деятельности своих родителей. Его это очень беспокоило. С одной стороны, как всякий нормальный ребенок, он мог оценивать их только как родителей, он с любовью и нежностью вспоминал об их отношении к себе, о том, как делился с ними радостями и печалями. С другой стороны, как честный, умный человек, известный писатель, он не мог не быть объективным. В частности, он знал, к каким трагическим последствиям привела партийно-политическая деятельность родителей, в особенности отца, и скольких людей погубила деятельность партийных функционеров, подобных ему.
Приведем некоторые письма и статьи, относящиеся к тем событиям. Вот моя статья в “Тагильском рабочем” от 09.10.90. “Оглядываясь в далекое прошлое, пытаюсь проанализировать роль активных участников осуществления планов индустриализации. Я бы разделил их на две категории. К первой относились искренне заблуждавшиеся, верившие в той или иной степени в социалистические идеалы и светлое будущее; к другой циники, использовавшие пустые лозунги, понимая, что за ними ничего не стоит, для личных целей в борьбе за власть. Мой отец принадлежал, конечно, к первой группе. К ней относились также многие другие крупные руководители, жившие и работавшие в те страшные годы. Своим умом, энергией, знаниями и энтузиазмом они могли бы сделать многое для своего народа”. Я продолжаю думать так и сейчас. Я видел, как отец работал, слышал, о чем говорили дома, как был окружен многочисленными соратниками, как жил только делом. Вот один интересный факт, приведенный в его “Записках хозяйственника”. Для краткости изложу своими словами. В Москве отца познакомили с крупным ученым проф. Конаном, который участвовал в каком-то международном конгрессе. Он приехал из Америки вместе с пожилой женой. Оба, в особенности жена, интересовались событиями, происходящими в СССР. Отец пригласил их обоих в Тагил на УВЗ. После посещения цехов, жилья, детских учреждений г-жа Конан под впечатлением увиденного спросила у отца, неужели ваши люди живут только во имя химерного социализма и их не интересуют заработки, качество быта и все прочее, присущее нормальной жизни людей. Отец ответил ей: “Вы заблуждаетесь по поводу социализма. Он строится на ваших глазах, и это не химера. Действительно, наших людей интересует будущая жизнь, и во имя ее они преодолевают те трудности, с которыми вы познакомились”. Затем миссис Конан спросила, сколько отец получает, какие у него сбережения, какие драгоценности есть у его жены. Что он мог ответить?.. За всю жизнь у мамы не было даже дешевого золотого колечка. Я не знаком с деталями, но знаю, что только перед самым арестом он начал прилично одеваться. Все свободные деньги уходили на книги, в которых он хорошо разбирался. Вся прекрасная библиотека была конфискована, а после реабилитации маме написали, что они никаких следов библиотеки не нашли. Я далеко не уверен, что отец в разговоре с Конанами был до конца искренним. Как очень умный человек, он не мог не понимать, что на самом деле представляет собой “социализм”, который он не за страх, а за совесть строил вместе со многими и многими другими.
А вот что пишет Булат по тому же поводу. Познакомившись с цитированной выше моей статьей в “Тагильском рабочем”, присланной ему из Тагила П. Качанко, он пишет ему 03.04.92: “Воспоминания Ильи (Алика) Марьясина интересны, но в них действительно царит непонимание той ситуации. Это я замечал у многих бывших детей “врагов народа”. Они склонны не замечать, что их отцы активно и даже порой агрессивно участвовали в преступлении, считая себя творцами добра”. Вот одно из его интервью (“Голос надежды”, вып. 2, 2005 г., стр. 139): “Все сложно. И я не могу, как некоторые мои товарищи, писать с придыханием о своем убитом отце, его братьях. Мне прислали вырезки из газеты “Тагильский рабочий” 1937 года. (Здесь, по-видимому, имеется в виду именно моя статья. — И.М). Идет пленум горкома партии, выступает мой отец и клеймит такого-то. Еще номер — следующий пленум, выступает заместитель моего отца и предает анафеме его. Третий номер — опять пленум, теперь “врагом народа” объявлен тот зам. Это какой-то кошмар!”
Мне кажется, что, оценивая деятельность наших отцов и подобных им, Булат имел в виду прежде всего партийных, а не хозяйственных работников. Почти все его родные, в той или иной степени, занимали партийные должности. От них зависела судьба многих людей, в особенности в годы повального террора. И тогда он прав. Однако в условиях царившего всеобщего “госстраха” эти люди все-таки заслужили снисхождения… Булат в письме к С. Вдовину 13.12.91 (см. альманах о Булате № 1, 2004 г., стр. 81) пишет: “Да мой отец — мученик идеи, чистый, бескорыстный. Но фанатизм, присущий ему, втянул его в строительство страшной машины, которая в 37 г. перемолола и его”.
В заключение стоит привести выдержку из письма Булата ко мне вскоре после выхода его романа “Упраздненный театр”. Письмо написано 03.06.94. “Один критик написал о романе, что, несмотря на обаяние окуджавской прозы, вызывает возмущение, что автор с любовью описывает своих родителей-коммунистов, которые творили зло. Я думаю: болван! А как должен был описывать своих родителей десятилетний мальчик? Какими он должен был их видеть?”
В другом письме от 25.10.95 в ответ на мою оценку известных событий в Буденновске: “С президентом беда (о Ельцине. — И.М.), даже обсуждать не хочется. Во что он превратился! И на нового надежд нет. Дело не в президенте, а в кухаркиных внуках, которые теперь тянутся к рулю. Вообще, Алик, мне это громадное, нелепое, дикое государство отвратительно”.
За те страдания и муки, которые обоим пришлось вынести, “Бог своим могуществом мог бы отправить их прямо в рай”. Вспомнив о том, что делали одно общее дело, они в раю могли бы пожать руки…
Вот о чем хотелось написать после детального ознакомления с имеющимися в моем распоряжении материалами.